Молот шотландцев

Глава V СИЦИЛИЙСКАЯ ВЕЧЕРНЯ

Лливелин обрел мир и счастье в твердыне Сноудонии. Его Демозель оказалась именно такой, о какой он мечтал. Любящая, нежная и умная, она безраздельно принадлежала ему. Его благополучие было ее главной заботой. Она оберегала его, пеклась о нем и умела дать мудрый совет. Она открыла ему радость бескорыстной любви. В его семье всегда царила вражда, брат шел на брата, и никогда нельзя было знать, когда ждать нового предательства. И вот наконец рядом был человек, которому он мог доверять безгранично. Это было чудесным откровением. Поначалу оно его даже немного озадачивало; он не до конца верил, что такое возможно. Но теперь, убеждаясь в этом снова и снова, он обрел чувство уверенности, близкое к ликованию.

Он и не мечтал, что такое счастье возможно.

Демозель тоже обрела покой. Единственной ее печалью была тревога за братьев. Альмерик по-прежнему был пленником Эдуарда в замке Корф, а Ги все еще находился в изгнании, разыскиваемый за убийство Генриха Корнуолльского. Если бы только они могли обрести свободу, если бы им дали возможность начать все сначала, она перестала бы о них беспокоиться и целиком отдалась бы миру и покою своей новой жизни.

Прошло больше года с тех пор, как Эдуард дал разрешение на их брак, и каждый день, просыпаясь, она благодарила Бога за то, что он наконец привел ее к тихой пристани.

Она полюбила эти горы — суровые и прекрасные, угроза для врага, защита для своих.

— Наши любимые горы, — называла она их.

Иногда ей казалось, что Лливелин сокрушается об утраченной власти. Тогда они садились поговорить, и она пыталась убедить его, сколь ничтожна земная слава в сравнении с тем, что они обрели. Она чувствовала себя на вершине блаженства, когда ей казалось, что он это понимает.

И вот наконец свершилось то, чего они так ждали. Демозель носила под сердцем дитя.

Это стало венцом их любви. Лливелина переполняли чувства. Он любил лежать у ее ног и строить планы насчет мальчика.

Она смеялась над ним.

— Мальчика. Вечно «мальчика»! А что, если будет девочка?

— Если она будет похожа на мать, большего я и не прошу.

— Валлийское лукавство, — укоряла она. — Ты просишь мальчика, похожего на тебя.

— Ну а ты кого хочешь?

— Я буду рада тому, кого получу.

— О, вот слова моей мудрой Демозели.

— С тех пор как мы вместе, я познала столько счастья, что мне больше ничего не нужно.

— Если будет мальчик, мы назовем его Лливелин. Да ведь это, должно быть, и есть тот, о ком говорил Мерлин.

Она покачала головой.

— Нет. Я не хочу воина. Я хочу, чтобы мой сын был главой счастливой семьи. Хочу, чтобы у него были дети, которые любят и почитают его, а не подданные, которые его боятся.

— Мудрая Демозель! — сказал он, целуя ее руку.

Она смотрела сквозь него в прошлое, думая, как он знал, о своем отце — одном из величайших людей своей эпохи, как теперь начинали говорить. О человеке, который верил в правду и на время усмирил короля. Пройдут годы, и люди будут помнить Симона де Монфора, потому что он жил и умер неистово. Они не вспомнят Демозель, которая жаждала мира и принесла счастье дикому горцу.

Так они строили планы о будущем ребенке.

Однажды к ним заехал брат Лливелина, Давид. Давид, по правде говоря, извлек из соглашения с Англией больше выгоды, чем Лливелин. Поскольку Давид перешел на сторону Эдуарда, король считал его союзником. Лливелин же был врагом.

Эдуард не знал Давида. Давид был из тех, кто сражается на стороне сильного.

На границах уже некоторое время царил мир, и Давиду было не по себе. Он хотел поговорить с братом о возможности вернуть утраченное.

Демозель встревожилась, приветствуя Давида. Она была уверена, что его приезд сулит беду. Ей не хотелось, чтобы даже мысль о войне проникала в их счастливый дом.

Давид долго сидел, беседуя с братом.

— Так ты доволен, — вопросил он, — участью вассала английского короля? Где твоя гордость, Лливелин?

— Я никогда в жизни не был так счастлив.

Давид был настроен скептически.

— Новоиспеченный муж. Будущий отец. Святые угодники, Лливелин, что подумает твой сын об отце, который спокойно отдал свое наследие англичанам?

Лливелин молчал. Когда он был не с Демозелью, он и впрямь порой со стыдом думал о заключенном им мире. Что сказал бы его старый дед? Что сказал бы отец?

— У меня не хватило сил против англичан, — сказал он. Он нахмурился, глядя на Давида. — Меня окружали предатели.

Давид отмахнулся.

— Если бы я не перешел к англичанам, от Уэльса нам бы ничего не осталось.

— Если бы ты стоял рядом со мной…

— Не в моем нраве быть чьим-либо вассалом… даже брата.

— Кроме, разумеется, вассала короля Англии.

— Ненадолго, — сказал Давид.

— Что ты имеешь в виду?

— Я говорю о том, что мы должны собрать войско и вернуть то, что у нас отняли.

Лливелин, думая о Демозели, покачал головой.

— Ты забыл пророчество?

— Очевидно, оно было не для меня.

— Уж точно не для того, кто отбрасывает свой шанс на величие. Лливелин, тебе было суждено править Уэльсом… а может, и Англией. Возможно, Мерлин имел в виду, что Англия будет твоей, если у тебя хватит смелости ее взять.

Настала глубокая тишина. Эта мысль не раз приходила Лливелину в голову.

Он медленно произнес:

— Я никогда не знал такого счастья, как в последнее время.

Давид презрительно фыркнул.

— Ты молодожен. Ты слишком долго ждал. Твою невесту у тебя отняли. О, как это было романтично. Мечты, мечты… и ты все еще в них витаешь. Подумай, Лливелин. Когда ты состаришься, твои дети скажут тебе: «А что же Уэльс? Что с твоим наследием? Ты променял его на свои романтические грезы».

— Им предстоит идти своим путем, самим учиться жизни, самим решать, чего они хотят — счастья, какое я знаю сейчас, мира… радости… о, я не могу тебе объяснить, Давид… или войны, кровопролития, горя, разбитых сердец.

— А слава Уэльса? Уэльс для валлийцев!

— Ты зря тратишь на меня время, Давид.

И наконец Давид понял, что это правда.

Он задумался, когда Давид уехал. Демозель утешила его.

— Он считает меня глупцом, — сказал он ей.

— Мудрым глупцом, — ответила она.

Затем они заговорили о будущем ребенке и о красоте валлийских гор.

«Наши горы», — называла она их, и их, вместе со счастливым браком и будущим дитя, было ему достаточно.

Так они и жили в своей мирной гавани, и приблизился час, когда Демозели пришло время рожать. Пришли женщины и затворили ее от него.

Он сидел под дверью ее спальни и ждал.

Они еще не достигли вершины своего счастья. Все изменится, когда родится дитя. Она ждала ребенка, и он тоже.

Маленький мальчик. Лливелин. Тот Лливелин, которому суждено исполнить пророчество Мерлина. Нет, этого она бы не хотела. Это означало бы выступить против мощи Эдуарда. Возможно, к тому времени, как этот ребенок вырастет, Эдуарда уже не будет в живых. Возможно, ребенку придется столкнуться с сыном Эдуарда.

Лливелин улыбнулся. Должно быть, в этом и разгадка. Никто не мог противостоять великому Эдуарду. Это было то, что люди знали инстинктивно. Даже пророчество Мерлина блекло и увядало перед лицом Эдуарда.

Роды были долгими. День угасал. Все еще никаких вестей. Страдает ли она? Этого он вынести не мог. Я должен быть с ней. «О нет, милорд, — говорили ему, — не стоит. Уже недолго».

О, моя Демозель, дочь великого мужа, принцесса королевской крови, какую радость ты принесла мне. Этому не суждено длиться. Больше не должно быть детей. Ты скажешь, что для женщины естественно рожать, но я не вынесу этой… муки.

Он рассмеялся над собой. Его мука была душевной, ее — телесной. Женщины сновали туда-сюда. Хмурые лица и нескончаемое: «Уже недолго».

И тут он услышал плач ребенка.

Он уже был у двери.

— Девочка, милорд. Прелестная, здоровая девочка.

Он не взглянул на дитя. Он мог лишь подойти к ложу, где лежала Демозель, слабая и измученная.

Он опустился на колени у постели, и слезы хлынули у него из глаз. Он не мог их остановить. Ему было все равно, что женщины это видят.

— Как он ее любит! — промолвила старая повитуха и покачала головой. В глазах ее была безграничная скорбь.

— Девочка, — прошептала Демозель.

— Прекрасное дитя, любовь моя, — ответил он.

— Ты не против…

— Мне нужна лишь моя Демозель. Ничто другое меня не заботит…

— Ты должен позаботиться о дитяти.

Ему сказали, что теперь ей нужно поспать.

— Она измучена, рожая тебе дитя, — сказала повитуха.

И он ушел, оставив ее, вернулся в свои покои и стал молиться. Он забыл взглянуть на ребенка.

В его дверь застучали.

— Милорд, скорее! Миледи желает вас видеть.

Он побежал. Он был у ее постели. Она смотрела на него остекленевшим взглядом.

— Лливелин, — прошептала она его имя. Он опустился на колени у постели.

— Моя Демозель, я здесь.

Она сказала:

— Позаботься… о дитя…

И закрыла глаза.

Одна из женщин подошла и встала рядом.

— Она отошла, милорд, — сказала она.

— Отошла! — вскричал он. — Как ты смеешь! Отошла. Она здесь… Она здесь…

Он поднял ее на руки. Он стоял, держа ее безжизненное тело, словно бросая вызов самому Богу, посмевшему отнять ее у него.

***

Он обезумел от горя. Он не хотел жить.

— Но есть же дитя, — говорили ему.

Ему было все равно на дитя. Он ненавидел это дитя. Ее появление отняло у него Демозель… жалкая замена. Трагическая замена. Не нужно было мне детей. О Боже, лучше бы у меня никогда не было этого ребенка. Зачем мне дитя… без нее?

Он был словно во сне… в кошмаре отчаяния. Его ничто не волновало. Он заперся в своих покоях. Он не ел. Он никого не видел. Он потерял все, чем дорожил.

Его умоляли подумать о ребенке.

— Миледи говорила, что ей нравится имя Гвенллиан. Она сказала: «Если будет девочка, я назову ее так». Милорд, дать ей это имя?

Они могли дать ей любое имя, какое им вздумается. Для него это не имело значения.

Так маленькую девочку, стоившую матери жизни, назвали Гвенллиан; и она, довольная найденной для нее кормилицей, не ведала, какой ценой далось ее появление на свет.

Лливелин бродил по горам — таким же темным и угрюмым, какими они бывали без солнца. А солнце навсегда покинуло его жизнь. Ему было все равно, что с ним станет.

***

Принцессе Элеоноре шел восемнадцатый год, и все задавались вопросом, почему она до сих пор не замужем. Ее жених, Альфонсо Арагонский, теперь был инфантом; однажды он должен был стать королем Арагона, но всякий раз, когда заходила речь о браке, король был то слишком занят, чтобы это обсуждать, то находил замысел отослать дочь неудобным в данный момент.

Принцесса была в восторге. Она не желала ехать в Арагон. Да и зачем? Она была совершенно счастлива в Англии. У нее была ее дорогая семья и положение наследницы престола.

Бедняжке Альфонсо было уже восемь лет, и люди, глядя на него, качали головами.

— Он долго не протянет, — говорили они.

Что до короля, то он любил всех своих детей, но не мог скрыть некоторого нетерпения по отношению к мальчику, столь на него не похожему. Альфонсо не суждено было унаследовать могучее телосложение норманнов; по сути, он был сущим кастильцем — темноволосым, с кротким взглядом и мягким нравом. Достоинства восхитительные для королевы, но едва ли подходящие для наследника Англии. Более того, король обожал свою старшую дочь. Они вместе ездили верхом, вместе беседовали, и он не мог вынести, когда ее не было рядом. Она была сильной женщиной; она походила на свою бабушку, и по этой причине любовь вдовствующей королевы к девочке была почти так же сильна, как и любовь короля.

Она любила, когда принцесса навещала ее. Она ездила в Эймсбери, но лишь с короткими визитами. Она присматривалась к обители, прежде чем окончательно там обосноваться, а этого она, разумеется, не сделала бы, пока не будет улажен этот докучный вопрос с вдовьим достоянием. Терять свое богатство она уж точно не собиралась. Свои деньги и имущество она любила почти так же сильно, как и семью, и не собиралась расставаться ни с единым пенни.

Более того, она слишком любила жизнь, чтобы полностью заточить себя в четырех стенах. Возможно, Небеса пока что удовольствуются несколькими краткими пребываниями в святости. В конце концов, она все еще была в добром здравии, так что в запасе оставалось еще несколько лет, чтобы расплатиться сполна.

Не то чтобы она считала, что ей есть за что каяться. Она была верной женой Генриху; они были единым целым; она помогала ему управлять королевством. Нет, она не видела, чтобы от нее требовалось великое воздаяние.

Свою невестку-королеву она любила, но находила ее существом слабым. Впрочем, именно такая и была нужна Эдуарду, ибо он был человеком властным — не то что его дорогой отец, который прислушивался к советам… своей жены. Эдуард не слушал никого — даже свою мать. Эдуард считал, что знает лучше.

К счастью, он был великим полководцем. Люди его боялись; он был справедлив и, как и следовало ожидать от сына ее и Генриха, был верным мужем, уважающим семейную жизнь. Это было благом для нации, ибо подданные следуют моде, заданной их королем.

Теперь она с величайшим удовольствием принимала свою внучку Элеонору. Она проявляла огромный интерес ко всем своим внукам, но к Элеоноре в первую очередь, и к Марии, конечно, которую она твердо решила отдать в монастырь — скорее всего, в Эймсбери, если он оправдает ее ожидания.

— Дорогое, дорогое дитя, — сказала она и обняла принцессу. — Как я рада тебя видеть! Я только что из Эймсбери, и отдых пошел мне на пользу.

— Вы хорошо выглядите, миледи.

— Так и есть, дорогая. Никогда бы не подумала, что смогу так оправиться после смерти твоего дорогого, дорогого деда.

— Частица вас умерла вместе с ним, — быстро сказала принцесса, опережая бабушку.

— Как ты хорошо все понимаешь! Благодарю за тебя Бога, дитя мое. Ты такое утешение для своих родителей.

Затем они заговорили о королеве.

— Не сомневаюсь, — сказала вдовствующая королева, — что она скоро снова будет беременна.

— Дорогая матушка! Мне кажется, ей не следует рожать так много детей. Это ее ослабляет.

— Это слишком. Эдуард должен понимать, что вряд ли он теперь получит сына. Его мальчики никогда не бывают крепкими. Мне показалось, Альфонсо выглядел очень хрупким, когда я видела его в последний раз. Он такой милый мальчик. Я велела вдовам служить бдения за него, но какой в этом толк!

— Другим это не помогло, — сказала принцесса.

— Я убеждена, — заговорщицки произнесла вдовствующая королева, — что Альфонсо не доживет до зрелых лет.

Принцесса торжественно кивнула.

— Что ж, у нас есть ты, любовь моя.

— Миледи, предположим, бедняжка Альфи…

— Умрет? — сказала вдовствующая королева. — Увы, я думаю, это весьма вероятно.

— А у королевы будут рождаться только девочки…

— Я думаю, это столь же вероятно…

— И я?..

— Дитя мое благословенное, ты — старшая дочь. Клянусь, ты ничуть не хуже мужчины. Меня всегда бесила… эта жажда мальчиков. Словно они умнее нас. Ты замечала? Да твой дед говаривал, что я стою десяти его министров.

— Так оно и оказалось.

— Твой дед говаривал, что я могла бы управлять страной не хуже него.

Сказать: «Да и правление его было не слишком удачным» — было бы неосмотрительно, и принцесса была взволнована, ибо видела, что заручилась поддержкой бабушки, а все знали, что это дорогого стоит.

— Тогда, миледи, если все это случится, как вы думаете, смогу ли я через много-много лет стать королевой Англии?

— Этому суждено случиться, дитя мое, и я верю, что для страны это будет только к лучшему.

— Но если я уеду в Арагон, чтобы выйти замуж за этого человека…

— Ах, тогда, дорогая моя, ничего не выйдет. Твой муж захочет корону, а на это народ никогда не пойдет. Нет, для этого ты должна быть здесь… и показать народу, что ты сильна и способна править. Втайне я верю, что и король так думает. Посмотри, какую честь он тебе оказал.

— Но именно об этом я и хочу с вами поговорить. Из Арагона пришли вести. Они требуют, чтобы я немедленно покинула Англию. О, миледи, что же мне делать?

— Это нужно остановить, — сказала вдовствующая королева. — Я поговорю с твоей матерью и с королем.

— Я не вынесу, если меня отошлют. Не видеть вас, миледи… и всех остальных.

Принцесса внимательно наблюдала за бабушкой. Старуха крепко сжала губы.

— Разумеется, ты не должна ехать… пока. Ты еще слишком юна.

Нелепость этих слов не смутила ни одну из них. Когда вдовствующая королева делала заявление, оно становилось истиной, как бы сильно ни расходилось с фактами.

***

Короля не пришлось долго убеждать в том, что его дочь слишком юна, чтобы покидать дом. Впрочем, он подстраховался, написав королю Арагона, что «королева, ее мать, и наша дражайшая матушка не желают дать согласие на ее скорый отъезд ввиду ее нежного возраста». Он, однако, добавил, что согласен с ними.

Арагонцы отнеслись к этому с подозрением. Говорить о нежном возрасте невесты, которой шел восемнадцатый год, когда стольких девушек отправляли к женихам в двенадцать-тринадцать лет, казалось довольно странным.

Между послом Арагона и королевским двором возникло охлаждение, что встревожило Эдуарда, и, поскольку обстановка за границей требовала дружеских отношений с Арагоном, ему следовало быть осторожным и не дать им подумать, будто он желает расторгнуть договор.

Тем временем королева снова забеременела.

***

Скорбь Лливелина не утихала. Ребенок был отдан на попечение нянек, и он ни разу не захотел ее видеть. Он уезжал в горы, желая остаться наедине со своим горем.

О нем говорили: «Если так пойдет и дальше, он умрет от тоски».

Его брат Давид, услышав о его состоянии, снова приехал к нему.

— Неужели ты не видишь, как опрометчиво цепляться за столь мимолетные радости? — спросил он.

— Кто бы мог подумать, что она умрет? — сокрушался Лливелин. — Мы так мало были вместе. Как мог Господь быть так жесток?

— Господь порой бывает жесток к человеку, дабы тот мог исполнить свое предназначение.

— Предназначение! Какое у меня предназначение без нее!

— Было пророчество Мерлина.

— Лживый пророк.

— Осторожнее, Лливелин. Неудивительно, что Небеса наносят тебе такие удары, если ты так богохульствуешь.

— Пусть Небеса наносят сколько угодно ударов. Я больше ничего не чувствую. Мне все равно, что со мной будет.

— Твой путь еще не окончен, Лливелин. Будущее впереди.

— Мне нет до него дела. Я никогда больше не познаю счастья.

— Счастье можно найти и вне семейной жизни. Дай себе шанс найти утешение.

— Ты не понимаешь, Давид.

— Я все прекрасно понимаю. Если будешь сидеть здесь и сокрушаться, умрешь от тоски. Послушай меня, брат, я мог бы собрать войско. Мы могли бы пойти против англичан… вместе. Эдуард пребывает в обманчивом спокойствии. Он думает, что одолел нас. Лливелин, почему бы нам не показать ему его ошибку?

Лливелин слушал вполуха. Он думал: «Эдуард разлучил нас. Эдуард захватил ее и держал вдали от меня. Мы могли бы прожить вместе дольше. Я ненавижу Эдуарда. Я ненавижу весь мир. Я ненавижу Бога».

— Мы могли бы… вместе… одолеть его. Мы могли бы вернуть Уэльс валлийцам. Лливелин, разве ты не видишь, что это твой шанс? Это Господь указывает тебе путь избавления от страданий. Лливелин, сейчас ты оглушен горем, но если ты дашь себе волю, ты переживешь его. О, я знаю, ты никогда ее не забудешь. Я знаю, что ты потерял. Но тебе еще жить. Ты должен жить дальше. Ты не можешь жить ради нее, но ты можешь жить ради Уэльса.

Ради Уэльса! Ради величественных гор, долин и холмов. Ради чести Уэльса. Уэльс для валлийцев. И, возможно, однажды пророчество Мерлина сбудется. Давид говорил всерьез. Но доверять Давиду он не мог. Тот уже однажды его обманул.

Он был поражен. На несколько мгновений он перестал думать о Демозели.

Теперь он слушал Давида.

Ему было все равно, что с ним станет. Возможно, это и был лучший настрой для отчаянной битвы.

***

Арагонцы были непреклонны. Они не желали больше ждать. Инфант требовал свою невесту. Если она не прибудет к нему, он, вероятно, станет искать другую; и уж точно не будет считать союзником того, кто обошелся с ним так, как английский король, удерживая его дочь.

Сжав губы, Эдуард все объяснил дочери. Он видел каменное отчаяние на ее лице. Тут он не выдержал и обнял ее.

— Мое дорогое дитя, что я могу поделать? Ты обещана Арагону.

Она ничего не могла поделать. Ничего не могла поделать и вдовствующая королева. Принцесса была обещана Арагону, и не было никаких веских причин, почему бы ей не отправиться к жениху.

Принцесса стояла на коленях в молитве. Господь должен был что-то сделать, чтобы помешать ее отъезду. Она не могла уехать. Если она уедет, все ее планы потерпят крах. Она не хотела быть королевой Арагона, она хотела быть королевой Англии. Ее мать снова была беременна. Если на этот раз Господь пошлет сына, она воспримет это как знак, что Он покинул ее.

«Что-то случится, — твердила она себе. — Что-то должно случиться».

И тут из Уэльса пришла ошеломляющая весть. Лливелин и его брат Давид восстали против короля. Эдуард был в ярости. Он полагал, что валлийская проблема решена. Он отдал Лливелину его Демозель и рассчитывал на долгие годы мира на той границе. Теперь же братья подняли мятеж.

Он не доверит их усмирение никому. Он отправится сам.

Он сказал дочери, что едет в Уэльс. Она прильнула к нему и произнесла:

— Ты уезжаешь, а мне придется уехать. Может статься, мы больше не увидимся.

— Этому не бывать, — сказал он. — Ты поедешь со мной в Уэльс. Ты, твоя мать, твои братья и сестры будете размещены в безопасном месте, но там, где я смогу видеть вас между битвами. Мое дражайшее дитя, похоже, тебе все же придется отправиться в Арагон, но не сейчас… не сейчас. Я смогу еще немного их удержать.

— Звучит так, будто они враги, — сказала она, полузаплаканная, полурадостная, оттого что он так откровенно выдавал свою любовь к ней.

— Всякий, кто отнимает у меня мою дражайшую дочь, — враг, — сказал он.

— Тогда на время я все забуду, — сказала она. — Я постараюсь быть счастливой. Я не буду думать, что скоро мне предстоит уехать. Пока что я могу быть с моим любимым отцом.

Королева тоже горела желанием ехать в Уэльс. В ней жила суеверная вера, что если она родит ребенка в другом месте, у нее может появиться здоровый мальчик.

Так они и отправились на север, и король разместил свою семью в замке Рудлан, а сам со своим войском двинулся усмирять Лливелина и его брата Давида.

***

Эдуард сделал Рудлан своим плацдармом, и там же он держал припасы для армии. Для него было большим утешением, что семья находится с ним. Насколько менее тягостной могла бы быть война, если бы где-то — как можно дальше от сражений — он мог разместить своих родных. Это означало, что во время затишья в боях, когда обстоятельства позволяли небольшую передышку, он мог быть с ними.

Королева пребывала в ожидании. Она была оптимисткой по натуре, и каждая беременность вселяла в нее надежду, что на этот раз у них будет сын; и даже когда ее постигало разочарование, она говорила себе: «В следующий раз». Она была благодарна за то, что легко переносила роды — дар, которым обладали некоторые женщины, но который не всегда доставался королевам. Эдуард всегда соглашался с ней, что однажды долгожданный мальчик появится. «А если нет, — сказал он незадолго до этого, — у нас есть наша дочь». В то время он был очень расстроен перспективой потерять ее. По правде говоря, ей следовало отправиться в Арагон много лет назад. Но было утешением знать, что Эдуард так любит своих дочерей, что не может с ними расстаться.

Придется уехать и Джоанне. Она боялась, что это случится очень скоро, ведь, хотя Джоанна и была на восемь лет младше сестры Элеоноры, ей исполнилось уже десять лет — а в этом возрасте будущих невест обычно отправляли в семьи женихов, дабы они привыкали к чужим обычаям. Как горько будет, когда Элеонора отправится в Арагон, а Джоанна — в Германию. Но с этим, казалось, ничего нельзя было поделать. Удел принцесс — покидать родной дом и отправляться в дом мужа. Ей самой пришлось через это пройти; даже властной вдовствующей королеве пришлось, хотя, судя по слухам, она считала, что это был ее собственный выбор.

Было чудесно находиться рядом с Эдуардом и быстро получать известия о ходе войны. Эдуард не думал, что эта война затянется надолго. Валлийских вождей, поднявших мятеж в своих горах, следовало быстро поставить на место, и на сей раз, говорил Эдуард, они познают мой гнев. Они заключили со мной договор. Я не буду знать пощады к тем, кто нарушает данное мне слово.

И он не шутил. Мягкий в кругу семьи, он становился все более суровым королем. Это было правильно, конечно. Люди повинуются лишь тем, кто являет сильную руку.

«Пусть это будет мальчик», — молилась она. Если так, то Рудлан запомнится как место рождения ее сына. Был, конечно, Альфонсо. О том, что он мальчик, да к тому же старший, все были склонны забывать. Бедный малыш, знал ли он, что о нем шепчутся? «Он долго не протянет», — говорили они. Эдуард был добр к нему, но не гордился им, и иногда ей казалось, что мальчик это чувствует и теряет волю к жизни. Поскольку Иоанн и Генрих умерли, все ожидали, что и Альфонсо постигнет та же участь. Ему было уже девять, и он прожил дольше, чем Иоанн или Генрих. Вполне могло статься, что, подобно отцу, он перерастет свою болезненность.

Она молилась, чтобы так и случилось, но даже в этом случае не помешал бы еще один брат — крепкий мальчик, который при необходимости смог бы занять престол.

Она любила Рудлан. Впрочем, в любом замке она сразу чувствовала себя как дома, ведь стоило ей приехать, как она тут же приказывала слугам развесить гобелены, которые привезла с собой. К тому же, разумеется, были и предметы обстановки, которые перевозили с места на место — ее кровать, ее шкаф, ее стулья. Так что один замок становился очень похож на другой.

Она была рада, что обычай украшать стены гобеленами — мода, которую она привезла с собой из Кастилии, — здесь прижился. Все больше и больше людей следовали ему.

Но Рудлан, конечно, был другим. Замок стоял на крутом берегу, откуда открывался прекрасный вид на окрестности. Его омывала река Клуид, и он производил сильное впечатление своим красным песчаником, добытым из соседних скал. Ее дух воспрял при виде шести его могучих башен, обрамлявших высокие куртины, над которыми возвышалась Королевская башня. Эдуард кое-что перестроил, когда был здесь в прошлый раз. Он никогда не мог удержаться от усовершенствования своих замков, где бы ни останавливался. Он унаследовал отцовский талант и любовь к архитектуре, вот только если Генрих украшал строения, не считаясь с расходами, ради чистого удовольствия от созидания, то Эдуард был практичен, никогда не тратил больше необходимого и заботился в основном об усилении укреплений.

Здесь она ждала, как ждала уже столько раз. Это были ее одиннадцатые роды. Из них было лишь три мальчика, двое из которых умерли, а третий был слаб здоровьем. Неужели Господь не будет к ней милостив сейчас? Неужели Он не услышит ее молитв?

К ней пришли дочери, ведь все они были здесь — даже четырехлетняя Мария, хотя вдовствующая королева и хотела оставить дитя при себе. Она твердо решила, что Мария уйдет в монастырь. Королева же считала, что дочери следует позволить самой решать, как распорядиться своей жизнью. Все будет зависеть, настаивала вдовствующая королева, от того, как воспитать ребенка. Девочке следует с самого начала дать понять, что ей уготовано. Необходимо, чтобы одна из дочерей вела уединенную жизнь, и вдовствующая королева выбрала Марию.

Королева была склонна откладывать неприятные дела до тех пор, пока их решение не становилось неизбежным, а у Эдуарда были иные заботы, так что Мария по большей части оставалась на попечении вдовствующей королевы, которая однажды даже возила дитя в Эймсбери и, без сомнения, намекнула ей, что ее будущее — там.

Ее час настал. Она почувствовала знакомые признаки. Она была спокойнее своих придворных дам. В конце концов, она проходила через это столько раз.

Она подозвала их и сказала:

— Пора готовиться.

Несколько часов спустя ее дитя родилось. Случилось то, чего все и ожидали. Дочь. Но она благодарила Бога, что на этот раз ребенок казался здоровым.

Эдуард не мог приехать к ней сразу, но известие ему послали.

Она оправилась быстро, как и всегда. Она послала за детьми, чтобы показать им новорожденную: восемнадцатилетней Элеонорой, десятилетней Джоанной, девятилетним Альфонсо, семилетней Маргаритой и четырехлетней Марией.

Они рассматривали младенца в колыбели.

— Ее назовут Елизаветой, — сообщила им королева.

Глаза принцессы Элеоноры сияли от чувства, которого ее мать не поняла. Зато поняла ее сестра Джоанна. Она загадочно улыбнулась, и когда они покинули покои матери, Джоанна последовала за сестрой в их комнаты.

— Еще одна девочка, — сказала Джоанна. — Разве не странно, что те, кому так отчаянно нужен мальчик, получают одних лишь девочек? Словно Господь над ними шутит. Элеонора, как ты думаешь, Господь шутит?

— Я думаю, — ответила Элеонора, — у Господа есть свои причины.

— Они у всех нас есть, — напомнила ей Джоанна.

— Я хочу сказать, Он позволяет событиям идти определенным путем, потому что все это — часть Его замысла. Раньше я думала…

— Я знаю, что ты думала. Что Альфи умрет, и ты станешь королевой.

Принцесса Элеонора хотела было возразить, но, взглянув в знающие глаза сестры, передумала. Никто бы не поверил, что Джоанна так молода. Она была слишком умна для своих лет; она подслушивала под дверями, она допрашивала слуг — хитро и быстро, — так что те выбалтывали больше, чем собирались. Таким образом, Джоанна знала очень много.

Элеонора пожала плечами.

— Мне предстоит отправиться в Арагон.

— А мне — в Германию.

— Я не хочу ехать в Арагон. Если я уеду…

— Ничто не будет так, как ты хочешь. Со временем ты станешь королевой Арагона, тогда как хочешь быть королевой Англии. Королева-консорт Арагона или правящая королева Англии. Выбор очевиден.

Элеонора сердито сказала:

— Если Господь собирается отослать меня в Арагон, зачем Он дает королеве еще одну девочку? Казалось бы, Он на моей стороне… все эти девочки… и тут Он позволяет им отправить меня в Арагон.

— А меня в Германию, — вздохнула Джоанна. — Хотя я понимаю, это не совсем то же самое, ведь я никогда не могла надеяться стать королевой Англии. Ты та, кого хочет наш отец, сестра, но если этого не хочет Господь, то все напрасно.

— Мы могли бы молиться о чуде.

— О каком чуде? Чтобы Альфи умер?

Элеонора в ужасе вскрикнула:

— Не говори так! Это накличет беду. Конечно, я не хочу, чтобы Альфи умер. Я просто хочу, чтобы он был слишком слаб для правления… чтобы у них была королева…

— Королева Элеонора, — с притворной почтительностью произнесла Джоанна.

Принцесса сцепила руки.

— Я не должна ехать в Арагон, — сказала она.

— Нет, — повторила Джоанна, — ты не должна ехать в Арагон. Как нам этому помешать?

— Ты веришь, что если молиться достаточно усердно, можно заставить что-то случиться?

— Со мной такого никогда не бывало.

— Попробуй. Это все, что нам остается. Молись со мной, чтобы я не поехала в Арагон… — Она добавила, подумав: — …а ты — в Германию.

Джоанна любила ставить опыты.

— Попробуем! Особые молитвы! Будем молиться по-настоящему. Вложим в это всю душу. По правде говоря, сестра, я не хочу ехать в Германию ничуть не больше, чем ты — в Арагон.

Принцесса Элеонора сжала руку сестры, и в глазах ее горел фанатизм, который показался Джоанне весьма занимательным.

***

Принцесса Элеонора и ее сестра Джоанна ликовали. Элеонора сказала, что никогда не сомневалась в своем чуде, и именно поэтому оно и свершилось. Это и называлось «Верой».

Джоанна была под впечатлением. Элеонора, должно быть, очень важна в глазах Господа, если Он способен убить столько людей лишь ради удовлетворения ее амбиций, а то, что все это случилось так далеко, из-за дела, которое их, по сути, не касалось, делало событие вдвойне интересным.

Все произошло на Сицилии, на том солнечном острове, где люди любили петь и танцевать, пока их не завоевали французы. Свободолюбивые сицилийцы, роптавшие под французским игом, тайно готовили заговор, и ранее в том же году — в день Пасхи, если быть точным, — они восстали против своих врагов. Сигналом к восстанию послужил первый удар вечернего колокола, и сицилийцы перебили всех французов на острове — всего восемь тысяч человек.

Весть о резне дошла до Англии спустя некоторое время, и Элеоноре тогда и в голову не приходило, что это может иметь для нее такое значение. Однако последствия были далеко идущими, и сицилийцы, приняв участие в том, что стало известно как «Сицилийская вечерня», почти сразу же пришли в ужас перед могуществом французов. Они обратились за помощью к Педро Арагонскому — отцу будущего мужа Элеоноры.

Причина, по которой они обратились к Арагону, заключалась в том, что женой Педро была Констанция, дочь старого короля Сицилии, и они полагали, что если предложить сицилийскую корону Арагону, тот без колебаний придет на помощь. Они оказались правы, и Педро был встречен на Сицилии с великим ликованием.

Вряд ли французы позволили бы такому положению дел сохраняться. Карл Анжуйский, бывший король Сицилии, был очень близок к английской королевской семье, ибо был женат на Беатрисе, сестре вдовствующей королевы. Констанция очень хотела, чтобы принцесса Элеонора приехала в Арагон, дабы укрепить союз с Англией, сделав его прочнее того, что уже существовал между Англией и Францией благодаря родству Беатрисы и вдовствующей королевы. Естественно, французы теперь были крайне обеспокоены тем, чтобы эта помолвка не состоялась.

Карл Анжуйский очень быстро вернул себе утраченные владения, а Папу Римского убедили пересмотреть диспенсацию, касающуюся браков особ королевской крови, и среди них был брак Элеоноры и Альфонсо Арагонского, который после недавней смерти Педро стал королем.

Посему Папа отправил своих посланников к королю Англии с предписанием, что диспенсация, данная на брак между Англией и Арагоном, более недействительна; и Папа добавил, что надеется, что король Англии откажется от всяких намерений заключать союз с врагами Святого Престола, которые объединились с теми, кто использовал вечерний звон колоколов как сигнал к восстанию.

Король ненадолго вернулся в Рудлан и, даже не повидав свою новорожденную дочь Елизавету, послал за Элеонорой.

Он яростно обнял ее.

— О, мое дорогое дитя, — сказал он, — это добрые вести. Арагонского брака не будет. Ты не поедешь в Арагон. Ты остаешься здесь… со мной.

Лицо ее залилось румянцем; глаза сияли от радости. Она всегда была самой красивой из его детей. Он не мог отвести глаз от ее прелестного лица.

— Похоже, эта весть тебя осчастливила, — сказал он.

— Ничто не могло бы сделать меня счастливее. Это чудо, о котором я молилась.

Как они ликовали! Как они смеялись вместе!

— Мы должны быть серьезны, — сказал король. — Сделаем вид, что мы раздосадованы. Как смеет Папа диктовать королю Англии, а? Но король Англии воюет с валлийскими мятежниками и не станет рисковать угрозой отлучения от церкви в такое время, не так ли? Посему мы должны поступить так, как желает Папа. Должно быть, это один из тех редких случаев, когда приказы Папы пришлись по душе королю Англии.

Она прильнула к нему. Она не отпускала его.

Он гладил ее волосы и шептал нежные слова. Многие бы удивились, увидев, с какой нежностью суровый король смотрит на свою старшую дочь.

Наконец он покинул ее и направился в спальню жены.

Он нежно поцеловал ее. Дорогая королева, подарившая ему детей, которых он так любил, — и в особенности ее тезку, его старшую дочь.

— Эдуард, боюсь, снова девочка.

— Нет, любовь моя, не стоит горевать. Я люблю своих девочек. И у нас есть Альфонсо. Нам скоро придется сменить ему имя. Альфонсо — не имя для короля Англии. Назовем его Эдуардом?

— Нет, Эдуард, нет, прошу тебя…

— Тебе не нравится это имя?

— Оно мне слишком нравится, — серьезно сказала она. — Боюсь, это может принести несчастье.

— Тогда он останется Альфонсо, — сказал он и подумал: «Этому мальчику никогда не взойти на престол. А в королеве Англии нет ничего дурного».

***

По странному совпадению, приготовления к браку Джоанны также были внезапно прерваны.

Когда ранее в том же году принц Гартман, граф Габсбургский и Кибургский, ландграф Эльзасский и сын короля римлян, объявил о своем намерении приехать в Англию, чтобы увидеть свою невесту, — а его приезд означал бы помолвку и отъезд Джоанны с ним на его родину, — его визит был отложен. Его отец в то время был занят собственной войной и не мог и помыслить об отправке сына в Англию без надлежащего эскорта из лучших своих воинов. Проще говоря, эти люди были нужны ему для сражений, и потому визит был отложен. «Это не имеет большого значения, — писал принц Гартман, — я приеду, как только мы с моими людьми сможем отлучиться, и тогда принцесса Джоанна уедет со мной и продолжит свое образование в королевском доме Габсбургов».

В этом письме было нечто зловещее. Он был полон решимости приехать, и это была лишь временная отсрочка. Джоанна не видела, как ей избежать своей судьбы. Правда, выросшая в Кастилии, а затем отправленная в Англию, она не так противилась переменам, как ее сестра Элеонора. Джоанна верила, что, где бы она ни была, люди будут ее любить и восхищаться ею. И все же она хотела остаться в Англии.

Весть пришла к ее отцу в Рудлане.

Он послал за ней, обнял и сказал, что у него для нее дурные новости.

— Произошел несчастный случай, — сказал он. — Принц Гартман гостил в замке Брайзах на Рейне и решил навестить отца. Он отправился в путь, и внезапно опустился туман. Его моряки не знали, где они, ибо туман был так густ, что они не видели собственных рук перед лицом. Их лодка наскочила на скалу. Мое дорогое дитя, принц Гартман, твой будущий жених, утонул. Его тело извлекли из реки, так что сомнений быть не может.

— Значит, брака не будет, — торжественно произнесла Джоанна.

— Что ж, ты еще дитя. Мы найдем тебе мужа не менее знатного, не бойся.

— Я не боюсь, милорд, и у меня не было желания уезжать.

Король нежно улыбнулся. Какие восхитительные у него дочери! Джоанна была почти так же прекрасна, как и ее сестра Элеонора.

— Сказать по правде, дитя мое, — произнес он, — я не чувствую в этом большой печали, ибо это значит, что мы не потеряем тебя… пока.

— Возможно, когда я выйду замуж, это будет кто-то отсюда… с родины, — сказала Джоанна. — Я знаю, моя сестра надеется на это.

Он улыбнулся ей, весьма довольный.

— Кто знает, — сказал он, — может, нам и выпадет такое счастье.

Джоанна, не теряя времени, отправилась к сестре.

Они смотрели друг на друга широко раскрытыми глазами.

— Значит, чудеса случаются, — сказала Элеонора.

— Если ты их желаешь, — ответила Джоанна.

Они загадочно улыбнулись, веря, что сделали великое открытие.