Морские напевы

Глава девятая ТЯЖЕЛАЯ НЕДЕЛЯ, ОБМАНУТЫЕ НАДЕЖДЫ

Ветер, дующий с северо-востока, усиливался с каждым часом. К утру похолодало. Грозно перекатывались волны, шли бесконечной чередой. Создавалось впечатление, будто перед тобой проносятся тысячи одичавших лошадей, спина к спине, оскалив зубы.

Наше судно, с трудом преодолевая встречные волны, шло на восток. Мы то взлетали наверх, то ныряли вниз. Я стоял на палубе, не в силах оторвать глаз от картины разбушевавшейся стихии. Хотя после злополучной выставки, которая принесла нам столько неприятностей, я и дал себе слово больше не рисовать, но чувствовал, что так долго не выдержу. Прошло еще несколько минут, и я махнул на все рукой. Вытащил на палубу альбом и коробку с красками. Устроился на своем старом рабочем месте, на носу судна.

Только сейчас, когда в руках была кисть, я почувствовал, как соскучился по своим краскам. Но теперь они не подчинялись моим желаниям. Я никак не мог уловить переходы и оттенки цветов воды. Мучился долго, пытаясь поймать волну, передать ее на бумаге во всем блеске и силе, такой, какой она виделась мне сейчас. Исчез и Бекше, к советам которого я привык. Он заперся в радиорубке и не выходил на палубу. Видимо, простудился. Но это не помешало ему выкупаться в море и сегодня утром. Разбудил меня, окропив холодными брызгами, затем лёг в постель, повязав горло полотенцем. На мой вопрос, куда это он плавал, Бекше что-то неразборчиво пробормотал и замолчал. Потом ушел в радиорубку. Вскоре начались хлопоты, связанные с переходом на тюленьи острова, и я на время забыл о Бекше. А сейчас чувствовал, как мне не хватает его советов.

Сзади раздались звуки шаркающих шагов. Кто-то громко чихнул. Я обрадованно оглянулся. Но это был не Бекше, а Тогайали. Увидев, что я рисую, подозрительно уставился в альбом.

— Опять что-то придумываешь?

— Эскизы.

— Какие еще эскизы? — Тогайали взял альбом из моих рук, полистал. — Ничего красивого в этом сером море.

— А вот вы в роли Танирбергена. — Я перевернул еще несколько страниц. — Это не карикатура.

— Я вижу, что не карикатура. Пай-пай, какой он нарядный. — Тогайали с интересом стал разглядывать себя. — И похож. Похож на меня. Как две капли воды.

— Хотите, подарю? Мне не жалко.

'— Ишь ты, да ты, я вижу, хитрец. Раздаривать такие работы… — Он бросил на меня взгляд исподлобья, словно ожидая подвоха.

— А вы прекрасно сыграли эту роль.

— Правда?

— Вы — настоящий актер. Бекше пишет статью о вашей игре. Этот рисунок и статья будут опубликованы в районной газете.

— Ты правду говоришь? — Тогайали заволновался. — Правду, дорогой? Кин, кин…

— А зачем мне обманывать вас?

— Но какую там статью может написать Бекше? — недовольно проговорил Тогайали. — Он мастак языком чесать. Небось, раскритикует.

— Нет, он вас хвалит.

— Не верю. Другое дело — этот рисунок. — Тогайали осторожно прижал лист к груди и заковылял к камбузу, даже не поблагодарив меня.

Я был доволен и таким итогом нашего разговора. Пока беседовал с Тогайали, море изменилось. Волны посветлели, казалось, вода покрыта ломким серебром. Я снова взялся за работу.

В середине дня мы бросили якорь. На горизонте виднелись и другие суда экспедиции. Капитана вызвали на флагман. Вернулся он в сумерках, веселый и оживленный.

— Ну, джигиты, соснем малость и отправимся на острова. Тогайали, ужин готов?

— Конечно. Милости прошу. Ужин — объедение.

— Ну-ну, пусть похвалят люди.

Мы сели в кубрике. Тогайали принес огромную кастрюлю.

— Даже жалко кушать такую прелесть, — пробормотал он, наклоняясь над кастрюлей и вдыхая аромат.

— Убери нос подальше, — рассердился Рахмет-бабай. — Чихаешь и туда же, суешь свой нос в еду.

В это время кто-то чихнул.

— Простите. — В дверях стоял Бекше. Шея его была повязана полотенцем.

— Садись. — Канай кивнул ему на место рядом с собой. — Кому говорил, прекратить купание утром. Смотри, свалишься.

— Видел, как он плыл в такую холодину на баржу, — заметил с укором в голосе Рахмет-бабай. — Не дело.

Тогайали, не упускавший случая, чтобы не поддеть Бекше, захихикал:

— Что же делать бедняге, если он горит белым пламенем? Только морская вода и сдерживает огонь любви. Иначе сгорит наш радист дотла.

— Ну, в этом деле у вас большой опыт, — в свою очередь поддел Бекше кока. — Самому пришлось нырять из-за Акбалы.

— Кин, кин… Провались ты, чертов сын.

— Перестаньте! — Капитан посмотрел на них строгим взглядом. — В общем, не шутите сейчас с водой. Через несколько дней она превратится в лед.

Тогайали положил всем еду.

— Ешьте, джигиты, ешьте. Такое вам, наверняка, не готовили даже жены. Все здесь есть — осетрина, сазан, картофель, лук, чеснок, перец…

Некоторое время все молча ели. Готовил Тогайали и вправду очень вкусно.

— После ужина сразу ложитесь спать, — сказал капитан. — В три часа выходим на охоту. — Потом повернулся ко мне. — Ты и Бекше останетесь на судне.

— Опять на судне? — отозвался Бекше охрипшим голосом. — Почему другие не остаются?

— Надо было поменьше купаться в холодной воде.

— Теперь ему некуда плавать, — с ехидцей заметил Тогайали. — Слава богу, баржа отстала далеко. И как можно стоять перед девушкой в одних трусах? Не понимаю.

— Ну ладно, перестаньте смеяться над парнем, — заметил капитан. — Любовь не шутка. Ты, Бекше, прими лекарство и ложись в постель. Завтра не вставай на ноги. Отлежись, понял?

— Да ну, дядя Канай! — затянул Бекше. — Это же просто легкая простуда. Клин, говорят, надо вышибать клином. Ну, хорошо, хорошо, — поспешил он сдаться, видя, как нахмурился капитан. — Пусть я болен. А Болатхан тут при чем?

— Он будет смотреть за тобой. Мало ли чего…

— Пусть он идет с вами. Я не помру.

— На судне нужна охрана.

В разговор вступил и я.

— А кто за меня будет зарабатывать?

— У нас одна бригада. Заработок делим поровну, понял? Можешь не беспокоиться. И давайте прекратим этот разговор.

— Мне такие деньги не нужны, — заметил я.

— Ух! — Капитан ласково похлопал меня по плечу. — Узнаю характер Адильхана. Хорошо, пойдешь с нами. На судне останется Тогайали.

Я долго не мог уснуть. Так бывало со мной всегда, если утром предстояло важное дело. А когда заснул, мне приснился отец. Он ходил среди утесов, вздымавшихся из-под воды, били грозные волны, а отец пытался приподнять плечом судно, прибившееся к камням. Он напоминал Жильята, и я не удивился этому. Я всегда считал, что Жильят и мой отец — герои одного типа. Отец наконец снял корабль с камней. Он собирался поставить паруса, когда на море показалась небольшая льдина. На ней металась девушка. А на берегу стоял еще один человек. Я узнал Тогайали. Он был одет в одежду Танирбергена. Отец бросился в море и поплыл к льдине. Вот он поднял на борт судна девушку. Оба мокрые, обессиленные. Девушка откинула длинные черные волосы, и я узнаю в ней… мою маму. Мама!

Отец поплыл к берегу, чтобы одеться. В это время на судно взобрался Тогайали, перерубил топором трос, поднял якорь. Надулись белые паруса, и судно отошло в море. Мама пытается прыгнуть за борт, но Тогайали успевает ее поймать. Он громко хохочет. Отец слышит крики, но печально стоит на берегу. "Папа, папа, — закричал я. — Что ты стоишь? Спаси ее!.." А отец молчит. Вдруг его накрыла волна. Я испуганно закричал.

— Болатхан! Болатхан, жеребеночек мой… Что с тобой? Что случилось?

— Папа, папа! — Я протягиваю руки, обнимаю отца. Открываю глаза. Передо мной стоит дядя Канай.

— Вставай, сынок. Видать, плохо спал.

— Отца видел во сне. Он боролся с волнами.

— Это к хорошему. Одевайся, сынок. Нам пора.

Бледным заревом разгоралась на востоке заря. Дул сильный ветер. Высокие волны вздымались над головой, лодка прыгала на гребнях. Дюжие парни гребли изо всех сил. Сквозь водяные брызги и клочья тумана я увидел переднюю лодку. Она взлетела вверх, на мгновение словно повисла в воздухе, потом нырнула вниз. Мелькнули весла. "Утонули!" — охнул я, но через минуту лодка снова показалась на гребне волны. Теперь мы полетели вниз, да так стремительно, что захолонуло сердце.

Я посмотрел вверх. Над нами светлым пятном плыл месяц. Он тоже напоминал лодку, плавно движущуюся в безбрежном просторе ночи.

Казалось, не будет конца этому жуткому пути. Понемногу я свыкся со страхом. Мысли вернулись к недавнему сну. Сколько раз выходил отец в такие плавания? Сколько раз вел за собой тюленебойцев и рыбаков навстречу опасности?.. Чуть посветлело, ветер тоже немного стих. Меньше стали волны. "Значит, становится мелко", — подумал я, всматриваясь вперед.

— Джигиты, налягте на весла! — торопит Канай.

Он запретил громко разговаривать. Приложив ладонь к уху, капитан то и дело прислушивается к ночи. По его примеру я тоже приложил ладонь к уху. Послышались странные звуки, непохожие на голос моря. Словно бы где-то далеко скулит множество собак. Но откуда в море собаки?

— Слышите? — взволнованно спросил капитан. — Поторапливайтесь. Еще немного.

В голосе капитана слышалось нетерпение. Его охватил охотничий азарт. Джигиты дружно и размашисто гребли. Через несколько минут дно лодки коснулось мели. Тюленебойцы, подняв голенища резиновых сапог, попрыгали в воду. Спрыгнул за ними и я. У всех в руках дубинки. Лодку тащили за собой. Впереди зачернел остров. Люди пошли, окружая его. По мере нашего приближения, голоса, похожие на собачий лай и визг, стали усиливаться. Остров словно бы весь шевелился. Я понял, что это и есть тюлени. Боже ты мой, сколько их много! Меня охватил страх. А вдруг какой-нибудь тюлень набросится на меня? Зубы у них острые, я уже видел, как они перекусывают пополам громадные рыбины. Я посмотрел на джигитов — на их лицах ни тени страха. Наоборот, все охвачены охотничьим азартом. Все торопятся. Становилось мелко, вода была уже по колено.

Наконец дядя Канай скомандовал:

— Начинайте. Отрежьте зверям пути отступления к воде. Чтоб ни один не прорвался, поняли?

Тюленебойцы бросились вперед. Многоголовое чудовище тоже поползло навстречу. Засверкали тысячи глаз, ощетинились кошачьи усы, морды оскалились. Угрожающее рычанье слилось в общий хор. Тюлени двигались на нас сплошной стеной. Я попятился назад.

— Бей, бей! Не пропускай! — крикнул капитан.

Тюлени ползли на меня. Лавиной передвигались лоснящиеся неуклюжие тела. Головы подняты к небу. "Неужели, — промелькнула мысль, — мои удары что-нибудь значат для них?"

— Бей! — снова крикнул дядя Канай. — Чего смотришь?

Прямо на меня двигался темно-серый громадный тюлень. Я размахнулся и ударил его по спине. Зверь вздрогнул и продолжал идти на меня. Я ударил снова.

— Да по морде бей! Эй, сейчас тюлени прорвутся! Идите кто-нибудь на помощь мальчишке! — Капитан, обычно спокойный, был разъярен. Дубинка его мелькала в воздухе, разя налево и направо.

Ко мне подбежал Сартай. Стал рядом, коротко размахнулся дубинкой.

— Бей вот так! — бросил он мне. — По морде, по темени!

Я старался подражать ему. Но стоило увидеть глаза зверей, как опускались руки. Едва ткнул двух-трех тюленей. Они проползли мимо, очутились за моей спиной.

Да бей по-настоящему! — рассердился Сартай. — Так мы пропустим всех. Нельзя, чтоб они почувствовали брешь.

Размахнувшись, я изо всех сил ударил тюленя по голове. Он взревел и уткнулся головой о камни. Вдруг с убитого зверя спрыгнули и стали расползаться в разные стороны маленькие тюленята — бельки. У меня от жалости содрогнулось сердце. Я отвернулся.

— Бей! — закричал Сартай. — Все дело испортишь?

— Не жалей, Болатхан, отродье пергауна, — донесся с другой стороны голос Рахмет-бабая. — Теперь это твоя работа.

Пришлось снова поднять дубинку. На этот раз я бил не по голове, а попытался ударами по пасти поворачивать зверей назад. От ударов Сартая и Рахмет-бабая тюлени сплошной серой массой поползли в середину острова. В воздухе свистели удары дубинок. Джигиты легко расправлялись со зверями. Тут и там уже образовались темные холмы. Охотники продвигались в глубь острова, оставляя за собой десятки и сотни убитых тюленей.

В полдень бой прекратился. Бойцы начали разделывать туши. В руках замелькали длинные ножи. Разделывали быстро и умело. Несколько взмахов руки — и мясо отделялось от костей. Затем отслаивалось сало. Люди работали молча, было не до разговоров. Я теперь видел, как они истосковались по работе. Мне было досадно. Пока я возился с одной тушей, опытные бойцы успевали разделывать по пятнадцать-шестнадцать тюленей.

Дядя Канай, видимо, заметил мою беспомощность, на миг приподнял голову, окликнул:

— Болатхан!

— Слушаю, товарищ капитан! — Я с облегчением выпрямился.

— Бросай нож. Сами управимся. Таскай разделанные туши, куски мяса и сала к берегу и нанизывай их на аркан. Идем, покажу.

— Есть, капитан.

Я стал таскать туши к берегу. Вскоре у воды лежало несколько рядов туш, нанизанных на арканы. Работа была по мне. Я трудился изо всех сил, пот заливал глаза. Мне хотелось сгладить впечатление от слабости, допущенной во время боя тюленей. А как повезло, что ни Бекше, ни Тогайали сегодня не было на охоте, они бы меня поедом съели, один бы ехидничал, а другой ругался.

Гора туш на берегу росла. Я даже удивился результатам своей работы.

— Вот-вот! — подбодрил меня дядя Канай. — Сейчас ты в своей тарелке.

Кое-кто рассмеялся. Я тоже улыбнулся. Мне было хорошо.

Незаметно наступил вечер. За работой и не увидели, как пролетело время. На многочисленных островках засветились огни костров. Запылал костер и на нашем острове. Запахло жареной рыбой. Топливом служило тюленье сало. Лица бойцов казались грубоватыми, суровыми. Огни дробились, отражаясь в воде. Было красиво. Я вспомнил снова Бекше и на этот раз пожалел, что он не видит всего этого.

В небе высыпали звезды.

— Перекур! — объявил капитан, устало разгибаясь. — Отдохнем немного.

Я присел на вал. Вдали в море светились огни наших кораблей. Белые, желтые, красные… Светящийся городок. Жаль, что не было времени нарисовать картину боя. Бумага, которую я захватил с собой, давно помялась и промокла. Придется рисовать по памяти. Но еще будет немало походов на острова, успеется.

Тюленебойцы курили, некоторые наскоро ужинали. Приводили в порядок одежду.

— Как бы не ударили заморозки, — проворчал Рахмет-бабай. — Кости ноют. Поднимайтесь, ребята.

И вправду становилось холодней. Пока я сидел, замерзла спина. Видимо, действительно приближалась зима.

— А ну, ребята, поднажмем! — подал голос капитан. — Такая погода выпадает не часто.

Тюленебойцы дружно поднялись. Снова замелькали ножи. Заходили по острову длинные тени. Я опять забегал по своему маршруту, таская и нанизывая на аркан туши.

Морозная ночь. Я сидел в радиорубке. Бекше все еще болел, и я временно исполнял обязанности радиста. Чувствовал себя неважно. Меня знобило. Непонятно, то ли простыл в прошлую ночь, то ли устал, то ли опять ко мне подбиралась малярия, которой переболел в детстве. В голове шумело, больно стучало в висках. Временами позвякивал и начинал стучать телеграфный аппарат, вилась лента, но у меня не было сил даже протянуть руку, чтобы взять ее и прочесть сообщение. Глаза смыкались. Передо мной все время висел какой-то серый призрачный туман. Порой казалось, что я нахожусь не в тесной радиорубке, а на тюленьем острове. На меня, сверкая белыми клыками, наступали тюлени. Окружали плотной массой, брали в кольцо. "Почему глумитесь над нами? Почему истребляете? В чем наша вина? Мы ведь тоже когда-то были людьми. Если не веришь, спроси у старого Рахмета. Он подтвердит. Не мы звери, а ты — зверь. Ты убил вчера тюлениху, собиравшуюся родить…" Я зажал уши руками, вскочил со стула. Но тюлени наседали со всех сторон и продолжали зло рычать и скалить зубы. "Почему молчишь? Почему уничтожаете нас из-за ссоры какого-то Сулеймана с пергауном? Мы — простые воины… Взмахни волшебным посохом, верни нам человеческий облик".

Каким-то чудом в моих руках оказался волшебный посох. Я взмахнул им. И вдруг тюлени разом превратились в войско, воины эти, как один, направили на меня свои копья. Вот-вот пронзят. Но в эту страшную минуту появился Рахмет-бабай. Он выхватил из моих рук посох, полоснул воздух, и воины вновь превратились в тюленей…

Кто-то тряс меня за плечи и громко кричал. Я очнулся. Рядом причитал Тогайали.

— Сынок, что с тобой? Ты весь мокрый… Почему лежишь на полу?

Непонятно, каким образом я оказался в кубрике. Тогайали поднял меня с пола, уложил в постель и накрыл своим тулупом.

— Горишь, как в огне… О, господи, еще этого не хватало!

— Дайте пить. — Во рту у меня пересохло.

— Сейчас, сейчас, сынок. Ты не двигайся. Упадешь.

Тогайали вышел и вернулся, неся в руке полный стакан.

— Выпей, всю хворь снимет как рукой.

Я залпом выпил. Внутри обожгло, словно я глотнул расплавленный свинец. Перехватило дыхание.

— Джигит! — похвалил Тогайали. — Теперь выздоровеешь в два счета, поверь мне.

— Вы что, водку мне подсунули?

— С перцем. Лучшее средство от простуды.

— Я же никогда не пил водки! Зачем вы это сделали?

— Ничего не случится с тобой, сынок. Все будет в порядке.

— Я хочу спать.

— Какой хороший мальчик, — Тогайали присел на край постели. — Во сне твердил: "Отец, отец!.." Отдыхай. Я посижу рядом. — Тогайали часто задышал.

У меня кружилась голова. Но тяжесть исчезла, и я словно поплыл по воздуху. Стало легко.

— В тебе есть что-то от меня, — пробормотал Тогайали. — Глаза похожи, губы. И характером вышел. — Он смотрел на меня странным взглядом.

— Мне хочется спать, — ответил я.

— Ты ведь старший в семье, — снова заговорил Тогайали. — Родился в сорок втором году, не правда ли? Ты, наверное, заметил, что я к тебе отношусь по-отечески.

— Что-то именно этого я не заметил.

— Такой уж я человек… Не выказываю любовь к своим детям.

— Что вы сказали? — Я приподнялся.

— Ну, вообще, к детям, — уклонился Тогайали. — Давай, Болатхан, поговорим по-мужски. У тебя не стало отца. У моих детей нет матери. Что, если мы с Назымгуль поговорим? Может, станем опорой друг другу.

— Уходите! — закричал я, порываясь встать. — Уходите!.. Не хочу вас видеть!..

— Перестань, негодник! — Тогайали попятился к двери, видя, что я стал шарить по столу, чтобы найти какой-нибудь предмет и запустить в него.

Он выскочил за двери. Меня охватило равнодушие. Тело теперь налилось сонной тяжестью. Засыпая, я опять перебирал в памяти записи отца. Тогайали в разговоре намекал на какую-то близость ко мне. Или я уже в это время опьянел? Может, мне послышалось это, а он говорил совсем о другом?.. Моя мать… Значит, она была невестой Тогайали…

Проснулся я очень рано. Еще только светало. За ночь хорошо отдохнул и чувствовал себя гораздо лучше, чем вчера. Судно сильно качало. Тепло одевшись, я вышел на палубу. Да, пришла зима. Было морозно. Над морем нависли серые сплошные тучи. Ветер свистел в мачтовых снастях. Душераздирающе скрежетали якорные цепи.

— О боже! — раздался за пристройками голос Тогайали. — Сколько богатства осталось на островах! Сколько богатства… Все пропало.

Ветер воет тысячеголосым зверем. Грохочут волны. Тогайали упал на скользкой палубе, выругался, встал, снова завыл.

Все пропало. Столько золота! — Он зашел в затишье кубрика, где я набрасывал этюд. — Кин, кин… Ненормальный! В такую погоду полежал бы лучше, отделался от хвори. На море здоровые люди нужны.

— А я себя хорошо чувствую.

— Люди страдают, а этот рисует. Пустяками занимается.

— Это не пустяк. Да и каждый волен в свободные часы заниматься тем, чего его душа пожелает. Я рисую, вы оплакиваете тюленьи туши. Бекше пишет стихи.

— Плевал я на его стихи. Кому они нужны? Одни слова! Вот тюлени… Столько труда потратил, чуть не тонул, мерз. И все осталось там. — Он махнул рукой в сторону моря. — Осталось подо льдом.

— Все одинаково трудились, — заметил я, набрасывая на листе прыгающего вдали "Шмидта". — И все чуть-чуть не перевернулись. Лодка ведь одна была. Разве не вы просили бурю? Вот она и пришла.

— Кин, кин… Ты меня не зли, мой мальчик.

— Я не ваш мальчик, — тоже разозлился я. — Откуда вы это взяли?

Тогайали уставился на меня красными мутными глазами. Точь-в-точь бодливый бык.

Я потерял вкус к работе. Теперь уже было все равно.

— Что, вам еще непонятно? — голос мой прозвучал вызывающе.

— Ты — маленькое чудовище! — воскликнул Тогайали. — Сумрай! Не зря говорят: "Когда заявится сумрай, исчезнет вода". Кин, кин… Ты во всем виноват. Никогда мы не брали с собой в море женщин и детей. И все было хорошо. Это все Канай!

Я посмотрел на море, в котором появились десятки крошечных островков. Полчаса назад их было меньше. Неужели на самом деле существует чудовище, поглощающее морскую воду? Что такое "Сумрай", я не знаю. В аулах говорили, что это ненасытное чудовище. Старые люди даже совершали обряд "тас айтык". Буквально — "бросать камни". Смысл обряда состоял в том, что люди изгоняли чудовище камнями. Потом закалывали овцу, праздновали избавление от напасти, уверяли себя, что теперь придет вода. Я полагал: обычай родился от того, что в степи всегда не хватало влаги. Суховей властвовал летом в долинах. А бабушка рассказывала легенду, будто бы однажды разразилась страшная засуха. Это чудовище выпило всю воду. Зачахли растения, пал скот, стали вымирать люди. Земля потрескалась, черные пыльные смерчи гуляли по ней. Тогда собрался весь степной люд и стал просить всевышнего о помощи. Бог внял людскому голосу и заткнул глотку чудовища скалой. После этого из чудовища хлынула вода, образовались озера, пошли дожди. Зазеленела земля.

— Чудовище похоже на меня? Так выходит?

— От тебя все пошло! — Тогайали вдруг схватил меня за ворот.

— Отпустите! — Я чуть не задохнулся от обиды и гнева.

Кто-то схватил меня под мышки, оторвал от Тогайали. Прогремел сердитый голос капитана:

— А ну, прекратите! В чем дело? Тогайали, когда ты оставишь в покое мальчишек? В последний раз предупреждаю. Марш на свое рабочее место.

Тогайали, что-то бормоча под нос, поковылял в каюту.

— А ты что здесь делаешь? — обратился капитан ко мне. — Ты же болен, а стоишь на холоде!

— Рисовал море.

Дядя Канай окинул меня внимательным взглядом и покачал головой:

— Такое столпотворение, у нас неудача, ты сам болен, а рисуешь. Чудной ты какой-то. Пойдем-ка ко мне.

Мы пошли в капитанскую каюту. В ней было тепло и уютно. Сели за стол. Дядя Канай налил мне чаю из термоса. Несколько минут сидели молча. Капитан был хмурый. Я понимал его. Тюлени, добытые за два дня на островах "Колхозном" и "Суюндике", остались подо льдом. Мы работали, не жалея сил, мокли, мерзли, однажды даже чуть не перевернулись в лодке и успели доставить на судно всего лишь пять тысяч туш. Сорок пять тысяч остались лежать на островах. Теперь до них не добраться. Лед то и дело ломался под натиском волн и ветра. Лодки не пройдут к островам: всюду мели и льдины. Остается только ждать.

В день первой нашей охоты Рахмет-бабай верно предсказал погоду. Она быстро изменилась. В полночь ветер стих и ударил сильный мороз. Прибрежные воды покрылись льдом. Пока он был тонок, мы сделали немало рейсов. К вечеру забили тюленей на соседнем острове. Но на второй день разбушевалась снежная вьюга. Бродя по пояс в воде, тюленебойцы продолжали доставлять в лодки тюленьи туши, затем их переправляли на судно. После вьюги все суда только и делали, что пятились дальше в море. Вода убывала, становилось мелко, приходилось удаляться от островов. Льдины становились толще, и бойцы теперь следили за тем, чтобы они не пробили корпус судна. На исходе были и запасы продуктов. Но уйти от островов, на которых оставались туши забитых тюленей, не могли. Сегодня дядя Канай снова было попытался подвести судно поближе к острову. Маневр опять не удался. Тогда и загоревал наш кок.

— Почему вы ссоритесь с Тогайали? — спросил капитан. — В чем дело, а? Может, ты скажешь мне?

Какая-то нотка в его голосе насторожила меня и напугала. Я знал, что Тогайали приходится родственником дяде Канаю. И потому он взял его на судно. Я промолчал.

— Ты не думай, что я его защищаю, — проговорил дядя Канай, словно отгадав мои мысли. — Я его и сам не терплю, но на то есть причины. Мы жизнь прожили, и у нас мерки друг к другу свои. А вот почему ты с ним в ссоре?

— Скажите, дядя Канай, — проговорил я через некоторое время, в надежде хоть что-нибудь узнать. — Скажите мне, есть ли какая-нибудь связь между Тогайали и моими родителями? Скажите честно.

Капитан затянулся трубкой.

— Вот оно что, — пробормотал он, хмуро наморщив лоб. — Тебе Адильхан ничего не рассказывал?

Я покачал головой.

— Значит, ждал, когда ты подрастешь. Я бы тоже предпочел это. Есть вещи, Болатхан, о которых вправе рассказывать только те, кто сам пережил их. Назымгуль сама расскажет тебе. — Он снова затянулся. — А история обычная, Болатхан. Любили одну девушку двое… Вечная история. Ну, ладно, пей чай. — Голос капитана стал мягким. — Придет время — узнаешь. Я тебе вот что хочу сказать, Болатхан: будь мужчиной в любой жизненной ситуации.

Прошел еще один день. Продукты, которые нам сбросил самолет, отнесло далеко в сторону. Капитан два раза подходил к острову, но лед был еще не такой толстый, чтобы выдержать человека.

Сидели без дела, и мне удалось набросать несколько этюдов зимнего моря.

Вечером все собрались в кубрике. В помещении было так накурено, что хоть топор вешай. Железная печка накалилась докрасна.

Рахмет-бабай, потирая больную поясницу, гадал на фасолинах. Тогайали сушил у огня одежду. Дядя Канай и Сартай о чем-то негромко беседовали за столом.

Тогайали, словно и не было недавней стычки между нами, пододвинулся на скамье, приветливо предложил:

— А-а, дорогой Болатхан, иди сюда. Садись, погрейся. Доиграешься ты со своим рисованием.

— Спасибо! — поблагодарил я его тоже как ни в чем не бывало. Подошел, сел, с наслаждением протянул замерзшие руки к печке.

— Болатхан, иди сюда! — позвал меня Бекше, лежащий на тахте.

Я подошел к нему, присел на край постели. Коснулся ладонью горячего лба.

— О, какая у тебя холодная рука. Подержи немного на висках. Так ломит голову. Эх, была бы здесь моя Люда, сразу бы вылечила. Будь добр, свяжись с ней, скажи, что я заболел. Может, приедет?

Бекше, даже больной, оставался самим собой. Только он мог сказать "моя Люда" о девушке, любви которой еще не добился.

— Я уже связался. Она выехала.

Бекше счастливо заулыбался. Но улыбка у него была жалкая, похоже, болезнь отняла у него много сил.

— Кстати говоря, завтра день рождения Айжан, — продолжал он, понижая голос, чтобы не услышали другие члены экипажа. Извлек из-под подушки вдвое сложенный лист бумаги. — Пойди в радиорубку и передай ей телеграмму.

Я развернул лист. Это было теплое, задушевное поздравление. Мое сердце заныло.

— Передать от твоего имени? — выдавил я из себя. Это была самая что ни на есть примитивная ревность.

— Нет, зачем? От нас обоих. Поэтому можешь подписаться и сам.

Я успокоенно вздохнул. Вскочил, побежал в радиорубку. У дверей ее стоял дядя Канай и смотрел, не отрываясь, в сторону невидимых отсюда островов. Пока я подошел, капитан вошел в радиорубку. Я невольно задержался на палубе. С судов, стоявших с наветренной стороны, доносился тошнотворный запах: на них жалили тюленину.

У нас тоже кончилась провизия. Но мы держались. Дядя Канай предусмотрительно захватил с берега небольшой невод, и у нас, пока не завьюжило, не переводилась свежая уха. А теперь и мы, наверное, перейдем на жаркое из тюленины, хотя есть его неприятно.

Дядя Канай сидел за телеграфным аппаратом и держал в руках ленту. Расстроенно вздыхал.

— Не повезло, Болатхан, — встретил он меня. — Судно с продовольствием застряло во льдах. Сам флагман было поехал… Готовься есть тюленину. Что у тебя?

— Телеграмма.

— Маме?

— Нет. — Меня бросило в жар. — Школьному другу. У него завтра день рождения.

— А почему покраснел, а? Скажи, девушке телеграмма.

— Однокласснице.

— Ну, давай передадим. У меня, наверное, лучше получится.

Я протянул дяде Канаю листок. Он прочел, выражение лица смягчилось. Вокруг глаз собрались добрые морщинки.

— Завидую. Это дружба или любовь? — Он улыбнулся и продолжал. — Очень тепло написано. Айжан — умная и красивая девушка. Но есть пословица: третий — лишний.

Мы рассмеялись.

Застучал аппарат. Я сел на стул. Сердце билось отчаянно. Перед моим взором появилась Айжан. На ней белое шелковое платье, на плечах красная косынка. Черные тугие косы ниспадают на грудь. Она стояла у берега и смотрела на море. А мы далеко, невольно привязаны к затерявшимся среди льдов островам, на которых лежат тюленьи туши.

Из радиорубки я вышел взволнованным, словно побывал на свидании с Айжан.

К шести часам вечера капитан вызвал меня к себе. Он стоял на носу и вместе с Рахмет-бабаем измерял глубину воды.

— Болатхан, передай другим судам, что отходим в глубь моря. Спад воды идет быстро.

Через несколько минут корабли снялись с якоря. Стемнело. Шли, включив мощные прожекторы. Весь экипаж находился у бортов, вооружившись баграми и шестами. Приходилось бороться со льдами. Капитан стоял на носу корабля. За штурвалом, как всегда в таких случаях, — Рахмет-бабай. Ветер не стихал. "Нептун" шел, лавируя среди мелей и льдин.

Набежала волна, накрыла корабль. На палубе осталось звенящее ледяное крошево. Одежда промокла.

В кильватере за нами двигались остальные суда. Флагман накануне ушел сдавать добычу и еще не вернулся. На время его отсутствия возглавлял экспедицию "Нептун", ибо дядя Канай слыл самым опытным капитаном флотилии.

— Малый вперед! — командовал Канай, то и дело меряя глубину воды. — Стоп! Лево руля!

Звенел колокол, судно поворачивало налево, потом снова шло вперед.

С одного из судов просигналили бедствие. Дядя Канай сел на мотофелюгу и отправился назад. Судьба "Нептуна" теперь была в руках старого Рахмета. За штурвал стал Тогайали. Из машинного отделения поднялся Сартай.

— Капитан… Где капитан? — закричал он.

— Что случилось? — спросил Рахмет-бабай.

— По-моему, поврежден винт.

— Сейчас нельзя останавливаться.

— Когда?

— Только-только выходим из мелководья. Постараемся исправить ночью. Иди к себе.

— Есть идти к себе!

— А ты что здесь делаешь? — крикнул Рахмет-бабай мне. — Иди к Бекше, побудь рядом. Здесь управимся как-нибудь без тебя.

Бекше спал крепким сном. Я потрогал его лоб, жара, наконец, спала. Я тоже лёг в постель. Стал читать дневник отца.

"Астрахань. Город окутан беспросветным мраком и дымом. Лучи прожекторов бороздят ночное небо: идут воздушные бои. Нас несколько раз атаковали вражеские самолеты. Но теперь все это позади. Мы сдали тюленьи туши и идем назад. Судно полно женщин и детей. У меня на корабле поврежден винт. Хотел было задержаться в Астрахани, заменить его, но раскричался Зангарин — начальник каравана: "Спешить надо". Только вышли из устья Волги, как попали под ураганный ветер. Шторм. У самого выхода в море — ледяной затор. Пошли за ледоколом. Но и это оказалось трудным делом. Два судна получили пробоины. Нам пока сопутствует удача. Винт держится.

Под утро все же попали в ледяное окружение. Прибежал мой помощник Айса: "Капитан! На носу пробоина!" Я закрыл ему рот ладонью. Нельзя было пугать женщин и детей. Кликнул несколько моряков, побежал на нос. У нас было две тюленьи туши. Я волоком притащил одну в кубрик. Воды набралось уже по колено. Вдвоем с Айсой плотно вогнали тушу в пробоину, забили доской. Помпы начали выкачивать воду.

На другое утро туман рассеялся, выглянуло солнце. Мы стояли среди льдов. Прошло пять суток, прежде чем нас спас ледокол, возвращавшийся в Астрахань. Только успел он отойти на приличное расстояние, как у нас окончательно вышел из строя винт. Делать нечего, корму судна приподняли краном, который стоял на барже. Вдвоем с Айсой обмазались тюленьим жиром, опустились в ледяную воду. К нам присоединились еще два добровольца. В общем, это невозможно описать, слов не хватает. Но другого выхода у нас не было. Починили винт. А Зангарин… объявил меня виновным в потерянном дне".

Я закрыл дневник. Судно плясало, было трудно читать. Проснулся от резкого запаха спирта. Что это? Опять сон?.. Вокруг раскаленной докрасна печки плясали пятеро здоровенных мужчин. В одних трусах. Один — смуглый, горбоносый — напоминал индейца. Я узнал дядю Каная. Другой был низенький, толстый, весь облепленный мышцами. Это — Тогайали. Третий — настоящий геркулес. Так сложен только Сартай. Четвертый вытанцовывал, потирая рукой свой мясистый нос. Ну, конечно, Кадырали. А уж стройного красавца Айсу ни с кем нельзя спутать. Он и сейчас шутил и смеялся. Вот они прекратили танец, по кругу пошла жестяная кружка. По тому, как каждый, выпив, морщился, я понял: спирт. Потом стали растирать спиртом друг другу грудь, спину, мышцы ног и рук, и снова пошли танцевать вокруг печки. Остаток спирта выпил Тогайали, крякнул от удовольствия, поглаживая себя руками, будто хотел направить выпитую жидкость в нужном направлении.

— Тише ты! — заметил дядя Канай. — Больного разбудишь.

Я снова стал засыпать. Второй раз проснулся от грохота и шума. Слышался громкий голос капитана:

— Вперед! Малый ход! Стоп!..

Бекше спал, как убитый. Я быстро оделся и, полусонный, выскочил на палубу. Порыв ветра отбросил меня назад. Небо было темное. Волна окатила палубу, зазвенели льдинки. Весь экипаж стоял у бортов, держа в руках багры. Льдины трещали, громоздились друг на друга, лезли на корабль. Прожектор уже нацелился на темную поверхность моря: мы выходили из ледовых тисков.

Сзади ползли остальные суда. Ветер свистел в снастях. Мелькнуло лицо Рахмет-бабая, на усах и бороде примерзли сосульки. Рядом со мной потопывал ногами Тогайали. На лбу и щеках его виднелись свежие ссадины. И тут я вспомнил про ночной сон. Нет, это было явью. Вокруг печки танцевали не индейцы, а дядя Канай, Кадырали, Айса, Сартай и Тогайали. Они тоже, как некогда мой отец, лазили в ледяную воду и заменяли поврежденный винт новым. И потом грелись у печки. Самые противоречивые мысли овладели мной. Я смотрел, как напрягся Тогайали, отталкивая от судна огромную льдину. Весь сжался, широко расставленные толстые ноги поползли по скользкой палубе. Я бросился на помощь.

— Сынок, ты? — прохрипел он, увидев меня. — Давай, давай, помогай!.. Нечего даром есть хлеб…

Я с улыбкой кивнул ему.

К утру мы оказались недалеко от железной баржи. Ветер и льдины отгоняли нас от островов. Ураган стих, небо прояснилось. Но море, словно разгоряченный скакун, только что промчавшийся по дистанции байги, не могло успокоиться. Волны катились все еще крупные, хотя в них уже не чувствовалось былого буйства и напора.

Мы с Бекше грелись на солнце, удобно устроившись у кубрика. Бекше выздоровел, но выглядел изможденным. Лицо его было бледно. Нос заострился еще больше. Только глаза горели всегдашним светом. Он тихо напевал песню, жмурился от солнца. Глядел на чаек, носящихся с пронзительными криками над морем. Изголодавшиеся птицы дрались за каждую рыбешку. Время от времени Бекше задавал свои обычные вопросы.

— Болатхан, а ты любишь море?

— Конечно, так же, как ты — задавать вопросы.

— Море нельзя не любить. Мало того. Его надо воспевать!

Он молчит некоторое время и начинает читать пушкинские строки.

— Нравится? — Бекше испытующе посмотрел на меня. — Какие прекрасные слова: "И забываю песни муз: мне моря сладкий шум милее…" На самом деле! Можно и песни забыть, глядя ла эту красоту. Потому что море само — песня. Гляди, слушай, наслаждайся. Читай, как непознанную книгу.

— Верно говоришь, — улыбнулся я. — Каждый день ты открываешь мне ее новую страницу.

— Перестань! — поморщился Бекше. — Лучше послушай.

Мимо, тяжело ступая, прошел Тогайали, неся тюленью тушу.

— Эх, не умею я писать хорошие стихи, — огорченно произнес Бекше. — А вот ты подаешь надежды. Рисуй и рисуй. Ты только посмотри — какая глубокая и вместе с тем прозрачная синь!.. Как глаза моей Людмилы.

Море, как мне показалось, было не таким уж синим. В нем еще жили серые тона. Но моему другу в последнее время нравился синий цвет. Он напоминал человека, носящего синие очки. Везде ему мерещились глаза Людмилы. И я, чтобы поддержать его дух, согласился.

— Да, да. Прозрачная синь. Точно сказано.

— Ты знаешь, таких красивых глаз, как у Люды, больше ни у кого на свете нет.

— Возможно.

— Это единственные настоящие синие глаза.

— Кто-то недавно, помнится, уверял меня, что красивее глаз, чем у Айжан, на всем свете не сыскать.

— Уверял, — Бекше вздыхает. — И сейчас могу повторить, что у Айжан — красивые глаза. Будто черные смородины. Безжалостные, разящие черные глаза.

— Как сказать…

Бекше уловил мое настроение и пошел на попятным.

— Конечно, Айжан не может быть жестокой. Это я так сказал. А вот Люда — сама доброта. Олицетворение доброты. Я прошу тебя, постарайся еще раз выйти на связь. Пригласи ее сюда. Пусть завтра же и приедет.

— Приглашал. Теперь ты сам можешь поговорить с ней.

— Нет, тебе удобней. Я вот написал ей письмо.

— Ну и что?

— Стесняюсь вручить.

— Раньше ты был более уверен в себе.

— Ты прав… Но на этот раз… — Он замялся. — Может, ко мне пришла настоящая любовь, понимаешь? Это ведь такое дело. Хочешь, я прочитаю тебе письмо?

— Пойму ли?

— Ты не смейся.

— Ну, читай. — Я устроился поудобнее.

Бекше откашлялся и начал. Читал он спокойным голосом, ровно и неожиданно уверенно.

— "Прелестная Люда! Душа моя рвется к вам, тоскует, ищет полного счастья и покойного гнезда, как тот белый голубь, которого я подарил вам в день нашей второй встречи. Я искал вас давно, не находил… Однако чувствовал, что вы где-то рядом, я ощущал ваше дыхание, видел в сини моря ваши глаза…"

Я слушал Бекше с интересом. Письмо было написано, как мне казалось, образным языком.

— Но что за странные слова: "Душа моя рвется…", "покойное гнездо…"? — воскликнул я. — Так писали раньше. Ты переписал чье-то письмо и умело вставил в текст белого голубя и синие глаза!

Бледное взволнованное лицо Бекше залил легкий румянец.

Ну и что? — возразил он. — В те времена умели любить и писать хорошие письма. — И стал читать дальше — "Поклонитесь от меня вашему деду…"

Я опять рассмеялся.

— У-у, шайтан! Как ты думаешь, Люда догадается, что это не мое письмо?

— Да неужели ты в самом деле хочешь отправить ей это послание?

Вечером мы снова были на палубе. Солнце, похожее на огромный красный шар, медленно уходило за море. Западная половина неба была словно объята пожаром. Облака горели золотисто-пурпурным цветом, между ними синело небо. Лучи скользили, слабели, и на небе возникали причудливые живописные картины. Образовывались и исчезали острова, лиманы, синие озера, зеленые поймы… Я вспомнил, что точно такую картину видел в детстве, когда вместе с дедом ездил в Астрахань. Мы переезжали широкое устье Волги, и я поразился той красоте природы, которую увидел. Поймы, камышовые заросли, яркие лилии, лебединые острова…

Мои воспоминания прервал громкий крик Бекше:

— Смотри, смотри! Люда!.. Моя Люда!.. Чувствовало мое сердце, что она тоже ищет встречи.

Я посмотрел в ту сторону, куда показывал Бекше. К нам приближалась мотофелюга, на носу ее стояла Люда. В тех же резиновых сапогах и телогрейке, без платка.

Бекше заплясал от счастья, позабыв о слабости. Но вдруг мотофелюга круто повернула в сторону и направилась в другой конец каравана. Свет померк перед Бекше. Он понурился, помрачнел. В. глазах чуть не выступили слезы.

— Не печалься, — стал утешать я его. — Видно, у нее нет времени, срочные дела. Иначе заглянула бы к нам. Мне кажется, что она даже дала знать, что хочет приехать к нам, но вот некогда. Ты же видел, она держала курс к нам, а потом уже повернула.

— Ты уверен? — Бекше был беспомощен.

— Люда смотрела на наше судно.

— Да, да… Я устал… — Бекше оперся на мое плечо. — Пойду прилягу.

— Она торопилась к больному. Не переживай. Завтра я приглашу ее к нам.

— Мечты, мечты, где ваша сладость…

Мы направились в кубрик. Солнце скрылось за горизонтом. И на воду легли сумерки.