Морские напевы

Глава четвертая НА ГРЕБНЕ СВЕРКАЮЩИХ ВОЛН

В предрассветной мгле судно стояло неподвижно и казалось большим. Но пройдет час-другой и «Нептун» снимется с якоря, затеряется в морских просторах.

Подталкиваемый Бекше, я осторожно поднялся по трапу. Сердце гулко стучало. Едва ступив на корабль, я стал озираться вокруг, подыскивая место, где можно бы надежно спрятаться. Вдруг Бекше выхватил из моих рук узелок и сообщил первую новость:

— Самрат раздумал.

— Правда? — Я забеспокоился. — Кто-то узнал о нашем плане?

— Не-ет. — Бекше махнул рукой. — Просто на этом судне Тогайали. А Самрат, сам знаешь, не любит отца.

— Тогайали здесь?

— Вчера уговорил Каная взять его на корабль.

— Это меняет дело, — протянул я разочарованно. — Тогда и мне не хотелось бы…

— А наша клятва? — возразил Бекше. — Ты мужчина или нет?

— Почему не сказал мне, что на судне Тогайали?

— Я же говорю тебе, он только вчера заступил на работу. И потом, тебя пригласил я, а не Тогайали. — Он ударил себя по груди. — Я!.. Бекше не из тех, кто дает своих друзей в обиду. Но если ты боишься и вправду… — Бекше сделал движение, будто хочет бросить мой узелок на берег.

Я схватил его за руку. Он действительно мог выкинуть мои вещи.

— Ну, ладно, ладно, остаюсь.

— Смотри, желторотик! Потом начнешь хныкать. Обрубай концы сразу. Чтоб была ясность, понял? — Он был рассержен не на шутку.

— Сказал же, остаюсь!

— Ну, хорошо. Пройдем сюда, в мою рубку.

— А где Айжан?

— Подойдет. — Мы вошли в тесную рубку, заставленную аппаратурой.

— Вы что, встречались после совещания? — не выдержал я. Слово «совещание» смущало меня, хотя Бекше относился к нему совершенно нормально, словно наше совещание решало какие-то государственные вопросы.

— Встречались. — По тону Бекше я понял, что они поссорились. — Вот что, этой зазнайке я сейчас напишу такое письмо, что она растает, как снег.

Бекше вынул из внутреннего кармана кителя блокнот и авторучку. Снял очки, положил на стол. Потом задумался, подперев указательным пальцем сухой высокий лоб. Он просидел так несколько минут. Затем быстро начал писать мелким почерком. Но вдруг перечеркнул все. Это повторилось раза четыре. Из блокнота вырывались все новые и новые листы. Наконец Бекше заполнил своим бисерным почерком всю страничку. Близоруко щурясь и чуть не задевая ее длинным носом, перечитал написанное. Удовлетворенно кивнул, вложил в конверт, протянул мне.

— Лети, мой друг, подобно моим голубям. Помаши крылышками. — Я понял, что письмо он написал в том же духе, и не удержался от улыбки. — Но чтоб любой ценой привел ее сюда, — продолжал Бекше. — Понял? Повтори!

Он хватил через край, но тем не менее я повторил его пожелание. Мне было интересно, чем все это завершится, да и надо было уж терпеть его выходки до отплытия в открытое море, а там еще посмотрим.

— Молодец! — Он улыбнулся. И тут же посерьезнел. — А теперь — лети. И ни сло-ва ни-ко-му. Чтоб ни одна душа не узнала.

Я сошел на берег, пробежал два квартала. Айжан жила рядом с пристанью. Уже светало. Я тихо прошел во двор, толкнул дверь. Айжан заплетала косы. Увидев мое отражение в зеркале, смущенно повернулась. Я молча протянул письмо, от которого она должна была растаять, как снег. Айжан пожала плечами, откинула назад волосы. Ее белое лицо сперва порозовело, а щеки залил румянец. Мне показалось, что лицо это выражает нечто совсем другое, чем предполагал мой друг. Айжан прочла письмо, и тонкие черные брови затрепетали. Она в упор посмотрела на меня:

— Вы вместе писали?

— Нет.

— Но ты читал это письмо?

Я покачал головой.

— Обманываешь! — Она скомкала письмо и бросила в корзину. Улыбнулась. — Передай своему другу, что бахвальство и поэзия разные вещи. Пусть ловит свою кильку, тут он, может быть, и преуспеет. Я не еду с вами. Если Бекше станет плохо от этих слов, пусть приложит к сердцу лед. Передай мои слова точно. Не вздумай утаивать.

Бекше в последнее время только и говорил об Айжан. Видимо, в своем послании он сбился на дела сердечные. Ответ Айжан был недвусмыслен.

Я шел по двору, подхваченный крыльями радости. Бекше был моим другом, но я тоже, оказалось, любил Айжан. Необъяснимые и светлые чувства переполняли грудь. Ревность исчезла. Перед глазами стояла Айжан, заплетающая косы, улыбающаяся, красивая…

— Болатхан! — раздался вдруг ее нежный голос.

Я обернулся. Айжан бежала за мной. Я рванулся навстречу.

— Ты не обиделся за своего друга? — Она рассмеялась и протянула мне мою фуражку. — Ты забыл…

— Спасибо, Айжан. — Я тоже рассмеялся. — До свидания.

— Счастливого плавания. Не забудь привезти мне подарок. Гостинец от старого Нептуна.

— Привезу. — Я задержал теплую мягкую ладонь Айжан в своей руке. — Обязательно привезу…

Бекше, нервничая, ходил по палубе. Я взбежал по трапу, и он нетерпеливо схватил меня за плечо.

— Почему один? Где Айжан?

— Отказалась идти.

— Почему? Ты отдал ей письмо? Она прочла?

— Попросила передать, что там поэзией и не пахнет.

— Вот как? — Его светлые глаза сузились. Но тут раздались голоса, и Бекше подтолкнул меня. — Полундра! Прячься скорее!

Я юркнул между ящиками, Бекше набросил на меня брезент, а сам ушел в рубку. Он был зол, что я не привел на сейнер Айжан. «Бедняга, — подумал я. — Если бы ты сам слышал ее слова по поводу твоего письма, ты бы… — Я не нашел слов, способных выразить состояние Бекше, если б он в это утро сам оказался перед Айжан. — Неблагодарный!..»

Через несколько минут на судне застучал мотор. Раздались слова команды — я узнал властный голос дяди Какая. Судно задрожало от рокота двигателей. Наконец «Нептун» тронулся с места. Дал задний ход, затем развернулся в сторону открытого моря. Началась качка. Я улегся поудобнее. Должно быть, прошло больше часа, когда я осторожно выглянул из-под брезента.

Сквозь редкие облака мерцали последние звезды. На палубу, переливаясь всеми цветами радуги в свете прожектора, падали брызги волн. Над поселком, оставшимся позади, стояло оранжево-серое зарево. Мне неожиданно стало грустно. Подумалось, что, может быть, в этот час Айжан и Самрат стоят на берегу и смотрят на суда, уходящие в море. А что сейчас творится на душе у отца? Возможно, он бегает, ищет меня, обзванивает знакомых. Мне казалось, я слышу его тревожный голос. Наверное, и мама с бабушкой всполошились. А я здесь, хоронюсь на корабле среди ящиков, словно вор. Я укорял себя и тут же сам перед собой оправдывался.

Очнулся я от каскада холодных брызг. Ветер усилился, волны катили крупные, белопенные. Судно то плавно взбиралось на них, то стремительно скатывалось. Нос его с грохотом врезался в волну, и на палубу дождем падала вода, разбивалась о постройки, сбегала за борт. В рубке за штурвалом стояла одинокая фигура в брезентовом непромокаемом плаще с капюшоном. Мне показалось, что это Бекше. Он не должен был бросать меня одного. На палубе никого не было. Экипаж, видимо, отдыхал.

— Бекше! — позвал я, приподнявшись. — Всё в порядке?

Но за штурвалом, оказалось, стоял дядя Канай. Он вгляделся в меня и поманил пальцем. Делать нечего, я направился к нему, тяжело ступая огромными отцовскими сапогами.

— Откуда ты взялся, мокрый воробей? — удивленно пробасил он.

— Извините, дядя Канай. Я решил летние каникулы провести в море.

— Ты решил, значит? Очень приятно. Увлекся морем? — Он рассмеялся. Потом посмотрел на меня испытующим взглядом. — Отец разрешил? Почему он не предупредил меня?

— Конечно, разрешил. Должно быть, забыл предупредить. — Я стал шарить в карманах. — Куда же подевалась записка? Он ведь передал вам записку. Ах да, я вложил ее в учебник…

— Ладно, иди спать. Верю.

— Дядя Канай, я выспался днем. Разрешите побыть рядом с вами?

— Молодец, что отдохнул заблаговременно. В море надо выходить сильным. Ну постой, если захотелось.

— Спасибо. — Меня потянуло к разговору. Я стал расспрашивать даже о том, что мне давно известно. — Дядя Канай, штурвал тяжелый?

— Что, тянет подержать? Постоишь за ним, узнаешь.

— А вы разрешите мне встать за штурвал?

— Хватит ли силенок?

— Можно, попробую, дядя Канай? Разрешите?

— Ну, давай держать маршрут вдвоем. Было бы на море спокойно, доверил бы. Сейчас не могу.

Капитан немного посторонился, уступил мне место. Показал на компас. Вид у него был озабоченный.

— Видишь, Болатхан, эту красную черту? Стрелка компаса должна сливаться с ней, понял? Тогда курс будет верный.

— Так точно, понял, Дядя Канай, а почему вы сами стоите за штурвалом? Разве это обязанность капитана?

— В сложных обстоятельствах капитан должен находиться на своем месте. А мое место сейчас именно за штурвалом.

— Сложные обстоятельства?

Капитан показал на карту, расположенную возле компаса:

— Видишь пятна? Здесь глубина моря не одинаковая. Мало того, что мелководье, еще под самой поверхностью воды скрываются камни.

— Мы находимся в опасном районе?

— Нет, мы его только что прошли. Впереди камней нет. Теперь можешь и сам постоять за штурвалом. Следи за компасом. Держи так.

— Есть так держать! — отчеканил я, как подобает морскому волку.

— Джигит! — похвалил капитан. — Я вижу, ты быстро освоишься с обязанностями штурвального.

— Дядя Канай, я же в прошлом году вместе с отцом выходил в море. За штурвалом стоять не в диковинку.

— Молодец! — вновь похвалил он. — Только не зазнавайся. Тебе сколько лет, Болатхан?

— На два года больше, чем было Дику Сэнду.

— Кому, кому? — удивленно переспросил капитан. — Ах да, этому герою из «Пятнадцатилетнего капитана». Ты, я вижу, увлечен морем.

— Мечтаю стать капитаном океанского лайнера. Современного лайнера.

— Ну что ж, до осени кое-что узнаешь. Лишь бы не хныкал по дому. — Дядя Канай не спеша набил свою трубку и закурил.

Я промолчал.

Капитан стоял, устремив глаза вдаль, и медленно поглаживал трубкой усы. Похоже, о чем-то задумался. Когда он затягивался, освещался его тонкий прямой нос и нависшие над веками брови. У него — открытый широкий лоб, лицо темное, задубевшее от ветров и солнца. Он крепок телом. Становилось как-то не по себе, когда, сверкая белками глаз, капитан переводил на тебя взгляд. Но я давно привык к дяде Канаю. Мне приятно, когда он смеется и блестят его крепкие белые зубы. Хотя смеется капитан «Нептуна» очень редко. Слывет он человеком неразговорчивым, замкнутым. Ему довелось плавать и на Балтийском море, и на Северном Ледовитом и Тихом океанах. В Отечественную войну Канай служил на подводной лодке. В родные места он вернулся, слегка прихрамывая и без двух указательных пальцев на левой руке. В округе его называли «морским волком», и он, пожалуй, вправду был одним из самых опытных капитанов Каспия. Отец его служил шкипером на плашкоуте, погиб в конце гражданской войны, и Канай воспитывался в интернатах.

Говорил дядя Канай хриплым, словно бы простуженным голосом. Рахмет-бабай утверждал, будто голос у Каная такой от того, что капитан не вынимает изо рта свою «чертову соску». Мне нравился и голос дяди Каная. Настоящий «морской волк». Во всех романах у «морских волков» голоса сильные, хриплые. У дяди Каная и моего отца, мне казалось, было очень много общего.

Капитан проследил, как я держу курс, и похлопал по спине:

— Ты, Болатхан, азамат! А мой только в будущем году пойдет в первый класс.

— Главное — дорасти до школы, — ответил я небрежно. — А там глазом не успеете моргнуть, как школа будет уже позади.

Дядя Канай рассмеялся. Глаза сверкнули. Он высунулся из рубки, стал всматриваться в небо. Облака поредели. Дядя Канай взглянул на звезды. Потом, помедлив, повернул штурвал немного влево.

— Так держать!

— Есть так держать! — ответил я.

— Голос подходящ.

— Куда до вашего! — вырвалось у меня.

— Будет и таким.

Тут выскочил Бекше, закричал:

— Смотрите!.. Сейчас полетит над нами!.. Спутник! Дядя Канай выбежал из рубки. Я остался — штурвал нельзя бросать. Первый спутник земли летел над Каспием, а я не мог посмотреть на небо. Когда еще представится такая возможность? На палубе забегали люди.

— Вон, вон, летит! — Дядя Канай вытянул руку к небу. — Видите?

— Ура!!! — закричал Бекше. — Искусственный спутник земли! Рахмет-бабай, вы видите?

— Вижу, дорогой! О, господи, люди уже сами стали создавать звезды, — пробормотал старик.

— Болатхан, ты видишь? — Такая безудержная радость бурлила в голосе сурового капитана, что я на минуту оторвался от штурвала и тоже выбежал из рубки. Почти весь экипаж был на палубе.

По черному небу плыла звезда. Она была ярче и крупнее других своих небесных собратьев. Спутник летел горизонтально, словно самолет. Я побежал обратно в рубку. Но подошел дядя Канай, взял сам штурвал, подтолкнул меня к двери:

— Иди, погляди, Болатхан.

Спутник скользил уже по второй половине неба и был виден из рубки.

— Вот видишь, Болатхан, наш народ стал осваивать космический океан, — взволнованно проговорил дядя Канай. — Сколько будет открыто обитаемых и необитаемых космических островов! Вам, молодым, доведется быть свидетелями освоения людьми Марса и Луны. Может быть, доживете до такого времени, что сможете увидеть марсиан. Да-а… Фантастика становится реальностью. Могучая у нас страна, великий народ… Дерзай, Болатхан! Мечтай о том, чтобы стать капитаном космического корабля. А они в будущем начнут совершать регулярные рейсы «Земля — Марс — Земля»…

— Может, и вы застанете это время, дядя Канай.

— Кто знает. Конечно, хотел бы дожить до таких времен. — Спутник исчез на горизонте. Дядя Канай взглянул на часы и распорядился. — Пойди, разбуди Тогайали, пусть заступит на вахту.

Я побежал в матросский кубрик. Растолкал Тогайали, который даже и не разобрал, кто его разбудил, и вернулся в рубку. Дядя Канай уступил мне штурвал и пошел в каюту. Я остался один. Чувство гордости наполняло мою грудь. Воображение перенесло меня в неоглядные космические дали. Вокруг сверкают звезды, бушуют магнитные бури. С треском возникают и исчезают электрические разряды. Могучий космический корабль, ведомый мной, устремился к далекой галактике. Впереди неведомый и опасный путь, который протянется на многие годы.

Я потянулся и взял бинокль, висевший на стене. Поднес его к глазам, всмотрелся в сгустившуюся предутреннюю мглу. Ничего не видно. Космическая мгла. Взгляд мой упал на телефонный аппарат. Что, если дать команду в машинное отделение? Достаточно перевести рычаг в нижнее положение, сказать в микрофон: «Полный вперед!» — и внизу раздастся звонок, а затем голос дяди Сартая: «Есть полный вперед!»

— Ну, батыр, не сбился с курса? — послышался голос капитана. Дядя Канай взглянул на компас и одобрительно похлопал тяжелой ладонью по моему плечу. — Молодец, курс держишь точный. Ну, для начала с тебя довольно. Должно быть, устал. Иди, отдыхай. А вот и Тогайали. Становись за штурвал, Тогайали.

— Есть стать за штурвал! — не спеша отозвался тот, широко зевнув. — Давай, малыш, топай.

— Держи курс на маяк Сагындыка, — продолжал капитан. — К маяку мы должны выйти на рассвете, понял?

— Ясно, капитан. Впервой, что ли, выхожу в море? Идите спать. Приятного отдыха.

— Спасибо! — Капитан зашагал к своей каюте.

Как только он скрылся, Тогайали повернулся ко мне:

— Дорогой! Ах, Болатхан, какой ты молодец! Кин, кин… Тебе, видно, суждено стать настоящим моряком, — заговорил он, переступая с ноги на ногу. — А мой недотепа остался на берегу. Ты вот что, Болатхан, постой немного за штурвалом. Мне надо выйти на минуту.

— Пожалуйста, дядя Тогайали.

Снова я остался один в рубке. В душе благодарил Тогайали за доверие. Мне даже стало стыдно за мое былое отношение к нему. Я держал курс точно по компасу. Вроде бы и ничего сложного. Но вот по кораблю ударила первая крупная волна, и штурвал рвануло из рук. Я с усилием выправил курс, но потом ударила еще одна волна, третья… Прошло несколько минут, и руки мои словно налились свинцом. Ладони горели. Не знаю, сколько прошло времени, когда я почувствовал невыносимую усталость, которая овладела всем моим телом. Меня потянуло на сон. Кажется, даже вздремнул, а Тогайали все не было. Вдруг я ударился лбом о штурвал. Взглянул в иллюминатор. Два судна, шедшие на приличном расстоянии от нас, заметно приблизились. Значит, я все-таки заснул за штурвалом. Решение пришло мгновенно: я рванул ручку телеграфа. Где-то внизу раздался дребезжащий звонок, а через минуту в рубку вбежал дядя Сартай.

— Что случилось?

— Видите, они перегоняют нас? — сказал я, стараясь придать голосу солидность. — Я решил немного прибавить ходу.

— Дурак! — бросил дядя Сартай. — Почему тогда даешь команду «Полный назад»?

Я растерянно уставился на ручку телеграфа.

— Простите, дядя Сартай, ошибся.

— Ошибся! — Он рассердился. — Кто поставил тебя за штурвал? И вообще, откуда ты взялся? Я уж подумал было, что мы наскочили на камень. Марш отсюда, поросенок!

Сартай отшвырнул меня в сторону, перевел ручку телеграфа в первоначальное положение. Вновь внизу раздался звонок, и судно двинулось вперед. Послышались встревоженные голоса людей. В рубку вошел дядя Канай, уставился на меня грозным взглядом.

— Кому я приказал идти спать?

— Дядя Тогайали попросил меня постоять за штурвалом, — ответил я. — Сам ушел куда-то.

— Кин, кин… — раздался гнусавый кашель. В рубку ввалился Тогайали с заспанным лицом. — Ах ты, наглый обманщик! — накинулся он на меня, сокрушенно качая головой, и взялся за штурвал. — Не устоял я. Мальчишка так просил… Я и уступил на минутку.

— Вот в чем дело? — гневно сверкнул глазами Сартай. — И зачем такого обжору надо было только зачислять в команду!

— Чего орешь? — огрызнулся Тогайали, проглотив наконец кусок мяса, который жевал. — Постоял бы сам на холоду.

— Прекратите! — приказал капитан. — Сартай, иди в машинное отделение. — Когда Сартай вышел, капитан смерил Тогайали уничтожающим взглядом. — Упросил взять на судно, так исполнял бы порученное дело как следует! Завтра же и тебя и этого сопляка оставлю в бухте Ерали. Мне не нужны разгильдяи! — Он стал искать в карманах свою трубку.

Рахмет-бабай вмешался после секундной паузы.

— Успокойтесь, капитан, — заговорил он, поглаживая реденькую полуседую бородку. — Слава богу, пронесло. Все обошлось хорошо. Думаю, этот урок им обоим пойдет на пользу.

Я вышел на палубу, подавленный случившимся. Прислонился к мачте, ноги уже не держали меня, слабость разлилась по всему телу. Только сейчас дошло до сознания, что могла быть авария по моей вине.

— Ну, доигрался? — раздался ехидный голос Бекше.

— Оставь его в покое! — прикрикнул на него Рахмет-бабаи. Оставшийся в рубке один, он стоял за штурвалом. — Иди, Болатхан, спать. Ложись на мою койку.

Я молча кивнул старику, спустился в кубрик, дошел до койки Рахмет-бабая и, не раздеваясь, повалился на нее. Под самым потолком в металлической защитной сетке светилась лампочка. Я почувствовал себя одиноким и слабым. На сердце было тоскливо. Опять подвел людей, которые отнеслись ко мне с доверием. Сперва обманул отца, потом дядю Каная. Сколько можно жить так, обманывая людей? Я жестоко ругал себя. Ведь они мне больше никогда не поверят. Дядя Канай теперь оставит меня в бухте Ерали. Отец отправит домой.

Приветливо встретила нас бухта Брали. Утреннее солнце поднялось на длину аркана. Склоны высоких гор светились красным светом, словно на камни набросили нарядный бархатный чапан. Стоял полный штиль. И воздух над бухтой, и сама вода были прозрачными. Прибрежные дикие утесы, окаймляющие бухту, нависли над водой и замерли, будто засмотрелись на свое отражение. Высокие горы защищали ее от ветров, а узкий проход в море гасил волны уже на дальних подступах. Как говорили моряки, даже сам царь Нептун не мог хозяйничать в бухте Брали. Кораблям здесь было уютно и безопасно даже в самые сильные штормы.

Но проход в залив был опасным и трудным. В узкой горловине, соединяющей море с бухтой, всего в полуметре от поверхности воды притаились коварные подводные камни. Послушаешь старожилов края о том, сколько больших и малых судов, барж и лодок здесь потонуло, волосы на голове дыбом встают. В ветреные дни сюда, в бухту Брали, отваживаются проводить суда только самые опытные капитаны.

В первые годы Советской власти попал в руки банды бесстрашный коммунист Брали. Враги жестоко пытали героя, потом привязали на шею камень и сбросили его с утеса в воду. С тех пор назвали именем героически погибшего коммуниста эту бухту.

Здесь однажды затонули девять из десяти судов, шедших из Туркмении. На судах плыли красноармейцы. Разбушевался Каспий, и лишь один капитан справился с коварным проходом в бухту.

Акын Есенали, которому довелось быть свидетелем этой страшной трагедии, сложил в память о погибших песню «Девять судов». Эту песню под аккомпанемент домбры пел сейчас капитан сейнера «Баутинец». Айса, так звали капитана «Баутинца», прибыл на наше судно сразу, как только мы вошли в бухту. Айса и Канай были старыми друзьями и часто гостили друг у друга.

Каждый куплет начинался с тоскливо-протяжного «Уа-а-у». А пел Айса хорошо, пожалуй, лучше, чем мой отец.

Мы молча слушали. Рахмет-бабай вздыхал, медленно поглаживая бородку. Мне думалось, что море на то и море, чтобы показывать время от времени свой буйный норов и могучую силу. И многие из сидящих здесь, на палубе «Нептуна», не раз испытали на себе яростные буйные волны седого Каспия. Не однажды их жизнь висела на волоске.

— Да, — вздохнул Рахмет-бабай. — Сколько жизней проглотил наш Каспий. Пусть земля будет им пухом.

— Дедушка, куда смотрели шкиперы? — с недоумением спросил я. — Разбить девять судов. Что делали капитаны в то время? Ведь знали о подводных камнях!

— Не забывайте мудрую заповедь: «Береженого бог бережет», — ответил Рахмет-бабай. — Нарочно устроена ловушка в проходе, чтобы никто не забывал о коварстве Каспия. Значит, люди были беспечны.

Айса усмехнулся. Ответ старика не удовлетворил меня. Но занимало сейчас другое. Море, которое беззаветно любит отец, поглотило так много жизней, принесло людям столько горя, что не измерить его никакой мерой.

— Дедушка, зачем нам такое ненасытное и жестокое море? — спросил я старика. — Его надо осушить.

— Сгинь с моих глаз, негодник! — Рахмет-бабай всплеснул худыми жилистыми руками. — Каспий — наш кормилец. Море — наше благополучие и гордость. Правда, конечно, его жестокость иногда безмерна…

Молча дымил трубкой Канай. Ни слова не проронил в беседе суровый, многоопытный капитан, сотни раз встречавшийся со смертью с глазу на глаз. По выражению его лица я понял, что он почти не слушает старика.

— Дедушка, — снова обратился я к Рахмет-бабаю, — а вы видели Ерали?

— Видел, сынок. — Старик невольно посмотрел на высокий красный утес, вздымавшийся над бухтой. — Ерали был джигитом богатырского сложения, но по натуре человеком добрым, честным.

— Как же его тогда осилили, если он был таким сильным?

— Навалились, когда он спал. — Старик вздохнул. — Мы подняли его тело из воды. Похоронили в садике Тараса. Сходи как-нибудь на его могилу. Камень мы поставили на ней. Красный камень.

Айса тихо играл на домбре. Неожиданно сдавило горло, словно бы кто-то сомкнул на нем руки. На глаза навернулись слезы. Я встал, спустился в кубрик. Но оставаться там одному тоже было тяжело, и, взяв книгу Виктора Гюго «Труженики моря», я вновь поднялся на палубу. Эту книгу отец подарил мне в тот самый день, когда я окончил девятый класс, на титульном листе сделал надпись: «Желаю стать ученым, который в будущем сможет сделать более легкой тяжелую долю тружеников моря». Я прочел несколько первых глав, и книга мне показалась слишком усложненной, а взаимоотношения героев излишне драматизированными. Но после песни Айсы и рассказа Рахмет-бабая о бесстрашном Ерали, я изменил свое мнение о книге.

Я сел на связку канатов и стал оглядывать бухту и прибрежные скалы, ища в них сходство с теми пейзажами, которые были изображены в книге Гюго. «Вон на той, самой высокой вершине горы, — думал я, — следовало бы установить величественный памятник Ерали. А еще лучше — построить маяк, напоминающий собой фигуру человека, в правой руке которого светил бы мощный прожектор. Пусть этот маяк по ночам показывает кораблям верный курс, чтобы они не налетали на камни и не стало на море бедствий. Ведь Ерали стремился к тому, чтобы уменьшить человеческие страдания, сделать жизнь людей светлей и радостней. А что, если этот памятник построю я? Отец, наверное, одобрил бы мое решение. Значит, надо стать скульптором».

В бухте кипела жизнь. Сновали взад-вперед самоходные баржи, доставляя на суда топливо, оборудование, продовольствие, воду. Тарахтели буксиры, бороздили поверхность тихого залива моторные лодки и шлюпки. Выстроились ряды грузовых судов. Темнели рыбацкие сейнера. В стороне громоздились тяжеловесные рефрижераторы и танкеры. В порту было многолюдно. Звенели портальные краны и плавно скользили по рельсам, доставляя груз из складских помещений. Ползали автокары. Говор, смех, крики полнили воздух.

Я посидел немного и направился в будку радиста. Бекше что-то писал за маленьким столом. Он искоса взглянул на меня. С тех пор, как я доставил ему ответ Айжан, Бекше не разговаривает со мной. Опершись о косяк, я раскрыл книгу. Не в ноги же ему кланяться, чтобы он наконец заговорил.

— Эй, желторотик, что это?

Я усмехнулся: все-таки не выдержал, сам заговорил первым. Закрыв книгу, показал ему обложку.

— Да не про книгу. Что я, слепой, чтобы не увидеть книгу, торчащую перед моими глазами. Почему ты перевязал кисть?

— Ранка.

— Ха-ха-ха!.. — Он злорадно рассмеялся. — Думаешь, я не догадался, что с рукой? Постоял за штурвалом каких-то десять минут — и содрал кожу с ладоней! Эх, слабоват ты, Болатхан, маменькин сынок. Вряд ли из тебя выйдет моряк. Не мог справиться даже с моим поручением.

— Жизнь еще покажет, кто на что способен.

— А что за книга?

— «Труженики моря».

— До сих пор не читал «Тружеников моря»? Тоже мне, сын капитана!

— Подарок отца.

— А-а… Ну, ладно, не сердись. Иди, послушай, что творится в эфире. — Бекше протянул мне наушники рации. — Можно часами слушать. Интересно.

Эфир был переполнен разными звуками, голосами, музыкой. Кто-то ругался, кто-то требовал сводку, гремела песня. С устройством и работой рации я давно знаком. Меня влечет к себе телеграфный аппарат. Просто ничего с собой не могу поделать. Я потянулся к рычажку, однако, не успел дотронуться, как он заработал. Потянулась узкая бумажная лента. Я позвал Бекше. Он вбежал, но тут же успокоился, видя, что все в порядке. Потом наклонился над ленточкой, прочитал и рассмеялся.

— Что там? Что тебя рассмешило?

— Да так, — уклончиво ответил Бекше.

Он отстучал о приеме сообщения, затем занялся расшифровкой. Я попытался было заглянуть в записи, но Бекше оттолкнул меня. Через минуту он вложил листок в конверт, протянул мне.

— Вручи капитану.

— Слушай, скажи, что за сообщение?

— Много будешь знать, быстро состаришься, — отшутился Бекше. — Не имею права разглашать сообщения, предназначенные для капитана, ясно? Ступай, не задерживайся.

— Я вскрою конверт.

— Полундра! — Он вскочил со стула. — Это преступление. Не советую. Ну иди, не задерживайся. Мне сейчас надо принимать сводку о погоде.

Я шел не спеша. Мысли крутились вокруг злополучной телеграммы. «А вдруг отец объявил розыск? — подумал я. — Неспроста на лице Бекше была улыбка. Если так, то какое это секретное сообщение? А если нет?»

В капитанской каюте оказалось так накурено, что ничего не было видно сквозь густые клубы табачного дыма. Кашель подкатил к моему горлу. Шло совещание руководства всех трех сейнеров. Не осмеливаясь перебить деловой разговор, я остановился у порога.

— Ну так как же, рискнем? — спросил Канай, обводя всех пристальным взглядом. — Или и нынешний день проведем на приколе?

— Каждый час на вес золота, — вздохнул Тогайали.

— Опять ты со своим золотом. — Сартай, наш механик и шкипер, осуждающе взглянул на Тогайали.

— Ну и сидите в заливе, боясь высунуть нос наружу, — Тогайали, переваливаясь на толстых ногах, направился к выходу. — Кин, кин… С вами только даром время терять. — Но, услышав покашливание старого Рахмета, остановился, с надеждой взглянув на старика.

— Что с тобой, Сартай? — добродушно спросил Рахмет-бабай. — Каждый имеет право высказать свое мнение. Тогайали тоже. Я хочу сказать вам, что синоптики очень часто ошибаются. Иногда их прогнозы и вовсе не сбываются. Мне кажется, что в ближайшие дни погода не испортится. Кости мои не ноют.

— О, старый волк! — Капитан Айса, широко улыбаясь, похлопал по спине Рахмет-бабая. — Разве ты когда-нибудь ошибался?

Все рассмеялись, заговорили разом. Мне не понравилась фамильярность, с которой Айса обращался со старым Рахметом. Айса был самый молодой из всех капитанов, и Рахмет-бабай годился ему в отцы. Правда, Айса слыл человеком жизнерадостным, любил шутить и со старыми, и с молодыми, и все, в общем-то, привыкли к его манерам. Когда Айса не надевал морскую форму, в нем трудно было распознать капитана сейнера. В такие минуты он скорее походил на балагура, неунывающего шутника, которого мало заботит будущее. Айса был красив. Даже жестокие студеные ветры не могли огрубить его лицо с матово-белой кожей. Улыбчивые большие карие глаза, прямой высокий нос, несколько тонковатые губы, — он в юности, говорят, был любим многими девушками нашего края. Сейчас, когда я глядел на него, мне вспомнились слова бабушки, будто бы люди с тонкими губами обычно бывают властными, решительными. Но в Айсе не чувствовалось особой властности. Наоборот, он обладал поэтической натурой: слагал мягкие лирические стихи, пел задушевные и печальные песни. Айса мне нравился. И потом, он был родным братом Айжан. И походили они друг на друга как две капли воды. Правда, у Айжан, мне казалось, характер потверже и язык острей. Вон она как высмеяла стихи Бекше…

Айсу, когда он начинает балагурить, нелегко унять. Вот он снова похлопал по спине Рахмет-бабая.

— Хорош, хорош, мой сверстник. — Он рассмеялся. — Не будь Рахмета, мы, может быть, как говорит Тогайали, и просидели бы здесь до конца года.

— Не перебирай, — с улыбкой заметил ему Сартай.

— Не бойся, друг, — продолжал Айса. — Говорят же в пароде: «Когда шутка уместна, шутят и со своим дедом». Мы — ровесники с нынешней супругой Рахмета. И дети наши — погодки. Да и кто скажет, что Рахмет — старик? Вот я и считаю Рахмета своим сверстником.

Похоже, Рахмет-бабаю польстили слова Айсы:

— Боже спаси нас от старости, — проговорил он, деланно вздохнув.

— Ну вот, превратили производственное совещание в шутку, — забрюзжал Тогайали, который так и остался стоять у двери каюты. — Там, где Айса, не бывает серьезного разговора. А время уходит.

— Верно, товарищи. Давайте закончим разговор о деле, — поддержал Тогайали капитан сейнера «Шмидт» Кадырали, по привычке потирая свой горбатый, пухлый, цвета недозрелой клубники нос, когда-то обмороженный на Каспии. — Я лично одобряю мнение Рахмета. Надо прийти к какому-то решению.

— Я хорошо знаю район островов Сальян, — серьезным тоном заметил Айса. — Здешние места мне не знакомы. Что вы скажете, Канай-ага?

Все повернули головы к капитану Канаю, сидевшему молча посасывая трубку.

Рахмет-бабай сморщился и замахал руками, отгоняя от себя табачный дым:

— Фу-у!.. Да оставь ты хоть на минуту свою чертову соску!

— Сейчас, аксакал, сейчас… — Канай вынул изо рта трубку, притушил огонь. — Тогайали прав, сейчас дорог каждый час. Четыре дня мы без толку стоим здесь, а обещанного синоптиками шторма все нет. Его может не быть и в ближайшие два-три дня. Сами понимаете, нельзя промышлять, полагаясь только на благоприятную погоду. Я думаю, о шторме мы все-таки узнаем немного раньше и сможем укрыться в какой-либо ближайшей бухте.

— Ну что ж, решено, — подытожил Кадырали.

— Согласен, — улыбнулся Айса.

Все поднялись с мест. Канай попрощался с Кадырали и Айсой. Только тут капитан заметил меня:

— Ты что здесь, сынок?

— Вам телеграмма. — Я отдал ему конверт.

Капитан вскрыл конверт, прочел сообщение. Брови его грозно сдвинулись. Я похолодел от его взгляда.

— Ты, оказывается, лгун, — проговорил он. — А ну, взгляни мне в глаза.

Я еще ниже опустил голову.

— Что, язык отнялся? — загремел голос капитана. — Отвечай! Ты же уверял меня, что Адильхан дал согласие. Выходит, сам все придумал?

У меня задрожали колени. Показалось, еще немного, и я упаду. Никто не заступился за меня. Заговорил лишь один Тогайали, но тут поддержки ждать было нечего.

— Вот видите? — загнусавил он. — Теперь сами убедились, что он — лгунишка! Кин, кин… Высадить его на берег, пусть пешком добирается в Баутино. Нечего держать на судне дармоеда и обманщика.

Сартай нахмурился:

— Будет трудиться — заработает деньги. С улова причитается и ему доля.

— А вы не вмешивайтесь в это дело! — прервал их Канай. — Идите, приступайте к работе.

Мы остались одни. Капитан мрачным взглядом посмотрел на фотографию сына, висевшую над кроватью. Прошло несколько томительных минут. Заработал двигатель, судно мелко задрожало.

Дядя Канай тяжелыми шагами прошел к столу, вырвал из блокнота листок и что-то стал писать на нем.

— Отнеси радисту! — Он протянул мне вдвое сложенный лист. — Пусть передаст сейчас же.

Не помня себя, я вышел из каюты. На палубе не удержался, прочел текст телеграммы. Крупным резким почерком было написано «Баутино. Капитану „Ерали“ Кенжину. Дорогой Адильхан, извини за то, что увез Бо-латхана. Можешь надеяться на меня, как на себя. Вернется со мной. Не сердись. Твой друг Канай».

Сердце мое наполнилось теплом. Я был благодарен капитану. Сорвался с места, влетел в радиорубку.

— Бекше, ура! — закричал я. — Порядок!

— Да ну? — Он вырвал листок из моих рук, прочел, почти уткнувшись в бумагу своим длинным носом. — Ого!.. Сейчас же передам. — Он сел за аппарат и застучал ключом.

Сигналы полетели в эфир. Я стоял, чуть ли не пританцовывая от счастья.

— Бекше, а почему ты скрыл от меня содержание телеграммы? — спросил я.

— Таков закон на корабле, Болатхан. — Бекше снял очки и близоруко сощурился. — Дружба дружбой, а служба службой. Но, как говорят, дружба, возобновленная после размолвки, крепче стали.

Сейнер снялся с якоря. Мы шли первыми. За нами тронулся «Шмидт», потом уже «Баутинец».

Обуреваемый радостными чувствами, я стоял на палубе и смотрел, как разворачиваются и остаются позади высокие красные утесы. «Когда-нибудь, — подумал я снова, — на одном из них появится памятник коммунисту Ерали».

Впереди показался проход. Капитан Канай стоял за штурвалом сам. Небо было ясное, и в нем деловито и спокойно летали белые чайки. Короткий басистый рев сирены возвестил о том, что мы вошли в проход. Сейнер резко замедлил ход, пошел тихо, как бы крадучись. Непрерывно звенел звонок. Судно пробиралось над невидимыми подводными камнями, поворачивая то вправо, то забирая влево.

Вскоре бухта скрылась из глаз. Стал слышен глухой и непрерывный рокот морских волн, бьющих о камни. Мы выходили в открытое море, которое, по словам синоптиков, готовило нам шторм.