Морские напевы

Глава пятая ПОД ДОЖДЕМ СЕРЕБРЯНЫХ БРЫЗГ

Предзакатное солнце исчезло за темно-синим облаком, стелющимся над далеким горизонтом. На востоке появились сумеречные тени. Дул несильный северный ветер, он украсил безбрежную морскую ширь белопенным кружевом. Небольшие, но быстрые волны шумно ударялись о борт судна, отступали и вновь бежали вперед. Игра их напомнила мне Орынжан, ее милую привычку ласкаться: сестренка кидалась мне на шею, потом отпускала меня, отступала и с громким смехом снова бросалась в мои объятия.

Я поднимаю капитанский бинокль и долго гляжу окрест. Море, насколько хватает глаз, охвачено волнением, оно пустынно. Только три наших сейнера бороздят его волны, то сближаясь друг с другом, то отдаляясь. Дядя Канай находится в рубке, пристально следит за экраном эхолота. Я заметил, как капитан заволновался, прильнул к прибору. Глаза радостно засверкали. Он поднял голову и подозвал меня:

— Болатхан, беги сюда. Видишь?

— Ого!..

Экран был весь покрыт блестящими мерцающими запятыми. С продвижением корабля запятые стали увеличиваться, сгущаться, наконец сплошное светлое пятно закрыло экран. Дядя Канай плавным движением штурвала заставил «Нептун» описать огромную дугу. Сейнер замкнул обводным неводом значительный участок моря, границы которого сейчас обозначали поплавки. Капитан дал команду «Стоп», сейнер застопорил ход.

— Опустить якорь! Всем приготовиться!

Якорь с шумом упал в воду, неприятно заскрежетала цепь. Весь экипаж высыпал на палубу. Настроение людей было хорошее: работали, обмениваясь шутками, споро. Когда якорь достиг дна, судно вздрогнуло и остановилось. Рыбаки выстроились по обоим бортам. Нетерпение охватило всех. Близость скорой удачи подхлестнула людей. Громадные неводы, собранные в форме кувшина, были приготовлены к спуску. На металлическом ободе невода укрепили мощную электролампу. Капитан в последний раз проверил подготовку и резким взмахом руки распорядился:

— Опускайте!

Заработали лебедки, тросы стали разматываться.

— Быстрей! Неужели нельзя быстрей! — стал горячиться Тогайали. — Рыба же не будет нас ждать!

— Спокойней, Тогайали. — Сартай, ухмыляясь, руководил спуском неводов. Барабаны лебедок теперь крутились с огромной скоростью. — Если тебе совсем уж невтерпеж, можешь сам прыгнуть за рыбой.

— Кин, кин… — Тогайали оттолкнул меня в сторону. — Отойди, не мешай, сынок.

Я отошел на корму и свесился вниз. Невода скрылись под водой. Свет электролампы прорезал толщу воды и затерялся где-то в глубине. Для меня все это было ново и интересно. Я бросился к другому борту.

— Отойди, Болатхан! — теперь закричал Сартай. Потом, громко смеясь, поднял меня могучими руками и, словно пушинку, посадил на крышку люка. Удивительно сильный человек, этот Сартай. Ростом с меня, а силы в нем на троих. Движения его были четкими. Он, казалось, на мгновение опережал все распоряжения капитана. Сказывался опыт многолетней совместной работы.

Лебедка снова заработала, поднимая кошельковый невод с правого борта. Вскоре забурлила вода, и, туго набитый белой килькой, невод остановился над палубой, Из него хлынула живая рыба. Напоминая серебристый горный водопад, она падала в ящики, заранее расставленные в ряды. Рыбаки сыпали в живую толчею кильки мелкорубленый лед и соль, черпаками подравнивали слои. Самые рослые и сильные ребята относили ящики в трюм, складывали их там друг на друга. Включились в работу и мы с Бекше. Вдвоем таскаем ящики. Палуба стала скользкой, рыбья мелкая чешуя облепила и одежду, и стекла очков Бекше. Он то и дело протирает их платочком. Мне приходится тащить тяжеленные ящики одному.

— Кто упрекал Болатхана, что он — дармоед? Посмотрите, как он работает! — громко сказал дядя Сартай.

Мне стало так хорошо от его похвалы, что я с удвоенной энергией стал таскать ящики.

— Он ведь сын капитана! — добавил дядя Канай и ободряюще кивнул мне. — Похоже, из парня выйдет такой же бывалый капитан, как сам Адильхан.

— Ишь ты, на вид невзрачный, а с ящиками расправляется не хуже Сартая! — счел нужным похвалить меня Тогайали. — Я же говорил, из него выйдет толк. А мой недотепа остался на берегу…

Я невольно рассмеялся. Совсем недавно Тогайали утверждал обратное, как раз он и упрекал меня, что я дармоед, обуза, лгун.

Кому не нравится, когда его хвалят. Я чувствовал себя на седьмом небе. Нет, я не был лишним на судне. Все поняли, что я умею и могу трудиться наравне со взрослыми. И невольно подумалось: «Эх, видел бы ты, отец, как я работаю. Остался бы доволен». Ладони, натертые накануне штурвалом, начало саднить, но я не обращал на них никакого внимания. Рыбе, казалось, не будет конца.

— Болатхан работает за двоих, — веселясь еще больше, заметил Сартай. — Надо и платить ему две доли.

Тогайали заохал, неся на плече ящик.

— Кин, кин… А мой Самрат остался дома. Ну, погоди, приеду — всыплю ему как следует. Хотел ведь взять с собой, а он, негодник, сбежал. Верного куша лишился.

— Да не плачь ты! — добродушно пошутил Сартай. — И ты получишь две доли: за штурвального и за кока.

— Меньше слов, больше дела, рыбаки! — прикрикнул на них капитан. — Поторапливайтесь. Бекше, свяжись с другими судами. Пусть идут сюда.

— Есть связаться с другими судами! — Бекше кинулся в радиорубку.

— Кин, кин… Зачем их звать сюда? — всполошился Тогайали. — Самим не хватит.

Никто не обратил внимания на его слова. Бекше вернулся быстро.

— Товарищ капитан! «Шмидт» и «Баутинец» тоже вышли на рыбу.

— Ну и отлично. Выходит, мы наткнулись на многокилометровый косяк кильки. Отлично. — Капитан удовлетворенно пососал трубку и распорядился. — Сартай, подымай второй невод!

Через несколько минут серебристая река хлынула и на левом борту. Работа закипела с новой силой. Теперь казалось, что рыба кругом, что сам воздух пропах килькой. Беспрестанно сновали и планировали на сейнер сотни белокрылых чаек. Смех и шутки сопровождали работу. Засолкой кильки руководили Рахмет-бабай и дядя Канай, самые опытные рыбаки. Росла гора ящиков в трюме.

Два невода еще несколько раз опускались в воду и появлялись с добычей. К полуночи все ящики уже были заполнены килькой. Но еще час-два извлекали из темной глубины драгоценную рыбу. Между тем заметно усилился ветер. Волна стала крутой, на гребнях забелела пена. Канай поднял руку и отдал долгожданную команду:

— Прекратить работу! Уходим.

— Как же так? — Заныл Тогайали. — Неужели оставим такое богатство?

— Кости мои ноют, Тогайали, — вставил Рахмет-бабай. — Поэтому ты лучше меня не зли.

— Слушай мою команду! — загремел голос капитана. — По всему видать, надвигается шторм! Поднять якорь!

— Есть поднять якорь! — Тогайали бросился на нос сейнера. — Чертова погода!.. — Он зло плюнул себе под ноги.

— Бекше, радируй «Шмидту» и «Баутинцу», чтоб шли немедленно сюда! — продолжал капитан.

— Есть радировать судам!

Послышался шум двигателей, загремела мокрая цепь. Судно легло на обратный курс.

— Товарищ капитан! Суда идут за нами! — прокричал Бекше. — Они и сами собирались в обратный путь.

Сейнер шел полным ходом. Ветер усиливался с каждой минутой. Волны начали окатывать палубу, смывая за борт кильку, рассыпанную во время засолки.

Из рубки снова выбежал Бекше, испуганно протянул капитану лист бумаги:

— Товарищ капитан, надвигается шторм!

— Без паники, джигит. — Капитан пробежал глазами сообщение и обернулся к Рахмету, стоящему за штурвалом. — Рахмет-бабай, что будем делать? Двинем напрямик? Иначе, видать, не успеем уйти.

— Лучше напрямик, — согласился старик. — Так вернее.

— Бекше, радируй! — махнул рукой капитан. — Пусть идут в кильватере.

— Есть!

Рыбаки, кроме Тогайали и Сартая, собрались возле Каная. Все были встревожены. Тучи опустились к самым волнам.

— Проберемся ли при таком ветре среди подводных камней? — справился кто-то у капитана.

— Лучше, наверное, стать на якорь, не то разобьемся, — добавил другой рыбак — пожилой мужчина с рябым лицом.

— Без паники! — сурово пресек разговор Канай. Лицо капитана потемнело, брови мрачно сошлись на переносице. Но держался он спокойно. — Слушайте мою команду! Всем стать по местам. Спустить паруса. Подготовить спасательные шлюпки.

Два остальных сейнера догнали нас и шли на близком расстоянии. А море разыгралось не на шутку. Небо словно раскалывалось, раздавался такой треск и гул, будто одновременно стреляли из тысяч орудий. Тьму прорезали ослепительные стрелы молний. Я почувствовал, как страх подступает к горлу. Капитан наклонился над картой и то и дело поглядывал на компас. За штурвалом застыл Рахмет-бабай, знающий Каспий, как говорили моряки, вдоль и поперек. Изредка он перебрасывался с капитаном двумя-тремя фразами.

— Прошли? — справлялся старик.

— Прошли, — отвечал капитан.

— Ну и слава богу.

Капитан, улучив мгновение, быстро раскурил трубку. Вышел на палубу, приказал:

— Всем надеть пробковые пояса!

Вновь торопливо вошел в рубку:

— Руль направо! — тихо проговорил он старику. — Еще малость. Еще… Покажите свое искусство, старина.

— Вижу, вижу, капитан. В прошлом году здесь тоже нас застало!

— Теперь прямо… Малый ход.

Сейнер повернул направо и, казалось, прополз над самыми камнями. Мне почудилось, что камни даже коснулись борта. А может, это проскрежетали цепи? Я глядел вперед и ничего не видел во тьме. Неожиданно судно взлетело на гребень волны. Рахмет-бабай рванул штурвал. Лицо капитана осветила улыбка.

— Рахмет-бабай, прошли!

— Молодец, Канай! — отозвался старик. — О-хо, тебе и сам черт не страшен. — И тут же по привычке добавил. — Прости боже…

Я рассмеялся. Старик похлопал меня по спине и отер рукавом пот с лица. Подбежали рыбаки, окружили Каная.

— Спасибо, капитан.

— Вам спасибо. — Дядя Канай улыбался. Передав одному из моряков штурвал, вышел из рубки.

Из камбуза подоспел раскрасневшийся Тогайали.

— Завтрак готов, товарищ капитан!

Все дружно рассмеялись.

— Тут натерпелись страху, а нашему Тогайали все нипочем.

— Теперь можно и покушать.

— Молодцом, Тогайали!.. — все были возбуждены и довольны благополучным исходом такого опасного предприятия.

— А как же без еды? — смутился Тогайали. — Так можно и ноги протянуть.

Капитан с мостика корабля внимательно смотрел назад, на суда, которые только подошли к опасному месту.

— Рахмет-бабай, кажется, у них что-то неладно, — сказал он. — Виляет корабль.

— Это «Баутинец». Поторопился, наверное, Айса.

Из радиорубки показался Бекше, закричал издали:

— «Баутинец» потерял управление! Просит помощи!

Рыбаки насторожились. Повернулись в сторону корабля, на котором загорелся красный фонарь.

— Неужели второй раз будем проходить камни? — озабоченно сказал кто-то.

— Это же пролив смерти. Он не любит шуток.

— Пусть «Шмидт» возьмет его на буксир. Он как раз сейчас подойдет к проливу.

Как всегда в таких случаях заныл Тогайали:

— Они хотят и нас угробить. Я понимаю, надо помочь, но ведь «Шмидту» сподручнее.

— «Баутинец» занял проход, — заметил Рахмет-бабай. — Им не разойтись, капитан.

— Будем растягивать с двух сторон, — кивнул ему Канай. — Тогайали, иди к себе. Всем по местам!

И снова начались сложные маневры. Зазвучали телеграфные звонки. Теперь сейнер шел задним ходом. Наконец почти вплотную приблизился к «Баутинцу». Прошло немало времени, пока удалось закинуть на него буксирный трос. Подождали «Шмидта», он тоже закинул трос, дал задний ход, чтобы выправить «Баутинец». Только потом двинулись вперед. Весь экипаж работал не покладая рук. Один раз по правому борту проскрежетали камни, сейнер развернуло. Послышались крики. Но удача была на стороне моряков. Казалось, прошла целая вечность, когда капитан наклонился к своему помощнику и тихим усталым голосом сказал:

— Пронесло, Рахмет-бабай.

— Так и должно было быть, — тоже тихо ответил старик. — Знаешь, капитан, о чем я думал, пока шли?

— О чем? — Капитан раскурил трубку.

— Я загадал: если пройдем благополучно, сойду на берег. Навсегда.

Капитан рассмеялся.

— Значит, стареем? Кто-то, помнится, совсем недавно хвалился, что возраст ему нипочем. Передай Айсе…

Рахмет-бабай окинул Каная укоризненным взглядом. Я только сейчас заметил, как осунулось лицо старика, опустились его костлявые плечи. Он тяжело дышал.

А на палубе вновь раздались радостные голоса.

— Полный вперед! — скомандовал капитан.

Гигантские волны, свист и вой урагана, коварные камни, скрывающиеся под водой, и опасность, — все было позади. Мы входили в бухту Ерали, и впереди полукольцом разворачивались темные громады гор. Было непривычно ощущать палубу, не ускользающую из-под ног. В бухте, в сумеречном свете раннего утра, стояли, пережидая шторм, десятки больших и малых судов. Ползали, низко гудя, самоходные баржи, сновали тупоносые буксирные катера. Я почувствовал страшную усталость. Ноги онемели от напряжения, меня охватило равнодушие, и я поплелся в кубрик. Теперь спать и спать. Сейнера, приветствуя друг друга, обменивались гудками. Шторм гудел за каменной преградой бухты.

Я засыпал, и перед усталым взором проплывали картины морских будней. То, что пережил я сам на море, перемежалось с картинами жизни моряков, о которых я прочитал у Виктора Гюго в книге «Труженики моря». Я машинально взял книгу и отыскал страницы, прочитанные накануне.

«Он был прирожденный моряк. Настоящим лоцманом и бывает тот моряк, который ведет судно словно по морскому дну, а не по водной поверхности. Волна — препятствие внешнее, но оно постоянно усложняется подводным рельефом тех мест, по которым держит путь судно. Когда Жильят носился по мелям и между рифами Нормандского архипелага, казалось, что у него в голове есть карта морского дна. Он знал все и все ему было нипочем…»

Сон не шел, хотя я и смертельно устал. Казалось, что я постиг сегодня жизненную суть моряков. Я думал об отце, вспоминал об отважном коммунисте Ерали, о рыбаках, связавших свои жизни с седым Каспием. И был восхищен мужеством дяди Каная, его искусством вождения судна. Неожиданно я представил, как он бороздит океан на подводной лодке. Потом, уже совсем засыпая, вновь видел, как мы возвращаемся в бушующий волнами проход, чтобы спасти «Шмидта»…

Через три дня мы вновь вышли в море. Темной безлунной ночью прогремела якорная цепь. Эхолот показывал, что мы вышли на густой косяк кильки. После быстрых сборов опустили неводы. Удача опять сопутствовала нам, сети поднимались из глубин туго набитыми рыбой.

— Пока промышляем удачно, — Рахмет-бабай довольно поглядывал на всех своими крохотными глазками-пуговицами. — Это потому, что Болатхан на сейнере. Я понял это, когда во время шторма прошли камни. Проходить их два раза подряд никому еще не удавалось. Вот и не верь после этого в приметы.

Не понять, когда Рахмет-бабай шутит, а когда серьезен.

— Верно, он принес нам удачу. — Тогайали, мокрый от пота, похлопал меня по спине. — Тысячу лет жизни тебе, парень.

Во время удачного лова рыбы, сулящего хороший — заработок, Тогайали всегда в радужном настроении.

— Были бы все дети такими, — проговорил Рахмет-бабай. Должно быть, вспомнил своих еще малолетних сыновей. У старика было их пятеро.

Тогайали неожиданно стал ругаться.

— Кин, кин… Черт бы его побрал!

— О чем ты? — удивился рыбак, работавший рядом.

— О Самрате моем. Подвел меня, паршивец. Эх, надо было мне захватить с собой дочку Даметкен.

— Она же еще мала! — удивился тот.

— Ну и что? Помогала бы нам. Кин, кин… — закашлял Тогайали в нос. — Лишний рубль карман бы не оттянул.

— А Болатхану решили выделить не одну, а две доли с общего заработка, — поддел его Сартай. И подмигнул старому Рахмету. — Не так ли, Рахмет-бабай?

— Перестань, Сартай! — Старик Рахмет деланно нахмурился. — Болатхан у нас человек сознательный, согласится и на две трети доли. Остальное надо отдать Тогайали.

— Не Тогайали, а Даметкен, — заметил я.

— О, какой ты премилый мальчик, — забормотал растроганный Тогайали, не замечая, что его разыгрывают. — Настоящий джигит.

Канай, с усмешкой прислушивавшийся к разговору рыбаков, попросил Бекше:

— Иди, передай рефрижератору еще раз наши координаты. Пусть поспешит.

— Есть, капитан.

Бекше, протирая стекла очков, заспешил в рубку, смешно переступая длинными тонкими ногами по скользкой от слизи палубе.

Рахмет-бабай крикнул ему вслед:

— Наведи справки у синоптиков!

— Нашел, что сказать! — рассердился Тогайали на старика. — Осталось только сеять панику в такой удачливый день. Бекше! — крикнул он своим зычным голосом. — Передай рефрижератору, чтобы шел к нам. В первую очередь. Скажи, что все судно завалено рыбой, некуда складывать ящики. Пусть поторопятся.

Да, килька заполнила до отказа все трюмы, ящики, палубу. А неводы поднимали все новые тонны рыбы. Мы работали без передышки. Я уже не так сильно уставал, как раньше, должно быть, втянулся в работу. Помогала и поддержка взрослых, доброжелательное отношение, проявляемое ко мне старшими. Тогайали показал, как сподручнее таскать ящики. Рахмет-бабай через несколько дней намеревался поставить меня рядом с собой, чтобы научить сложному искусству засола кильки. Затем, как говорил дядя Канай, наступит очередь по-настоящему учиться на штурвального. Таская тяжелые неудобные ящики, полные еще живой, бьющейся рыбы, я представлял, как веду сейнер через опасный проход в бухту Ерали, как меня благодарят рыбаки за удачный маневр.

Вечерело. Капитан радировал «Шмидту» и «Баутинцу» о большом скоплении рыбы, и оба сейнера сейчас приближались к нам. На душе стало веселей. Нет на море ничего радостней, чем встреча знакомого судна. Действительно, море, как поется в песне, роднит людей. Лишь одному Тогайали не понравилось появление других судов. Он зафыркал, как лошадь, на которую напал овод.

Сартай, конечно, не мог оставить без внимания эту перемену в его настроении.

— В чем дело? Какая муха тебя укусила?

— Слетелись, как пчелы на мед… Кин, кин…

Другим было некогда слушать их. Да и надоело всем брюзжанье обуреваемого пожизненной жадностью толстяка. Только Сартай всегда находит время на перепалку с Тогайали.

— Боишься, что нам меньше достанется? — бросил он, пробегая мимо с ящиком в руках.

— Да они же разгонят весь косяк! — Тогайали подхватил ящик, догнал Сартая. — Кин, кин… Останемся с носом. Тут чистое золото.

— А ты знаешь, на Каспии около пятидесяти миллионов тонн этого золота? На всех, по-моему, хватит.

Простодушный Тогайали понял слова Сартая буквально. У него от удивления отвисла губа.

— Э-э… в этих водах… — Он застыл на месте. — Пятьдесят миллионов… С ума можно сойти…

— Ну, довольно! — крикнул дядя Канай. — Давайте работать. Сартай, а ты бы прекратил эти свои концерты.

Рыбаки рассмеялись.

Невдалеке бросили якорь «Шмидт» и «Баутинец», тоже начали лов рыбы. Наступали сумерки. На сейнерах зажгли фонари, и на воде замерцали разноцветные пятна.

Из рубки выглянул Бекше.

— Товарищ капитан, ваше распоряжение выполнено. Рефрижератор будет здесь на рассвете. Точные координаты нашего местонахождения передал. Синоптики сообщают, что всю эту неделю ожидается спокойная погода.

— Возможно, мои косточки ноют от усталости, — вздохнул старик Рахмет, подравнивая черпаком рыбу в ящиках. — Сартай, принеси-ка мне еще соли!

— Не от усталости, а от старости, — поддел и Сартай старика. — Расскажу-ка я Айсе, какой вы у нас бравый молодец.

— А если синоптики ошибаются? — Дядя Канай пожевал трубку. — Как бы тебе, Сартай, не пришлось благодарить стариковские кости.

Рыбаки рассмеялись, подхватив шутку:

— Вот сел бы Сартай в лужу!

— Шутка шуткой, а как накличем шторм!

— С Рахмет-бабаем нам никакой шторм не страшен! Капитан внимательным взглядом окинул старика:

— Может, отдохнете, поспите час-другой?

— Не имею права уставать, — возразил старик, медленно разгибаясь. — Погрузим рыбу на рефрижератор, тогда и отдохнем. И чего это вам покоя не дает мой возраст? Взгляните на себя! — Он рассмеялся слабым дребезжащим смехом. — Да по вас ни одна молодуха на суше не сохнет, ей-богу! Один отрастил себе брюхо с целый воз, другой вытянулся, как жердь, хоть сейчас мастери из него черенок, третий — квелый…

Сообщение синоптиков придало всем еще более приподнятое настроение. Рыбаки работали, словно наверстывая упущенное время, которое пришлось сидеть спустя рукава на приколе в Ерали. Скопление рыбы, судя по последним подъемам сетей, не уменьшалось. Скорее, наоборот. Не успевал кошельковый невод опускаться в воду, как его тут же приходилось поднимать наверх. Гора серебристо-белых рыбок на палубе росла, хотя мы ни на минуту не делали передышки в работе. Ящики бесконечной чередой направлялись в трюмы, складывались один на другой. Так получилось, что мы трудились на пару с Тогайали. Ящики с килькой тяжелые, надо, чтобы кто-нибудь взваливал их на твои плечи. А с Тогайали и не помышляй о работе спустя рукава. Через три часа меня зашатало. А Тогайали тут как тут, взваливает тебе на плечи очередной ящик. Сам несется с тремя-четырьмя на спине. Я спешил к пустому ящику, когда услышал громкий крик Бекше:

— Эй, Болатхан, полундра!

Я остановился в недоумении. И тут же оказался под потоком живой кильки. От неожиданности я упал, снова поднялся. Живые, трепыхающиеся рыбки набились за пазуху, очутились в сапогах. Мне стало щекотно. В мгновение ока я оказался по пояс засыпан шевелящейся массой скользких рыбок. Чешуя облепила всего с ног до головы.

— Ха-ха-ха!.. — Разноголосый хохот оглушил меня.

Смеялся и я сам. Скользя и падая, стал выбираться из кучи. А живой серебристый поток все лился и лился. Видя, что выбраться далеко не просто, я стал и закрыл лицо руками.

— Угораздило же тебя очутиться под неводом! — раздался надо мной громкий и веселый голос Сартая. — Извини, что раскрыл его над тобой. Метил в Тогайали, а ты прибежал и встал… Ну хватайся за невод.

Я схватился, и Сартай поднял меня сперва наверх, потом перенес на палубу.

— Сартай, опять ты со своими фокусами! — недовольно заметил механику дядя Канай, посмеиваясь в усы. Потом прикрикнул на меня. — Марш в кубрик! Переоденься и отдыхай! Хватит расхолаживать мне команду.

— Есть идти в кубрик!

— Кин, кин… Нельзя отдыхать, — стал сердиться Тогайали. — Отдохнем потом. Рыба не будет ждать.

Я вошел в кубрик, помылся, переоделся. Но не стал отдыхать. Снова вышел на палубу. Работа кипела. Все порядком устали, было не до шуток. Тогайали давно ушел в камбуз, готовил ужин. Ящики кончились, когда на палубе появился Тогайали.

— Готов ужин? — справился капитан.

— У меня всегда все готово. Но не бросать же золото.

— На сегодня довольно. — Капитан удовлетворенным взглядом окинул лица рыбаков. — Поработали на славу. Остальное оставим на завтра.

Последние ящики были поставлены в ряд. Двигатели затихли. Необыкновенная тишина установилась на судне. Луч прожектора, скользя по морю, выхватывал игривые кудряшки волн. Словно бы перемигивались красные сигнальные фонари, установленные по правому борту каждого судна.

Со «Шмидта» и «Баутинца» сообщили об удачном лове. Там работа тоже подходила к концу. Теперь оставалось ждать рефрижератор, чтобы отгрузиться, и потом можно было приступать к новому отлову кильки.

Рыбаки шумно ужинали. Слышались веселые возгласы, должно быть, механик Сартай опять шутил. У меня не осталось сил, чтобы пойти поужинать. Едва волоча ноги, я добрел до кубрика и, вскарабкавшись на гамак, свалился в него. Блаженно вытянул онемевшие руки и ноги, закрыл глаза. Судно едва заметно качало.

Спал эту ночь я неспокойно. Перед глазами мелькал нескончаемый поток серебристой кильки. Вдруг этот поток накрыл меня, скользкая животрепещущая масса облепила с головы до ног: рыба стала набиваться за пазуху, за воротник, в голенища сапог, я начал задыхаться. Проснувшись, с отвращением встряхнул руками, настолько живо было ощущение реальности сна. Тусклая лампочка скучно светила под потолком. Я полежал с открытыми глазами, бессмысленно глядя в потолок, потом снова забылся в тяжелом беспокойном сне Лампочка, заключенная в металлическую сетку, вдруг превратилась в чудовище, которое, разинув пасть, надвинулось на меня. Вокруг появились гигантские осьминоги, те самые, о которых я читал в романе «Труженики моря». Я попытался было звать на помощь, но голос пропал. Не мог и двинуть рукой. Осьминоги дотянулись до меня, обхватили щупальцами, стали душить. Пытаюсь освободиться от их смертельных захватов, но это — скорее движение мысли.

Я стал снова задыхаться. Пробую перевернуться на бок и чувствую, что лечу в пропасть…

И тут проснулся. Оказалось, что я свалился с койки. К счастью, на полу лежали бушлат и одеяло, упавшее во время качки, — я угодил на них. В кубрике было темно. Пошарил вокруг руками, пальцы наткнулись на что-то мягкое: я с испугом отпрянул в сторону. Ударился головой о выступ кровати. Из глаз посыпались искры, затошнило. Пол ходуном ходил под ногами. Не успел я подняться, как меня бросило в сторону. Цепляясь за опорную стойку, вновь стал подниматься на ноги, но тут кубрик словно бы перевернулся, я очутился головой внизу. Рядом послышался стон. Значит, я тут не один. За стенами кубрика ревело и гремело. Невидимый в темноте человек снова страдальчески застонал. Еще кто-то ругал море на чем свет стоит. Собрав все силы, я пополз к выходу, к свежему воздуху. Наконец нащупал двери, толкнул их, и тут же тяжелый вал холодной воды отшвырнул меня обратно в кубрик. В помещение хлынула вода. Подняться снова не было сил. Я распластался рядом с тем, кого морская болезнь свалила уже давно.

Не знаю, сколько времени я пролежал без сознания. Пришел в себя уже в радиорубке, куда меня, оказывается, перетащил Бекше. Небо было ясно и безмятежно. Просто не верилось в это после ночного кошмара. Ураган, который, невзирая на данные синоптиков, предчувствовал Рахмет-бабай, как налетел внезапно, так быстро и затих. Море, правда, еще не успокоилось, но волны катили уже не такие крутые, чтобы перехлестывать борт судна, как вчера. На востоке поднималось величественное золотое солнце, какое рождается после урагана. Далеко на западе темнели низкие тучи, смыкая море с небом.

Природа была прекрасна, но вот люди совершенно не соответствовали красивому пейзажу. За ночь все устали, лица их были помяты и угрюмы. Словно сторонясь друг друга, рыбаки понуро сидели поодиночке на палубе, на баке, на корме. Лишь Тогайали носился как угорелый по всему судну.

— Проклятое море! — ругался он. — Чтоб ни дна тебе, ни покрышки. То как ласковый ребенок, а то взбесится, словно черт…

— Перестань, перестань, Тогайали! — Сартай скривился, увидев перед собой набычившегося толстяка. — Теперь уж поздно. Итак на душе муторно, еще ты… Как корова, спасающаяся от овода. Не ной.

— Посмотри на себя, — огрызнулся Тогайали, — на тебе же лица нет.

— О чем и говорю. Только не ной, пожалуйста. Стоит тебе пожадничать, как с нами что-нибудь да случается.

Только сейчас я понял, что наделал ночной ураган. Все ящики, которые были оставлены на палубе, волна смыла в море. Осталась лишь та часть улова, которая была уложена в трюмы. Исчезли и мои сапоги, которые я оставил под мачтой — хотел, чтобы они просохли к утру.

Рахмет-бабай сидел, прислонившись к баку, и смотрел на море.

— Вот к чему приводит жадность, — заключил он. — Бог покарал нашего Тогайали, а вместе с ним пострадали и мы.

— Попадись мне твой бог, старик! — Тогайали смерил Рахмета злым взглядом. — Не вернулся бы домой.

— Тьфу! — Старик рассердился, но тут же успокоился и сел поудобнее, как делал всегда, когда собирался что-то рассказывать. — В давние времена, Тогайали, жил-был один царь. Захотелось ему править всем миром. Стал он завоевывать народы, царство разрослось, а ему все мало. Решил он стать и владыкой океанов и морей. Бог, видя ненасытность царя, решил наказать его. Ну, как наказать?..

Тогайали приблизился к Рахмет-бабаю.

— Ну, ну?

— По воле всевышнего в нос царя залетела мошка. Царь сперва смеялся, щекотно ему было, как вчера Болатхану от кильки. Но потом мошка добралась до мозга. С тех пор царя стали одолевать невыносимые головные боли. Он стал так мучиться, бедняга, что не знал, как быть. Однажды приказал бить себя по голове палкой. Огрел его один из придворных, ну и, конечно, отдал царь богу душу. Говорят, того, кто теряет голову от жадности, ждет такое же мученье.

Сартай поманил к себе Тогайали:

— Подойди сюда. Кажется, у тебя с головой тоже что-то такое. — Механик показал ему свой пудовый кулак. — Дай, я выбью из нее дурь.

Тогайали, переминаясь с ноги на ногу, постоял с минуту и вдруг громко рассмеялся. Должно быть, представил, как мошка забралась в нос свирепого царя. Фыркнул, мотнул головой. Но сказал совсем другое:

— Эх, нечего вам делать, я вижу. — И исчез в камбузе.

— Ну вот, хоть душу отвели, — пробормотал Рахмет-бабай.

Мне было неловко показываться на глаза команды босым. Я сел у кубрика, обнял колени и тоже уставился на море. Безбрежная гладь сверкала под лучами утреннего солнца. Волны переливались, напоминая мираж в летней степи. Было обидно, что я потерял отцовские сапоги. «Мало того, что ушел в море без разрешения отца, — в который раз размышлял я, — теперь еще потерял его сапоги!»

Тогайали позвал всех завтракать, и рыбаки молча поплелись в кают-компанию. Мне стало так одиноко и тоскливо, что на глазах выступили слезы.

— Эй! Босоногий желторотик! Иди завтракать! — позвал Бекше.

Я не ответил. Бекше исчез. На палубу вышел дядя Канай, подошел, посмотрел на меня, улыбаясь, нагнулся, взял, как ребенка, на руки.

— Море не любит слабых, сынок. Идем, поешь. А вон и рефрижератор. Теперь промысел пойдет на славу.

Вдали, подобно серо-зеленому острову, вздымался долгожданный рефрижератор. От внимания и теплых слов капитана мне стало спокойно, хорошо на душе.

Все завтракали, когда мы вошли в кают-компанию. Тогайали поставил передо мной полную тарелку наваристой ухи.

— Выше нос, Болатхан, — заметил Сартай, подмигнув мне. — И что горевать о каких-то резиновых сапогах… Тогайали лишился «чистого золота» и то, видишь, как уминает уху?

Все рассмеялись.

После урагана установились ясные, погожие дни. В безоблачном небе ласково светило солнце, легкий ветерок словно убаюкивал море. Килька шла хорошо, нам то и дело попадались большие косяки. Лов протекал как нельзя лучше. Вскоре рыбаки забыли о злополучной штормовой ночи, когда неожиданно лишились улова.

Люди повеселели, и снова шутки и смех сопровождали нашу трудную работу.

В такие дни, когда рыба идет хорошо, отдыхать приходится три-четыре часа в сутки. И самое прекрасное время — это путь на рыбоприемный пункт. Рыбаки делятся впечатлениями прошедших дней, доверяют друг другу свои заветные мысли, пишут письма или читают книги.

Сегодня мы держали путь на запад — к рефрижератору, обслуживающему огромную рыболовецкую флотилию Каспия. Он был уже виден на горизонте. К плавучему заводу со всех сторон спешили суда. Воздух оглашался шумом моторов и двигателей, гудками.

Море было красиво. Бекше, выходя из радиорубки, не вытерпел и воскликнул, патетически вскинув вверх длинные руки:

— О, волшебное утро!..

Я смотрел назад. Вся восточная часть неба была словно убрана пурпурным с позолотой покрывалом. Море переливалось, напоминая шелк нежно-розового цвета. А воздух казался сотканным из тончайшей сказочной ткани: он был похож на голубовато-серебристое марево.

Бекше негромко пел:

Незаметно для себя, я стал подпевать Бекше. Настроение было приподнятое. Но сердце сжимала какая-то щемящая боль: не то печаль, не то грусть. Я жил предчувствием, словно бы в самом ближайшем будущем меня ожидало что-то значительное. Но хорошее оно или плохое — не знал. Мне показалось, что, когда корабль возвращается из открытого моря, подобное чувство овладевает всеми: и опытными моряками, чуть ли не всю жизнь проведшими на корабле, и новичками. Я ощущал в себе тоску по родному дому. Временами подолгу вспоминал близких: отца, бабушку, маму, Орынжан, братишек. Затем передо мной появлялись одноклассники. В конце концов, всех вытесняла Айжан. Она неизменно стояла у зеркала, заплетая свои пышные длинные косы, и улыбалась, встречаясь в зеркале с моим взглядом. «Должно быть, — полагал я иногда, приходя в себя, — это сказывается нагрузка последних дней».

Бекше, знай себе, пел. Пел уже в полный голос.

Я глубоко вздохнул. Бекше с удивлением посмотрел на меня.

— Что с тобой, птенчик? По маме соскучился?

— Нет, дружок, — ответил я ему в унисои. — Навевает уныние твой скрипучий и визгливый голос. Особенно, когда берешь высокую ноту.

Бекше обидчив. Поджал тонкие губы, длинный нос уныло повис. Замолчал, окинув меня презрительным взглядом, и скрылся в рубке. Я усмехнулся: пусть помучается, попереживает. Может, перестанет обращаться со мной свысока. Я ощущал босыми ногами тепло палубы. Незаметно запел:

Песня мне нравилась. Ее, наверное, написал потомственный моряк, во всяком случае, человек, которому близко и понятно море. «А почему наши казахские поэты и композиторы не сложат хорошей задушевной песни о море, о моряках? — подумал я. — Есть немало песен, прославляющих Сарыарку, Кокшетау, Баянаул, Алатау. А про Каспий вот нет песни. Значит, никто не постиг его красоты, не понял его, не принял близко к сердцу его судьбу…» Мне стало обидно за мое море.

Мимо прошел дядя Канай, искоса взглянул на мои босые ноги. И мысли мои сразу повернули в другую сторону. Я подумал о том, что буду делать с заработанными на сейнере деньгами. Их будет немало, если поверить Сартаю. Отдам родителям, — решаю я. — Приеду домой, выну из кармана тугую пачку денег и отдам маме. «Мама, — скажу я, — эти деньги заработаны честным трудом. Возьмите». Потом выну из другого кармана новую пачку, подам отцу. «Папа, — скажу я. — Купите себе новые сапоги. И простите, пожалуйста, что самовольно ушел в море. Я верил в свои силы. Разве вы не говорили, что ветка дуба с годами отдаляется от ствола. Но у них общий корень. Я люблю вас». Отец поцелует меня. «Молодец! — скажет он. — Я прощаю тебя, сын. Канай тобой доволен, значит, мне нечего сердиться на тебя. Вы только посмотрите на него! Мать! Бабушка! Вы заметили? Как вырос наш Болатхан, раздался в плечах. Азаматом стал!»

А что я подарю Айжан? Она ведь просила привезти ей подарок? Может быть, косынку из красного шелка? Косынка должна ей понравиться, красный цвет идет Айжан. И еще маленькую фарфоровую чашечку…"

Мне казалось, море лукаво подмигивает мне.

Между тем мы вплотную подошли к рефрижератору. Сейнера облепили борта гигантского завода, словно мухи. В воздухе гремели слова команды, шутки рыбаков, музыка. Многочисленные краны переносили ящики с серебристой килькой в трюмы рефрижератора. Работали все. Сейнера спешили разгрузиться и как можно скорее уйти опять в море. Мы с Бекше старались вовсю. Прикрепляли захваты крана к ящикам. Вдруг что-то потащило меня вверх за штанину. Я поднялся вслед за ящиком, штанина, зацепившаяся за его острый край, порвалась, и я шлепнулся на палубу.

Вокруг раздался дружный смех. Я вскочил на ноги. Сартай, хохоча, похлопал меня по спине. Я с убитым видом взглянул на свою ногу, торчащую из рваных штанин.

Рядом послышался щелчок, потом еще. Светловолосый с клинообразной бородкой мужчина лет тридцати, улыбаясь, фотографировал меня. Он встретился с моим взглядом и поманил к себе пальцем.

— Мальчик, подойди сюда. — На коленях у него лежал альбом.

— А зачем? — сердито отозвался Бекше своим визгливым голосом.

— Видите ли, я — художник, — вежливо улыбаясь, пояснил бородатый незнакомец. — Я рисую рыбаков. Мне нужны типажи. А этот мальчик мне понравился. У него необычное лицо, да и характер виден.

— Понятно! — Голос Бекше взлетел фальцетом. Вы выбрали самый интересный типаж, так надо полагать? Именно его — босоногого и в рваных брюках?

— Дорогой мой, меня интересует он сам, а не его брюки. Во время работы все бывает, поймите меня правильно, — Он, волнуясь, поднялся.

— Бросьте! — безаппеляционным тоном заявил Бекше. — Потом вы станете везде показывать: вот, мол, какой оборванец работает на "Нептуне"?

— Ну, это уж слишком, — запротестовал художник.

— Уходите! — потребовал Бекше, с решительным видом направляясь к нему. — Знаю я таких любителей необычного. Марш отсюда!..

Художник испуганно попятился.

С борта рефрижератора донесся требовательный голос дяди Каная:

— Эй, на судне! Что за задержка? Поторапливайтесь!

— Сейчас!

Ящики поплыли на рефрижератор. Через два часа рыба была сдана. Я забился в кубрик и принялся латать порванную штанину. Раздались быстрые шаги, и не успел я оглянуться, как передо мной повисла пара новых резиновых сапог. За моей спиной, улыбаясь, стоял дядя Канай.

— Обувайся и ступай на рефрижератор. — Дядя Канай протянул мне пачку денег. — Вот твой заработок.

— Спасибо, дядя Канай. Но деньги… Зачем они мне?

— На рефрижераторе магазин. Пойди, купи себе все необходимое.

Я обулся, поднял голенища сапог выше колен, чтобы прикрыть прореху в штанине. Направился на борт рефрижератора. Художник мне встретился вновь, но сделал вид, что не замечает меня. Разложив на одном из ящиков альбом, он быстро набрасывал карандашом рисунок, искоса поглядывая на Бекше. Я подошел к прилавку, у которого стоял мой друг. В глаза бросились альбом и набор цветных карандашей. "Что, если куплю альбом и сам нарисую этого художника?" Недолго думая, я тут же приобрел карандаши и альбом, отошел на несколько шагов и начал набрасывать на листе голову художника. Рисунок не понравился мне. Перевернув лист, снова стал рисовать. Увлекшись, я не заметил, как подошел Бекше. Он подтолкнул меня локтем:

— Брось заниматься этой чепухой.

— А что?

— Есть дело посерьезней. Что, если я куплю вон тот проигрыватель? Хочу подарить его Айжан.

— Как хочешь. — Во мне вспыхнула потухшая было ревность. — Но ей…

— Думаешь, ей не понравится? — Бекше по-своему понял мои слова. — Нет, моей Айжан это понравится. Уж я ее знаю.

— Ха-ха-ха!.. — рассмеялся я громко. — Моя Айжан… С каких пор она стала твоей?

— Ты что, желторотик? — Бекше пристально посмотрел на меня поверх очков. Потом напыщенным тоном обратился к продавцу. — Заверните мне этот проигрыватель.

— А его не надо заворачивать! — улыбнулся продавец, пожилой татарин. — Он у нас имеет собственную упаковку! Может, поставить пластинку?

— Поставьте, — благосклонно кивнул Бекше, не обращая на меня внимания. Но я чувствовал, что мои слова вызвали у него подозрение.

— Ну что, мои натурщики, хотите взглянуть на себя? — раздался вдруг рядом голос художника.

Вежливо улыбаясь, он протянул нам несколько листков.

— Вы опять здесь? — нахмурился Бекше.

Рисунок был сделан точно.

— Любопытно. Живой рисунок. А вот он, — Бекше кивнул на меня, — тоже успел набросать кое-что.

— Позвольте, молодой человек. — Художник развернул мой альбом и удивленно поднял брови. — Похвально, похвально. Ну-ка, я приложу тут руку.

Он подтер рисунок кое-где резинкой, подправил карандашом скулы, подбородок.

— Теперь, пожалуй, пойдет. — Он улыбнулся мне. — Выражение схвачено верно. Глаз у вас, молодой человек, точный. Не хватает, конечно, техники. Но вам стоит поупражняться. Рисуйте, рисуйте без устали и без стеснения. Вам следует побольше работать с натуры… — Он на миг замолчал. — Не хотите ли вы учиться в художественном училище?

— Мне нужно еще кончить школу.

— Тогда давайте переписываться, — предложил он. — Какой у вас адрес?

Я продиктовал ему свой домашний адрес. В это время художника позвали:

— Иван Сергеевич, нам пора!

— Одну минуту! Я сейчас! — Художник, как взрослому, пожал мне руку. — Жаль, времени у меня в обрез. Но через неделю я снова буду здесь, Постарайтесь найти меня. Моя фамилия — Петров. Нам нужно поговорить. Согласны?

Конечно. — Я был взволнован его словами.

— До встречи.

— До свидания.

Бекше сделал вид, что разговор его не интересует. Как только художник вышел из магазина, он снова обратился к продавцу:

— Поставьте, пожалуйста, еще одну пластинку.

Но продавец, видимо, подумал, что Бекше из тех праздных бездельников, которые только и делают, что перебирают вещи, а ничего в конечном счете не покупают.

Мешая русские и татарские слова, продавец сердито поставил проигрыватель на место.

— Довольно, малый, здесь тебе не клуб любителей музыки. Тебе хочется повеселиться, а я еще не завтракал…

Бекше постоял с минуту и обиженно пожал плечами:

— Ну, как хотите.