Морские напевы

Глава двенадцатая ТВОЯ ГЛАВНАЯ УЛИЦА

Комсомольское собрание поначалу шло вяло, но затем разгорелся спор. В общем-то это был давний спор. На последнем классном собрании было решено всем как один после окончания школы идти работать в животноводческий совхоз. Но при голосовании несколько юношей и девушек воздержались. Сегодня на собрание пришел представитель райкома комсомола. Выступая, он стал говорить выпускникам о необходимости всем классом идти работать на животноводческие фермы.

Не успел докладчик сойти с трибуны, как Бекше задал ему вопрос.

— Непонятно, почему всем классом надо идти на фермы. А если кто-то хочет стать моряком, рыбаком, рабочим? Если хотят продолжить учебу?

Представитель райкома предупреждающе поднял руку.

— Никто не говорит, что не могут продолжать учебу. Учиться в вузах и техникумах можно заочно. Мы со своей стороны поддержим это стремление. Даже будем добиваться того, чтобы все учились.

— А я, допустим, хочу поступить в институт и учиться на очном отделении. Заочной учебой не всегда получишь необходимое образование.

— Пожалуйста, но ведь не менее важно бывает сперва получить производственные навыки, — возразил представитель райкома. — Два года практики, потом, пожалуйста, можно учиться и очно. Совхоз даст направление. Зачисление в институт будет производиться вне конкурса. Вот вы, например, Балганиязов, три года назад закончили школу. Почему же не поступили сразу в институт?

— Работал.

— Вот видите. Но думаете поступать?

— Конечно. Будущим летом.

— Почему же вы против того, чтобы и другие выпускники школы проверили свои силы на участке, который считается сейчас очень важным. Может быть, для кого-то из них работа в сельском хозяйстве окажется делом жизни. Наша задача сейчас — разъяснить ребятам, как нужна, необходима их помощь в совхозе. Даже временная. Именно сознание своей необходимости должно быть решающим и при выборе любой профессии.

Бекше, пожав плечами, вышел.

Представитель райкома кивнул мне.

— Болатхан Кенжин, выскажите свое мнение. После школы вы тоже решили работать. Считаете ли, что поступили верно?

Мое выступление было коротким. Пока шли прения, я вспоминал свой последний разговор с отцом, когда он одобрил мой выбор.

— Во-первых, я тоже против выражения "все, как один". Каждый имеет право выбрать ту работу, которая ему по душе. Или продолжить учебу в институте. Но другое дело, если выбор всего класса определен им самим. Тогда почему бы и не всем классом? Только каждый должен еще раз подумать, посоветоваться с близкими, соразмерить свои силы, способности и возможности. Сам я выбрал море, но после того, как немного узнал его стихию, его богатства. Выбрал, когда поверил, что смогу выдержать все, что только может случиться со мной в море, когда обрел уверенность в своих силах. Большинство сидящих здесь ребят — дети потомственных рыбаков. Почему бы кому-то и не пойти по стопам отцов?

Представитель райкома улыбнулся.

— Но сейчас речь идет о животноводстве, поднять его — решающая задача. Комсомольцы всегда шли на самые трудные участки.

Я рассмеялся.

— Разве рыболовство — легкий участок?

И тут выступила Айжан. Она подвергла меня и Бекше суровой критике. Получалось, что мы с Бекше на все смотрим только с точки зрения пережитого нами в море. Что любовь к морю, к суровой романтике рыбацкой жизни не должна уводить комсомольцев от другого важного дела, не должна заслонять одну из главнейших задач, которые решает сейчас страна…

Выступления продолжались. В итоге большинство выпускников проголосовали за работу в совхозе. А несколько юношей и девушек остались при своем мнении. Они хотели летом ехать поступать в институты.

После собрания я не стал задерживаться в школе. Чувствовал, что разговор не окончен, десятиклассники еще долго будут спорить и в этот вечер, и в следующий… И это понятно. Выбору жизненного пути сопутствуют многие побудительные силы…

В кинотеатр я вошел с первым звонком. Сразу проследовал в зал. Через несколько минут погас свет. Рядом со мной пустовали два места. Одно, конечно, Айжан. Интересно, кто окажется ее вторым соседом? Закончился журнал, на минуту в зале зажегся яркий свет. Рядом сидел Бекше.

— Привет чабану!

— И ты здесь? — удивился я. — Почему чабану?

— Ты же остался на собрании.

— Ну и что? Я высказал свое мнение.

— Возразил мне?

— Не совсем. Но думаю, что мы с тобой не во всем правы.

— И то ладно. А что ты удивился моему появлению здесь? — стал допытываться Бекше.

Я подумал: "Вот хитрец! Откуда он узнал, что мы идем в кино? Или случайно вышло?.. А вдруг Айжан не придет? Тогда Бекше засыплет меня градом насмешек…"

— Тише! — потребовали сзади. — Что вы кричите?

Мы замолчали. Действительно, забылись. Привыкли в море разговаривать громко, в полный голос.

— А что сказала Айжан? — шепотом справился Бекше.

Не успел я ответить, как подошла Айжан, села между нами.

— Добро пожаловать, товарищ доярка! — прошептал Бекше, наклоняясь к ней.

— Оставьте меня в покое, морские богатыри, — раздраженно ответила Айжан. — Нос задирать, я вижу, вы здорово научились.

— Извините, барышня, — захихикал Бекше. — Море — оно не джайляу.

— Огрубели вы… — Айжан поднялась и пошла к выходу.

Я бросился за ней. Догнал у двери, схватил за руку.

— Не сердись, Айжан. Ты же знаешь его характер.

— Я не понимаю вас обоих.

— Выйдем в фойе. Мы мешаем людям смотреть фильм.

Мы вышли. Рядом раздался голос Бекше — он тоже не стал смотреть фильм.

— Взять бы все собрание на промысел. Пообдуло бы их студеным ветром, окатило волной пополам с ледяным крошевом, тогда поняли бы, такое ли уж легкое дело — быть рыбаком.

— Считаетесь только со своим мнением, — заметила Айжан. — А жизнь гораздо многообразнее, чем вы полагаете. Представьте, все стали инженерами, педагогами, артистами, моряками и ни одного хлебороба. А кто же будет производить мясо, выращивать хлеб? Кто, по-вашему, заменит стареющих чабанов? И животновод сейчас должен быть образованным, таким человеком, который изменит жизнь аулов на современный лад. А вы, кроме своего моря, ничего не хотите видеть. Болатхан, ты почему молчишь? — Айжан повернулась ко мне. — Твое мнение всегда надо выпрашивать. Даже море не изменило тебя.

— Не изменило? — переспросил я.

— Не рассказал же о море…

— Да ты уже обо всем слышала.

— Не обо всем, — сказала Айжан. — Знаю, что ты чуть не утонул, что ставили спектакль. Знаю, Бекше простудился, навещая морскую русалку. Хорошо, что русалка была всего одна.

— Эгей, полундра! — закричал Бекше, рассердившись. — Давайте переменим тему разговора.

Айжан рассмеялась. Мы вышли из кинотеатра и направились в парк Шевченко. Стояла морозная ночь. Звезды редели. Громко хрустел под ногами снег. В окнах домов горел свет, на занавесках колыхались тени. "Она ревнует меня, — дошло до меня вдруг. — Ревнует, значит, не равнодушна", — решил я с радостью.

— В школе собрали для вашей экспедиции библиотеку. Солидная получилась, несколько сот книг. — Айжан взяла нас под руки. Мы с Бекше переглянулись: нам понравилась ее непринужденность. — Но у нас есть небольшая просьба. Привезите в следующий раз тюлененка для зоологического уголка.

И тут Бекше испортил все.

— Но учтите, барышня, — он захихикал. — Тюлени не приживаются на фермах!

— Грубиян!

Айжан выдернула руки и пошла прочь. Мы остались на месте, не зная, что делать.

— Я же говорил тебе, что черноглазые большей частью бессердечные. — Бекше, чувствуя свою вину, пытался оправдаться передо мной. — К тому же Айжан умна, а с умными девушками трудно ладить.

— Особенно глупым парням! — Я повернулся и зашагал в противоположную сторону.

Стало грустно. В душе я ругал себя за то, что молчал, не пресек болтовню Бекше. Ноги сами привели меня на берег. Вот оно — море. Мерно и мощно шумит, раскинулось величественно, хранит в себе тайны веков. Кому доверится, откроет их? Кого поддержит, взлелеет на своей груди? Кого из своих сыновей прославит? Сияла луна. Мигали, переливались в небе мириады звезд. От края до края раскинулся Млечный путь. "Птичья дорога" — так называла его бабушка, уверяя, что по этой звездной полосе ориентируются птицы во время перелетов. А папа называл Млечный путь "Дорогой мужественных". Сверкало море, и волны с плеском накатывали на промерзший берег. Красива зимняя ночь. Но на сердце у меня было тяжело. Ушла любимая девушка. Обида пролегла между нами. Когда еще встретимся? И встретимся ли? Захочет ли Айжан прийти на свидание с человеком, огрубевшим в море и безмолвным, словно холодный камень? Не увлечется ли каким-нибудь разговорчивым парнем?..

Я долго бродил в эту ночь у моря. Потом пришел к домику Тараса. Казалось, если Айжан любит меня, она догадается, что я здесь. Но Айжан около домика не было. Голубой снег искрился на скамье, где мы когда-то сидели. Медленно покидал я безлюдный парк. По улице спешили редкие прохожие. Мне было одиноко. Там, на море, это чувство не казалось таким тяжким. Думалось, приеду, увижу Айжан, объяснюсь, и все решится. Теперь она была близко, но в то же время далеко, как звезда. Так далеко, что сердце мое сжималось в комок.

Установились сильные морозы. Над морем висел густой туман, а над горами и долинами сверкало ослепительное солнце. От яркой белизны резало глаза, лучи солнца отражались, били в лицо. Сквозь пелену тумана смутно виднелись мачты судов, стоявших на рейде. Со стороны ремонтной базы, где я однажды прыгнул с судна в море, доносились гудки пароходов, перестук молотков, визжание пил. Туман прорезали искры автогенной сварки. Суда готовились к зимнему плаванию.

Мы с Бекше спешили в школу рабочей молодежи. Прошла первая четверть, я должен был предстать перед учителями и показать свои знания. Учиться мне нелегко, ведь педагогов на нашем судне не было, разве только Бекше, который и сам всегда занят по горло. Я нёс стопку тетрадей с заданиями, которые выполнил, находясь в море. Но это были только письменные работы.

Бекше уже забыл о вчерашнем собрании и размолвке с Айжан. Сейчас он озабочен только одним: чтобы я успешно выдержал испытания, не ударил лицом в грязь. Он считал себя моим наставником и переживал больше меня. По пути задавал вопросы и сам же отвечал на них. Полагал, что так лучше можно усвоить материал. Когда же я отвечал, он довольно хлопал меня по плечу:

— Молодец! Видно, что подготовился основательно. Только нелепый случай может провалить тебя. Главное — не теряться. Нет безвыходных ситуаций. В общем не меньше пятерки…

— Постараюсь.

— Не постараюсь, а чтоб были пятерки.

— Хорошо.

— Смотри, Айжан! — Бекше толкнул меня в бок.

Айжан шла в направлении школы, но по другой стороне улицы.

— Она тоже помогала мне готовиться к экзаменам.

— Как это помогала? Где это? Что-то на "Нептуне" я ее не видел.

— Вчера пришла к нам, хотела помочь. Я поблагодарил, сказал, что к испытаниям готов.

— Вот оно что! Я вчера столкнулся с ней возле твоего дома, думаю: что она тут делает. Гляжу, сердита. Глаза так и сверкают. Правильно поступил, что не стал с ней разговаривать. Ты и без нее выдержишь испытание. Вот бы она раскудахталась, что это с ее помощью ты сдал экзамены!

— Айжан не такая.

— Скажешь! — Бекше передернул плечами. — А знаешь, почему она льнет к тебе? Но ты не поддавайся.

Я не понял, куда клонит Бекше. Что значит —"не поддавайся?" Можно подумать, что. я девушка. А может, Бекше снова влюбился в Айжан? И теперь ревнует, хочет, чтобы я отошел от нее? Я пристально посмотрел в его лицо.

— Не пойму я тебя.

— Она хочет сделать из тебя пастуха, чабана…

— Чепуха. — У меня отлегло от сердца.

— Ну, хорошо, сейчас лучше не отвлекаться.

Мы продолжали заниматься, но уже не было того приподнятого настроения, что владело нами раньше. В голове шевелились смутные подозрения. Я вспомнил: когда Айжан уходила, она задержалась в передней и долго разговаривала с бабушкой и мамой. Бабушка даже прикрыла двери, чтобы не слышно было их беседы. Однако я не выдержал. В доме находилась Айжан — естественно, меня потянуло к ней. Я вышел в переднюю, и женщины тут же замолчали. Неужели Бекше прав?

— А… барышня-доярка, здравствуйте! Как ваше здоровье? — Бекше, посмеиваясь, протянул Айжан руку. — Приятная и неожиданная встреча.

Айжан покраснела. Сперва кивнула мне, затем ответила, принимая шутку:

— Привет потомственным рыбакам! Желаю удачи, Болатхан. Вылови что-нибудь посолиднее.

— Спасибо. Постараюсь.

Экзамены длились до обеда. Я был не один. Вместе со мной пришли другие заочники: тюленебойцы, моряки, чабаны ближайших совхозов…

Я выбежал из класса и по давней школьной привычке вскинул вверх руку с растопыренными пальцами. Друзья, стоявшие в коридоре, обступили меня, стали поздравлять.

— Молодец! Вот так и закончишь десятилетку! — воскликнул Бекше.

— А на собрании утверждал, что от заочной учебы мало проку, — поддела его Айжан. — Быстро же ты меняешь свои мнения.

— И сейчас это утверждаю! — Бекше гордо откинул голову. — Дело в том, кто помогал ему. Помогал я, поэтому у него знания прочные. Не так ли, Болатхан?

— Да, благодаря тебе я одолел программу. Спасибо, Бекше. Я в долгу перед тобой.

— И тебе спасибо, что не заставил краснеть своего учителя. — Он снисходительно кивнул и весело рассмеялся…

— Болатхан! Болатхан! — Ко мне подбежали Танат-хан и Азизхан. — Тебе письмо.

Я взглянул на адрес и улыбнулся. Написал тот самый художник Петров, которого я встретил на рефрижераторе.

Письмо начиналось словами: "Милый Болатхан!" Иван Сергеевич писал, что мои морские этюды ему понравились, но что мне надо еще много-много работать. Передавал привет отцу. "Надеюсь, он не будет возражать, если ты поедешь на учебу в Москву".

Последние слова заставили меня вздохнуть. Бекше положил руку на мои плечи.

— Чудак, радоваться надо. — Он повернулся к Танатхану и Азизхану, обнял их за плечи, подтолкнул. — Бегите домой, просите у мамы суюнши! Скажите, у Болатхана за первую четверть одни пятерки. И потом он едет в Москву учиться. Бегите!..

Мальчики помчались наперегонки.

Мы пошли следом. По дороге договорились, что я зайду на минутку домой, сам сообщу маме и бабушке результаты экзаменов и снова выйду. Мы решили еще погулять, сходить к морю. Все трое тяжело переживали недавнюю ссору и были рады тому, что наконец помирились.

— Мама! По всем предметам получил пятерки! — сообщил я, вбегая в дом. — Я еще поброжу по улице. Тороплюсь!

— Поздравляю! Ну, а теперь какие планы?

— Я же сказал.

— Нет, я говорю не о сегодняшнем вечере.

— Пойду в море.

— Нет, в море ты не пойдешь, — решительно заявила мама. — Я не пущу тебя больше в море.

— Странно вы рассуждаете, мама. — Я был удивлен таким поворотом разговора…

С малых лет меня нянчила бабушка, и я почти не привязался к матери. Только после смерти отца во мне пробудилось к ней чувство. По природе своей мама была молчаливым, замкнутым человеком. В душе она, безусловно, горячо любила меня, но внешне не выказывала своих чувств. Жизнь ее сложилась трудно, потом умер мой отец. Все это, конечно, наложило отпечаток на ее характер. Она стала и вовсе молчаливой, осунулась, постарела.

По возвращении домой из плавания я узнал, что в Баутино распространился слух, будто бы тюленебойцы попали в ледовый плен и среди них есть жертвы. Оказывается, меня считали погибшим. Мать чуть не потеряла голову. Я понимал, ее словами и поступками движет страх, и следует убедить маму, что мой выбор верен и продуман.

— Я не хочу потерять и тебя, — сказала она. — Море погубило твоего отца, теперь оно хочет забрать и тебя.

— Что ты говоришь, Назымгуль? — бабушка испуганно схватилась за воротник. — Как твой язык поворачивается сказать такие страшные слова?

Только теперь я заметил, что у них обеих глаза красные. Видно, плакали.

Мои друзья, ожидавшие меня в передней, вышли на улицу. Картина и в самом деле была тягостной.

— Айжан, посиди, милая! — Мама накинула на плечи пальто и поспешила за ней.

Когда она вышла, я с недоумением посмотрел на бабушку.

— Что все это значит, бабушка? Что случилось?

— Птенчик мой. — Она вытерла глаза концом платка. — Боимся мы за тебя. Узнали, что ты не раз был на волоске от смерти. И если бы не Тогайали…

— Но и сам Тогайали тонул.

— Все это ужасно.

— Окунуться разок-другой — не значит тонуть. На земле человек споткнется и снова поднимается на ноги. А на море оступился — и за бортом. Это не значит, что ты на краю гибели. Куда же падать, как не в воду?

— И потом ты вел себя неприлично. Поднимал на смех людей, намного старше себя по возрасту. Рахмета, Тогайали…

— Так это же по-дружески! Рахмет-бабай сам все понял. Мы с ним подружились. Спросите его сами! Зачем верить разговорам?

— Не рисуй, мой мальчик. — Бабушка стала просить меня. — Брось это ненужное занятие. Оно не приведет к добру. И от моря держись подальше. Приключится с тобой что-нибудь, мы с Назымгуль не выдержим. — Бабушка поставила на стол чайник, пиалы. Принесла вазу с печеньем. — Кто-то подал жалобу, что учащимся, а точнее, тебе и Бекше, начислили заработка столько же, сколько и взрослым. Сегодня приходил один человек, как будто из милиции, спрашивал, сколько ты принес домой денег. Вот Назымгуль и решила у Каная выяснить. Хочет отдать деньги обратно.

— И как будем жить?

— Уедем отсюда в совхоз. Вот Бирмамбет зовет нас к себе. Примем отару овец.

— Но мне не хочется уезжать!

— Назымгуль настаивает. Она ведь твоя мать.

Удрученный услышанным, я молча направился к двери. Вышел во двор. Было темно. Я бесцельно пошел по улице. Вдруг донесся голос Айжан. Она догнала, схватила меня за руку.

— Болатхан, куда ты?

— Куда ноги приведут.

— Ну и ответ! — Она покачала головой. — Давай поговорим начистоту.

— О чем?

— Ты заставляешь переживать и плакать свою мать, как будто ей и без этого мало горя. Я прошу…

— Стать чабаном? — Голос мой прозвучал отчужденно.

— Решение Назымгуль правильное. Работать везде надо. Примите отару. Бригада будет семейная, у всех на виду. Мы поможем, если станет трудно. На море надо ждать погоды. Путина, сам знаешь, — небольшой отрезок времени, промысел тюленебойца зависит также от погоды. А с отарой дело верное. Подумай, Болатхан.

— Айжан, пойми, я — сын потомственного моряка.

— Ты просто трус!

— На море не так уж безопасно.

— Пусть на море и труднее и опаснее! — с жаром подхватила Айжан. — Но подумай о матери. И еще о том, что работа на фермах не менее ответственна и почетна. Ты подумай…

— Не терзай меня, Айжан.

— Ты хочешь сказать, что мы не найдем общего языка.

— Пока я вижу, ты не хочешь понять меня.

— В вопросе выбора специальности? Возможно.

— Не только. Выбор специальности — это одно. А вот неуважение человеческого достоинства…

— Ах, вот как! Прощай!

— Айжан!

Она не обернулась. Валенки бесшумно и быстро ступали по снегу. Я постоял с минуту, глядя ей вслед, потом пошел дальше.

Несколько дней я не видел Айжан. Сидел дома, занимался, обложившись учебниками. Мама и бабушка не беспокоили меня, видно, решили, что уговорили поехать в совхоз. А я ждал удобного момента, чтобы самому начать разговор с родными о своём будущем.

Наконец такой день настал. Началось с того, что Зангарина сняли с должности начальника экспедиции. Бекше сообщил мне об этом, улыбаясь во весь рот. Караван уже готовился к новому выходу в море. Суда были отремонтированы, загружены всем необходимым. Комплектовались бригады. Экипаж "Нептуна" остался прежним. Правда, Сартай потребовал было, чтобы Тогайали отчислили из бригады, но дядя Канай, поразмыслив, оставил его на "Нептуне". Не сошел на берег и Рахмет-бабай. В общем-то все мы были уверены, что он не покинет "Нептун".

Днем я сходил в школу, поменял учебники. Проконсультировался с преподавателями. По пути случайно встретил Рахмет-бабая. Он шел из магазина. Увидев меня, смущенно спрятал за спину сетку с продуктами, приветливо ответил на мое рукопожатие. Мне стало смешно, что он считает для себя зазорным ходить в магазин.

К вечеру поднялась вьюга. Снег бил в окно, ветер гудел, шуршал по стене дома. Некуда пойти.

Я занимался, время от времени поднимая глаза на портрет отца. В углу забили настенные часы — редкие мелодичные удары.

Вдруг распахнулась дверь передней, и в клубах морозного пара показалось двое здоровенных мужчин. Сверкнули из-под лохматых бровей пронзительные карие глаза.

— Мир этому дому! — густым простывшим голосом поприветствовал нас один из них в волчьем тулупе. Он тут же снял с головы лисий тымак[10] и стал отряхивать его от снега.

— О, Жолмамбет, братец мой! — Бабушка заспешила навстречу гостю.

Они обнялись. Жолмамбет скинул тулуп и, прежде чем пройти в горницу, стал выбирать сосульки из длинных усов и бурой бороды. Он был похож на огромного деда Мороза.

Вместе с Жолмамбетом пришел его сын Бирмамбет. Он был еще крупнее отца. Я хорошо знал обоих, они работали чабанами в том самом совхозе, куда собирались ехать на работу мои одноклассники.

Я поглядел на маму и бабушку, суетившихся возле гостей, и невольно улыбнулся. Рядом со степняками они выглядели как дети. Жолмамбет прошел на торь[11]. Все присели рядом… Посыпались вопросы — о здоровье, о благополучии дома, о погоде, о делах. Старик дотошно расспрашивал бабушку обо всем, что касалось жизни нашей семьи. Временами он упоминал имя отца и горестно вздыхал. В такие минуты сын его тоже напускал на себя удрученный вид, сутулил, насколько можно, свои широченные плечи, опускал голову.

Бабушка принесла шелковые мягкие одеяла, перед гостями появился дастархан. Вскоре подоспел и чай — на стол поставили самовар.

Старик степенно поглаживал свою длинную бороду, напоминающую лошадиный хвост, говорил медленно, словно выцеживал слова сквозь сито.

— Заботиться о детях — теперь наш долг.

— Да, дорогой Жолмамбет! — кивала головой бабушка. — На вас вся надежда.

— Не беспокойся, сестрица, не оставим в беде. У меня нет никого ближе вас.

Мама и Бирмамбет молчали.

— В такую вьюгу вышли в дорогу, — заметила бабушка. — Мы признательны вам.

— Ну, такая погода нам не страшна. Это здесь, в поселке, вьюжит. А в степи всего лишь низовой буран.

Он долго рассказывал о том, как содержит зимой отару. Поведал, что скоро подойдет время окота, а людей в совхозе не хватает…

Легли мы в ту ночь поздно.

С приездом родственников жизнь в доме вошла в новое русло. С утра и до вечера только и знали, что варили и жарили. Самовар не остывал ни на минуту. Просто удивительно, как много степняки пили чая. Заглядывали соседи, прослышав, что у нас гости. Большей частью приходили старики и старухи, и снова слышались слова молитвы, снова садились все за дастархан, пили чай, ели мясо. И все говорили об одном и том же. Сперва вспоминали отца, хвалили его, жалели. Потом разговор переходил на погоду, хозяйственные дела.

Мне с братьями пришлось уходить к соседям, чтобы готовить уроки. Днем я старался заниматься в школе. Домой возвращался поздно вечером.

Мама целыми днями работала, не покладая рук. Месила тесто, варила мясо, прибирала в комнатах. И сегодня ожидались гости. Когда я пришел, она рубила дрова. Я взял топор из ее рук, наколол дров сам. Сложил их в сенях, прошел в дом. Сегодняшние гости были необычны. Мы встречали Рахмет-бабая и дядю Каная. Я с волнением ожидал предстоящего разговора. Протирая о половицы ноги, услышал, как бабушка отчитывала Холмамбета.

— Что ты мелешь? Какое аменгерство[12]? Аменгерство кануло в вечность! Назымгуль будет жить так, как пожелает ее душа.

— Ну, хорошо, хорошо! Мое дело, сестра, предложить свое покровительство. Мне жена найдется и там.

"Вот оно что! — подумал я с негодованием. — Вот зачем вы прибыли к нам!"

Во дворе послышались голоса. Шли Рахмет-бабай и дядя Канай. Они должны были сообщить моим родным о предстоящем нашем выходе в море. Снова я был зачислен в бригаду дяди Каная.

Жолмамбет тоже, видимо, понял, что гости пришли неспроста. Он знал, что Рахмет-бабай и Канай были близкими друзьями отца, и отец перед смертью просил, чтобы именно они, его друзья, позаботились о семье.

— Канай! И вы, почтенный Рахмет! — начал за чаем Жолмамбет, бросив на них пронзительный взгляд. — Мы сидим в доме, который живет горем. После Адильхана остались пятеро сирот. Вернее сказать, семеро. Моя сестра стара, Назымгуль часто болеет. Я приехал, чтобы поблагодарить вас за помощь. В горе вы были рядом с ними.

— Спасибо, долгих лет жизни и Рахмету, и Канаю, — сказала бабушка.

— По родственной линии у них нет никого ближе нас, — продолжал Жолмамбет, поглаживая бороду. — И я приехал, чтобы взять их под свою опеку. Это — мой долг. — Он посмотрел на мать и, казалось, читал самые затаенные мысли.

— Верные слова говоришь, аксакал, — закивал головой Рахмет-бабай. — Все мы должны позаботиться о семье Адпльхана. Это наш общий долг.

— Конечно, конечно, — Жолмамбет вновь овладел разговором. — Короче говоря, я приехал, чтобы увезти семью Адильхана в совхоз. Будут рядом со мной.

— А вы спросили нас? — не выдержал я. — Согласны ли мы? Вы подумали об этом?

— Еще как подумал. — Жолмамбет устремил теперь на меня свой взгляд. — Ты примешь отару овец. Вон как вымахал, раздался в плечах! Справишься с одной отарой. Семья поможет.

— Не получится. У меня другие планы!

— Помолчи! — прикрикнул старик. — Где это видано — перебивать, не дослушивать старших? И не думай, что я буду потакать твоим капризам.

— Я — сын потомственного моряка! Я пойду по дороге отца, учиться буду!

— Учиться?! Учись! Никто тебе этого не запрещает. Молодые животноводы все сплошь учатся.

— Птенчик мой! — Бабушка привлекла меня к себе. Я весь дрожал. — Перестань. Что с тобой?

Дядя Канай укоризненно покачал головой.

— Не ожидал, Болатхан, от тебя такой истерики, — заметил он, вынимая трубку изо рта. — Не ожидал. Ты, как мне кажется, человек рассудительный.

Я отошел к окну.

— Дорогой Канай, — заговорил Жолмамбет, и голос его прозвучал елейно. — Ты слывешь человеком прямым и справедливым. Разъясни этому несмышленышу, — он кивнул в мою сторону, — что ему самый резон переехать в совхоз. Человеком станет. Окрепнет. Сам себе будет хозяином.

— Болатхан — человек взрослый, — заявил дядя Канай. Он, видимо, был все же раздражен словами моих родственников. — Мы считаем Болатхана азаматом. Он должен сам решить свою судьбу, вот это и будет справедливо. Сейчас молодежи все дороги открыты. У каждого своя главная улица. Я вот слушал вас и думал: почему бы ему, например, не учиться на художника? У него есть дар художника.

— А кто же будет пасти овец? Нас, старых чабанов, остается все меньше и меньше. На кого останутся миллионы голов скота?

— Тоже верный вопрос. Очень верный. — В разговор вмешался наконец Рахмет-бабай. — Вы задели сложную проблему, но ее не решают в таком споре. Я тоже внимательно слушал вас. Теперь хочу спросить как человека, умудренного жизнью. А кто заменит нас, старых рыбаков? Я вот постарел, собираюсь уходить. А хочется мне передать свой штурвал настоящему моряку. Я, к примеру, и чтобы все знали об этом, полагаюсь на Болатхана. В нем живет морская душа, это я знаю точно.

Мое сердце запрыгало в груди.

Жолмамбет не сразу нашел, что ответить. А Рахмет-бабай, устремив в старика свои пуговки-глаза, продолжал:

— Вот так, аксакал. Крепкие руки, конечно, везде нужны. И в животноводстве, и в рыболовстве…

— Но при этом не надо приносить страдания близким, — попытался отпарировать Жолмамбет. И торжествующим взглядом оглядел маму, бабушку, моих братьев. — Море таит в себе тысячу опасностей. Вы хотите, чтобы этот мальчик довел до могилы свою мать? Случись с ним что, эти люди не переживут. Завтра же слягут. И никакой врач не спасет. Никакие слова, что у мальчика была морская душа. О родных-то тоже надо подумать…

Мать в ответ сокрушенно покачала головой.

— Не пущу я его. Море погубило Адильхана, погубит и его.

Бабушка всплеснула руками.

— Опять ты за свое. Где бы ни был наш птенчик, пусть будет жив-здоров. Бог поддержит его.

Я был благодарен бабушке. Мне казалось, что она изменила свой взгляд после разговора Жолмамбета об аменгерстве.

Дядя Канай молча курил трубку. Я знал, что последнее слово будет за ним. Понимал это и Жолмамбет и старался не упускать из своих рук инициативу.

Сестра! А почему вы упрекаете невестку? Болат-хан родной сын Назымгуль, и она вольна воспитывать его. Пусть решает сама. Как она скажет, так и должно быть.

Мама заплакала после этих слов.

— Не пущу я его в море. Сердце не выдержит. И не хочу разговоров, что сыну будто бы жалеючи дали деньги.

— Справедливо поступила, что вернула их, — поддакнул Жолмамбет. — Честь превыше всего.

Тут вступил в беседу дядя Канай. Я думал, он заговорит жестко, как обычно делал, когда сердился. Но голос его был спокойным.

— Аксакал, вы так далеко зашли, что обратный путь будет нелегок. — Дядя Канай мягко улыбнулся. Но всем была видна сила этой улыбки. — Теперь я обращаюсь к вам, мои дорогие. — Он взглянул на бабушку и маму. — Болатхан получил на руки то, что заработал честно. Он трудился наравне со взрослыми. Все разговоры исходили от Зангарина, которого должны были освободить от работы. Вот Зангарин и затеял это дело, чтобы показать себя радетелем справедливости. Да и сказались наши старые взаимоотношения — в работе мы не всегда понимали друг друга. Я возвращаю деньги Болатхану. Повторяю: они заработаны им честно. Что касается самого Болатхана, то он — мой подчиненный. Как член бригады экипажа "Нептун", Болатхан Кенжин не имеет права отлучаться из поселка. На днях мы выходим в море.

— Пай-пай! — Жолмамбет рассмеялся. — Уже и приказываешь. Не имеет права, выходим в море… Ну, что же, сестра, едем мы в совхоз? Как решаешь?

И тут опять вмешалась бабушка.

— Да куда же я от родного очага? Ты думаешь, это так легко — все бросить и переехать? Нет, останемся здесь, где жил и работал Адильхан. Божью овечку и волк обходит стороной.

— Ну, что ж, — повторил Жолмамбет. — Как хотите. Я выполнил свой долг. А сейчас ехать надо, — кивнул он сыну. — Поднимайся.

— Да как же вы ночью? Буран на дворе. — Бабушка всполошилась.

— Да что буран? Он же опасен здесь, в поселке. А в степи, — комнату заполнил сильный, грудной, уверенный смех Жолмамбета — в степи буран не победит меня!

На миг он показался мне повелителем степных просторов. Кружит буран, соединяя небо с землей, стоит в мире белая круговерть, в ней погибает все живое. Но в этой жестокой буйной стихии идет человек — громадный, живучий. Это — Жолмамбет. Он стоит стеной перед снежной бурей, охраняя своих овец. Он могуч, но в то же время и суров, как бывает сурова степная стихия.

— Да как же ты в такой буран? — опять запричитала бабушка. Но Жолмамбет уже взял из ее рук свой волчий тулуп, набросил на плечи, нахлобучил на голову лисий тымак. Теперь он выглядел великаном.

Когда гости уехали, я облегченно вздохнул. "Поезжайте, — подумал я. — Поезжайте. Конечно, вы правы по-своему, но… Мне по душе стихия моря. Там для меня все ясней: море и ты…"