Морские напевы

Глава восьмая ЭВРИКА!

Нет, не такого мы ждали дня. Надежды снова не оправдались. Восточный ветер, который поднялся ночью, к утру затих, и море окуталось густым, бесцветным туманом. В нескольких метрах ничего не видно. Тихо. Раздается лишь негромкий стук топора, расщепляющего чурки. Это Тогайали возится у камбуза. На палубу выходят тюленебойцы. Голоса их недовольны:

— Ну и погода!

— У синоптиков шутки с бородой.

— И Рахмет-бабай, выходит, промахнулся.

— Ну их… И Рахмета твоего, и синоптиков!

Из-за борта показалась голова Бекше. Он, как всегда, оживлен. Стаскивая с головы маску, по привычке стряхнул на меня с мокрых волос целый каскад брызг. Потом кинул Тогайали пару довольно крупных сазанов:

— Прошу, кок. Приготовьте что-нибудь вкусное.

— Молодец! — похвалил тот Бекше, прощупывая толстыми пальцами тугие плавники рыб. — Жирные. С паршивой овцы хоть шерсти клок. — Он, осклабясь, кивнул на море и заторопился к себе.

Бекше весело запел, но мелодия была так искажена, что хоть уши затыкай.

На этот раз не выдержал даже я. Голос Бекше мог вывести из себя кого угодно.

— Перестань пилить! — закричал я. — Неужели ты не понимаешь, что тебя противно слушать?!

Бекше захохотал и направился к себе:

— Какие все нервные стали.

Я остался один. Сел на связку канатов, развернул последний номер литературного журнала "Жулдыз". В журнале в нескольких номерах подряд печатался роман "Кровь и пот", рассказывающий о жизни аральских рыбаков. На судне с упоением читали его. Номера журнала были нарасхват, каждый старался прочесть раньше другого. А номера были по одному экземпляру, из-за них возникали даже ссоры.

Из иллюминатора капитанской каюты раздался густой голос дяди Каная:

— Болатхан, что читаешь?

Я поднял голову. Дятя Канай держал в руках толстую книгу и ручку. Видимо, готовился к предстоящим экзаменам в институте. Я молча показал ему журнал. Капитан укоризненно покачал головой:

— Кто-то вчера увел его у меня. Не дали даже дочитать. Оказывается, твоя затея?

— Нет, дядя Канай. Это не я. И потом этот журнал вчера принес Бекше. Со своей утренней прогулки.

— Вот как?! Гм… Что, ему тюлени его подарили? Они тоже читают "Кровь и пот"?

— По-моему, он стащил журнал на "Шмидте".

— Ах, стервец! — Капитан рассмеялся, полез за трубкой. — Попадется Айсе, тот с него шкуру сдерет.

В это время из радиорубки, расчесывая мокрые волосы, вышел Бекше.

— Радист! — позвал его дядя Канай.

— Есть, товарищ капитан!

— Я, кажется, запретил тебе купаться по утрам.

— Но я закаленный, дядя Канай! Я — морж!

— Вода уже холодная. Нечего рисковать.

— Но ведь нечего делать. Скучно.

— Делать нечего? — рассердился капитан. — Это отговорка лодырей. Нечего делать… Один таскает чужие журналы, другой возится с красками. Почему бы вам не подумать о том, чтобы сделать людям что-то приятное? Скрасить будни? Могли бы организовать, например, коллективное чтение того же романа "Кровь и пот".

— Есть, товарищ капитан! — радостно вытянулся Бекше. — Начнем с завтрашнего дня.

— И еще можно бы выпустить стенгазету. Художник есть. Что еще нужно?

— Можно с шаржами? — справился я.

— Пожалуйста. — Капитан снова посмотрел на меня. — Что-то я не вижу, чтобы ты сидел над учебниками. У меня, как видишь, полно хлопот, а для учебы выкраиваю часок-другой.

Я виновато опустил голову. В последнее время я настолько увлекся рисованием, что совсем забросил учебу.

— Если что непонятно — не стесняйся, спрашивай, — продолжал дядя Канай. — Поможем. Я или вот он, Бекше.

— Я всегда готов, — добавил Бекше. — Но у него готова затуманена лирикой. — Он рассмеялся. — Влюблен малыш.

— Гм… — Капитан мельком взглянул на меня. Потом поспешил на помощь. — А ты, Бекше, по-моему, раздумал поступать в океанографический институт?

— Я-я… — Пришел черед смутиться Бекше. — Откуда вы знаете?

— Человек должен быть постоянным, — продолжал капитан. — Порхает с цветка на цветок только бабочка, а ты человек. Рация, мне кажется, не твоя стихия. В общем, с завтрашнего дня вы приступаете к учебным занятиям. Поняли мы друг друга? Бекше, тебя назначаю своим помощником по культурно-массовой работе. Завтра же представь мне план работы.

— Есть, товарищ капитан!

— Вы свободны.

Утро следующего дня было пасмурным. Ветра всё нет. Тюленебойцы вконец расстроились. Но зато у нас с Бекше было хорошее настроение. После завтрака и обычной уборки на судне, мы пригласили весь экипаж в кубрик. Объявили о коллективном чтении новых глав романа "Кровь и пот". Бекше тщательно протер очки и взял в руки последний номер, журнала. Читал он, конечно, скверно. Визгливый голос его то и дело срывался, временами из горла вырывался хрип. Минут через двадцать кое-кто стал замечать.

— Читай отчетливей, Бекше.

— Громче, не слышно.

Бекше все чаще стал отпивать чай из стакана, который ему услужливо принес Тогайали. Но тщетно. В одном из драматических мест Бекше и вовсе дал петуха. В кубрике раздался дружный веселый смех.

— Ты устал, Бекше, отдохни малость, — дипломатично остановил его дядя Канай. — Пусть почитает Болатхан.

Бекше передал мне журнал. Он переживал теперь за меня. Но беспокоиться ему было нечего. Дома меня с малых лет заставляли читать вслух. У нас это было даже своего рода традицией — читать вслух книги, журналы, газеты. Бабушка и мама сами книг в руки не брали, естественно, они и просили читать им. Потом в школе меня хвалили за хорошо поставленный голос. Перевернута одна страница, другая, третья… Прошло с полчаса. Я чувствовал, что тюленебойцам понравилось, как я читаю. Слушателей захватили события романа, и когда я дошел до того места, где Акбала угощала чаем своего бывшего любовника Танирбергена, а в это время домой возвратился ее муж Еламан, в кубрике взвился возмущенный голос Бекше:

— Гони его, Еламан! Где твоя мужская гордость? Отлупи его камчой!

— Где ты видел, чтобы казахи выгоняли из дома гостя? — заметил я.

— Какой он гость? — загорячился Бекше. — Желторотик! Еламану следовало наказать и Акбалу, и Танирбергена.

— По твоему, выходит, Еламан должен был опозорить и себя, и Акбалу? — возмутился теперь я.

— Спокойно, джигиты! — Капитан поднял руку. — Давайте послушаем аксакала Рахмета.

— Право, не знаю, — пробормотал старик. — Если уж в сердце женщины однажды поселился шайтан…

— И мне Танирберген нравится, — захихикал Тогайали.

— Кто тебе сказал, что Танирберген мне нравится? — одернул его Рахмет-бабай.

Завязался спор. Было уже не до чтения.

Всю ночь мы с Бекше и не думали спать. Мой приятель работал истово. Со стороны поглядеть, он не помощник капитана "Нептуна" по культурно-массовой работе, а комиссар всей Каспийской рыболовецкой флотилии. Бекше с важным видом набрасывал на лист бумаги план мероприятий и тут же перечеркивал написанное, многозначительно и сердито вынося приговор.

— Старо! Шаблонно! Мелко!..

Выслушав мое очередное предложение, он с трагическим выражением на лице бросил:

— Не то, дорогой. Узко мыслишь, примитивно.

А цель наша — удивить утром весь экипаж. Сперва мы решили выпустить обыкновенную стенгазету, но потом отвергли этот план. Газетой никого не удивишь.

— Давай сочиним дружеские шаржи? — предлагаю я. — Ты ведь пишешь стихи.

— Мелко. — Бекше глубокомысленно задумался. И вдруг вскричал. — Эврика!

— Что?

— Мы организуем выставку юмористических рисунков.

— Не громко ли?

— Нисколько, друг. — Бекше схватил мой альбом и стал перелистывать. — Честное слово, здорово! — Он рассмеялся, увидев себя. — Ну, скорей за дело!

Бекше давал темы, я рисовал. На каждого члена экипажа решили сделать по два-три рисунка, их следовало добавить к тому, что Бекше отобрал из альбома. Сюжет пытались сделать единым. Бекше сложил четверостишия. После того, как Айжан высмеяла его поэтические способности, я не верил, что Бекше справится с подобного рода работой. Но его юмористические и сатирические куплеты были настолько удачны, что я подолгу смеялся, читая их.

— Не думал, что твое перо настолько остро, — невольно заметил я. — Некоторые стихи даже содержат мораль.

Бекше благосклонно кивнул.

— Слушай, а твои наброски мне определенно нравятся.

— Ну вот распели, как по нотам, басню "Кукушка и петух", — подмигнул я Бекше.

— Пойдет гулять наша выставка, сперва покажут ее на флагмане, а потом в городском музее, — мечтательно произнес Бекше, откидываясь на стуле. — Напишут в областной газете… Увидит твои работы тот художник, рыжебородый, непременно пригласит в Академию художеств.

Я еще раз просмотрел свои рисунки и остался доволен. После слов Бекше они словно бы приобрели новый, более глубокий смысл. Рисунки верно отражали общую картину жизни нашего судна, облик, характеры людей. Вот Рахмет-бабай. Он похож на Хоттабыча. На голове белоснежная громоздкая чалма, в руке "волшебный посох". Старик бежит, за ним гонится войско пергауна. Впереди море. На втором рисунке Рахмет-бабай взмахивает посохом, море расступается. Старик переходит его и оглядывается назад. С ужасом видит, что враги тоже переходят море. Новый взмах посохом — и ненавистное войско захлебывается, тонет в волнах.

— Слушай! — вновь восклицает Бекше, забирая рисунки из моих рук. — Да ты сам не подозреваешь, какой у тебя талант! А Тогайали-то? — Он тычет в рисунок пальцем и долго хохочет, держась за свой плоский живот.

Тогайали и в самом деле выглядел смешно. На одном рисунке он был представлен в виде сома, выпивающего море. Вместе с водой ему в рот влетают желтые кусочки золота.

На другом рисунке Тогайали складывал в мешок куски золота, которые в него кидал царь Нептун. Царь оборонялся от Тогайали, метал в него золотые стрелы, а тому того и надо. Наконец Нептун не выдержал, нырнул под воду. Под тяжестью мешка стал тонуть и Тогайали. Но не выпускает его из рук, кричит: "Тонуть — так с золотом!"

Пока Бекше хохотал, я набросал новый шарж. На причале, держа в руках проигрыватель, стоял Бекше и раздумывал: дарить ему проигрыватель Айжан или не дарить.

— Нет мысли, — Бекше с показным равнодушием повертел в руках новый рисунок.

Я тут же подсунул ему другую карикатуру. На себя. Я висел вниз головой, зацепившись штаниной за крюк подъемного крана. Бекше загоготал, вспомнив тот забавный случай.

— Ладно, берем оба рисунка, — согласился он после минутного раздумья. — Мы тоже не святые.

Наша работа "Выставка дружеского юмора в рисунках и стихах" едва уместилась на двух больших фанерных щитах. Открывал выставку шарж на Сартая, а последним рисунком был капитанский мостик, на котором, дымя своей неизменной "чертовой соской", стоял дядя Канай. Возле борта из воды высунулась тюленья голова. "Мой брат еще на троне?" — спрашивает сестра Александра Македонского. "Жива лишь слава о нем, — отвечает ей капитан. — Я иду освобождать его родину от фашистской нечисти".

Бекше снова и снова разглядывал выставку.

— Прекрасно! Вот увидишь, Болатхан, нас непременно пригласят на флагман. Видимо, мне надо подготовить популярную лекцию о задачах изобразительного искусства. Ну, отбой.

Над морем уже стояла предрассветная синева. Звезды горели словно уголья. Волны тихо плескались о борта. Мы поставили щиты к перилам капитанского мостика, чтобы они были видны всем, и пошли в кубрик. Уснули мертвым сном, едва головы коснулись подушек.

Проснулись от громких голосов.

— Наконец-то Тогайали погрузил руки в настоящее золото!

— А Рахмет-бабай? Святоша… Где он сам? Еще не видел? Вот будет потеха, когда увидит себя.

Бекше торжествующе проговорил.

— Слышишь? Что я говорил тебе? Одевайся скорее! Это надо посмотреть. Нельзя упускать такой момент.

Мы поднялись на палубу, предвкушая успех. Но нас встретила неожиданность. Только что появившийся у выставки Рахмет-бабай, тыча пальцем в рисунок, сердито закричал:

— О, богохульники! Меня решили высмеять!.. Суда на вас нет! Ни совести, ни стыда у этих юнцов!

— Ну что вы, Рахмет, — попытался успокоить его капитан. — Видите, и меня они изобразили с этой "чертовой соской". Это же шарж!

— Какие еще шаржи? Что я им, ровесник? — Старик в гневе сдернул рисунок, разорвал на мелкие кусочки, бросил за борт. И, сердитый, отошел в сторону.

У меня заныло под ложечкой.

— Ничего, ничего, — пробормотал Бекше. — Пока все нормально. Критику никто не любит.

Раздался вопль Тогайали.

— И меня!.. Где они, эти сопляки? Где?

Он, по-бычьи нагнув голову, ринулся к нам. Мы с Бекше невольно попятились назад. Когда Тогайали был всего в трех шагах, мы, не сговариваясь, одновременно, бросились с борта в воду.

Вынырнув, посмотрели наверх, на судно. Дядя Канай сурово отчитывал кока.

— Совсем сдурел? Ведь они верно подметили твою слабость? А ты готов съесть их. Сартай, посмотри, что с мальчишками!

— Успокойтесь, товарищ капитан. Вон они: то ныряют, то лежат на спинах. Чисто тюлени.

— Вода холодная.

Вода не то, что холодная, она была студеной. Бекше и не думает возвращаться на судно, привык купаться в такой воде. А у меня уже начало сводить руки и ноги, зуб на зуб не попадал. Я подплыл к борту, взобрался. Бекше же повернул к судну только после сердитого приказа капитана.

— Марш в мою каюту! — прикрикнул дядя Канай. — Быстро переоденьтесь — и в постель. Не хватало еще, чтобы простыли.

Лежа на койке под грудой одеял, я раскаивался в содеянном. Тогайали, конечно, поделом, а вот Рахмет-бабая, наверное, обидели зря. Не следовало трогать старого человека. Поработал старик на славу и сейчас трудится не хуже молодых.

Я задремал. Очнулся от веселого голоса капитана:

— Эй, мастера, идите завтракать!

Мы притворились спящими. Даже захрапели. Дядя Канай вошел в каюту, с минуту постоял, прислушиваясь к нашему дыханию и, потихоньку, на цыпочках, вышел. А мы вскоре и в самом деле заснули.

Сон мне приснился неспокойный. То видел я отца, то бабушку. Оба были хмуры, недовольны мной. Бабушка стала отчитывать меня за то, что высмеял старого Рахмета. "Старых людей не почитают только глупцы", — сказала она, и я потупился от стыда. Когда поднял голову, встретился со строгим взглядом отца. Он отвернулся и, взяв домбру, тихонько стал напевать свою любимую песню: "Уа-а, джигиту выпала жизнь, друзей на этой он ищет земле. Но однажды лишь доверять нам дано…" Потом появился знакомый рыжебородый художник, с улыбкой взял меня за руку, взглянул в глаза. "Не унывай, парень, — и похлопал по плечу. — Выставка ваша хороша. Я увезу ее в Москву. Не беспокойся, старики всегда такие. Собирайся в путь, будешь поступать в академию…"

Затем я увидел Айжан. Как наяву. На ней было платье из белого шелка, на плечи накинут красный платок, подаренный мной; Она пришла проводить меня в Москву. И тоже не сердилась. "Значит, уезжаешь?" — тихо спросила она. "Да, уезжаю, — ответил я. — Ты будешь ждать меня?" Айжан нежно улыбнулась. "Пять лет", — сказал я. "Ты однажды спрашивал об этом, — напомнила Айжан, и я ощутил ее тепло так, словно бы она сидела рядом, как тогда, на каменной скамье перед избушкой Тараса. — Когда подарил духи "Жди меня". Меня охватило и будто сделало невесомым сильное чувство радости. Сердце часто забилось. Айжан подала руку: "До свидания. Желаю удачи". Я тоже протянул ей руку, но… Айжан превращается в белое облако и исчезает. "Айжан! Айжан!.." — закричал я изо всех сил и устремился за ней.

Проснулся от сильного толчка в бок. Открыл глаза, ничего не понимая, уставился на Бекше, склонившегося надо мной.

— Ты что это кричишь: "Айжан, Айжан!"? — стал допытываться он. — Уж не влюбился ли в нее в самом деле?

— Отстань! — разозлился я. — Какое твое дело?

— Но ты кричал: "Айжан, Айжан!" Можно было подумать, что кто-то отнял ее у тебя.

— Ну и что? — От Бекше не так просто отвязаться, и я решил что-нибудь придумать, чтобы успокоить его. — Я видел ее во сне, только и всего. Приснилось, что мы вернулись в Баутино. Нас с тобой как будто обсуждают на комсомольском собрании.

— За что это? — Бекше снял очки и опять стал протирать стекла.

— За выставку нашу. — Я увлекся. — Айжан предложила исключить нас обоих из комсомола. Как тут не закричишь?

— Врешь!

— Не веришь — не надо. А вот накажут нас — это как пить дать. Мне, конечно, попадет по первое число.

— А я что, свиней пас? — Бекше даже обиделся. — Главный виновник — я. Должен был сперва показать выставку капитану. Обязан был. Так нет, захотелось сюрприз сделать. Вот и влип. — Он обреченно махнул рукой. — Ох, есть до смерти хочется. А тебе?

— И мне.

— Тогда ты должен… Нет, я сам. — Бекше поднялся и тихо выскользнул за дверь.

Я облегченно вздохнул: слава богу, удалось усыпить его бдительность.

Минут через пять мы жадно уплетали хлеб с копченой рыбой.

— Светает, — сообщил Бекше, еле раскрывая полный рот. — Проспали целые сутки. Вот дали мы с тобой!

— Как теперь покажемся на глаза людям?

— Надо что-то придумать.

— Только не валяй дурака. Давай по-умному.

— Сначала надо завоевать доверие капитана. — Бекше поскреб затылок. — Тогайали можно пообещать бутылку водки. А вот с Рахмет-бабаем сложновато. Обиделся… Эврика! — взвизгнул вдруг Бекше. — Придумал! Архимед нашел решение, когда мылся в бане, а я — пока лакомился рыбой. Ах, моя головушка, голова!

— Ну-ну! — заинтересовался я. — Говори же!

— Где учебники? На стол их. Будешь заниматься.

— Гм…

— Занимайся молча, понял? Мне некогда. Я буду писать пьесу почти как в романе "Кровь и пот". Идея?

— Ох, влипнем опять в историю, — забеспокоился я.

— Не трусь. Занимайся. С чего начнешь? С алгебры. Ну, давай. — Бекше встал, заходил по каюте. — Давай, я введу тебя в курс. Иначе будет трудно.

Прошло три года, как Бекше окончил школу. Однако он все отлично помнил. Не задумываясь, сыпал формулами, приводил примеры, Ни дать, ни взять — настоящий учитель. Шагая взад и вперед по каюте, он держал руки за спиной. Временами снисходительно посматривал на меня.

— Запишите, молодой человек, — предлагал он иногда. — Это пригодится. Лучше всего, если эту формулу вы выучите наизусть. Говорю для вашей же пользы.

Я послушно записывал. Мне определенно повезло с учебой, в этом не было никаких сомнений. Вот только хватило бы у Бекше терпения работать так со мной каждый день.

Позанимавшись с полчаса, он взглянул на часы и сам сел за стол. Вздохнул, устремил задумчивый взгляд в иллюминатор. Серое утро вставало над морем.

Дядя Канай застал нас за работой и остался очень доволен.

— Доброе утро, озорники! — приветствовал он нас. — Давно бы так.

— Мы хотели, товарищ капитан, сюрприз преподнести, — сказал Бекше. — От чистого сердца.

— Сюрприз получился ядовитым, Бекше. Надо было посоветоваться со мной. Нельзя так со стариком. Он сейчас обидчивый. Должны понимать, что значит старому моряку сходить на берег. Он и без того переживает, а вы тут подлили масла. Ну да ладно теперь, что-нибудь придумаем. Когда представите мне план культурно-массовых мероприятий? Бекше!

— Не успел переписать его.

— Какое мероприятие на очереди?

— Думаем подготовить одноактную пьесу. Можно же использовать сюжет романа "Кровь и пот"?

— Это дело серьезное, друзья. Напишите — почитаем.

Дядя Канай улыбнулся.

— Есть, товарищ капитан.

— Ну, ладно, трудитесь. — Капитан поднялся. — Не буду отнимать у вас время.

Когда он ушел, мы с Бекше от радости обнялись. Пронесло!.. Теперь оставалось помириться с Рахмет-бабаем. Как это сделать? Подойти и попросить прощения? Нет, не получится. Старик не станет и разговаривать с нами. Отвернется, замолчит. Ни я, ни Бекше ничего не могли придумать.

Целых два дня мы старались не попадаться на глаза Рахмет-бабаю, пока не помог случай.

Однажды утром проснулись от громких криков. Рахмет-бабай кого-то ругал.

— Проклятый обжора! Бога на тебя нет. Кто, я спрашиваю, кто хватается за самовар жирными руками? Что я теперь буду делать без самовара?

— В чем дело, старина? — раздался бас дяди Каная. — Что случилось, Тогайали?

— Да этот Тогайали уронил за борт мой самовар. Руки в жиру, схватил самовар, а он и выскользнул. Кто хватает самовар жирными руками?

— Не нарочно ведь, — загундосил в ответ Тогайали. Говорил он невнятно, похоже, как обычно, что-то жевал. — Хотел вытряхнуть из него золу, а он выскользнул из рук. Потерпите, Рахмет, до берега. Кин, кин…

— Как это потерпите? — возмутился старик. — Да я дня не проживу без горячего чая! И без того кости ломит. Холода идут…

— Эврика! — Бекше вскочил с постели. — Ох и голова у меня!.. Идем, достанем самовар старику. Здесь мелко. Удача сама идет нам в руки. — Мы бросились одеваться. — Самовар на судне аксакалу дороже всего на свете. Он не может жить без чая. Без чая у него голова болит. За самовар Рахмет-бабай нас расцелует.

Бекше натянул на голову маску и прыгнул за борт. Я последовал за ним. Вода была очень холодной. У меня захватило дух. Пришлось нырять несколько раз, прежде чем Бекше отыскал на дне самовар. Поднять его наверх было уже делом нетрудным.

Рахмет-бабай радовался как ребенок.

— Какие молодцы! — похвалил он нас. И тут же крикнул. — Эй, принесите спирт, надо натереть их. То-гайали, вскипяти самовар. Не урони только.

Вскоре Тогайали принес в кубрик попыхивающий паром самовар, осторожно поставил его на стол. Рахмет-бабай и вовсе повеселел. Посадил нас рядом с собой и сам стал разливать чай. Поставил банку сгущенного молока.

— Пейте, дети мои! Пейте… Чай, он полезен.

Мы, разумеется, больше налегали на сгущенное молоко. Отхлебнем чаю и тут же отправляем в рот по ложечке молока. Но чтобы угодить старику, следовало и чай пить вровень с ним. А он опорожнял чашку за чашкой. Распарился, разомлел. Мы ждали, что он вот-вот скажет: зря, мол, погорячился за рисунки. Простит нас. Напрасно. Рахмет-бабай молчал, мы поняли: глубоко засела обида старика на нас.

После чая я снова взялся за учебники. Бекше писал пьесу. Время от времени он тоненько хихикал, шлепал себя по лбу ладонью. Меня разбирало любопытство. Но стоило мне поднять голову от учебника, как Бекше делал серьезное лицо:

— Ты все задачи решил?

— Нет.

— Тогда не отвлекайся.

Проходило несколько минут, и он снова восклицал:

— Ну и собака я головастая! Варит голова…

— Закончил? — не выдерживал я.

— Куда там.

— Получается?

— Еще бы… — Он рассмеялся, глядя на написанное. — Ох и заставлю я Тогайали выкупаться в холодной воде!

— Как?

— Еламан сбросит его в воду, понял?

— Нет, не понял. Объясни.

— Ну, что пристал? — поморщился Бекше. — Решай свои задачки. Придет время, сам расскажу.

Я снова уткнулся в учебник. Задача не решалась. Просто не шла в голову, потому что мысли были заняты другим. И вдруг меня осенило, непроизвольно вырвался крик:

— Эврика!

— Что? — Бекше оглянулся на меня.

— Да так, — уклонился я. — Мысль одна.

— Дельная?

— Придет время — узнаешь, — ответил я его словами. — Не приставай.

Я снова вернулся к мысли об ортеке. Я должен сделать ортеке, о котором мечтал Рахмет-бабай. Сперва следовало набросать эскиз. Я взял альбом и на чистом листе стал очерчивать контур горного козла. А что, если сделать и охотника? Для этого следует подставку изготовить подлинней, на ней разместятся козел и охотник, устремившийся за ним на коне. Через дырочки на подставке протянутся нитки, они соединят между собой ноги коня и козла. Другие концы ниток будут накинуты на пальцы домбриста. Я представил, как играет кюй Рахмет-бабай, а перед ним на небольшой деревянной подставке прыгают козел и охотник: один убегает, закинув на спину огромные рога, другой догоняет, в руках лук…

— Эй, желторотик, чем занимаешься?

Эскиз был почти готов, но я решил пока не раскрывать секрета. Бекше и без того был увлечен своей пьесой.

Ночью, когда все спали, я возился в машинном отделении. Да еще Сартай бодрствовал, копался в двигателях. Он предоставил мне свой рабочий верстак и все необходимые инструменты. Маленький круглый столик с подставкой я сделал сравнительно быстро. А вот над фигуркой дикого козла пришлось попотеть. Не сразу получился. То у него не было гордой поступи, то легкости в движениях. И все же, когда я сделал его и собрал, Сартай похвалил меня, удивленно вертя козла в руках:

— Да ты, я вижу, мастер на все руки! Ишь, какой гордый, красивый и могучий он получился у тебя!

Слова придали мне уверенности. Но в эту ночь я не смог закончить работу… Сделал лишь коня, оставив кусок дерева, из которого предстояло вырезать седока. Сартай отослал меня спать.

Вечером следующего дня я снова взялся за дело. Изготовить охотника оказалось нелегко. Он должен был всем своим видом выражать суть своего ремесла. Коня и седока надлежало показать в движении, в едином порыве. Ведь во время игры козел и охотник подпрыгивают-то все-таки на месте, и поэтому следовало придумать что-то такое, что увеличивало бы иллюзию погони. Наконец, и всадник был готов. Я собрал фигурки, поставил их на столик, Сартай подобрал мне прочную тонкую нить. Я продел ее через головы и ноги козла и коня, провел через подставку и концы одел себе на пальцы. Пошевелил пальцами, зашевелились руки охотника, поскакал конь, запрыгал крутозадый козел, закидывая на спину громадные рога. Я счастливо рассмеялся. Сердце наполнилось гордостью. Я мысленно поблагодарил нашего школьного учителя по труду, обучившего меня токарному и столярному делу.

Уже наступило утро. Я накрыл ортеке белой тряпкой и отнес в кубрик. Поставил рядом с койкой, на которой спал Рахмет-бабай. На подставке оставил записку: "Дедушка, это подарок вам. Спасибо за прекрасные кюй. Извините нас".

Спал я как убитый, оказывается, до самого обеда. Проснулся от ласкового голоса. Кто-то будил меня.

— Вставай, сынок! Вставай, мой Болатхан!..

У изголовья стоял Рахмет-бабай. Голос его дрожал.

— Идем обедать. Все ждем тебя. Поднимайся.

— Вы не сердитесь? Простите нас.

— И ты меня, сынок. Ах, моя выжившая из ума старая голова, думать плохо о таком джигите!..

Я выбежал на палубу. Туман поредел, сверкала свинцово-серая вода. Быстро умылся и вошел в кубрик. В нем было многолюдно. Сидело несколько человек с соседних сейнеров.

— Садись, сынок, садись! — Рахмет-бабай посадил меня опять рядом с собой. — До обеда еще есть время. Сыграю-ка я один кюй!

Он надел на концы пальцев петельки, тронул струны. Притопнул козел, наклонил и поднял голову, откинул рога-сабли на спину. Тронулся с места всадник, сначала медленно, словно крадучись, потом все быстрее. Пригнулся охотник к гриве коня. А козел уже несся, дробно стуча копытцами, уходил от погони. Но охотник не отставал. Лилась мелодия, то задумчивая, то грустная, то яркая и громкая, и скакали, словно привязанные друг к другу, козел и всадник. Долго играл старик, затем отложил в сторону домбру и обнял меня и Бекше.

— Спасибо вам. Уважили старика. — Он прослезился, погладил меня по голове. — Когда вижу тебя, вспоминаю Адильхана. Не обижайтесь на меня, старого. И на солнце, говорят, есть пятна. Не будем вспоминать прошлое. Будьте счастливы, дети мои.

— Спасибо, дедушка. — Улыбаясь, мы с Бекше переглянулись. — Мы ведь без зла.

— Ну, идете обедать или нет? — крикнул Тогайали, появляясь в дверях. — Сколько вас ждать? Кин, кин… Нашли забаву.

Все рассмеялись, поднялись, заговорили разом.

Мы чувствовали себя героями дня.

— А Тогайали я все равно заставлю выкупаться в холодной воде, — прошептал мне на ухо Бекше.

— Может, не надо затевать все это?

— Чепуха! Положись на меня. — Бекше вновь превратился в заносчивого и высокомерного парня. — Искусство, Болатхан, требует жертв. Запомни.

Брызнули жгуче-холодные капли. Опять Бекше стоял надо мной и тряс своими длинными рыжими волосами. Дождем сыпались брызги.

— Опять! — Я зарылся в одеяло.

Стало тихо. Обычно Бекше с хохотом стаскивал с меня одеяло, и водная процедура продолжалась. Я заметил, что лицо моего приятеля было непривычно хмуро.

— Эй, будущий Айвазовский, Гойя и прочее, вставай… — Слова прозвучали жестко и сухо, не слова, а град, стучащий о панцирь такыра. — Талантливые и великие люди не дрыхнут до обеда.

— Перестань насмехаться. — Я выглянул из-под одеяла.

— Ты в этом деле, оказывается, собаку съел.

— Я?

— Ты!

— Ничего не понимаю.

— Все понимаешь, Рафаэль. Не хитри.

— Объясни же наконец. — Я сел на постели.

— Хотелось бы знать, почему ты ночами напролет бормочешь: "Айжан, Айжан?" Каждый день тебе снится комсомольское собрание?

— И этой ночью?

— Представь себе! — У Бекше обиженно искривились тонкие губы. — Я ему задачи до глубокой ночи решаю, помогаю ему выбиться в люди, а он…

Моя голова угодила ему в живот. Бекше завалился на свою кровать.

— Сдаюсь, сдаюсь! — захохотал он, поднимая руки. Я видел, что он тяжело переживает свою неудачную любовь. И смеялся Бекше через силу. Лучше бы он сдерживался, не говорил мне лишнего. — Но признайся, Болатхан, до моего письма ты ведь не думал об Айжан? Правда? Я точно угадал?

— Бекше, давай о чем-нибудь другом говорить!

— Все, точка. — Бекше овладел собой. — Идем наверх. Утро прекрасное. Захвати альбом, не пожалеешь.

— Нет, больше рисовать не буду. Хватит неприятностей.

Я выбежал из кубрика. Утро было на самом деле очень красиво. Небо безоблачно. Озорной, ласковый восточный ветерок носился над морем. Лучи солнца искрились золотом на гребешках быстрых мелких волн. Суда мерно колыхались, словно просясь в плавание, и лишь стальная длинная баржа стояла недвижно. Она, казалось, намертво припаяна к поверхности моря. Я удивленно уставился на нее.

Бекше рассмеялся:

— Почему она должна качаться на легкой волне, если ее трюм полон соли? Ночью пришла. Между прочим, я уже побывал на ней. Говорят, какая-то девушка с этой баржей приехала.

— Видел?

— Да она отлучилась на флагман. Напрасно я плавал. — Бекше горделиво откинул голову. — От меня она не уйдет. — Потом осмотрелся вокруг и добавил. — А ты зря не хочешь рисовать. Принести альбом?

— Нет, спасибо. А где же остальные? Спят?

— Думаешь, все такие сони, как ты? Ушли на охоту, дружок.

— Ушли? А мы? Почему нас не взяли?

— Меня оставили с тобой. Иначе тебя может похитить сестра Александра Македонского. Что мы скажем Айжан!

Мне стало обидно, что нас посчитали за маленьких и оставили на судне. Называли джигитами, расхваливали, по плечам похлопывали, а на охоту не взяли. Остроты Бекше прошли мимо моего слуха.

— Бекше, дорогой, давай поедем, а? Хочешь, выполню любую твою просьбу? Если желаешь, буду рисовать, как охотятся на тюленей. Но я должен видеть это.

— К чему твои рисунки тюленебойцам? Да и на чем мы отправимся к ним? Не на чем, дружок.

— На "Нептуне"!

— А механик где?

— Я умею. Пущу двигатель, а ты встанешь за штурвал!

— Не дури! Нельзя этого делать. Только капитан имеет право распоряжаться судном.

— Ты не бойся. У нас все получится, — стал я уговаривать Бекше. — Дядя Сартай научил меня.

— И не подумаю! — отрезал Бекше и отвернулся.

Я рванулся в машинное отделение, но Бекше с невероятной ловкостью перехватил меня. Я вырвался, побежал в другую сторону — в кубрик. Заперся. Бросился на кровать. Лежал долго. Постепенно обида отпустила меня. И я невольно убеждался сам, что Бекше был прав, нельзя шутить с машиной. Вести судно вдвоем — это мальчишество. И попало бы обоим! А вдруг налетели бы на подводные камни или посадили бы судно на мель, что тогда? Хорошо, что хоть Бекше не потерял голову.

Тяжело было сидеть в одиночестве. Я открыл свой чемодан в надежде найти хоть какую-нибудь книгу. В руки попались дневниковые записи отца. Я совсем позабыл, что взял их с собой в море. Взобрался с ногами на кровать, открыл первую страницу тетради. И вскоре забыл обо всем на свете. Дневник захватил меня.

"Октябрь 1942 года. Война идет на самых берегах Волги. От нас рукой подать. Почти все мои друзья сражаются с ненавистным врагом. Канай на Балтике. После долгих настойчивых просьб, чтоб отправили на фронт, мне отвечают: "И в тылу нужны образованные, сильные джигиты". Не удалось.

Сегодня получил письмо от Каная. Молодец, сражается, как лев.

А тут мне треплет нервы Т."

Я перевернул страницу дневника. Кто же этот "Т."? Мои размышления прервал стук в дверь. Стучал Бекше.

— Болатхан, открой! Что ты сидишь взаперти?

Он вбежал, улыбаясь, хлопнул меня по плечу:

— Мир?

— Мир.

— Ну и ненормальные мы оба, — вздохнул он, садясь за стол. — Что ты читаешь?

— Дневники отца.

— Правда? — От волнения Бекше привстал. Он очень любил моего отца. Да и кто в Баутино не любил его?

— Прочти первую страницу, — предложил я.

Потом мы читали вместе.

"Ноябрь 1942 года. Снова я капитан "Ерали". Экипаж состоит из одних подростков. Добываем и доставляем в Астрахань тюленей. Не раз попадали под бомбежку фашистских бомбардировщиков. Однажды от близко упавшей бомбы пробило носовую часть корабля. Образовалась большая пробоина. Меня ранило. Судно стало зарываться носом в воду. Корма приподнялась. Мои ребята в страхе закричали: "Пробоина! Тонем!.." Я с помощью нескольких подростков еле заделал пробоину. Потом стали откачивать воду из трюма. И на этот раз обманули смерть…

Думаю все время о проклятом Т. Он мстит мне за Назымгуль. А ведь в душе знает, что был недостоин своей невесты.

Ты трус, ничтожный трус, Т.! Когда льдина, на которой находилась Назымгуль, раскололась, и она стала тонуть, ты побоялся. Не бросился на помощь. Рискуя жизнью, я спас ее. На берегу Назымгуль ударила тебя по лицу и ушла со мной…"

— Да это же тема для большого романа! — воскликнул Бекше. — А я напишу пьесу, хочешь?

— Напиши, если сможешь.

— Но кто этот коварный клеветник "Т."?

— Не знаю. — И вдруг я вспомнил вечер, когда, мы всей семьей шли в кино. Навстречу попался Тогайали, он тащил сына Самрата за шиворот. Отец вступился за малыша. Тогда Тогайали крикнул: "Когда-то отобрал невесту, теперь забирай и детей!" Неужели этот "Т." и есть Тогайали? Я вздрогнул, по спине пробежал холодок.

— Ты что? — покосился на меня Бекше.

Я неопределенно качнул головой, пытаясь освободиться от тяжелых мыслей. В горле стоял комок.

К вечеру появились тюленебойцы. Острова открылись не полностью, и поэтому первый выход экипажа в море был не из удачных. Но тюленебойцы вернулись не с пустыми руками. На судне закипела работа. Бойцы снимали с тюленей шкуры, свежевали туши. В считанные минуты отделяли мясо от костей. Тюленье сало толщиной в добрую пядь складывали отдельно. Между тем судно подошло к барже.

Мясо и сало упаковывали в сетчатые мешки, разложенные на палубе. По знаку приемщика огромный мешок цепляли к крюку подъемного крана, и он, проплыв по воздуху, оказывался на весах. После взвешивания мясо плыло на стальную баржу. Над трюмом дно мешка раскрывалось и содержимое выбрасывалось вниз. А в трюме работало человек десять заготовителей: они укладывали мясо слоями и посыпали его солью, смешанной со льдом.

Мне все было в диковину. Смотрел во все глаза, охваченный волнением. Солнце уже садилось, когда мы сдали последние туши. Но было достаточно светло. Теперь нам с Бекше предстояло драить палубу, а это нелегкая работа.

Вдруг раздался его истошно-визгливый голос.

— Голубь! Голубь!..

Я оглянулся. Бекше бегал по палубе, отчаянно размахивая руками. Это был уже не радист Бекше, а тот самый король голубей, которого я когда-то не раз видел на крыше дома. Сейчас ему не хватало только длинного шеста. Пронзительный свист оглушил нас.

Действительно, над морем летел белый голубь. И летел он стремительно, изо всех сил, — за ним гнался коршун. Вот хищник настиг голубя, но тот успел увернуться. Теперь голубь припустил в нашу сторону. Коршун тоже развернулся, набрал высоту.

— Все, конец бедняге! — Бекше был в невменяемом состоянии. — Теперь не увернуться. Ударит сверху.

Мое состояние тоже было не из лучших. Необычное волнение охватило меня. Я готов был взлететь в воздух, чтобы помочь голубю спастись от коршуна. Видимо, бабушкины внушения, что Жания превратилась в голубя, не прошли для меня даром. Не то, чтобы я верил в это, но какое-то теплое чувство к этим птицам осталось в душе.

Голубь, чувствуя близкий конец, заметался, потерял скорость. Мы замерли. Коршун уже несся с высоты. И в это мгновение вдруг прогрохотал выстрел. Коршун не успел выйти из пике, упал в море. Исчез между судами и белый голубь. На капитанском мостике стоял дядя Канай с ружьем в руках.

— Ура капитану! — дружно крикнули тюленебойцы.

А Бекше, прыгая с борта на борт стоящих вплотную друг к другу судов, устремился к месту, где исчез голубь. Быстро скинул с себя одежду, прыгнул в море и вплавь добрался до птицы, трепыхавшейся на воде. Держа ее над собой, поплыл обратно. На радостях Бекше не стал одеваться, сгреб одежду свободной рукой и припустил к нам. Но когда Бекше ступил на баржу, то обомлел. Перед ним стояла стройная синеглазая девушка. Она откинула с груди пышные косы и с некоторым удивлением взглянула на Бекше, застывшего перед ней, как пожарная каланча. Затем, видимо, вспомнила, где видела его.

— Здравствуйте! Как у вас с пальцем? Перестал болеть?

— Не-е верю глазам! — заикаясь, пробормотал Бекше. — Бе-бекше.

— Людмила. — Девушка протянула руку, но не Бекше, который задергался, чтобы освободить свою руку. Она погладила голубя. — Бедняжка, напугался. Я люблю голубей.

Бекше и вовсе остолбенел. Я знал, что в такие минуты он может выкинуть любую глупость. Мои опасения тут же подтвердились. Бекше, словно проснувшись ото сна, раскланялся перед Людмилой.

— Разрешите познакомиться?

— Мы же только что познакомились! — Люда рассмеялась. — Вы не расслышали мое имя?

— Нет, я не в том смысле. Вы свободны?

— Что? — Теперь она рассмеялась весело, заразительно. — Вы хотите сделать мне предложение?.. Дайте, я подержу голубя, чтобы вам было удобно. В таком виде предложения не делают.

— С удовольствием! — воскликнул Бекше, приходя в себя. Но голубя не отдал. — Только его сперва надо покормить. А это не каждый умеет. Я вам его с удовольствием подарю. Чуть позже…

Бекше прижал руку с голубем к сердцу. Это была забавная картина: голый Бекше перед золотоволосой красавицей, прижимающий руку с голубем к сердцу. Потом он прыгнул с баржи, обернулся, с улыбкой подмигнул Люде и исчез за пристройками.

Когда я подошел к нему, Бекше одевался.

— Ну, как тебе моя Людмила? — спросил он.

— Твоя?

— Тут двух мнений быть не может.

— Может, ей подаришь проигрыватель? — предложил я.

— А что? — Бекше принял мою шутку за чистую монету. — Это идея. Я подарю ей не голубя, а проигрыватель. Голубь, он любит, чтоб за ним смотрели.

Я рассмеялся. Все-таки он остался королем голубей. Дядя Канай, пожалуй, ошибался: Бекше был постоянным в своих увлечениях.

Спектакль мы решили поставить на барже. На этот раз я постарался на славу. Афиша получилась броской. На большом фанерном листе я нарисовал трех человек. В середине — девушка. Справа от нее рыбак с перекинутой через плечо связкой сазанов. Слева — мырза в бархатном чапане. На голове у него красуется островерхая с разрезными полями шапка. Через руку перекинута шкура лисы. Наискосок афиши зеленой краской вывел надпись: "Кто вам по душе, девушка?"

Черновой вариант пьесы, который набросал Бекше, потом основательно дополняли и дорабатывали. Хотя мы и использовали сюжет романа "Кровь и пот", но в пьесу вошли сцены, описанные отцом в своих дневниках, и еще кое-какие бытовые сцены из жизни нашего экипажа. Дядя Канай поручил подготовку спектакля Айсе. Мы с Бекше, конечно, не управились бы с таким сложным делом. Спектакль стоил Айсе нескольких бессонных ночей. Он провел тщательный отбор актеров, сам решил играть Еламана. Бекше досталась роль красавицы Акбалы.

Сартай должен был играть роль сводницы Каракатын. А вот Танирбергена играть было некому. По нашему замыслу Танирберген являлся комическим персонажем, должен был смешить зрителей. Выбор пал, конечно, на Тогайали, к этому вел "игру" Бекше. Но Тогайали наотрез отказался участвовать в спектакле.

Тогда Бекше пошел на хитрость. Он предложил объявить конкурс на лучшего исполнителя. Установили приз — тридцать рублей. Тогайали, после некоторого колебания, согласился играть.

Задолго до начала спектакля к барже потянулись мотофелюги. Желающих посмотреть спектакль было хоть отбавляй. На барже стало многолюдно. Тюленебойцы устроились на палубе перед занавесом, сделанным из парусины. Мы, волнуясь, заканчивали последние приготовления и прислушивались к разговорам в "зале". Зрители разглядывали и шумно обсуждали афишу, вернее, героев, изображенных на ней.

— Эй, Канат, как ты думаешь, кого она из этих двоих выберет? — кричал молодой тюленебоец своему приятелю с другого судна.

— А-а, знаешь, Акпанбет, эта молодуха — настоящая русалка. Ишь, как ее намалевал Болатхан. Одна улыбка чего стоит. Хитрая бестия.

— Кого же она выберет? — настаивал тот на своем.

— Вон того, рыбака. Наш, видать, парень.

— А по-моему, у нее губа не дура. Выберет мырзу.

— Хочешь пари?

— Согласен.

— На что?

— Пойдешь вместо меня в трюм.

— Ишь ты, какой хитрый! Из-за этой плутовки стать на засол? Лучше мерзнуть на море, чем копошиться в трюме.

— Молодец! — одобрил парня Кадырали.

— Ну скоро? — нетерпеливо крикнул Рахмет-бабай.

Зрители зашумели. По знаку Айсы я раздвинул одну половину занавеса и спрятался в складках ткани. Моя обязанность сегодня — быть суфлером. На репетициях выяснилось, что все панически боятся забыть слова текста, и суфлер был необходим. Выбор пал на меня.

На сцене — одна из комнатушек дома Еламана. Стоны мы сделали из мешковины. В углу — убогая постель, рядом разбросана рыболовная снасть. Акбала чинит сети. На ней белое длинное платье с оборками по подолу, на голове — саукеле[8], убранное разноцветными камешками. Саукеле я смастерил из белого картона.

На палубе оживились. Посыпались реплики.

— Ишь ты, рыбачка в шелковом платье.

— Уж что-что, а чинить сети она должна уметь.

На море люди привыкли разговаривать громко.

— Эй, Канат! — снова обратился молодой тюленебоец к своему приятелю. — Тебе нравится эта молодушка?

— Ничего, беленькая… Гляди, как глазами поблескивает.

Я тихо рассмеялся. Признаться, я не ожидал, что Бекше сможет стать похожим на женщину, даже если очень постарается. Но что не сделает с человеком грим? Да и Бекше удалось как-то перевоплотиться: движения обрели плавность, глаза томно заиграли. После того, как губы намазали яркой помадой, которую мы выпросили у Люды, лицо напудрили, а на голову напялили саукеле, — Бекше не узнать. Правда, его красоту немного портил длинный тонкий нос, нависший над верхней губой.

Бекше не привык ходить без очков. И сейчас его Акбала близоруко щурилась, оглядывалась вокруг, чтобы ненароком не наткнуться на какой-нибудь предмет.

— Ишь, как кошка! — заметил все тот же беспокойный парень. — Кто это интересно играет ее?

— Я же говорил тебе: хитрая бестия!

Акбала грустит. Выпали сети из тонких белых рук. Она подперла голову руками и негромко запела. Ну, голос Бекше, конечно, не мог придать красоту образу Акбалы.

— Ну, что я тебе говорил, Канат? — раздалось в "зале". — Не такая птичка, чтобы сидеть в глинобитной избушке. Ты проиграл.

— Да она вспоминает свою девичью пору. Разве ты, Канат, не вспоминаешь о своих холостяцких днях. Проиграл ты, а не я.

Зрители зашумели, выясняя, кто из них прав. Но в это время на сцене появилась Каракатын — сводница.

— Суюнши, Акбала! Суюнши! Он приехал! — закричала она.

— Кто? Еламан?

— Да нет. Этот… Твой… — Сартай от волнения позабыл слова и стал похихикивать, чтобы выиграть время.

— Ах ты, набивает себе цену! — заметили в "зале".

Я громко шепчу из-за занавеса:

— О ком тоскуешь ты дни и ночи… О ком тоскуешь ты дни и ночи…

— Твой полюбовник, — нашелся Сартай. Видно, так и не услышал мою подсказку. — Твой дружок, — добавил он по-своему, по-простому.

— Вот-вот, этого и следовало ожидать, — заволновались в "зале". — По глазам видно, что потаскуха.

— Тише, товарищи, дайте досмотреть!

Акбала переждала шум, поднятый зрителями, и кокетливо изогнула брови.

— Фу, как вы выражаетесь! Что значит — дружок, любовник? У меня их сроду не было.

Я обомлел. Текст был позабыт начисто, актеры говорили, что взбредет им в голову. О борт баржи ударила волна. Акбала схватилась за саукеле, чуть не свалившееся с головы.

— Дорогая, красивые женщины должны уметь жить, — учила Каракатын Акбалу.

— Перестаньте, матушка! — Акбала начала сердиться. — Что вы говорите? Я вся горю… Стыд-то какой!

— Но пришел Танирберген.

— Ах, Танирберген! — Акбала вскочила на ноги, споткнулась о стул, близоруко щурясь, забегала по комнате. — Что же вы сразу не сказали?

Бекше опять наткнулся на стул. Без очков он ничего не видел. Но зрители восприняли все по-своему.

— С ума сходит баба.

— Все ясно.

В комнату вошел нарядно одетый Танирберген.

— Пах-пах, как одет, пес! — загомонили зрители, толкая друг друга локтями.

Знали бы тюленебойцы, сколько сил я потратил, чтобы нарядить моего мырзу. Чапан ему сшил из старой холстины, покрасил в розовый цвет. Бронзовой краской разрисовал на нем узоры. Лису, которую он набросил на руку, сделал из старой сети, опять же покрасил. А ловчая птица — это недавно спасенный Бекше белый голубь. Чтобы он походил на сокола, я сделал маленький колпачок и надел на голову голубя. Лапки обмотал серой тряпицей, что должно было напоминать перья, так называемые чулки.

Мырза еще с порога воскликнул:

— Душенька, светик, Акбала!

— Хи-хи-хи… — Акбала захихикала, стыдливо прикрыв лицо концом саукеле. — Кто вы?

— Да это же я, дорогая! — Танирберген устремился к Акбале. — Тень, следующая за тобой, не уставая.

Тогайали вдруг споткнулся о сети, лежащие у постели, и растянулся на полу. Встал и, позабыв, что находится на сцене, крикнул во весь голос:

— Кто это здесь разбросал сети?

— Да ведь это же Тогайали! — догадались зрители. — Он же сам холостяк!

Тогайали позабыл последние две строчки четверостишья. Неловко топчась на месте, он бросил на меня умоляющий взгляд. Мой шепот заглушался голосами зрителей. Тогайали не выдержал, бросил сердито:

— Да подскажи громче!

Зрители смеялись без умолку. Выход из положения, как всегда, нашел Бекше.

— Мырза, вы же слыли остроумным, находчивым поэтом! Я бы продолжила начатое вами так. "Хоть и бросил я тебя на льдине, но помнит сердце тебя и поныне".

— Пусть будет так, — мрачно махнул рукой Танирберген.

Вся эта сценка была взята из дневника отца, где говорилось о том, как в минуту опасности "Т." бросил свою невесту на произвол судьбы. Мне показалось, что Тогайали специально "забыл" свой текст.

Представление продолжалось. Акбала, поводя узкими плечами, стала упрекать Танирбергена.

Не верю я вам, мырза. Почему вы не говорите слова, которые на самом деле хотели бы сказать?

— Какие это слова? Кин, кин…

— Вот такие. "Хотел я купить тебя, но мечта развеялась, как дым. Раз покинула меня, верни уплаченный мной калым".

— Что такое? — взревел Тогайали, опять забываясь. — Этого куплета не было в пьесе.

Тогайали был прав. Куплет Бекше придумал сейчас, ибо Тогайали увиливал от игры, которая была придумана нами.

Танироерген подошел к краю занавеса и встал в позу обиженного. Скрестил руки на груди и бросил нам:

— В таком случае я не буду играть.

Вдруг занавес колыхнулся, и Тогайали полетел на палубу. Грохнулся тяжелым телом перед зрителями. Зрители хохотали, не ведая, что Тогайали двинул вконец вышедший из себя Айса. Бекше, пытаясь спасти спектакль, бросился за Тогайали.

— Фу, мырза, что с вами? — залопотала Акбала. — Вы так поспешно ретировались от своей бывшей невесты, что свалились. Не зашибли ноженьки?

— А что мне оставалось делать? — сердито спросил Тогайали, потирая бок. — Разве так встречают… гостя. Кин, кин…

— Простите меня, мырза, за неловкую шутку. Но ведь я тоже вправе обижаться на вас. Льдина относила меня в море, а вы не бросились за мной. Я и пошла с тем, кто с риском для своей жизни спас меня. Я предпочла смелого, а не труса.

Пот выступил на жирном лице Танирбергена. Глиза налились кровью. Я замер. Что сейчас выкинет Тогайали?

— Но я не хочу терять вас, — пролепетал Танирберген. — А где муж?

Я убедился, что Тогайали — прирожденный актер.

— В море, — ответила Акбала. — Рыбу ловит.

— Я останусь с тобой. Дорогая, я люблю тебя, я никуда не уеду…

Танирберген бросился на Акбалу, попытался обнять. Акбала стала сопротивляться. Я видел, как затравленно забегали глаза Бекше. Видимо, он опасался, что Тогайали от злости задушит его в своих цепких объятиях. Но тут раздался шум. Вскрикнула за занавесом сводница Каракатын. На сцене появился Еламан в мокрой, грязной одежде, с перекинутой через плечо связкой сазанов.

Зрители оживились.

— Ну, сейчас он вмажет толстяку.

— Чем?

— Оружие джигита — крепкий кулак.

Еламан стоял, пораженный картиной, представшей перед ним.

Танирберген заметался по комнате:

— Еламан, здравствуй! Это же я — Танирберген.

— Ах, всего-навсего Танирберген! А я и не знал. Не пугайся, почтенный. Бить не буду. У меня сегодня хорошее настроение.

— Конечно, зачем нам ссориться? Ни к чему совсем.

— Я тоже так думаю. Вы и так перенесли немало. Лишились калыма, который уплатили за Акбалу. Упустили невесту. Я тружусь день и ночь, мырза, хочу возместить вам ущерб. На днях верну часть калыма. Вы, наверное, за этим пришли?

— Не нужно мне этого калыма! — Танирберген замахал пухлыми руками. — Не нужно. Забудем.

— Но вы пришли сюда…

— Проведать, дорогой. Проведать вас. Шел мимо и завернул. Думаю, дай посмотрю, как живут.

— Акбала, возьми рыбу, свари гостю уху, — сказал Еламан.

— Нет, нет! Спасибо. Я тороплюсь, ухожу. Я зашел на минутку. До свидания.

Еламан предложил жене:

— Ну тогда, Акбала, проводи гостя.

— Спасибо, я сам. Не беспокойтесь.

— Проводи, проводи, Акбала.

Акбала и Танирберген вышли из дома.

Зрители были недовольны решением Еламана.

— Что за джигит! Сам уступил жену.

— Увел, пес, молодицу, — сокрушались они.

Еламан обратился к зрителям:

— Вы, видимо, знаете, что-то такое, чего я не ведаю. Пойду-ка вслед за ними.

Я раздвинул вторую половину занавеса. Открылась носовая часть баржи. Груды соли изображали песчаные дюны. Среди них, обнявшись, удалялись Танирберген и Акбала. Еламан, сложив руку козырьком, стал всматриваться в дюны. Увидел Акбалу и Танирбергена, плюнул с досады и медленно начал засучивать рукава. Подошел к Танирбергену, обхватил его, поднял вверх.

Зрители неистовствовали:

— Так его, толстяка! Воткни головой в соль!

— Трахни о палубу, чтоб запомнил на всю жизнь!

— Не бойся, Еламан, — послышался рассудительный голос Рахмет-бабая. — Приговор всенародный. Всей экспедиции. Расправляйся.

Еламан, недолго думая, выбросил Танирбергена за борт. Тот шлепнулся в воду, истошно закричал:

— Тону! Такого уговора не было!.. Ну, погодите!..

Зрители только теперь вспомнили, что Танирберген — это Тогайали. Кинулись к борту, протянули руки. Айса бросил ему конец аркана и сам вытащил на баржу.

— Все против меня! — задыхался Тогайали, выжимая на ходу одежду. — Насильничать решили? Кин, кин… Капитан! — Он отыскал Каная. — Вы-то чего смотрите? Опять потакаете этим мальчишкам?

— Мальчишки тут ни при чем. — Капитан смеялся вместе со всеми. — Сами вы, мырза, виноваты. Зачем пристаете к чужой жене?

— Это же спектакль! Меня же заставили! Что, я плохо сыграл? Плохо? Кин, кин…

— Ох и тяжелый ты, мырза, — Еламан бросил на палубу связку аркана. — Еле вытащил.

— В пьесе это не было предусмотрено! — закричал Тогайали. — Специально подстроили.

— Великое дело — импровизация, — улыбнулся Айса. — Как-то естественно получилось, что я бросил тебя в море. Само собой. Да и народ требовал, сам слышал. И то, я самое лучшее выбрал для тебя из всех предложений. А требования народа — закон.

Зрители разразились овацией.

— Иди, погрейся, — предложил Канай Тогайали. — Простынешь.

— Нет, Тогайали не простынет, — рассмеялся Айса. — К тому же он заработал приз. По общему мнению, он сыграл роль лучше всех. Приз "Лучшему исполнителю" вручается Тогайали за роль мырзы Танирбергена.

— Ах да, чуть не забыл! — Тогайали обрадованно рассмеялся. — Я бы сыграл еще лучше. Давай деньги.

Он забрал у Айсы тридцать рублей и, оставляя за собой лужи, направился на наше судно.

Бекше успел смыть с лица грим и уже стоял рядом с Людой, держа в руке голубя и объясняя ей содержание пьесы.

— Милая Люда, — говорил он, гордо подняв голову. — Таков у нас обычай. Джигит никогда не оставит без наказания обидчика. Честь превыше всего. Мы умеем ценить любовь и беречь ее. Мырза полетел в воду. Так будет с любым, кто посягнет на вас.

— На меня?

— Да, на вас. Вот этой рукой, — Бекше обнажил свою тонкую костлявую руку, — я отстою нашу честь. Вы мой ангел, Люда. По вашему первому знаку я готов броситься в море. Мне для вас ничего не жаль. — В пылу признания Бекше не заметил, что делает. — Вот вам голубь. Я дарю его вам.

— Спасибо. — Девушка расчувствовалась, нежно погладила птицу и вдруг поцеловала ее.

Бекше это понравилось. Он одобрительно кивнул.

Девушка была необыкновенно красива. Я понимал Бекше. Раз подарил голубя, значит, влюбился. Да и как было не влюбиться? Даже в резиновых сапогах и телогрейке Люда была неотразима. На ее тонком и нежном лице играл румянец. Алые губы улыбались. Зубы словно белоснежный жемчуг. Ветер развевал золотые волосы, свободно опущенные сегодня на плечи. На щеках появлялись и исчезали ямочки. Люда еще раз поцеловала голубя. Видно, у нее было доброе, любящее сердце.

— Бекше, ты останешься на барже? — подал голос дядя Канай, проходя мимо. Наш экипаж собирался к себе.

— До свидания, Люда. — Бекше перепрыгнул с борта баржи на "Нептун". Обернулся, подмигнул ей.

— Эта беленькая девушка, наверное, влюбилась в тебя? — спросил дядя Канай.

— Да! — У Бекше, как всегда в таких случаях, не было сомнений в своей неотразимости.

— А сыграл ты сегодня хорошо. Вел спектакль.

— Спасибо, капитан.

— Спектакль на уровне. Только надо было придумать другое наказание для мырзы. Нельзя в такое время купать человека в море. Сам понимаешь, чем это могло кончиться.

— У нас с Тогайали были свои счеты, — признался Бекше, переглянувшись со мной.

— В таком возрасте? — Капитан окинул нас укоризненным взглядом. Остановился, стал прикуривать трубку. — Вам не врагов бы заводить, девушек любить.