Морские напевы

Глава тринадцатая ЧУДО-РОМАНТИКА!

"О море, будь благословенно ты…" — прошептали мои губы.

В груди не было к нему и капли того страха, который сжимал ослабевшее материнское сердце, мной двигали привязанность и любовь, которые составляли смысл всей жизни отца. Я преклонялся перед красотой моря и хотел бороздить его волны, не ведая страха, но познавая жизнь.

За те два месяца, которые я прожил на берегу, я здорово соскучился по морю. Последние дни перед выходом экипажа потерял покой, не знал, куда себя деть. Не мог ни есть, ни пить, сон не шел долгими ночами.

На этот раз Каспий было не узнать. По нему не гуляли волны. Перед нами расстилался безбрежный ледяной простор, на котором тут и там громоздились высокие сверкающие торосы самой причудливой формы. Поглядишь под ноги — видишь свое отражение. Иногда красота ледяных торосов оказывалась настолько захватывающей, что невозможно было отвести от них глаз. Целые хрустальные дворцы. И стоило только немножко пофантазировать, как они начинали оживать: появлялись сказочные персонажи, слышались певучие голоса…

Но раздавался оглушительный треск, эхо перекатывалось по ледяному простору — кто-то выстрелил в тюленя. И исчезали видения.

Наш теперешний промысел разительно отличался от первого. Если раньше мы все время уходили ото льдов, то сейчас постоянно жили в ледяном царстве. Поверх телогреек и полушубков мы надевали белые халаты. За плечами торчало ружье, в руке длинный багор. Тюленебойцы, пригибаясь, перебегали от тороса к торосу, ползли по льду, подбираясь ближе к тюленю. Держались по два человека. Бывало порой, что проваливались в полынью, но тут не очень глубоко. Выбирался тюленебоец с помощью товарища на лед, бежал, что есть силы, к судну, чтобы отогреться, обсушиться. Корабли теперь стояли на краю льдин, к ним мы возвращались только на ночь.

Я охотился в паре с дядей Канаем.

Закипела вода в черной круглой полынье.

— Вперед! Пригнись! Целься между глаз! — командовал дядя Канай.

Склонившись, мы бежали вперед. Над водой виднелось несколько усатых голов с маленькими глазами, похожими на бусинки. Неожиданно рядом с нами оказался Бекше. Он оставался на судне, но, видно, не выдержал. Бекше выпросил мое ружье и, близоруко щурясь, затеребил за рукав:

— Где, где, покажи, пожалуйста!

— Да вон же они! Бери на мушку!

— Полынью вижу, а их — нет.

Раздались выстрелы. Дядя Канай стал вытаскивать багром тюленей на лед. Темно-серая кожа животных отливала глянцем.

— Ну, пошли дальше, — предложил он, улыбаясь.

Туши остались лежать на льду. Их мы подбирали позже.

Бекше вышагивал своими длинными, как ходули, ногами и бормотал под нос:

— Слушайте, это же романтика! Это чудесно!

— Да, но надо бить тюленя, — возразил я. — Дядя Канай вон забил четверых, пока ты их искал в полынье. Стоишь, хлопаешь глазами.

— Ну пусть еще раз покажется. Я влеплю прямо в глаз.

— Да хоть попади! — Я присел на корточки. — Вон видишь, высунулся?

— Где, где? — Бекше завертел головой. — Ну где твой тюлень?

— Э-э! — я отмахнулся от него. — Дай ружье и отойди, куриная слепота.

— Эгей, полундра! — вскричал по привычке Бекше.

— А черт бы тебя подрал со своей полундрой!

Я прицелился, но не успел нажать на курок, как рядом прогрохотал выстрел. Тюлень подскочил вверх и снова шлепнулся в воду. И на этот раз нас опередил дядя Канай.

— Живые вы или мертвые? — крикнул капитан. — Идите хоть вытаскивать рыбу. И перестаньте спорить. Тут за версту слышен голос.

Мы вдвоем быстро выволокли тюленя из воды и побежали за дядей Канаем. Капитан оглянулся на нас, приложил палец к губам. Потом прошептал, показывая на полынью, где торчали три тупоносые морды.

— Бекше, ты целься в среднего, Болатхан, бери того, что слева, а я правого крайнего.

— Есть, товарищ капитан! Я буду бить его прямо в глаз, — начал Бекше, становясь в позу, но дядя Канай пригрозил.

— Т-сс!.. Что я тебе сказал?

Мы затрусили к полынье, согнувшись в три погибели. Дядя Канай поднял руку и резко опустил. Это означало, что дальше надо двигаться ползком. Поползли. По виду животных можно было подумать, что они над чем-то глубоко задумались, уставившись в небо. Два выстрела прогремели одновременно. Два крайних тюленя перевернулись.

— Попал! — Я подпрыгнул от радости. — А ты? Ты же обещал всадить пулю в глаз?

— Видишь ли… — начал оправдываться Бекше, протирая линзы очков. — Как тебе объяснить…

— Ну смотри тогда, как надо стрелять! — Но не успел я поднять ружье, как тюлень нырнул, шлепнув на прощанье хвостом по воде.

Капитан побежал к полынье, вытащил своего тюленя на лед. Он был очень раздосадован тем, что третий все-таки ушел.

— Эх, ты! — бросил он Бекше, сердито хмуря брови. — Умеешь только речи держать. "Прямо в глаз!" Хоть бы за хвост ухватил.

— Извините, товарищ капитан.

— А ты молодец, метко стреляешь, — похвалил меня дядя Канай. — Ну иди, вылавливай свою добычу.

— Сейчас вытащим. — Я подбежал к полынье. Но на поверхности воды никого не было, тюлень исчез.

— Что случилось? — Капитан с улыбкой наблюдал за мной. — Почему не вытащил?

— Нет моего тюленя, дядя Канай!

— Ха-ха-ха!.. — расхохотался капитан. — Значит, обиделся и снова нырнул в море. Запомните, ребята: цельтесь прямо в лоб и сразу же вытаскивайте тушу из воды. Иначе, считай, добыча из-под носа ушла. Ну ладно, не горюйте, еще научитесь бить тюленя наповал. А сейчас давайте перейдем на другое место. Тут мы распугали зверя. — Он вынул из кармана трубку и зашагал назад.

Мы с Бекше погрузили забитых тюленей в маленькую лодочку и по разводьям провели ее к следующей большой полынье. Дядя Канай ушел вперед, и там уже гремели выстрелы. Пока мы подошли, капитан успел набить еще пять тюленей. Тут их было много. Выставив усатую морду, они застывали на несколько минут, словно обозревая мир, и этого времени было достаточно, чтобы тщательно прицелиться. Я забил трех тюленей и успел вытащить их. Но в пылу азарта много мазал. А у Бекше охота не клеилась. Он оставался верен себе. В тот момент, когда нужно было стрелять, начинал протирать очки. Дядя Канай успевал прикончить тюленя, которого намеревался бить Бекше.

Настроение у капитана было приподнятое. Отстрел шел хорошо. После одной из очередных неудач Бекше, капитан подцепил багром тюленя, которого сам подстрелил минуту назад, и закричал:

— Бекше, эй, Бекше! Целься скорее!

— В кого? Где он?

— Вглядись в конец моего багра! Стреляй же!

— Сейчас, сейчас! — Бекше закивал головой, снял очки, стал торопливо протирать линзы. — Одну минуту, дядя Канай.

— Ну?!

— Сию минуту! — Бекше все еще суетился. Наконец поднял ружье, и, почти не целясь, выстрелил. Но даже тут промазал. Дробь лишь выбила фонтанчик воды.

Дядя Канай, стараясь не расхохотаться, стал вытаскивать убитого им самим тюленя.

— Ай да молодец, Бекше! С первого выстрела попал.

Ты подстрелил, а я, так уж и быть, вытащу. Продолжай в том же духе.

— Попал? — Бекше выпрямился, бросил на меня торжествующий взгляд. — Видишь, попал с ходу.

Я рассмеялся.

— Ты что заливаешься?

— Как же не смеяться? Не попал даже в мертвого тюленя.

— Ну что ты, Болатхан. — Дядя Канай подмигнул мне. — Он попал.

— Извините, капитан. — Бекше виновато улыбнулся. — Болатхан, наверное, прав. Я стрелял на авось.

— Нельзя стрелять на авось. В человека можно угодить.

Бекше вздохнул, развел руками:

— Стекла очков покрываются инеем. Я ничего не вижу. А пока протру их, время уходит.

— Трудно приходится тебе, Бекше.

— Да, товарищ капитан. Боюсь, зря вышел я в море. Буду вам обузой.

— Ну, ну! — Капитан похлопал его по спине. — Ты у нас радист и со своими обязанностями справляешься хорошо. Так что тебе не о чем жалеть. А теперь пора на судно. Свяжись с остальными судами, узнай, как у них идут дела. Послушай последние новости. Понял?

— Понял, товарищ капитан.

— Дорогу найдешь? Не заблудишься? Держись вдоль этого развода. Ходу тут тебе с полчаса.

— Не беспокойтесь, товарищ капитан.

Мы с дядей Канаем направились к следующей полынье, Бекше пошел вдоль развода к "Нептуну".

С утра день был солнечный. А в полдень, когда солнце залило ледяные поля розовым светом, поднялся ветер. Но уже до этого дядя Канай беспокойно завертел головой, стал оглядываться по сторонам. Потом внимательно посмотрел в сторону нашего судна и чертыхнулся.

— Опять льды пришли в движение… Ну-ка, погрузим тюленей в лодку.

На мачте "Нептуна" был поднят сигнальный огонь. Когда мы прошли половину пути, услышали и гудки. Двигались мы быстро, хотя тащить лодку по разводьям было нелегко. Пока дошли до края ледового поля, вспотели, устали порядком. Наконец мы на мотофелюге. Объезжая льдины, окружившие судно, пристали к борту. На корабле в этот день дежурил Рахмет-бабай. И хорошо, что дежурство нёс самый опытный моряк. Он, оказалось, повязал бревна арканом и опустил их в воду. Льдины ударялись не о корпус "Нептуна", а о бревна. В некоторых местах громоздились на них, нависали над бортом судна, готовые обрушиться вниз при первом же сильном толчке.

Экипаж вступил в борьбу со льдинами. Одни из нас отталкивали их баграми, другие дробили ломами. Прошел час-другой, и льдины стали отступать. Теперь надо было уходить отсюда. Заработали двигатели. Дядя Канай стоял на капитанском мостике.

— Вперед, Рахмет, осторожно… левее…

Иногда они обменивались репликами. Порой, чтобы понять друг друга, им было достаточно переглянуться, и судно меняло курс, уменьшало или увеличивало ход.

— Стоп! Чуть назад… Рахмет, у этой льдины, по-моему, хвост тянется под водой.

— Точно.

Судно лавировало между льдинами, а они шевелились, ползли по воде, сталкивались друг с другом. Треск стоял в море.

— Подопри багром!

— Бей ломом! — то и дело слышались голоса.

Через некоторое время выбрались на безопасное место. Снова подошли к краю ледового поля.

Дядя Канай первым спрыгнул на лед и скомандовал:

— Всем на охоту, джигиты! Поработаем до вечера. У нас еще два-три часа светлого времени.

Можно было только удивляться неутомимости этого человека.

— Тогайали, останься на судне! Приготовь хороший ужин. Придем голодные, как волки.

— Ну что вы, капитан! — запротестовал кок. — Я вернусь на час раньше вас и все успею. Еще никто не жаловался, что я плохо готовлю. Накормлю всех, будьте покойны.

— Но судно не может оставаться без людей.

— Товарищ капитан! — раздался тонкий и тихий голос Бекше. — Будет лучше, если на судне останусь я.

Он вздохнул, передал свое ружье Рахмет-бабаю и, понурившись, поплелся в сторону радиорубки. Мне даже показалось, что Бекше беззвучно плачет. Дядя Канай, конечно, понял его состояние.

— Эге, радист, ты что приуныл? — улыбнулся он. — Негоже вешать нос моему помощнику. Обращаться с рацией не каждому дано. Вечером чтобы рассказал нам обо всем, что творится в мире, понял?

Бекше молча кивнул головой.

— Ну, пошли, товарищи! — Капитан махнул рукой.

Уже отойдя на приличное расстояние, я оглянулся назад. Бекше стоял неподвижно на прежнем месте и смотрел нам вслед. Выглядел он одиноко. Мне стало жаль моего друга. Он любил во всем быть впереди, а тут приходилось признаться, что стрелок из него никудышный.

Капитан словно прочел мои мысли, заметил:

— Бедняга, совсем загрустил. Но ничего, Бекше у нас боевой товарищ, не так ли?

Он вышел вперед и через минуту над ледяным безмолвием пророкотал его сильный бас.

— Разойтись по двое в разные стороны. Не шуметь. Сборы через два часа.

Вскоре тишину угасающего дня нарушили гулкие выстрелы. На льду зачернели туши.

На другой день мы начали охоту на рассвете. Сначала с дядей Канаем долго плавали по разводьям от одного ледового поля к другому. Потом вышли на сплошные полыньи. Тюлени безмятежно резвились в воде, похоже, они до этого не сталкивались с людьми. Хоронясь за торосами, мы стреляли в них с близкого расстояния и быстро вытаскивали баграми на берег. В момент выстрела животные ныряли под воду, но проходило несколько минут и на темной поверхности моря вновь появлялись усатые морды. Вдвоем набили за короткое время столько тюленей, что ими можно было доверху нагрузить нашу лодку. Однако нами овладел охотничий азарт, мы шли все дальше по полю, выходя на новые полыньи. Когда наступил день, тюленей попадалось уже меньше. Те же животные, которые плавали в воде, были осторожны и исчезали, стоило направиться в их сторону. А затем появлялись на поверхности воды лишь только для того, чтобы набрать воздуху.

Мы вытащили лодку на берег и решили немного прогуляться. По эту сторону полыньи поле было ровным. Туман рассеялся. Солнце обрушило море света. Лед засверкал. Он был похож на громадное зеркало. Ноги скользили. Вдали вновь высились ледяные горы, напоминая сказочные дворцы, и оттуда доносился многоголосый и неумолчный птичий гомон. "Эх, перенести бы всю эту красоту на холст! — думал я. — Весь этот белый мир с его дворцами, башнями, пиками, птичьим базаром и тюленями". Но под рукой не было ни красок, ни бумаги. Да и времени оставалось мало.

— Ну что опять остановился? — спрашивал меня дядя Канай. — Любуешься? Нет, это невозможно изобразить ни на бумаге, ни на холсте. Такая вещь…

Я смотрел на картину зимнего моря и вспоминал свои споры с Айжан, мамой и бабушкой. И невольно подумал: те, кто не выходил в море, на самом деле никогда не смогут постигнуть истинную красоту этого мира.

— Ты что такой мрачный? — спросил дядя Канай. — Уж не потянуло ли на берег?

— Нет, дядя Канай. Море мне по душе. Мне не в тягость наша работа, не пугают и трудности.

— Я думаю, надо работать там, где ты принесешь больше пользы людям, где проявляется твой талант, уменье и опыт. — Дядя Канай говорил со мной как со взрослым. — Другое дело, когда человек начинает прыгать с одного места на другое. Не находит своего призвания. Помнишь слова великого Абая? "Ты частица этого мира, в этом мире найди себя, человек. Словно кирпич займи свое место в великом здании жизни, мой человек".

— Помню.

— Ну, шагай живее. Вон под тем торосом — полынья. Ты подбирайся справа, а я слева. Только осторожно. И под ноги поглядывай.

Я вошел в мир гротов, пещер, надолбов. Мне представилось, что я — витязь, иду кого-то спасать, вызволять из неволи, что в этих хрустальных дворцах, принадлежащих драконам и чудовищам, томятся юные красавицы и отважные юноши. Но слышался характерный треск раскалывающихся льдин, и я в страхе выбегал наружу. Потом снова встречался грот, и я не мог сдержать себя. Заходил в сказочный дворец, пораженный красотой, замирал. Изумительно синий цвет заполнял грот, зеркальные стены сияли и казались прозрачными. Моя фигура преломлялась в тысячах кристаллов и долго повторялась, словно эхо песни. Я подумал, что окажись здесь Бекше, он сравнил бы этот необычно красивый цвет с цветом глаз Людмилы. И правда, если бы я вдруг увидел в этом сказочном мире Люду, появление ее воспринялось бы мной вполне естественным явлением. Она и должна бы быть здесь повелительницей.

Я вошел в следующий грот. Он был еще красивее. У одной из стен виднелся узкий проход. Я не устоял перед тем, чтобы не взглянуть в него, а затем стал на четвереньки и пополз. И все время думал, как бы на меня не обрушился ледяной свод. Я полз долго, прежде чем оказался у круглого озера. В нем плавали и резвились тюлени. Слева прогрохотал выстрел, и один из тюленей подпрыгнул. Я бегом припустил к озеру. Сказка закончилась.

Стрелял дядя Канай. Пока я подбежал, он вытащил тюленя на берег. Почти у самой воды я наткнулся вдруг на что-то мягкое, пушистое, напоминающее белый пух, лежащий перед вязальщицей. Сначала даже подумал, что лежит пуховый шарф, оброненный кем-то из наших охотников. Но белый комок пошевелился. Я удивился. Только наклонившись к нему, понял, что это — тюлененок. Он был еще совсем крошечный, трогательно беспомощный. На забавной мордочке чернели три точки — круглые глаза и влажный носик. Я присел на корточки, протянул руку, и он недобро вскрикнул. Я вспомнил просьбу Айжан о том, чтобы мы привезли для школьного зоологического уголка маленького тюлененка.

Тюлененок вдруг ощерил зубки и даже потянулся ко мне головой. Я рассмеялся, взял его на руки, погладил по шелковистой шерсти. А он задрожал, затрепетал, стал вырываться из рук.

Сзади раздалось рычание. Огромная темно-серая тюлениха, положив ласты на кромку льда, смотрела на меня, ощерив пасть. Она рычала, а из маленьких глаз катились крупные слезы. Мое сердце дрогнуло. Я опустил тюлененка на лед.

— Ты что там возишься? — раздался зычный голос дяди Каная. — Не видишь тюленя? Стреляй!

Повинуясь его властному голосу, я машинально схватил ружье, навел на тюлениху. Она тотчас нырнула, но опять показалась на поверхности воды. И заревела, глядя на своего детеныша. Я опустил ружье. Пот выступил на лбу. Вспомнился маленький рассказ Тургенева, где воробей вступил в схватку с огромным псом, чтобы спасти своего выпавшего из гнезда, еще не оперившегося, птенца. Перед глазами возникла бабушка, и я услышал будто наяву ее голос: "Брось ружье! Перед тобой мать, защищающая свое дитя. В матерей не стреляют. Так принято у людей".

— Стреляй, что ты ждешь? — донесся голос дяди Каная.

Я подождал, пока он подошел ко мне.

— Не могу. И вы не стреляйте.

Капитан увидел в моих руках тюлененка и тоже опустил ружье. А тюлениха опять нырнула и вновь появилась у края льдины. Она жалобно стонала и не отводила от нас глаз.

— Только матери способны на такое безумие. — Дядя Канай стал рядом со мной. — Ишь ты, не боится смерти. Лишь бы спасти детеныша. Но с другой стороны, зверя жалеть — на охоту не ходить. И что ты намерен делать?

— Отпущу тюлененка. — Я наклонился над водой, чтобы положить малыша ближе к матери. Но тонкая кромка льда не выдержала, и мы с тюлененком очутились в воде.

— Ах, негодник! — Дядя Канай подцепил меня багром, вытащил и влепил оплеуху. — Ты же мог утонуть!

Мне показалось, он был скорее смущен всем происходящим, чем рассержен.

— А ну бегом на судно!

Тюлененок был все еще в моих руках. Я почему-то не пустил его в воду. Побежал. Дядя Канай стал грузить тюленьи туши в лодку.

Вдруг прогрохотал выстрел. Пуля просвистела недалеко от меня. Я остановился как вкопанный. Тюлениха подпрыгнула вверх и плюхнулась в воду. Забилась в смертельной агонии. Из-за тороса выскочил Тогайали и помчался к полынье. Пробегая мимо, сердито закричал:

— Давал, давал знак рукой, чтобы отошли, а вы не слышите! Оглохли, что ли? Что за возню затеяли?

— Беги, сказал, к судну! — вновь закричал дядя Канай.

Тюлененок скулил в моих руках, барахтался. Я больше не оглядывался. Бежал по ледовому синему полю и плакал. Светило солнце, сияли хрустальные дворцы, блики света переливались на гранях льдин — и все вокруг было безмолвно, будто бы онемело. Мне показалось, что я слаб, очень слаб, и еще многое надо пережить и перечувствовать, многое свершить, чтобы обрести уверенность и отстаивать свои взгляды.

На борт "Нептуна" я поднялся, гремя обледенелой одеждой. Казалось, само сердце смерзлось в ледяной комок.

Бекше, увидев в моих руках тюлененка, тут же выхватил его. Запрыгал от радости.

— Ну, молодец! — вскричал он. — Как обрадуется Айжан! Быстрей, быстрей к печке. Я раскалил ее докрасна. Угораздило же тебя. Зато не будешь лезть к полынье, не будешь. Сейчас принесу тебе лекарства.

Обежав кубрик, я быстро скинул с себя одежду и сел возле горячей печки. Вошел Бекше с кружкой круто заваренного чая. В нее он всыпал две чайные ложки красного перца. Я выпил это жгучее месиво и, закутавшись в шубу, лёг на койку. От дрожи зуб на зуб не попадал.

Прошло некоторое время прежде чем я стал согреваться. Потом вошел дядя Канай и стал растирать мое тело спиртом. Я впал в дремоту.

Очнулся от голосов. Тюлененок скулил.

— Кто принес сюда этого щенка пергауна? — ругался Рахмет-бабай. — Он же нам спать не будет давать!

— Какая разница, кто принес? — защищался Бекше.

Вошел Тогайали, и старик попросил его:

— Заставь-ка замолчать этого щенка.

— Кого? — Тогайали посмотрел сперва на тюлененка, потом на Бекше. — Которого из них, старик?

— Этого! — Рахмет-бабай сердито ткнул пальцем в тюлененка. — У меня голова трещит от его визга.

— Ух, какой он беленький и кругленький, словно ягненок, насосавшийся молока, — заворковал Тогайали, наклонившись над тюлененком. — Какой он хорошенький. Такая шкура стоит дорого. Кин, кин… — Ноздри Тогайали жадно затрепетали.

Я вскочил с койки и бросился к нему.

— Не отдам! Это мой!

— А зачем он тебе? — сердито спросил Рахмет-бабай.

— Для школы. Ученики просили привезти живого тюлененка.

— Не болтай! — Тогайали оттолкнул меня. — Кин, кин… Бросать на ветер чистое золото. Через день-два шкурка станет хуже.

— Не отдам! — Я вцепился в руку Тогайали.

— Да ведь он все равно подохнет!

— Нет, Рахмет-бабай, он выживет, — возразил Бекше. — На острове Кулалы аксакал Бадамшин держит тюленей. Совсем ручные они у него. А наш ведь очень маленький. Не берите грех на душу. Скажите Тогайали, пусть отдаст нам тюлененка.

— Я вижу, ты научился разговаривать со старшими. — Рахмет-бабай одобрительно взглянул на радиста. — Тогайали, отдай им этого щенка. Но чтоб духу его не было в кубрике.

— Иногда, — вставил насмешливо Бекше.

— Вон отсюда! — крикнул Рахмет-бабай. — Сопляк!

Бекше с тюлененком в руках выбежал.

— Кин, кин… Вы тоже из ума выжили. Лишиться такой шкурки.

— Прочь!

Тогайали не стал испытывать судьбу и тоже хлопнул дверью.

— Там, где живут люди, нельзя быть этой скотине. — Старик Рахмет вперил в меня свои глаза-пуговки.

Я ничего не ответил. Было ясно, что у него плохое настроение, а в такие минуты с ним бесполезно спорить. Наверное, опять болит поясница. Да и тюлененок своим поскуливанием, видно, вывел его из себя.

С утра все снова ушли на охоту, и мы с Бекше остались на судне одни. Я убедился: капитан был прав, утверждая, что Бекше выполняет очень серьезное дело. Он держал связь с берегом, с другими судами. Выходил в эфир, узнавал последние новости, записывал их в тетрадь. Вел Бекше и судовой журнал. Притом судовой журнал превратился в увлекательную летопись жизни команды. Я целый день с интересом читал лирические письма, которые Бекше посвятил Люде. Он был серьезно влюблен в синеглазую красавицу.

День сложился для охотников удачно, и дядя Канай по традиции пригласил на вечер экипажи "Баутинца" и "Шмидта".

— Ну, Бекше, расскажи нам, что нового на белом свете? — обратился капитан к радисту.

Бекше коротко, но красочным языком изложил события за рубежом и в стране, а потом замолк, посматривая на всех с таким видом, словно собирался преподнести им что-то из ряда вон выходящее. На. самом деле, он так поступал всегда, когда узнавал по радио очень важные по его мнению события.

— Ну-ну? — Капитан поднял на него усталые глаза. — Не испытывай наше терпение.

— Состоялось научное совещание, — начал Бекше.

— И что? Да говори ты! — не выдержал Сартай.

— На нем ставился вопрос о том, чтобы повернуть северные реки на юг и поднять уровень воды Каспийского и Аральского морей.

— Что, что? — Рахмет-бабай живо повернулся к Бекше. — И когда эти реки потекут вспять?

Бекше неуверенно произнес:

— Может, лет через пять…

— Пять лет, говоришь? — Дядя Канай покачал головой. — Длина только одной их этих двух рек — Печоры — около двух тысяч километров. И обсуждали, видимо, возможность сброса вод северных рек. Значит, до проекта далеко. Потом еще вся землеройная работа и система насосных станций… Нет, Бекше, долго ждать эти воды и нам, и Каспию.

— Значит, не при моей жизни это случится, — вздохнул Рахмет-бабай. — Но сейчас и нам, и вот им, молодым, надо заботиться о том, чтобы сохранить море полноводным и щедрым.

Дядя Канай поддержал старика.:

— Верно говорите, аксакал.

— Посмотрите, какой вред приносят беспорядочный лов, недостаточная забота о воспроизводстве рыбы, браконьеры, — продолжал старик. — Я в прошлом году ездил к родичам. И видел на Волге и на Урале белуг и севрюг со вспоротым брюхом. Почерк самых жестоких и алчных браконьеров — выбрать икру, а рыбу выбросить. Почему не наказывают их?

— И ловят, и наказывают, — ответил Айса.

— Мало наказывают! — вскипел старик. — Надо так наказать, чтобы другим неповадно было. Боюсь, что в результате такой бесхозяйственности мы истощим запасы рыбы.

— И тюленей, — добавил со вздохом Тогайали. — Что тогда будет? Как будем жить?

— Не плачь, — отрезал Рахмет-бабай. — Этих глупых воинов пергауна невозможно истребить.

Дядя Канай усмехнулся. Он был задумчив и сегодня не спорил с Рахмет-бабаем. Похоже, что сообщение Бекше взволновало его. Я подумал, как бы обрадовался этому сообщению мой отец. Он грезил будущим Каспия. Разговор о судьбе моря и сегодня никого не оставил равнодушным.

Рахмет-бабай и Айса продолжали оживленно беседовать. Остальные слушали их, время от времени вставляя реплики.

Поскуливал тюлененок в руках Бекше.

— Ну, пора идти на отдых, — сказал дядя Канай, взглянув на часы. — Утром рано вставать.

От борта отчалили на лодках наши гости. Мы пошли отдыхать. Не помню, сколько времени проспали, а поднялись все разом.

Оглушительные выстрелы заставили нас выбежать на палубу. Еще только занималась заря — так рано мы не охотились, и были немало удивлены тем, что стреляют.

На палубе находился Тогайали. Он перегнулся через борт и жадно всматривался в волны. У его ног лежала двустволка с разбитым прикладом. Пахло порохом.

— Что случилось? — Раздался голос дяди Каная. — Что ты ищешь?

Тогайали не ответил. Продолжая всматриваться в волны, он лихорадочным движением водил багром у борта.

— Оглох, что ли? Ты стрелял?

— Кин, кин… — Тогайали загундосил в нос. — Куда он делся, проклятый? Не мог же испариться?

Бекше предположил:

— Он, наверное, уронил за борт самовар.

— Этого еще не хватало, — заволновался Рахмет-бабай.

— Куда же он делся?

— Да кто он? Что ты загадываешь загадки?

— Крутится возле судна, скулит, визжит. Раз выстрелил, другой — не уходит. Мне показалось, кровь брызнула. Кин, кин… Чистое золото ведь, как тут усидишь?

— Что ищет на дне морском Тогайали? — закричал с борта своего судна Айса. — Золото выронил? Или у него начались галлюцинации из-за чрезмерного злоупотребления пищей?

— Тебе бы только позубоскалить. Кин, кин… — Тогайали перебежал на нос корабля и вновь свесился вниз.

— Это, наверное, мать тюлененка, — заметил Рахмет-бабай и сокрушенно покачал головой. — Я слышал, как она плавала вокруг судна. Хоть и нечистая тварь, но мать. Видимо, нашла судно по запаху тюлененка, а может, по голосу. Зря взяли детеныша. — Старик осуждающим взглядом посмотрел на меня.

— Тогайали как будто пристрелил ее днем, — заметил дядя Канай. Но стреляли их сотнями, откуда знать, какая из них мать, какая — нет. Похоже, днем он попал не в нее.

— Наверное, это был святой тюлень! — прокричал Айса. — Иначе Тогайали не упустил бы его. Я слышал четыре выстрела, значит, он убил четырех тюленей. Не такой Тогайали мазила, чтобы зря тратить патроны.

— Попадешь в такую хитрую, — развел руками Тогайали, перебегая теперь на корму. — То появится с одного борта, то с другого. А то прилипнет ластами к корпусу судна и висит. Кин, кин…

— Тогда это русалка! — подхватил Айса. — Узнала что ты холостой, вот и решила заманить. Благодари бога, что удержал тебя на судне. Прыгнул бы за ней — и поминай как звали.

Все дружно рассмеялись. Только мне было грустно. Видно, Тогайали днем подстрелил действительно другого тюленя. Если бы я знал, отпустил бы в полынью детеныша.

Вдруг Тогайали вскрикнул, поднатужился и поднял на борт громадного темно-серого зверя со светлым брюхом.

— А-ай, проклятая, думала перехитрить меня! — радостно засмеялся он. — Ну, Айса, вот тебе русалка. Подороже она будет стоить.

— А все-таки она тебя наказала, — заметил дядя Канай, поднимая ружье. — Приклад раздробил у ружья.

— О, бог мой! — Тогайали всплеснул руками. — Забылся, трахнул было ружьем о палубу… Что я буду теперь делать? — Он схватился за голову.

— Будешь сидеть на судне и готовить вкусную пищу. — Капитан взглянул на часы. — Кстати, тебе пора на камбуз.

— Хорошо, что не прыгнул! — смеялся Айса. — На этот раз я не стал бы тебя спасать. "Нептун" бы голодал…

Рахмет-бабай погладил свою бороденку.

— И не надоедает тебе острить? — обратился он к Айсе. — Есть такая примета: кто в молодости остряк — в старости болтун. Бедная твоя жена. Я вижу, ей житья не будет.

На "Нептуне" взлетел смех.

— Это как сказать. — Айса за словом в карман не лез. Лучше как-нибудь да забавлять в старости жену, чем убегать от нее в море.

Теперь дружный смех взлетел на "Баутинце".

— Тьфу! — Рахмет-бабай затрусил в кубрик.

После завтрака я поднялся на палубу, прихватив альбом. Суда одно за другим вышли в открытое море. Капитан стоял на мостике и смотрел в бинокль.

Бекше с тюлененком в руках крутился тут же.

— Пушок! — вырвалось у меня. Я бросился к тюлененку. Бок у него был розовый. — Он ранен?

Бекше возмутился:

— Эх ты, тоже мне художник! Шерсть у него меняет окраску. Поэтому Тогайали плакал вчера. А утро, видишь, какое? — Он показал на восток. — Оглянись вокруг, будущий Айвазовский!

На востоке весь горизонт был затянут багровым заревом. Хрустальные дворцы и замки, казалось, за одну ночь покрылись золотом. Над ними носились стаями и в одиночку золотые птицы. Одна из них стремительно промчалась с края на край, словно бы прорезала весь небосвод, взлетела вверх и застыла. В клюве светилось что-то, похожее на золотой башмачок. Другие птицы ринулись к ней, но обладательница башмачка метнулась в сторону, потом камнем упала вниз. Я ждал, что сейчас из хрустального дворца выйдет неписаная красавица, протянет руку, возьмет башмачок. И стоит ей надеть его на ногу… В это время из-за моря выглянул малиновый край солнца, и мир преобразился. Золотые лучи теперь бродили в небе. Лед засверкал.

— Хорош наш Каспий, правда? — Бекше повернулся ко мне. — Вот что, сделай мне юмористические рисунки.

— Что, например?

— Нарисуй Тогайали в обнимку с поломанным ружьем…

— А для чего?

— Чудак! Вечером, когда вернетесь, на "Нептуне" будет висеть стенгазета.

— Хлопот не оберешься. Да и дядя Канай рассердится.

— А вот и он сам.

— О-о, я вижу, Болатхан опять взялся рисовать. — Дядя Канай положил руку мне на плечо и стал внимательно разглядывать этюд. — Неплохо, неплохо. Чего засмущался? Продолжай.

— Товарищ капитан! — обратился к нему Бекше. — Мы хотели бы выпустить стенгазету с юмористическими рисунками. Можно?

— А почему нельзя? Можно. Только не осмеивайте людей.

— Какие же это тогда юмористические рисунки? — рассмеялся Бекше. — Мертвое искусство.

— Ишь ты! — рассмеялся и капитан. — А вы подумайте, как добиться того, чтобы люди поняли свои ошибки, а не бросались на вас с кулаками. Ну, рисуй, рисуй, а то краски блекнут. Сейчас поминутно все меняется.

Я взялся было за краски, как раздался голос кока.

— Завтрак готов, товарищ капитан.

Тогайали был невесел. Мне показалось, что он даже похудел за этот час. Я вспомнил слова дяди Каная.

— Не переживайте, дядя Тогайали, — сказал я ему.

— Легко сказать. — Жирные щеки кока обиженно задергались. — Прощай, охота.

— Я вырежу вам новый приклад.

— Правда? Кин, кин… — Тогайали повеселел. — Ты все можешь, я знаю. Помню, какого ортеке ты смастерил в тот раз Рахмету.

— Только не стреляйте в тюлениху, когда рядом ее детеныш.

— Хорошо, хорошо, сынок. Даю слово… — В горле Тогайали вдруг забулькал смех. Он оглядел всех удивленным взглядом. — Вы слышали? Все слышали? Вот дает Болатхан! Крепкий орешек. Добился своего, а? Кин, кин… Молодцом! Условие-то поставил какое.

— А ты не позорься перед мальчишкой, — заметил Рахмет-бабай. — Дал слово — держи его.