Морские напевы

Глава десятая АТАКА НА ЛЕДЯНОЙ ГОРОД

Тихо веял южный ветер. Морские волны напоминали полусонную молодую женщину, покачивающую люльку с ребенком. На воде белели замысловатые кружевные узоры. Их соткал не ветер. Это морское течение. Вода, ушедшая под натиском ураганного ветра, возвращалась обратно. Но поднималась она медленно, словно бы исподволь испытывая наше терпение.

— Нужен толкач, — сказал капитан, сжимая в зубах свою незаменимую "чертову соску". — Хороший толкач.

Под "толкачом" подразумевался ветер. Совсем недавно мы желали восточного ветра, теперь вздыхаем по западному. Потихоньку поднимается вода, и суда, раздвигая носами льдины, перемещаются на восток. Все ближе и ближе к островам, которые все еще окованы льдом, и до них, по словам Рахмет-бабая, не менее пятнадцати миль. Вчера ночью мы уперлись в льды. Дальше пути не было.

Подошел ледокол, прибывший на помощь из Астрахани, походил вокруг да около и ушел назад. Из-за мелководья он не смог приблизиться к нам. На оттепель не надеялись: зима замахнулась саблей, значит, опустит ее.

Для дяди Каная такие дни вынужденного безделья невыносимы. Он поставил вопрос о том, чтобы попытаться пойти на острова на лодках. Но руководство экспедиции не поддержало его предложение. Начальник экспедиции Куренбай Зангарин и вовсе поднял капитана на смех, назвал его идею мальчишеским бредом. Дядя Канай не сдался. С несколькими джигитами высадился на льдину, приделал ко дну лодки деревянные полозья и пробрался все-таки на остров "Колхозный". Тюленьи туши были целы. Капитан вновь пошел к Зангарину. Но начальник не решался взять на себя ответственность. Дядя Канай проспорил с ним два часа и вернулся на "Нептун" угрюмым.

По палубе, переваливаясь с ноги на ногу, словно перекормленная утка, бегал Тогайали. Сердито бормотал что-то себе под нос. Он молил западного ветра. Потрясал кулачищами, угрожая равнодушному небу.

— Эй, небо, что ты застыло? Не видишь, что ли, наши мучения? Пошли ураган!

Рахмет-бабай сидел на своем молитвенном коврике. Встретившись с моим взглядом, засопел, отвернулся. Видно, опять ноет поясница. А может, думает о том, как будет жить без моря? Старик собирался уходить на пенсию.

Тогайали подошел к нему:

— Ну, что говорит твой бог?

— Поди прочь!

— Будет буря или нет?

— Вот сейчас встану… — Старик потянулся к палке.

Тогайали плюнул на палубу, отошел. Я рассмеялся. Капитан бросил на меня сердитый взгляд.

— Не время смеяться, Болатхан. — Он вздохнул. — Так уж заведено в человеческом роду. Каждый чего-то желает. Земледелец летом — дождя, осенью — ясной погоды. Чабан зимой — ясной погоды. И мы хотим собрать свой урожай. А для этого нужны если и не ураганы, то довольно-таки приличные ветры. Эх, не научились мы еще управлять стихией!

Я молча кивнул головой. Все это понятно. Ветер совсем стих. Все в природе вроде бы сникло. Рахмет-бабай сидел, закрыв глаза, и со стороны казалось, что он дремлет.

— Бекше! — позвал капитан, оглянувшись на нас, стоявших неподалеку. — Ты бы организовал молодежь на одно дело.

— На какое дело, товарищ капитан?

— Атаковать льды нужно. Раньше мы, комсомольцы, в такие часы голову ломали над тем, как выйти из положения. А вы, я погляжу, какие-то пассивные. Или ждете команды? В экспедиции большинство комсомольцев. Сила большая. — Капитан взглянул на часы. — Давайте организуем атаку на льды. Согласны?

— Давайте! — загорелся Бекше.

— Как думаешь начать?

— Побываю на судах, побеседую с молодежью.

— Этого мало. Здесь бы собрать молодежь. А заодно — хорошо бы поставить спектакль.

— Для этого нужно время.

— Тогда организуй вечер отдыха. Мы поможем. Рахмет сыграет на домбре. Айса будет петь. Ты прочитаешь стихи.

— Проигрыватель у нас есть, — добавил я.

— Отлично! Не теряйте времени.

— Есть, товарищ капитан!

— В вашем распоряжении моя мотофелюга.

Через несколько минут мы были в лодке. Завели мотор. Бекше сел за руль сам. Он быстро вошел в роль капитана. Мы направились к ближнему судну. Бекше ястребом смотрел вдаль: одна рука козырьком над глазами, другая — на руле. Он тихо пел. Последнее время Бекше сочинял песни и сам их исполнял. Эти песни он называл "философскими размышлениями". Мелодии их совсем не похожи на мелодии казахских песен. Неожиданно я уловил слова: "прошу бури".

— Еще один вздыхатель!

— Эй, желторотик! — рассердился Бекше. — Буря — это просто термин. А под ним подразумевается наша работа, благополучие всех наших рыбацких семей. Всеобщее благоденствие, богатство страны. Кто его создает — богатство страны? Ты, я, другие бойцы.

— Тезисы твоей новой лекции?

Бекше, увлекшись, не заметил иронии в моих словах.

— Вот представь себе железную баржу, — продолжал он. — Ты ее видел. На ней долгие годы трудились старик со старухой. И работа была нехитрая у них: то грузили на баржу соль и лед, то отпускали их рыболовецким судам. А в перерывах между делом вспоминали о своем сыне, погибшем на войне. Растили внучку. Не подходят долго суда — они чувствуют себя одинокими.

— Ну, дальше? — Мне было непонятно, о чем речь.

— Конечно, они не думали, что приносят пользу Родине. Их мысль — воспитать единственную внучку. Но на самом деле, и они сами вносили свой посильный вклад в общее дело. Вот и получается, богатство Родины создаем ты, я, эти старики…

— Ты имеешь в виду дедушку и бабушку Люды?

— Ну да. Бекше шмыгнул носом. — Бабушка ее уже умерла. Не увидела, как Люда выучилась на фельдшера. Теперь она живет со своим дедом. Хочет учиться дальше.

— Как она тебя приняла?

— О-о, как она обрадовалась! Несказанно. — Бекше заулыбался. — Решили переписываться.

— Только и всего? — Я рассмеялся. — Немногого же ты добился.

Последнее время Бекше сильно изменился. Раньше он разозлился бы, услышав от меня такие слова. А сейчас спокоен и рассудителен. И жесты у него стали точными, на верхней губе появились мягкие усики. Бекше их не брил, видимо, хотел показаться взрослым. Кому? Конечно, Люде.

— Ты, Болатхан, прекрати свои плоские шутки. — Бекше провел пальцами по усикам. — Я понимаю, ты — юноша с ироническим складом ума. Но твои шутки, повторяю, большей частью неудачны. Люди сносят их потому, что ты еще молод. Вот ты смеешься, когда я пою…

— Потому что песни твои несуразны.

Он окинул меня внимательным взглядом и покачал головой:

— Да, сильно ты отстал от жизни. Сейчас, Болатхан, в моде песни-раздумья. Моя песня — мое раздумье. Размышления о жизни.

— А мы что, не думаем о жизни? — возразил я. — Но слово акына, поэта, песенника — особое слово. Это прежде всего поэтическое слово. А в твоих "раздумьях" ни рифмы, ни ритма, ни просто мелодии.

— Ладно, оставим стихи в покое, — возразил Бекше. — Давай подумаем о том, что скажем парням с других судов.

— Ты за словом в карман не полезешь.

— Это верно, — довольно улыбнулся Бекше, вновь погладив усики. Оглянулся в сторону баржи, стоявшей в стороне. — Давай побыстрее проведем беседы, Болатхан. Главное, собрать всех на нашем судне. Что, если мы попросим Люду помочь нам?

— Согласен.

За вечер мы объехали почти все суда. Но как мы ни спешили, не успели побывать на барже.

На другой вечер на "Нептуне" собралась почти половина всех экипажей судов, входящих в экспедицию. Пришла не только молодежь. Все помнили о нашем спектакле и явились, ожидая нового представления. Шесть судов стали борт о борт. После приветствий и традиционных расспросов о здоровье и делах, раздались нетерпеливые возгласы.

— Где наши артисты?

— Почему ничего не объявляют?

Дядя Канай вышел из рубки, поднял вверх руку, прося тишины. Все затихли. Капитан взглянул на часы, кашлянул, прочищая горло.

— Извините, товарищи. Рановато еще. Пока артисты готовятся к выходу, я хотел бы провести собрание нашей бригады.

Раздались недовольные голоса.

— Какое еще собрание?

— Мы пришли на концерт.

— Будут выступать артисты, — сказал дядя Канай. — А до этого нам не мешало бы поговорить.

— Давай, Канай, чего уж там.

— Что будем делать, товарищи? — Голос капитана налился мощью. — С моря погоды ждать или возвратимся восвояси?

— А что тут толковать, товарищ капитан? — Вперед вышел Тогайали. — Светоч мой, ты что затеял, а? До золота рукой подать, а ты хочешь на попятный идти. Никуда не уйдем, пока не заберем тюленей.

— Ну так и зимуй здесь! — крикнул ему Сартай. — У тебя брюхо вон какое, выдержит морозы. А я не хочу терять голову из-за тюленьих туш. Будет голова цела — добро найдется.

— Сартай, ты забыл, что добро это добыто самоотверженным трудом сотен людей, — заметил, хмурясь, капитан.

— Уж не хотите ли причислить меня к трусам? — вскинулся Сартай. — Как я работал, вы видели сами.

— Скажи конкретно свое мнение.

— Какое мнение? — рассердился Сартай. — Вы — капитан, я — подчиненный. Как прикажете, так и будет.

— Мое мнение известно, — ответил Канай. — А вот мнения экипажа я еще не знаю.

— Скажите, что будем прорубать лед на расстоянии в двадцать верст, я пойду! — заявил Тогайали. — Чего тут рассусоливать? Кин, кин…

Люди, собравшиеся на палубе, загомонили, засвистели.

— Что они говорят? В своем ли уме?

— Прорубать лед вручную!?

— Канай возомнил себя великаном, способным сдвинуть с места горы.

— Не ожидал от него такого легкомыслия! — покачал головой седой, как лунь, хромой старик. Это был дед Люды.

Канай постучал ключом о поручни.

— Тише, товарищи! — Он переждал шум и продолжал сильным уверенным голосом. — Выслушайте до конца. И прошу вас соблюдать тишину. Кадырали, ваше мнение?

— Начало дуть с запада. Может, подождем?

— Ждать не можем, Кадырали. — Канай поднял руку с телефонной лентой. — Вот последняя сводка. Слушайте: "Мороз усилится до тридцати градусов. В начале следующей недели ожидается шторм. Ветер северный, силой в семь баллов". Выходит, или на этой неделе мы предпримем что-нибудь и достанем туши, или отправимся домой с пустыми руками.

— Значит, надо действовать! — заявил Тогайали.

— Но двадцать верст — не шутка, — стоял на своем Сартай.

— Сартай, не двадцать, а семнадцать километров, — поправил его Рахмет-бабай.

— Конечно, и это не мало, — сказал капитан. — Из них лед на расстоянии в шесть километров придется раскалывать вручную. Но лед еще не толстый.

— А остальные десять верст? — стал сердиться Сартай. — Пока прорубим проход длиной в шесть километров, как раз и подоспеет шторм. Останемся и без добычи и без судов. Погибнем. Вы об этом подумали, товарищ капитан?

Снова раздались голоса членов других экипажей. Спор увлек всех.

— Он на гибель хочет вести нас!

— Но он предлагает единственный выход.

— То, что по плечу Канаю, не по плечу другим.

— Конечно, набрал на свое судно одних здоровяков.

— Это Бекше-то? — спросил кто-то, и кругом засмеялись.

Дядя Канай снова застучал ключом о поручни:

— Тише, товарищи! Не мешайте!.. Да прекратите же шуметь?!

— Что не даешь говорить? — последовал тут же возмущенный голос.

— Ишь ты, только со — своей бригадой хочет пробиваться!

— Вот-вот, друзья! Хотят оставить нас с носом. Нет, у него это не выйдет!

— Ну так иди с ним на тот свет. Потом расскажешь нам, хорошо ли там живется?

Все рассмеялись. Люди развеселились.

Седой, как лунь, хромой старик протолкнулся вперед.

— Перестаньте галдеть! — прикрикнул он, поводя вокруг тусклыми глазами. — Канай, сынок! Задам тебе два вопроса. Ответь мне.

— Пожалуйста, дядя Ваня.

— Вопрос первый: ты что, решил обойтись силами только своей бригады?

— Не думаю, чтобы одна бригада решила судьбу всей экспедиции. Я хотел бы знать, какое решение примут на остальных судах.

— Конечно, — закивал головой старик. — Нельзя бросать на ветер плоды многодневного труда сотен людей. В том ты прав. Ну, ответь на второй вопрос. Каков, по-твоему, шанс на успех?

— Я здесь подсчитывал… — Капитан взглянул на листок, испещренный цифрами. — Если на лед выйдут все четыреста человек, успех несомненен. Вы, дядя Ваня, знаете Каспий, как свои пять пальцев. С Рахметом вдвоем гнули спины на богатеев. На смерть ходили. А тут свое, народное ведь добро осталось на островах. Соберемся с силой, думаю, достанем. Как вы считаете? Какой совет дадите нам? Поделитесь опытом. Рахмет, где вы?..

Но в это время раздались голоса, и на палубе "Нептуна" появился Куренбай Зангарин — начальник экспедиции. Он, еще не доходя до Каная, закричал:

— Канай, ты опять что-то затеваешь? Однажды вздумал ставить спектакль и чуть не утопил человека! Теперь решил подвергнуть опасности жизни сотен людей?

— О чем вы, товарищ Зангарин? — Тогайали грузно поднялся с места. — Разок, правда, нырнул в море, но ничего со мной не случилось. Вот этот Бекше каждое утро купается в море, и то ничего.

— Но ты ведь сам жаловался на барже? — голос Зан-гарина от возмущения поднялся до самых высоких нот, на которые был способен. Толстое лицо стало таким же коричневым, как и портфель, который он прижимал к животу.

— Я вас тогда и не видел. Кин, кин…

— Не мне жаловался, а Канаю.

— А-а, это другое дело, — махнул рукой Тогайали. — У нас свои дела. Что не скажешь в минуту гнева? Помню, обвинил его в попустительстве. Да только я давно позабыл о том случае. Кин, кин… А вы тут при чем?

— Как при чем?!.. Если бы ты утонул или разбился? С меня бы голову сняли. Где Айса?

— Здесь я. В чем дело? — Айса улыбался.

— Почему бросил его в море? Зачем?

— Я бросил его без всякой задней мысли. Не пойму, почему нужно ворошить это дело! Таков закон драматургии, товарищ Зангарин. А между драматургией и интригой разница большая. К тому же мне пришлось выполнить волю зрителей. Да вы обо всем прекрасно знаете. Не понимаю, чего вы добиваетесь? Разве не говорят: "Если народ потребует, даже хан заколет любимого скакуна".

— Айса, не превращай разговор в шутку.

— О, друзья! — развел руками Айса. — Да объясните же… Разве вы не требовали бросить в море Танирбергена?

— Требовали, требовали! — Бойцы дружно рассмеялись.

— Но этого добивался Канай. — Зангарин опять повернулся к капитану. — Хитро добивался. Метил на то, чтобы меня сняли. За такие вещи по головке не погладят.

— Почему? — спросил дядя Канай, пыхтя трубкой.

— А кто на днях сообщил начальнику треста, что я бросил экспедицию и ушел в Баутино? — Зангарин ткнул в капитана пальцем. — Не ты?

— Стойте, стойте! — Бекше, сидевший до сей поры молча, поднял руку. — Это я… Я запрашивал прогноз погоды. И случайно встретился в эфире с управляющим треста. Он спросил вас.

— И ты сказал, что меня нет в экспедиции? А подучил этому тебя Канай, да?

— Эгей, полундра! — вскричал фальцетом Бекше, забывая, что говорит с начальником экспедиции. — Не туда гнете. Я сказал, что кончились продукты, и вы отправились за ними в Баутино. А управляющий стал отчитывать, почему, мол, в такой сложной ситуации оставляет экспедицию, мог послать за продуктами любого другого. Вот и все.

Тюленебойцы заговорили разом:

— Управляющий прав.

— Если бы не Канай, кто-нибудь сидел бы сегодня на мели или остался среди льдин.

— Да у них давние счеты, — сказал дедушка Ваня. — Как сложный момент, так один вперед рвется, другой — ни с места. Никак не найдут общего языка. — Знаю я их…

— Товарищи, прошу успокоиться! — дядя Канай повернулся к Зангарину. — Вот видите, как, оказывается, все было. А если я в чем и виноват, то разберемся в другом месте, не здесь. Позвольте продолжить собрание бригады.

— А почему собрал всю экспедицию? — едва сдерживаясь, спросил Зангарин. — Скажешь, не ты?

Они пришли на вечер отдыха. И ничего, я полагаю, плохого нет, если мы хотим посоветоваться с экипажами других судов. Мы решаем вопрос, как достать туши, оставшиеся на островах. Товарищи, продолжим наше собрание?

— Продолжим! — в один голос ответили бойцы.

— Нет, не позволю! — Зангарин стал рядом с Канаем. — Он доведет вас до гибели!

— Дайте посоветоваться! — крикнули из толпы.

— И все же мы сами найдем выход из создавшегося положения! — Рахмет-бабай наконец не выдержал. Ударил палкой о палубу. — Эх, Куренбай, ты знаешь мой характер. Я учил тебя плавать на этом море. И сейчас прошу трезво посмотреть на положение дел…

Зангарин притих.

— Продолжай, Канай, — бросил Рахмет-бабай капитану.

— Давайте пробивать проход, — Канай обернулся к Зангарину. Дальше медлить нельзя. На островах лежит такое количество туш, которое составляет чуть ли не весь план нашей экспедиции.

— Это авантюра, — ответил Зангарин. — Безрассудная идея. Я — против. Но дельное предложение готов обсудить со всем коллективом.

— Придется говорить опять вам, — обратился Айса к Рахмет-бабаю.

Зангарин вспылил:

— Не забывайтесь, Айса! Тут вам не цирк, а собрание.

Люди расхохотались. Рассмеялся и Зангарин, видя, что сам угодил в сети.

— Так что же все-таки скажете? — обратился Айса к старику. — Что нам скажет ваша молодая супруга Акбатис, когда увидит, что мы вернулись не солоно хлебавши? А что скажу ей я? Может, эти слова?

— Перестань, шайтан! — замахал руками Рахмет-бабай. — Это вы, молодые, сбили себе копыта и прыгаете на трех ногах. Я еще готов потягаться с вами. — Он оглядел бойцов и посерьезнел. — Ну что, джигиты? Народная поговорка гласит: глаза боятся, но сила в руках Нас несколько сот человек. Огромная сила. Такая сила, перед которой не устоят ледяные крепости. Только все ли согласны идти на приступ?

— Били зверя вместе, вместе и должны доставать добычу, — сказал кто-то из молодых бойцов. — Значит, надо сообща пробиваться сквозь льды.

— Жизнь дороже мертвого зверя.

— Что ты мелешь? — закричал на соседа дюжий парень Канат. — Всем надо идти.

— Пусть идет Тогайали за своим золотом.

— Эгей, полундра! — вскочил с места Бекше. — Вы не трогайте нашего Тогайали. Боитесь, оставайтесь на судне. Товарищ капитан! У меня предложение. Пусть проход начнет прокладывать наша бригада. А остальные как хотят. Комсомольцы выйдут на лед как один. Таково наше решение. Мы уже обсудили между собой.

— Правильно! — подтвердил я. — Верно говорит, верно!

— Ну, если комсомольцы… — Зангарин, сморщив лоб, стал раздумывать. — Если комсомольцы и бригада Какая…

— Молодец, Бекше! О, солнышко мое!.. Кин, кин… — Тогайали подбежал, обнял Бекше. — Джигитом становишься.

Рахмет-бабай рассмеялся дребезжащим смехом.

— То грызутся, как собака с кошкой, то обнимаются… Пойми их.

— Товарищи, вопрос, по-моему, ясен. — Голос капитана перекрыл шум. — Кто за то, чтобы незамедлительно прорубать проход во льдах, прошу голосовать.

Почти все подняли руки.

— Гости тоже поднимают руки? — улыбнулся дядя Канай. — Не забывайте, вы присутствуете на собрании экипажа "Нептуна".

— Ну и что? — воскликнул Айса. — Дело касается всех.

— Не хотим, чтобы пропадала добыча.

— Без труда не вытащишь и рыбку из пруда. А тут тюлени…

Капитан улыбался.

— Выходит, наше собрание превратилось в собрание всей экспедиции?

— Выходит так, капитан. Веди нас на приступ.

— Что вы скажете, товарищ Зангарин? — Дядя Канай, улыбаясь, обратился к начальнику экспедиции. — Придется нам с вами подчиниться решению общего собрания тюленебойцев экспедиции.

— Я не имею права сдерживать инициативу масс, — ответил Зангарин, прижимая к животу портфель. — Но и ответственность взять на себя не могу. Я проинформирую о сегодняшнем собрании руководство треста. Могу сказать пока, что всю ответственность за эту затею несет капитан Канай.

Дядя Канай поднял руку.

— Итак, мне выпала честь возглавлять суда. Спасибо вам всем. На этом разрешите закрыть собрание. Начинаем вечер отдыха, товарищи.

Люди задвигались. Уже пророкотали струны домбры старого Рахмета, и он, севшим от мороза, но мелодичным голосом запел песню "Айнам коз". Поплыла над судами песня о девушке, долго и преданно ожидающей своего милого.

Я услышал девичий голос и оглянулся. Это пела Люда. Бекше стоял рядом и не сводил восторженных глаз с ее лица.

— Это все твои проделки, Канай! — Зангарин уставился на капитана налившимися кровью глазами. — Ловко воспользовался моим отсутствием. Переманил людей на свою сторону?

— При чем тут вы?.. Но поймите, нельзя победить стихию докладными и приказами, нельзя прибегать лишь к голому администрированию…

Зангарин молча повернулся и пошел на свое судно.

Пальцы Рахмет-бабая стремительно взлетели над струнами.

Слушатели дружными возгласами подбадривали домбриста.

— Уа, аксакал, блесни мастерством!..

— Будь благословен!..

— Давай, горячей!..

Старик закончил кюй, вытер пот со лба платком и встал. Как всегда, он сделал вид, что собирается уйти. Это его всегдашний прием. Рахмет-бабай любил, чтобы его долго упрашивали играть. Так оно получилось и на этот раз. Слушатели наперебой стали умолять старика сыграть еще. Наконец упросили исполнить кюй "Аксак кулан". Я сбегал в кубрик, принес ортеке. Полилась мелодия, запрыгал горный козел, спасаясь от беды, устремился вдогонку охотник.

Слушатели были в восторге.

Рухнул с коня ханский сын, тревога повисла над юртами. А козел уходил вдаль, закинув на спину рога-сабли… Грозен клич хана, тоскующего по сыну. Люди потеряли голос. А охотник все скакал и скакал за неутомимым козлом… Жизнь торжествовала. Целым и невредимым несся по дорогам жизни мой горный козел — олицетворение вечного бытия…

Потом Рахмет-бабай исполнил несколько песен. Джигиты начали подпевать, голосов становилось все больше, вот уже сотни мужчин подхватили песню, и разлилась она рекой…

Я тоже сидел и пел изо всех сил. Стемнело. На судах начали загораться огоньки. Я видел всю эту картину как будто бы чужими глазами, запечатлевая ее в своей памяти на долгие годы и ощущая себя кровной частицей этого великого мужского содружества, которое окружало меня сейчас и, как я был уверен, будет сопровождать весь мой жизненный путь.

— Тысячу лет тебе, аксакал! — стали благодарить старика рыбаки.

— Живи долго, радуй людей своим голосом, старый беркут!

— Внимание! Внимание! — раздался вдруг голос Айсы — я беру обратно свои недавно сочиненные стихи, посвященные аксакалу. Они не вполне удачны. Вот стихи, достойные его.

— Ну как? Идет?

Все захлопали в ладоши.

— Молодец, Айса!

— Браво! — закричала Люда. — Правда, хорошо, Бекше?

— Гармонично, — солидно ответил Бекше.

Я громко и весело рассмеялся. Мне впервые за много дней стало сегодня хорошо. На палубе веселились вовсю. Пел шутливую песенку о девушке Тогайали. За ним бросились в перепляс несколько джигитов.

Рано утром экспедиция двинулась на восток. Суда шли по разводьям медленно, в кильватерной колонне. Возглавлял караван "Нептун", а флагман, на котором находился Зангарин, был замыкающим.

Западный ветер усиливался с каждым часом. Напор воды взламывал лед. Дядя Канай не сходил с капитанского мостика. Он пристально всматривался вперед, поглядывая на небо, о чем-то шептался с Рахмет-бабаем, наблюдая за цветом воды, давал распоряжения, чтобы производили как можно чаще промер глубины. Наконец капитан подозвал к себе Бекше.

— Передай на ледокол, пусть идет сюда. Впереди сплошное ледовое поле. Сообщи, что воды прибыло достаточно.

— Есть, товарищ капитан! — Бекше побежал в радиорубку.

Канай долго смотрел в бинокль на льды и хмуро покачивал головой. Когда он заговорил, в голосе звучали тревога и сомнение.

— Боюсь, как бы мы не зря затеяли все это, Рахмет. Силы ветра достаточно, чтобы привести в движение ледяные поля. Напор воды увеличивается.

— Остров окажется подо льдами и водой и — прощай наши тюлени?

— Если мы не поторопимся.

— Нельзя допустить, чтобы мы лишились добычи. Пойдем-ка, капитан, осмотрим судно.

Ледокол обогнал нас, взмутив неглубокую воду. Под его напором и тяжестью лед трескался и расходился. Огромные бело-голубые куски на миг исчезали под водой и, покачиваясь, всплывали снова, со скрежетом бились о металлический корпус. Тюленебойцы повеселели, вверх полетели шапки.

— Ох и силен! Врезается, словно нож в масло.

— Так он, глядишь, дойдет и до самых островов.

— Хорошо бы!..

Тогайали от возбуждения подпрыгивал на месте.

— Давай, миленький!.. Жми на этот проклятый лед, кроши его. Дай мне только увидеть этот остров! Дай мне дотронуться до тюленя!..

Однако радость наша продолжалась недолго. Ледокол проложил дорогу длиной в четыре километра, вышел на мелководье и стал, задев килем морское дно. Затем дал задний ход и едва снялся с места. Только потом пошел назад, расширяя проход среди льдов. Дядя Канай дал команду, чтобы все пересели в мотофелюги и лодки и следовали за ним.

Более пятидесяти мотофелюг и лодок вышли в проход, стали пробираться к самым ледяным полям. Предстояла тяжелая работа.

Тюленебойцы высадились на лед. Зеркальный простор оживился, зазвенел, заполнился голосами. В дело пошли ломы, окованные багры, кайла, топоры, лопаты. Разделившись на группы, люди откалывали лед громадными квадратами, отделяли от поля. Затем зацепляли куски якорями, привязанными к длинным канатам, и оттаскивали на мотофелюгах подальше, к ледоколу. А там уже ледокол выносил их в открытое море. Ветер и напор воды усиливались, и ледокол стоял, загораживая проход, не давая льдам забить коридор.

Настал вечер. За день коридор во льдах увеличился на семь километров. Люди, несмотря на усталость, держались бодро. Над морем, окованным ледяным панцирем, то и дело взлетали крики.

— Раз, два, взяли!

— Еще раз, взяли!..

В темноте запылали костры. Жгли, как всегда, тюленьи туши, и в воздухе запахло жареной рыбой и горелым жиром. Замелькали фонари. Темп, взятый днем, не ослабевал. Тюленебойцы отдыхали по очереди. Перекур бывал недолгим.

Работа шла всю ночь. Постепенно углублялся и расширялся проход. Когда на востоке посветлело, до "червонного золота", как уверял Тогайали, было уже рукой подать. Утром наскоро позавтракали, и опять закипела работа.

— Ай да капитан, ай да молодец! — похваливал Тогайали дядю Каная. — Какая голова! Какое мужественное сердце!.. У тебя сердце, наверное, волосатое, как у волка. Быть тебе большим начальником.

— Тише, тише, Тогайали! — смеялся капитан. — Гляди, услышит Зангарин, свернет работу.

— Прав Тогайали, — вмешивался Рахмет-бабай. — Если бы не ты, мы, наверняка, лишились бы тюленей. Лишь бы ветер больше не усиливался.

— Наоборот, пусть крепнет, — возразил Тогайали. — Пусть! Тогда волны раскололи бы лед.

На третье утро с севера-запада подул сильный холодный ветер. Пошел снег. Загрохотали волны, набросились на льдины. Ветер помогал рушить их, но и сбивал людей с ног. Стало опасно работать: по ледяному полю пошли трещины, и они не всегда были видны глазу.

Вдруг на самом острие прохода раздались крики:

— Упал в воду! Спасите!..

Рахмет-бабай и Тогайали, оказалось, провалились во внезапно появившуюся полынью одновременно. Но Канай, оказавшийся рядом, успел схватить за воротник полушубка Рахмет-бабая и вытащить. Тогайали оказался в ледяной воде. Метались покрасневшие руки, пытались зацепиться за края льдины, но лед обламывался, и Тогайали то исчезал, то вновь появлялся на поверхности воды.

— Аркан! Аркан несите! — перекрыл разноголосую сумятицу могучий голос дяди Каная. — Живо!

— Спасешь теперь! — взволнованно крикнул оказавшийся тут как тут Зангарин. — Говорил я, не затевай безрассудное дело.

Подбежал Айса, держа в руках аркан, стал подбираться ближе к краю льдины. Ноги его были по колено в воде. Вот он бросил Тогайали конец аркана, да так метко, что кольцо упало тому на плечи.

— Держи, держи крепче!

Катила новая волна, и Тогайали, оглядываясь на нее, заторопился. Ругаясь, вскарабкался на лед.

Несмотря на всю драматичность ситуации, Айса пошутил:

— Второй раз за последнее время спасаю человека. А все не могу ему угодить.

— Спасибо, дорогой! — Тогайали обнял Айсу. — Если бы не ты, лежал бы я сейчас на самом дне.

— Ну вот, намочил и меня в благодарность за спасение.

— Канай, надо тотчас прекратить работу! — потребовал Зангарин. — Идет ураган, мы угодим в переплет.

— А ведь он прав, — раздался чей-то неуверенный голос. — Эдак мы все можем оказаться в воде. Поминай как звали.

— Да ты уже сейчас позабыл свое имя! — рассердился Рахмет-бабай. — Поджилки уже затряслись от страха. Тьфу!..

— Приказываю погрузиться на суда! — крикнул Зангарин.

— Пошли, джигиты! — несколько человек повернули к мотофелюгам.

Канай молча ждал, когда они поравняются с ним. Лицо его почернело.

Тогайали устремился к начальнику экспедиции.

— Кин, кин… — запричитал он. — Что вы тут разглагольствуете? Не бросайте слов на ветер. Осталось каких-то пять километров. Столько прошли… Кин, кин…

Зангарин попятился от разгневанного кока, размахивающего кайлом. С одежды Тогайали со звоном сыпались льдинки.

— Я сам виноват, что упал в воду, позабыл об осторожности. До острова рукой подать… — Он в ярости закрутил над головой кайлом. — Эй, вы! Есть у вас хоть капля мужского достоинства?

Бойцы, направившиеся к мотофелюгам, остановились в нерешительности. А впереди уже снова застучали ломы об лед. Бригада Айсы без долгих слов приступила к работе. Они вырубали очередные квадраты ледяного поля, размерами чуть ли не в городской квартал.

— Немедленно на судно! — приказал дядя Канай Тогайали. — Обсушись, обогрейся.

— Ну да, так и побежал!

— Я приказываю тебе идти на судно! — рассердился капитан. — Ты мокрый, как курица. Не нужно нам такого геройства. Иди, обсушись, потом придешь.

— Ну, ладно, пойду. — Он шагнул в сторону мотофелюги, но тут же остановился. — А ну, ребята, поднатужьтесь! И прекратите шуметь! Надо быть поосторожней — и все! Шевелитесь живее, мои дорогие!

Свистел ветер, трещали льды. Непрерывно стучали ломы, со звоном отлетали ледяные осколки. Слова заглушались порывами ветра. Люди работали как одержимые. И только там, где трудилась бригада Айсы, слышался смех. Молодой капитан веселил людей. Должно быть, рассказывал что-то о Тогайали, а может, о Зангарине.

К пяти часам вечера до острова оставался последний километр. Торопливей стали взмахи рук.

— А ну, Болатхан, утащи-ка эту льдину! — распорядился Айса, прицепляя к моей мотофелюге последнюю отбитую громадину.

Но уже ринулись навстречу мотофелюги и лодки, и я застрял в проходе. А когда ступил на остров, бойцы по колено в воде волокли связки тюленьих туш. Вода подбиралась к кучам, сложенным из тюленей, и опоздай мы на час-другой, добыча действительно уплыла бы из самых рук.

— Волоки, сынок. Потерпи еще, дорогой. — Я узнал голос вернувшегося в строй Тогайали.

Люди работали в темноте. Уже трудно становилось разыскивать тюленьи туши в воде. Фонари были маломощны. Кругом обжигающая холодом ледяная вода. Мы тащили и тащили туши, и связками, и по отдельности. Ночь приближалась стремительно. И так же стремительно поднимался уровень воды.

Тогайали работал за четверых. Подобрел как-то. Уже под самое утро, когда меня качало от усталости, кто-то стиснул мне плечи.

— Держись, сынок, — раздался его голос. — Если бы жил Адильхан, разве тебе пришлось бы так мучиться? Давай помогу. Кин, кин… Для меня что ты, что Самрат — оба дороги. Давай, ставь ноги шире, чтоб устойчивей было. И тащи ровно, без рывков. Не сбивай дыхание.

"Опять он набивается в отцы", — подумал я незлоби-во. Усталость брала свое, и я послушно пошел рядом с Тогайали.

На льдинах заполыхали костры. Стало лучше видно. Смогли подойти поближе и суда, и теперь нам светили еще бортовые прожектора. Я замерз. Одежда промокла и прилипла к телу. Случись такое дома, давно бы заболел. А тут, на море, о болезни и не думаешь. Холодно? Шевелись, и станет теплее. Боишься простыть? Работай без передышки… Так, наверное, всегда случается к рассвету — чувства мои обострились. В сознании проносились картины боя тюленей; костры, при свете которых мускулистые джигиты быстро разделывали туши; суда, ныряющие в грозных волнах; сцены битвы со льдом; барахтающийся в воде Тогайали; Айса, хохочущий в кругу своей бригады; дядя Канай с темным от гнева, решительным лицом; мягко улыбающийся Рахмет-бабай…

В моей голове словно бы возникали, выстраивались фрагменты будущей грандиозной картины. Полотно с эпическим размахом. Мой долг — запечатлеть в красках трудовой подвиг рыбаков и тюленебойцев, которые днем и ночью, в постоянных схватках со стихией, добывают тюленей и ловят рыбу. "Кто из этих мужественных людей должен стать центральной фигурой? В ком наиболее полно проявляются лучшие качества его друзей? — думал я. — Дядя Канай? Умный организатор, целеустремленная личность? А может, Тогайали? Противоречивый, могучий человек, презирающий опасность? Или никогда не унывающий Айса, рядом с которым людям всегда весело и радостно?.."

В напряженной работе прошла ночь. Светало. В вихрях ветра носился жесткий снег, колким песком бил в лицо. Во мне, казалось, все умерло от холода. Раза два дядя Канай прогонял меня на судно, но оба раза я не послушался его. Вернее, выспорил. Мне хотелось быть вместе со всеми, работать рядом.

В сереющем свете утра блек свет фонарей и прожекторов. Костры все еще пылали.

Наконец раздался хриплый от усталости и простуды голос дяди Каная:

— Кончено, братцы! Мы полностью погрузили на суда всю добычу — более полусотни тысяч забитых тюленей. Большое спасибо вам за мужество. Сейчас организованно погрузитесь на мотофелюги и лодки, отправляйтесь на судна. Счастливого вам пути, славные джигиты!

Тюленебойцы, окружив капитана плотным кольцом, в свою очередь дружно благодарили его.

— Спасибо и тебе, Канай.

— С честью завершил схватку со льдом.

— Теперь и в Баутино не стыдно появиться, — сказал Айса, и все засмеялись, хотя он не сказал ничего смешного.

— Качать нашего капитана! — крикнул вдруг кто-то.

Дядя Канай взлетел на могучих руках бойцов. Ветер все набирал силу. Снег залеплял глаза. Мотофелюги и лодки направились к судам.

Вот мы и подошли к нашей долгожданной железной барже. Дедушка Ваня и Люда стояли на палубе и приветственно махали нам руками. Бекше был счастлив. Пока наше судно пристало к барже, он несколько раз посылал Люде воздушные поцелуи. Она звонко смеялась.

Бригады стали сдавать добычу. Мускулистые руки бойцов выносили тяжелые промерзшие туши из трюмов на палубу. Там они складывались в огромные сетчатые мешки. Краны переносили мешки на весы. А около весов находился Бекше. Он вел учет: записывал количество сдаваемых туш в журнал. Рядом с Бекше стояла Люда с голубем на плече. Они о чем-то беседовали, смеялись, и мне было немножко завидно.

Бекше взглянул в мою сторону, словно почувствовав взгляд, и взвизгнул:

— Падает! Падает!

Я оглянулся. Одна туша выпала из мешка и покатилась по палубе. Еще мгновение — и она окажется в воде. Я бросился на перерез, успел подставить плечо под тушу, но под многопудовой тяжестью полетел за борт. От ледяной воды перехватило дыхание. Я отчаянно рванулся вверх. В голове мелькнула мысль — на поверхности попытаться скинуть фуфайку. Резиновые сапоги, наполненные водой, соскользнули сами. И тут я ударился головой о что-то твердое. Теряя сознание, протянул вверх руки. Пальцы уперлись в осклизлый предмет. Я понял, что это днище судна и инстинктивно отпрянул в сторону. Задыхаясь, из последних сил, выбрался на поверхность, глотнул воздуха. Не успел освободиться от фуфайки, как набежавшая волна ударила меня о борт судна. В глазах померк свет.

Я не знал, сколько времени находился в бессознательном состоянии. Кто-то вытащил меня из воды. До слуха донеслось жалобное причитание Тогайали:

— Дорогой мой, судьба, значит, тебе жить долго! Кин, кин… Что бы мы сказали Назымгуль, если бы не смогли тебя спасти?

Его жесткие мозолистые ладони чем-то натирали мое тело. Должно быть, спиртом, потому что через некоторое время тело начало гореть как в огне. Затем Тогайали приподнял мою голову и стал вливать в рот какую-то жидкость.

— Пей, пей, дорогой! Станет лучше.

Обожгло горло, но я осушил стакан до дна. "Неужели он опять потребует чего-нибудь?" — с ужасом подумал я, вспоминая давнюю штормовую ночь в кубрике. До меня стало доходить, что спас меня Тогайали, потому что сам он был в одних трусах и время от времени растирал и свое тело.

Я лежал в машинном отделении. Здесь было тепло. Наверное, поэтому меня занесли сюда. Наконец пришел в себя, огляделся вокруг. Возле меня стояли дядя Канай, Айса, Бекше и Тогайали. Все они были в мокрых трусах и растирали друг друга спиртом. Я облегченно вздохнул: значит, меня спасал не один Тогайали. Не могу же я всех их взять себе в отцы.

— Ну вот, — сказал Айса, встретившись с моим взглядом, и рассмеялся. — Можно считать, что ты прошел огонь и воду… Осталось пройти медные трубы. Не влюблялся еще?