Морские напевы

Глава третья «НЕТ, Я НЕ РЕБЕНОК!»

Позавчера прозвучал последний звонок, возвестив об окончании очередного учебного года. Позади девять школьных лет. Сегодня в два часа дня состоится родительское собрание. А спустя полчаса мы должны будем выслушать Бекше — нашего вожака, который собирается изложить свои мысли, как он сам выразился: «жизненно важные тезисы, касающиеся нашего будущего».

Мы с отцом, оказывается, явились раньше всех. Еще никого не было: ни взрослых, ни учеников, школа была закрыта, и мы прошлись по двору. Отец находился в приподнятом настроении. Шутливо поддерживал меня под руку, словно взрослого, но я видел, что он волнуется. Как-то незаметно отец перешел к рассказам о знаменитых кюйши и акынах, проживавших на Мангыстау. Потом поведал о древних батырах, отстаивавших независимость полуострова, о том, как в гражданскую войну красные джигиты освобождали его от белых интервентов. я взглянул на отца другими глазами. Ведь до сих пор полагал, что он знает только то, что связано с морем и рыбацким промыслом. А сейчас наш край как бы заново и по-иному предстал передо мной. Оживали каждый холм, долина, каждая теснина и ущелье; они носили звучные, полные большого смысла названия: «Торговый утес», «Батарея Тараса», «Белая церковь», «Мавзолей Масат-ата»… Отец с увлечением рассказывал о происхождении тех или иных имен, об истории и судьбе чуть ли не каждого приметного камня в нашей округе.

— Этот полуостров, сынок, щедро омыт кровью наших отцов, — продолжал папа. — Это — святая земля. Безбрежен Каспий, но в нем надо видеть помыслы и устремления тех, кто жил здесь. Жизнь тех, кто сейчас трудится на нем. — Отец бросил задумчивый взгляд на опаленную долгим летним солнцем вершину сопки, похожую на спекшуюся груду золы. — На первый взгляд не броской она красоты, эта земля, но все ее богатство кроется в глубине. Глубоко спрятано… И скоро это богатство будет в наших руках, мы достанем его, оно послужит на благо страны. Но есть еще и другое сокровище. Это легенды. Захватывающие дух истории. Прекрасные песни и кюи. Писать бы о них. Использовать для своего будущего! Говорят, в Крыму каждый утес имеет свою историю. Истории известны многим народам. И, полагаю, помогают им в трудную пору. Они ведь создаются людскими радостями и бедами. Потому должны быть дороги нам. Чтобы видеть будущее, нужно знать, чем жили твои деды. Тут непочатый край работы для археологов. Тебя не интересует археология?

Я чувствовал, что отец неспроста затеял этот разговор. Ему хотелось заронить в мою душу интерес к родному краю — его прошлому и будущей жизни. Хотелось, чтобы сын связал свою судьбу с Мангыстау. Но разве я этого не хотел? Я ответил не сразу, трудно подбирая слова.

— Археология? Интересная наука. И антропология — тоже. У меня душа больше лежит к ней. Но сперва надо закончить школу.

— Конечно, мой дорогой азамат. — В последнее время, обращаясь ко мне, отец употребляет это слово — азамат, что означает товарищ, патриот, гражданин. У казахов эти понятия обозначали зрелость, духовную состоятельность человека, и я гордился, что отец так называет меня. — Школа!.. Какое святое слово! Самая первая ступень, которую преодолевает человек на трудном и благородном пути, имя которому — восхождение на вершину познания. После школы у каждого своя дорога. И слабые, не выдержав трудностей, отказываются от восхождения. Лишь сильным дано познать радость от достижения высоких ступеней науки. Но характер складывается еще в школе. Здесь человек ежедневно познает что-то новое, расширяет свой кругозор. Открывает свои глаза на мир, одновременно с этим мужает. Не так ли, милый мой сын?

— Верно, отец.

Папа пристально посмотрел на меня:

— А книги!.. Что значили книги в мое время! Ты можешь понять?

— Я люблю интересные книги.

— Ими мало увлекаться. Книги придают крылья твоим мечтам. Я бы сказал, человек становится силен духом именно благодаря книгам. А такой человек никогда не останется равнодушным к судьбе ближнего. Это становится его естественным состоянием…

Папа хоть и редко бывал дома, но хорошо был осведомлен о нашей жизни. Однажды Самрат — сын Тогайали, месяц лежал в больнице, отстал от занятий. И мне влетело от папы за то, что я вовремя не пришел товарищу на помощь. Помнится, папа с хмурым видом подписывал мой дневник, хотя в нем и красовались одни «пятерки».

— Ты не обижайся, сынок, что я сегодня так долго объясняю эти вещи. Может показаться, что я дотошен и очень скучен. Но нам не часто приходится говорить друг с другом откровенно. Я рад, что ты о многом знаешь сам. И все же послушать старшего лишний раз не помешает. Ты, конечно, слышал такие слова: «Школа — корабль, наука — океан?»

Я понимал, что отец таким способом проверяет мои знания. Но я знал и другое: его любимый поэт — Касым Аманжолов, и слова, которые папа сейчас привел в пример, были сказаны именно этим большим поэтом. Я улыбнулся. Улыбнулся и отец, одобряюще кивнул.

— Верно. Это сказал Касым, — ответил он вместо меня. — Какие точные слова. Ты, мой дорогой азамат, плывешь на корабле под названием «Школа» по океану, называемому «Наука». — В это время раздался мелодичный звонок колокольчика, возвещающий о том, что собрание начнется с минуты на минуту. — Ну вот, — сказал отец. — Счастливого тебе плавания, Болатхан.

— Спасибо, папа.

— Ты подождешь меня?

— У нас свое собрание, папа.

— Вот как? Любопытно. А мне можно принять в нем участие?

— Нет… видишь ли… — Я замялся, ибо у нас были секреты, которые не следовало знать взрослым. — Мы собираемся в другом месте, — нашелся я.

— Ну, хорошо. Встретимся дома. Ты долго не задерживайся. Поговорим о том, как проведем это лето.

— Хорошо.

— Можешь пригласить своих друзей. — Он улыбнулся. — И девушек пригласи.

Папа вошел в школу. Я видел в окно, как он снял фуражку и пригнулся, прежде чем войти в 10 «а» класс, где мне в будущем году предстояло учиться. Папа был очень высоким человеком, в поселке в росте с ним могли соперничать двое-трое мужчин. А может, он поклонился сидящим в классе односельчанам? Я улыбнулся своим мыслям. Папа привык все переводить на матросский язык. Вполне возможно, что, входя в класс, он мысленно проговорил: «Десятая миля…»

Я тоже вошел в школу. В коридоре было непривычно тихо. Проходя мимо дверей классов, в которых учился, я вспоминал времена «постижения жизни», о которых говорил отец.

Вот первый класс. Эта комната мне особенно дорога. Первый звонок, заставивший гулко забиться сердце, первый шаг к порогу школы, таинственного и яркого, как мне казалось тогда, мира, первое робкое необъяснимое чувство, и ожидание, и робость, и восторг, — все это было связано с этой непросторной, но уютной классной комнатой.

Я снова жил во власти тех далеких детских воспоминаний — теплых, дорогих, вечных…

В тот день, хорошо помню, в семь часов утра, когда солнце только поднялось из-за моря, и лучи его были бессильны пробить туман, мы всей семьей собрались в школу. У всех радостное настроение. Сверкая нарядной одеждой, вышли из дома. Я нёс в руках букет гладиолусов, редких в Мангыстау цветов. Эти цветы привез из Астрахани друг отца — капитан судна «Баутинец». Завидев, что у школы многолюдно, мы прибавили шагу.

— Подожди, мой жеребеночек! — Бабушка остановилась рядом с «Божьим колодцем» и стала развязывать узел, затянутый на конце платка.

— Подойди ко мне.

Я нетерпеливо показал в сторону школы: опоздаем, мол. Но бабушка схватила меня за руку и подвела к колодцу.

— Несмышленыш мой, — обиженно заворковала она. — Я хочу благословить тебя по-нашему, степному обычаю. В этом нет ничего зазорного.

Я оглянулся на папу, но он успел уйти вперед и не видел, что затеяла бабушка. А я по ее требованию нагнулся над колодцем, зажав в руке семь медных монет. Темная вода блестела далеко внизу. Я разжал пальцы, и через несколько секунд донесся короткий приглушенный всплеск. Бабушка что-то неразборчиво бормотала.

В это время отец с мамой, остановившись в отдалении, обернулись. Папа укоризненно покачал головой:

— Мама! — окликнул он бабушку. — Ну зачем все это?

— Ладно, ладно. — Бабушка довольно закивала головой. — Ну пошли, жеребеночек мой.

Мы зашагали дальше. Впереди отец с мамой, за ними — бабушка и я с братишками.

У школьного крыльца стояла тетя Раушан, что побывала у нас в доме на прошлой неделе. Учительница тоже была одета по-праздничному: в белом платье и небесно-голубого цвета камзоле, на плечах — голубой платок. На лице ее играл румянец.

— Добро пожаловать! — встретила нас тетушка Раушан. — Решили учиться? Всем домом?

— Нет, милая. — Бабушка приняла слова учительницы всерьез. Подтолкнула меня вперед. — Учиться будет мой жеребеночек. Сын Адильхана. Ну, иди, — обратилась она ко мне. — Преподнеси тетушке Раушан цветы.

Смущаясь, я вручил учительнице букет гладиолусов. Она ласково провела пальцами по моей щеке, потом, улыбаясь, приподняла голову за подбородок. Мы встретились взглядами.

— Спасибо, Болатхан! — поблагодарила она. И рассмеялась. — Что-то я тебя не узнаю, малыш. Как будто ты был не из тихих, а тут присмирел.

— Это я сейчас поколдовала над ним, — рассмеялась бабушка. — Чтоб был послушным и внимательным.

— Положим, быть слишком тихим — тоже не честь, — вмешался отец. — Болатхан, ты чей сын?

— Я? — Голова словно поднялась сама. — Я — сын капитана.

— Вот и отлично. — Учительница погладила меня по волосам. — Только не зазнавайся, ладно? Пожалуй, лучше задать такой вопрос: как должен учиться сын капитана?

— Я буду хорошо учиться, тетя Раушан. Папа научил меня читать. И считать умею — до ста и немного больше.

— Тогда мне, пожалуй, с тобой будет и легко, и трудно, — заметила учительница. — Вижу, класс у меня будет неровный.

— Ему только шесть с половиной. — Мама, обычно молчаливая, вновь повторила свое опасение, высказанное тете Раушан еще неделю тому назад. — Потянет ли он учебу?

— Не беда, — успокоила ее учительница. — Болатхан хорошо развит для своих лет.

Я отошел немного назад, чтобы не мешать разговору взрослых. Тем более, что к нашей группе потянулись родители других первоклассников.

Вдруг кто-то щелкнул меня по затылку. Я обернулся: долговязый «король голубей», злорадно улыбаясь, быстро отошел в сторону.

Бабушка, разумеется, заметила, что ее внука обидели. Заволновалась, хватая за руки то папу, то маму.

— Кто этот негодный мальчишка? Что ему надо от моего жеребеночка? Его же так забьют, несчастного!

Тетя Раушан рассмеялась, слушая ее причитания.

— Что ты, милая, смеешься? — повернулась к ней бабушка. — Вам не понять, каково мне!

Но тут раздался громкий голос Тогайали, ругающего своего сына, и бабушка замолчала. Тогайали держал за руки Самрата — сгорбившегося, одетого в серый пиджачок, подаренный года два назад моей мамой. На ногах Самрата — стоптанные ботинки. Он с удивлением смотрел на первоклассников, с которыми предстояло вместе учиться.

— Тогайали, пройдем-ка сюда! — строго сказал отец. Не дожидаясь, пока подойдет Тогайали, он сам пошел ему навстречу. — Что же ты перед школой не справил ему обнову! Твой же сын!

— Кин, кин… — загундосил Тогайали. — Оставь меня в покое, Адильхан. Какое твое дело?

— Не стыдно перед людьми?

— Не стыдно? — Тогайали хрипло рассмеялся, затрясся огромным животом. — Ты ведь как-то хотел забрать его к себе. Забыл? Выходит, и ты любишь почесать языком? А?..

— Тьфу! — Отец в сердцах сплюнул. — Бессовестный ты человек, Тогайали. Не видел бы тебя своими глазами, не поверил бы, что на свете могут быть такие люди! — Он передохнул, чтобы успокоиться. — Хорошо, я куплю ему новый костюм. Сегодня же. Нельзя ему портить праздник.

Раздался звонок — долгий, громкий. Дети с шумом ринулись в школу. За ними вошли родители.

Учительница Раушан распахнула перед нами двери самого большого класса.

— Добро пожаловать, дорогие первоклассники!

Родители, сгрудившись за нами, дружно хлопали в ладоши. Мама тихонько подтолкнула меня к дверям.

«Ветка дуба по мере роста все дальше удаляется от ствола, выставляя листву к свету». Перед тем, как пойти в первый класс, я впервые услышал эти слова от отца. Потом, будучи уже в старших классах, не раз вспоминал их. Подобно этой листве, со временем, все больше взрослея, я выходил из-под влияния родительского авторитета. Стал складывать по тому или иному жизненному случаю свое мнение и оно не всегда совпадало с мнением моих родителей. У меня появились свои суждения и заботы. Время от времени в доме стали возникать споры. Иногда казалось, что они разгораются все сильней и ожесточенней. Конечно, это был спор людей, любящих друг друга, но потому и жаркий, долгий. Повзрослев, я вновь обретал своих родителей, искал в них друзей. Помню, в наших словесных баталиях отец часто принимал мою сторону, и мы с ним вдвоем отбивали «атаки» мамы и бабушки.

— Мама! — восклицал он, когда мы проигрывали в споре. — Не отпугнете ли вы Болатхана? Может, все же лучше, если он обретет свое лицо? — Отец радостно смеялся, глядя на наши разгоряченные физиономии.

И вновь мы спорили. Именно в такие минуты становилась разговорчивой обычно молчаливая мама, и я думал о том, что наша жизнь была бы трудной без нее, без ее кропотливой заботы о каждом из нас.

Помню, когда я учился в шестом классе, в нашей семье произошло большое событие — у меня появилась сестренка. Как говорила бабушка, к нам снова вернулась Жания, и всплакнула, сказав эти слова. Бабушка, свято соблюдавшая все обряды, созвала в гости родственников и близких. Гости собрались вечером, разошлись утром следующего дня. Всю ночь в доме не смолкала домбра, звенели песни и мелодичные кюи, раздавались шутки, смех. И всю ночь выбирали имя ребенку. Каждое предлагаемое гостями имя встречалось гулом одобрения, поднимались рюмки, произносился тост. Какие только имена не предлагались! И Гульжан — цветок души, и Ляззат — отрада, и Айнамкоз — ясноглазая. Но в конце концов далеко за полночь все взоры обратились к бабушке, которая была самой старшей по возрасту и поэтому имела право решающего голоса.

— Я думаю, было бы вернее назвать ее Орынбала. Орынбала — заступившая место. Она заменит нам Жанию.

— Ну, бабушка, что это за имя? — протянул недовольно я. — Девочке надо дать красивое имя.

— Жеребеночек мой, не вмешивайся в дела старших, — возразила бабушка. — Ты еще сам ребенок.

— Нет, я не ребенок!

Бабушка рассердилась. Взглянула с укором на папу.

— Видишь, до чего довело твое потакание его капризам? Он уже задрал нос, пререкается со старшими.

— Мама, помните, когда родился Болатхан, вы посадили в нашем дворе дуб? — Папа хитро улыбнулся. — За тринадцать лет он стал ветвистым. Ветви отделяются от ствола, не хотят быть в тени кроны. Тянутся к солнцу. Не забыли вы свое дерево?

— Нет, конечно.

— Ствол рождает ветви, но, питая их, он отдаляет ветви от себя. Иначе листва завянет. Ей, оказывается, мало одного материнского сока. И в словах Болатхана я вижу, может, и неосознанное, но верное стремление. Имя человека должно быть свободно от предрассудков. У ребенка сложится своя судьба, и мне, к примеру, тоже хотелось бы, чтобы он не нёс бремя судьбы другого человека. Как вы полагаете, Раушан-апай? — обратился папа к моей учительнице.

— Я согласна с вами, — отозвалась учительница. — Вы хорошо сказали, Адильхан, о дереве, не заслоняющем собой молодую поросль. Я думаю, Зауре-апай, — повернулась Раушан к бабушке, — тоже так думает.

— Конечно! — Бабушка обиженно поджала губы. — Я день и ночь молю бога об этом.

— Зауре-апай, — снова обратилась учительница к бабушке. — Это хорошо, что вы строги к Болатхану. Но я могу заверить вас, что он у нас один из самых дисциплинированных учеников.

— Еще бы! — воскликнула бабушка. — Он же пошел в школу в неполных семь лет. Попробуй, поозоруй в такие годы. Жеребеночек мой…

Все рассмеялись.

— Да, но Болатхан сейчас заявил, что он не ребенок, — продолжала Раушан-апай. — Что, если он и даст имя сестренке?

— Верно, верно! — подхватили гости.

— Пусть, дорогая, пусть… Пусть мой жеребеночек сам выберет имя.

Спор взрослых повернул мои мысли совершенно в другую сторону. Мне неожиданно стало жалко бабушку, с ее чистой и мягкой душой, неизменным доброжелательным отношением к людям. Поражала ее бескорыстность. Но она была так уязвима, что сама порой казалась мне ребенком. Я не помню, как выговорил:

— Жания.

— Господи! — всплеснула руками бабушка. — Именами умерших не нарекают живых!

— Мама, вы сами предоставили право выбора Болат-хану. — Папа повернулся к бабушке. — Может, так и назовем?.. Жания была нашей отрадой.

Бабушка привлекла сына к себе, поцеловала в волосы.

— Нельзя так, — сказала она. Лицо ее было грустно. — Я понимаю и Болатхана, и тебя. Но ведь вы только что в моем пожелании увидели предрассудок, а сейчас сами… Давайте назовем девочку Орынжан. Жан — означает душа. В слове слышится и имя Жании. Пусть дитя будет нашим продолжением. И долгим продолжением.

Все сразу как-то притихли. Нет, не предрассудок руководил мыслями бабушки, а большая мудрость. Я впервые ощутил силу мудрого слова, действие его на людей. На наш дом будто сошло умиротворение.

— Болатхан, принеси нашу малышку! — с достоинством распорядился отец. Неизвестно было, чем он сейчас больше гордился: мудростью своей матери или маленькой дочерью.

Я принес ребенка, туго запеленатого в белое шелковое одеяльце, и под гул одобрения собравшихся вручил бабушке. Она прижала внучку к себе. Затем медленно и внятно проговорила:

— Голубка моя, твое имя — Орынжан. Живи долго и будь счастлива. Стань украшением нашего очага. Будь средоточием добра и радости…

Потом я отнес ребенка в детскую. Мама, следовавшая за мной, приняла его из моих рук. Глаза ее сияли.

Я задержался в детской, откуда мы, ребята постарше, перебрались дней десять тому назад в горницу. Братишки сегодня спали у соседей, а я, на правах первенца, находился с гостями.

Из комнаты донесся густой, немного хриплый голос отца. Он пел песню о матери. Я видел, как взволнована сегодняшним событием мама. Она уложила захныкавшую Орынжан в колыбель и, тихо подпевая отцу, стала ее покачивать.

В окно было видно, как занималась заря. И свет настольной лампы в углу тускнел.

Учеба давалась мне легко. Я был в том возрасте, когда мальчишеским сердцем движет желание стать поскорее взрослым, когда любое дело кажется под силу и ты берешься за него без долгих мыслей. Будущее кажется ясным, легко достижимым. Совершенно понятно, что меня увлек спорт. Уроки физкультуры стали любимыми. Даже на других занятиях я частенько сгибал и разгибал руки, пружиня мышцы. Мне казалось, что они крепнут и наливаются силой с каждым часом. Стоило прозвенеть звонку, как я стремглав выбегал из класса и повисал на турнике, установленном во дворе школы. Подтягивался, делал «угол», пытался крутить «солнце». Потом бежал в спортзал, где в стенку было вделано большое зеркало. Становился перед ним и придирчиво оглядывал себя. Из зеркала на меня смотрел смуглый, загорелый тонкий мальчик и, как бы смеясь надо мной, повторял все движения. Да, думал я, плечи у меня, конечно, узковаты. И на руках не ходят бицепсы, как у отца.

В один из таких дней неожиданно раздался визгливый высокий голос, чьи-то длинные цепкие пальцы схватили меня за плечо и оттолкнули от зеркала. Король голубей! Вне себя от гнева, я бросился на него.

— Эй, полундра! — подал он клич и тоже двинулся навстречу, приняв боксерскую стойку.

Бекше был стремителен, несмотря на свой длинный рост. От первой его атаки я успел увернуться и, когда он проскакивал мимо, двинул кулаком в бок. Удар пришелся точный, под нижнее ребро, Бекше от боли присел на корточки. Я остановился в ожидании. Скоро, держась за бок, он тяжело поднялся на ноги. В глазах нескрываемое удивление.

— Ты смотри, какой… — И оглядел меня с ног до головы. — А ты мне нравишься. Как тебя зовут, желторотик?

— Значит, продолжим? — Меня разозлило его высокомерное обращение. — Так ли ты силен?

Он расхохотался и подошел ближе:

— Нет, ты мне определенно нравишься. Выходит, умеешь боксовать?

— А что не уметь? Могу и нокаутировать тебя.

— Неужели? Ой, боюсь я тебя… Ну, начали! — предложил он вдруг. — Посмотрим, кто окажется в нокауте. Только больше не бей ниже пояса, понял?

Но встрече не суждено было состояться. Появился преподаватель физкультуры и выгнал нас из зала.

Остаток дня прошел так же бестолково, как начался. Я чувствовал себя выбитым из колеи и никак не мог перестроиться. После занятий поспорил с Самратом. Получилось так, что на уроке математики нас обоих вызвали к доске. Я решил задачу быстро, а Самрат, оказывается, не выучил дома новых правил и потому запутался. Решение его не сходилось с ответом. Зайдя сбоку, я хотел было помочь, но Самрат ударил меня по руке. Я разозлился и перед тем как сесть на свое место, незаметно для учителя вывел на его спине мелом цифру «2».

Ребята рассмеялись. Старый учитель оглядел класс строгим взглядом, и все замолчали. Но стоило ему повернуться к доске, я первым тихонько захихикал. Класс тут же подхватил. Учитель постучал костяшками пальцев по столу. На передних партах затихли, а на задних смеялись. Смеялся, стоя у доски, и Самрат, успевший испачкать мелом веснушчатое курносое лицо. Возможно, бедняга надеялся, что смеяться будут до самого звонка на перемену, и он спасется от неминуемой двойки.

— Что за безобразие? Сейчас же прекратите! — вспылил учитель и вновь обернулся к доске. — Ну, решил? Сколько у тебя получилось?

— Ответ… ответ, — забормотал Самрат, жалобно глядя на класс.

Мне стало досадно, что он не может решить такую простенькую задачку. Решил разыграть его. Показал два пальца и негромко подсказал:

— Два… два…

Самрат обрадованно закивал и бросился орудовать мелом, подгоняя решение к цифре «2». Наконец нужный ему ответ был найден.

Учитель взглянул на доску и улыбнулся. Теперь он хорошо видел и спину Самрата, на которой красовалась большая двойка.

— Бедный Самрат, — он покачал головой. — Ты угадал цифру, что написана на твоей спине. Болатхан решил подшутить над тобой, а ты принял его подсказку за чистую монету. Садись. Вечером придешь на дополнительное занятие.

Самрат прошел на свое место. Лицо его пылало, и веснушки, казалось, наполнились капельками крови.

Учитель пристально посмотрел на меня поверх очков.

— Подойди сюда. Да захвати с собой дневник. И ты получишь двойку. Не так надо помогать товарищу.

Он вывел в моем дневнике в графе «Поведение» огромную двойку красным карандашом…

Домой я вернулся подавленный. Прямиком перелез через забор, тихонько пробрался в сарай, взял удочки и наживки и выбежал обратно на улицу. Бегу, закрывая рот и подбородок портфелем. Вытираю ладонью под носом: кровь уже. перестала течь, но рубашка испачкана, и, не смыв эти кровавые пятна, я не хочу появляться дома. На этот раз я опять сам виноват. Никак не могу подружиться с Самратом. Именно с ним я высокомерен. Наверное, он неприятен мне как сын самого жадного и низкого в моем понимании человека — Тогайали. К тому же я не мог освободиться от мысли, что именно Тогайали виновен в смерти Жании. Так уверяла бабушка, и хотя я знал, что она суеверна, отношение свое изменить не мог. Однако и Самрат поступал не лучше. Его, например, уязвляло то, что я ходил опрятно одетым. Он отпускал ехидные шуточки, хотя сам носил рубашку и брюки, подаренные ему в прошлом году моим отцом. Из брюк он уже вырос, на рубашке заплата сидела на заплате, — вид Самрата был неприглядный. Хорошо еще, бабушка зазывала его к нам и время от времени стирала и штопала ему одежду. Тем не менее, мы относились друг к другу враждебно.

И вот сегодня наступила развязка. После уроков я пулей вылетел в коридор, поднял вверх руку с растопыренными пальцами, показывая всем, что получил очередную пятерку.

Самрат вдруг подошел ко мне и, размахнувшись, ударил в лицо.

— Хвастун!

Из разбитого носа хлынула кровь. Я бросился за Самратом, улепетывавшим со всех ног в сторону своего дома. Но далеко ему уйти не удалось. Я догнал его, двинул на бегу плечом, и Самрат распластался в глине, приготовленной для выделки саманных кирпичей. Получилось так, что недалеко оказалась Айжан — наша одноклассница. Она бросилась поднимать Самрата. Громко пристыдила меня:

— Как тебе не стыдно, Болатхан! Разве так можно?

Я не стал дослушивать ее. Зажимая нос, из которого хлестала кровь, бросился прочь.

Теперь я бежал из поселка, стараясь не попадаться на глаза знакомым. Бежал к морю. Меня с детства учили: «Сам не обижай людей, но обидчику не давай спуску!» Жаловаться считалось зазорным. Поэтому я и бежал к морю, чтобы помыть лицо и постирать рубашку. За рыбалкой я приду в себя, обрету спокойствие. Мне не хотелось давать каких-либо объяснений дома.

Над морем висел редкий белесый туман. Медленно катили волны, вспыхивая и поблескивая в лучах предзакатного солнца. Казалось, они осыпаны блестящими осколками цветного стекла. Было то самое время, когда из воды выскакивают мелкие рыбешки, словно состязаясь, кто выше прыгнет. Я оттолкнул лодку от берега, забрался в нее и первым делом умылся. Потом постирал рубашку, разостлал ее сушить на корме. Наживил червячка, закинул удочку в воду и негромко забормотал заклинание:

Клюнуло вскоре. Я быстро подсек. В лодку, трепыхаясь, упал серебристый лещ величиной с ладонь. Опять закинул удочку, и не успел поплавок успокоиться, как уже снова запрыгал в воде. На этот раз попался судак. Прошло не так много времени, а в лодке лежала целая горка рыбы. Но после того, как мимо прошло большое грузовое судно, клев прекратился. Рыба ушла. Поплавок лежал в воде неподвижно. Я заскучал. Потом порылся в портфеле, в руку попался сборник «Казахские сказки». Книга была хорошо иллюстрирована. Я полистал ее и увлекся чтением. Передо мной бесконечной чередой поплыли неприступные замки и хрустальные дворцы, ожили жестокие завоеватели-ханы, султаны и беки, праздные толстяки-мырзы, вершители людских судеб — бии, прелестные пэри — дивные неземные красавицы. Я вошел в этот мир фантазии и волшебства молодым и могучим батыром, неустанно борющимся со всяким злом и насилием. Я видел толпы сирот и нищих у ворот сверкающих дворцов. Почерневших от нужды женщин и ссутулившихся раньше времени мужчин. Стариков, беспомощно сидящих на пороге ветхих лачуг. Мне чудилось, что они ждут меня, своего единственного спасителя. Никто, кроме Болатхана, не сможет им помочь. Мое сердце проникается чувством жалости и сострадания к несчастным и обездоленным людям. Мне даже почудилось, что среди бедно одетых детей промелькнуло веснушчатое заплаканное лицо Самрата. Я тут же простил ему все и решил вместе с остальными детьми, обиженными судьбой, взять под свою защиту. План был точный, но опасный и трудный. Решено уничтожить всю знать: султанов, беков, баев… Вынимаю из ножен булатный меч…

И вдруг весь мир, красиво и сказочно воздвигнутый моим воображением, рухнул. Откуда-то раздался ехидный смешок. Самрат?

— Хи-хи-хи!.. Смотрите на него! Хи-хи-хи!..

Я моментально пришел в себя. На берегу стоял Самрат и восторженно прыгал, приставив большой палец к носу, а остальные вытянув в мою сторону. Оказывается, отливом меня отнесло от берега на приличное расстояние. К тому же окреп вечерний ветер, и лодка прыгала на довольно крутой волне. В моем воображении эта перемена погоды совпала с началом яростного сражения. Но Самрат, за которого я начинал смертный бой, стоял в эту минуту на берегу, целехонький и дерзкий, и, обхватив руками живот, заливался злорадным смехом. От моей жалости к нему не осталось и следа.

«Ну, погоди, — решаю про себя. — Ты у меня сейчас похохочешь».

Я бросился в воду и поплыл к берегу. Самрат перестал смеяться, встревоженно закричал:

— Эй, ты что делаешь? Лодку же относит!

Я спохватился, повернул назад. Но лодка была уже далеко. Ветер гнал ее быстрее, чем я плыл. Сзади снова раздался голос Самрата:

— Один не догонишь! Я помогу… Сейчас…

— Заткни глотку, — огрызнулся я, прибавляя скорость. Лодка плясала на волнах, то исчезая, то вновь появляясь. Темнело.

— Куда ты, Болатхан? — донесся с берега испуганный голос бабушки. — Плыви к берегу! Утонешь!.. О, горе мне!..

— Не утону, бабушка, — отвечаю я негромко. — Не утону… Не из таких.

В какой-то миг, взлетев на гребень волны, я посмотрел назад. Одновременно с берега в воду бросились Бекше и Самрат. Бекше, уже плывя ко мне, закричал изо всех сил:

— Поворачивай назад! Я достану лодку. Кому говорят?.. Эй, полундра!

Я опасался Бекше после того памятного дня, когда в спортзале двинул его в бок. Но сейчас он без раздумий устремился мне на помощь, и это обескуражило меня. Я невольно подумал: «Не затаил, выходит, мести… Хороший парень». Силы мои были на исходе. Но самым скверным являлось то, что на лодке не оказалось вёсел. Я забыл их взять.

Прошло несколько минут, и уже совсем рядом раздался голос Бекше:

— Продержись немного!.. Сейчас догоню!

Руки немели от напряжения. Я едва продвигался вперед. Бекше догнал меня, когда перед глазами стало темнеть. Я положил одну руку ему на плечо, и дальше мы поплыли вместе. Стало легче. Испуг прошел, дыхание наладилось. Вскоре мы добрались до лодки и, помогая друг другу, влезли в нее. Я распластался на дне и несколько минут приходил в себя. Бекше выжал одежду. Потом взглянул на меня цепкими светло-серыми глазами.

— Слушай, ты мне определенно нравишься. Ей-богу Ты, видать, из отчаянных. Давай лапу, — Он протянул мне длинную тонкую руку. — Меня зовут Бекше. Будем друзьями. Тебя как зовут?

— Болатхан. Как будто не знаешь.

— Знать-то знаю. Но мы с тобой не знакомились.

— Будем дружить?

— Будем.

Мы засмеялись, обнялись. Уже стемнело. Между берегом и нашей лодкой проплыло судно, и нас еще дальше отбросило в море. Ветер не стихал. Заметно похолодало. Мы продрогли. У нас было только два выхода: или плыть к берегу, помогая друг другу, или сидеть в лодке и ждать помощи. Но найдут ли нас ночью?

— Ну как, возвращаемся в море? — спросил я.

— Зачем? Отдадимся на волю волн. Может быть, испытаем судьбу Робинзона Крузо?

Бекше беззаботно хохочет, а я не на шутку встревожился. С трепетом взглянул на смутно чернеющий вдали берег. И вдруг увидал лодку, направляющуюся в нашу сторону.

— Ура! — закричал я. — Лодка! Лодка!..

Бекше всмотрелся:

— Да ведь это тот самый мальчишка, который вместе со мной прыгнул в воду! Выходит, вернулся на берег. Умен, черт побери! Ты его знаешь?

— Это Самрат. Сын Тогайали.

— А хоть сын шайтана. Главное, сам молодцом.

Самрат еще раз доказал, что первое суждение Бекше о нем было верным. Он не только приплыл сам, но и захватил для нас пару весел. Настроение вмиг поднялось. Громко делясь впечатлениями и обсуждая случившееся, мы вернулись на берег. Бабушка бросилась обнимать нас. Затем начала упрекать меня:

— Жеребеночек мой, почему ты ссоришься с Самратом? Мало ему того, что растет без материнской ласки и без отцовского присмотра?! Вместо того, чтобы помогать, отталкиваешь его от себя. Вы должны дружить.

— Бабушка, мы уже подружились.

— Так быстро? — Она посмотрела на меня недоверчивым взглядом.

— Мы помирились и подружились.

— Ну и хорошо, — одобрительно закивала она головой. — Давно бы так. Помогайте друг другу. В жизни разное бывает. Один сегодня крепок, другой завтра.

Мы вчетвером пошли домой. Самрат и я тащили рыбу, положив ее в мою рубашку. Бабушка пожелала угостить нас свежей ухой. Все обошлось хорошо, на сердце у всех было легко и радостно. И предстоящий разговор с отцом не страшил меня…

Я медленно прохаживался по коридору. Вот двери девятого класса, в котором мы учились в этом году. Мои воспоминания перебили громкие голоса. В школу вошли Бекше, Самрат и Айжан. Бекше посмотрел на меня со значением. Видимо, хотел удостовериться, какое впечатление произведет его экипировка. На нем была самая настоящая тельняшка, на голове — лихо заломленная фуражка морского офицера с черным околышем и белым верхом. Но морская форма совсем не шла моему другу. Он скорее напоминал полосатую жердь, на которую водрузили фуражку. Я рассмеялся.

Бекше важно поднял руку, взглянул на часы. Ему и в голову не пришло принять мой смех на свой счет.

— Так… — процедил он сквозь зубы, кося глазом на Айжан. — Два тридцать. Моряк любит точность. Начнем, братцы, совещание. Подыщите свободную комнату.

На совещании Бекше выступал долго и пространно, но горячо. План его одобрили. Было окончательно решено, что мы вчетвером уходим в море. После совещания все вместе прошли на пристань, чтобы хоть издали посмотреть на судно, на котором должны были завтра выйти в плавание.

Домой я вернулся поздно, когда наши уже поужинали. Чувствуя себя виноватым, я тихо вошел в переднюю. Из горницы доносилась негромкая песня. Домбра задушевно выводила мелодию. Я заглянул в полураскрытую дверь. Отец, положив под локоть подушку, сидел на диване, прислонившись к спинке и, изредка трогая пальцами струны, напевал песню поэта-батыра Махамбета. Я замер. В густом голосе его слышались и грусть, и сила. Вот он на минуту умолк, потом снова затянул песню, аккомпанируя себе на басовой струне:

Услышав эти слова, я напрягся. Казалось, отец обращается ко мне. «Неужели ему известен каждый мой шаг?» — невольно подумал я. О том, как я проник на территорию ремонтной базы, а потом спрыгнул с судна в воду, он узнал от сторожа. Это было при мне. Но откуда он мог узнать о моей стычке с Самратом? Наверное, знает, если поет такую песню. Получалось, что я не выдержал испытания, не оправдал надежд отца, которые он возлагал на меня. Что будет, когда он узнает о принятом сегодня плане? Может быть, честно рассказать обо всем и получить его согласие на плавание? Нет, отец не одобрит нашего решения. Я был в этом уверен. «А может, — подумал я снова, слушая песню, звучащую, как укор, — может, попросить у него прощения? Признаться, что принял предложение Бекше, не известив сперва отца. Характер папы известен. Как бы он ни был сердит, но если чистосердечно признаться и извиниться, он всегда простит».

Не придя ни к какому решению, я вошел в горницу. Дверь скрипнула. Отец вскинул голову и, увидев меня, прислонил домбру к стене, поднялся с дивана. Широко улыбаясь, быстро пошел навстречу. Лицо его было ясным и безмятежным. Чувствовалось, что он сегодня особенно доброжелательно настроен по отношению ко мне. Как будто за эти несколько часов, которые я отсутствовал, он соскучился, будто бы мы не виделись несколько долгих лет. Отец крепко обнял меня и несколько секунд не отпускал от себя. Как в далеком детстве, шумно вдохнул запах моих волос, потом уткнулся носом в шею. Я забыл все свои переживания. Давно уже считая себя взрослым, я стыдился этой нежной ласки отца. А он, словно бы дразня, стал щекотать меня своими усами.

— Папа, перестаньте, я ведь не ребенок! — попытался освободиться я.

— Конечно, ты теперь джигит. Азамат наш! Но для меня ты все еще малыш. Поздравляю тебя!

— Спасибо, папа. Перевели, значит?

Я знал, что перешел в десятый класс, тут не было никаких сомнений. Это была просто уловка, чтобы начать разговор, который, я предчувствовал еще днем, должен был быть серьезным.

Отец, довольный моими успехами, рассмеялся.

— А как же? Получил похвальную грамоту и еще спрашиваешь. Учишься ты так, как и положено сыну капитана. Верно я говорю? Спасибо тебе за это.

— Болатхан-ага, поздравляю… — Ко мне шла маленькая Орынжан. Белые воздушные бантики на голове колыхались, словно крылья бабочки. Она взобралась на стул и дотянулась до моей шеи. Так она делала всегда, когда я возвращался из школы. Тем временем подоспели бабушка, мама, братишки. Все наперебой поздравляли меня с благополучным окончанием учебного года.

— Вот так, азамат. — Отец удовлетворенно кивнул мне. — Ты, действительно, теперь не маленький. Пришло время, когда ты должен подумать о многом. Ты не забыл, кем был в твои годы Гайдар?

Помню, после окончания седьмого класса папа говорил, что это равносильно тому, как если бы я окончил семинарию. А один из основоположников казахской советской литературы Сакен Сейфуллин, окончив семинарию, оказывается, уже доблестно воевал с атаманом Анненковым, терпел нечеловеческие пытки. Теперь папа ставил в пример Аркадия Гайдара. Он хотел видеть во мне задатки большого человека, как он сам говорил, настоящего азамата, способного на великие дела.

— Знаю, папа, — ответил я. — Он командовал кавалерийским полком. Однако…

— Однако, — подхватил отец, — исключительных людей рождает исключительное время? Это ты хотел сказать? А чем хуже наше, теперешнее время? Нет места для подвига? Но я хочу сказать о другом. В твоем возрасте ты обязан не только получать, но и отдавать. — И опять он спросил, чтобы испытать мою память. — Напомни-ка, кто сказал эти слова: «В этом возрасте беру я очень много, но и обязан давать ничуть не меньше».

— Один из ваших любимых поэтов Султанмахмут Торайгыров. Умер молодым.

Отец заметил:

— Записывай мудрые высказывания.

— Записываю. — Мысль о том, как начать разговор, мучила меня.

— Ведешь дневник?

Я кивнул. И подумал, уж не попал ли он ему в руки? Отец, видимо, догадался о моем опасении.

— Не читал, не читал. Можешь не беспокоиться. — Он улыбнулся и приложил руку к груди. — У меня, сам знаешь, нет такой привычки. Но меня обрадовало то, что ты ведешь дневник. Это говорит о самостоятельности суждений. Я вот слышал, что ты не ладишь с Самратом. — Отец повернул разговор в другую сторону. — Мне бы хотелось, чтобы вы подружились.

Я промолчал, считая, что тут мы виновны оба: и я, и Самрат. Мы уже дружили, отец знал об этом, но наши жаркие споры раза два кончались потасовкой. Дело было в моих успехах в учебе, а это задевало самолюбие Самрата. Он не только отказывался от моей помощи, но отвергал ее так резко и употреблял такие слова, что я тоже не выдерживал.

— Он слишком гордый, папа, — ответил я.

— Ему предстоит осенняя переэкзаменовка. Сегодня на собрании объявили об этом. Выходит, ты оставил товарища на полдороге.

— Подготовим. Если не откажется от нашей помощи, поверьте мне.

— Не имею права не верить, — согласился отец. Мама уже накрыла нам стол. Дети с бабушкой пошли спать.

— А что это вы там обсуждали? — спросила вдруг мама. Вот уж у кого было чутье на все мои проделки. — Секреты появляются?

— О том, как проведем летние каникулы.

Мама внимательно поглядела на меня всевидящим взглядом, но как всегда промолчала.

Вслед за папой я сел за стол. Он открыл бутылку лимонада, налил в бокалы.

— Ну и как решили провести?

— Наш класс будет работать на овцеводческой ферме. Поедет в совхоз.

— Да что вы смыслите в этом деле? Детей моряков — и на ферму.

— Не знают, так узнают, — сказала мама. — Ничего плохого, если он станет таким же чабаном, как его дядя Бирмамбет.

— Ну-у, мать! Конечно, казахи издревле отличные животноводы. И, конечно, научиться ухаживать за скотом — немалое достижение. Но… он-то — сын капитана?

— Да, папа. Меня манит море.

— Ну, что ж? Носиться по буйным волнам, спорить со штормами и повелевать морем… Значит, твоя судьба, как и моя, — Каспий?

— Только не Каспий, — с пренебрежением отозвался я. — К тому времени, когда я стану плавать, он покажется мне совсем лужей.

— Сынок! — В голосе папы прозвучал металл. Мама ахнула. В черных глазах отца, показалось, вот-вот вспыхнут огни.

Как он любил свой Каспий! Я и мама молча слушали его взволнованный рассказ о море, который он начал, немного успокоившись. Он защищал Каспий от меня, хотя я тоже любил родное море. Но он знал его таким, каким не знал никто. То, что папа говорил о Каспии, я понимал, нет ни в одном учебнике географии, ни в одной научной книге.

— Теперь Каспийские море уже представляется тебе лужей?

— Вы не так поняли меня, папа, — замечаю, воспользовавшись короткой паузой.

— Если твое понятие о Каспии таково, то чему вас вообще учат в школе? — с горечью продолжал отец. — В некоторых местах Каспий мелеет. Будь моя воля, я категорически бы запретил браконьерство… Эх, повернуть бы северные реки на Каспий! Тогда бы он показал, на что способен! — Отец мечтательно прищурил глаза.

— Папа, я тоже мечтаю о том времени, когда Каспий станет полноводнее.

— Вот, вот. — Отец успокоился и, доверительно положив руку мне на плечо, проговорил. — И сделаете Каспий полноводным вы, молодое поколение. Вы будете более образованны, чем мы. Вам по плечу такие грандиозные замыслы. И мне хотелось бы, чтобы ты занимался именно такой проблемой, как подъем уровня воды Каспия, моря, на берегу которого ты родился и вырос.

— Я об этом думал, папа. Только манит меня океан.

— Но вы решили ехать на ферму?

— Нет. — Я отрицательно покачал головой. — Вы не дослушали. На классном собрании решили, что несколько учеников выйдут в море. Один из них — я.

— Правильно. — Отец повеселел. — Ты отправишься со мной.

— Мы… мы…

— Не хочешь отрываться от товарищей? — Он понял меня по-своему. — Сколько вас?

— Четверо.

— Беру всех. Веселей будет. Вспомним былое, по второму разу организуем на «Ерали» «детский сад».

— Детский сад? — удивился я.

— Да, да… Первый раз «детский сад» на «Ерали» был организован еще в годы войны. — Он взглянул на меня с улыбкой. — Не принимай мои слова в буквальном смысле. Ваш детский сад, конечно, в кавычках. Бекше, к примеру, на три головы выше всех рыбаков в поселке.

Мы рассмеялись. Между тем я чувствовал, что приближается развязка нашего разговора. И мне хотелось уйти, не доводя беседу до конца.

— Что, если пойду спать на судно? — спросил я у отца.

— Еще чего выдумал? — всполошилась мама. — Зачем ночевать на судне, когда в доме тебя ждет теплая постель? Последнюю ночь перед выходом в море принято ночевать дома. Я не суеверна, как твоя бабушка, но…

— Поэтому он и пойдет ночевать на судно. — Отцу, как я и ожидал, понравилось мое предложение. — Не беспокойся, дорогая. Он давно не ребенок, но уходим рано, ему будет трудно вставать.

— До свидания. — Я встал из-за стола.

Под наблюдением мамы быстро собрал вещи, необходимые мне в море, и вышел из дома.

Главного я так и не осмелился сообщить отцу. Дело в том, что совещание нашей четверки постановило выйти в море не на «Ерали», а на другом судне — «Нептун». Мы выбрали сейнер, оснащенный более современным оборудованием. На «Нептуне» добывали кильку при помощи электрического света на глубине до ста метров. На нем был установлен эхолот, выявляющий ход рыбы. Эти новшества привлекали на «Нептун» даже взрослых, не то что нас, ребят. Бекше успел устроиться на судне радистом, и, конечно, это он увлек нас своей идеей. Но капитан Канай еще не знал о предстоящем пополнении экипажа. Его мы не посвящали в свои планы, так как боялись, что получим отказ. Все должны были незаметно пробраться на корабль и не попадаться на глаза экипажа до окончательного отплытия в открытое море. Замысел наш казался нам очень дерзким и умным.

Я бежал в ночи к пристани и мысленно разговаривал с отцом. «Прости, папа, и не огорчайся сильно. Я обманываю тебя в последний раз. Иначе ты не разрешил бы мне плавать на „Нептуне“. Пойми, это не обман. Плохо то, что я не рассказал тебе. Но это не обман». Оправдание получалось логичным и честным, как бы складывалось в строчки письма, которое отец обязательно должен был получить, и мне становилось все легче, угрызения совести все меньше терзали душу, и я все веселее бежал к морю, предчувствуя радость от предстоящей жизни. «Ты ведь сам говорил, что ствол рождает ветви, но, питая их, он отдаляет ветви от себя. Ты должен понять, отец: я хочу плавать на современном судне».

Сверкали яркие крупные звезды июля. Глухой рокот моря стоял в воздухе. Где-то на левой дуге залива стрекотал движок. В степи лаяли сторожевые собаки чабанов.

У судна раздался тихий свист, я ответил условленным знаком. Мы обменялись, с Бекше крепким рукопожатием.