Мой профессор

Глава 26

Эмелия

Я ожидала, что профессор Барклай будет жить в таком же здании, как и Александр: высотка со швейцаром, все удобства под рукой. Это однозначно становится ошибкой с моей стороны. Стараясь не усложнять, я забываю, насколько мы с ним похожи, насколько глубоко совпадают наши увлечения. Он останавливается перед таунхаусом из красного кирпича в федеральном стиле на Парк-стрит напротив Бостонской площади, и я поражаюсь тому кусочку истории, который он называет своим домом.

Вылезаю из машины и стою у подножия крыльца, удивленно глядя вверх.

— Ты восстановил его?

— Да, после того как какой-то идиот чуть не разрушил его, пытаясь превратить в современный лофт.

Я задыхаюсь от ужаса, и в этом нет ни капли сарказма. Это ужасно. Отвратительно. Святотатство!

— Сколько ему лет? — спрашиваю я, хотя у меня есть предположение. — Я знаю, что он начала 1800-х годов.

Мой взгляд блуждает по внешнему виду: первый этаж, который в этих старых зданиях является несущим, сделан из толстого известняка, чтобы поддерживать три этажа из красного кирпича над ним. Сверху таунхаус увенчан мансардной крышей во французском стиле. Каждое окно и входная дверь украшены продуманным симметричным орнаментом, что является обязательным требованием для старой федералистской архитектуры.

— Он был построен в 1810 году, что говорит о многом, если учесть, что Парк-стрит была официально проложена только в 1804 году и первоначально называлась Парк-Плейс.

Удивительно.

— Кто его спроектировал?

— Чарльз Булфинч.

Мои глаза расширяются, и впервые я могу оторвать взгляд от дома, чтобы посмотреть на профессора Барклая. Он стоит чуть в стороне, давая мне возможность полюбоваться домом.

— Он проектировал Капитолий штата Массачусетс.

Он кивает, пытаясь скрыть злорадную улыбку.

— Среди прочих выдающихся зданий. Хочешь экскурсию?

— Да, я хочу экскурсию… — дразняще бормочу себе под нос.

Он прячет усмешку, качая головой, и приглашает меня подняться на крыльцо.

С того момента, как мы входим, становится очевидно, что профессор Барклай уделяет огромное внимание деталям. Никто не хочет жить в доме, построенном в 1810 году, где сохранилась каждая оригинальная пылинка. Оставьте это музеям. Целью профессора было создать искусное сочетание старого и нового, отдавая дань уважения прошлому, и одновременно привести дом в соответствие с современностью, и он с ней справился.

В каждой комнате сохранилась оригинальная столярная отделка, но она была обновлена. В главной гостиной обшитые панелями стены и богато украшенная лепнина в виде короны выкрашены в белый цвет. Оставлен оригинальный камин, обугленные кирпичи которого придают деревенский шарм светлой белой комнате. Удобные кресла окружают журнальный столик из железа и камня, на котором лежат предметы, так и просящиеся в руки: поднос с римскими гравюрами, надежно спрятанный за стеклом, книга о Пикассо, которую любовно носят. В углу комнаты на изящном подиуме возвышается бюст в греческом стиле. Насколько я знаю, это оригинал или ранняя римская копия.

Мы переходим из комнаты в комнату, и с каждым шагом я все больше влюбляюсь в этот дом. Здесь сочетаются предметы антиквариата с новой мебелью и современными произведениями искусства.

Очевидно, что он очень заботится о своем доме. Это, пожалуй, самое далекое от холостяцкой берлоги, что я когда-либо видела, и я говорю ему об этом, как только мы заканчиваем наш обход и возвращаемся на кухню на первом этаже.

Это самая обновленная комната во всем доме. Здесь есть изящная бытовая техника, мраморные столешницы и абстрактная картина с концентрическими кругами, которую я узнаю, но не могу определить.

Профессор Барклай достает две бутылки «Ла Круа» из холодильника для напитков, спрятанного под кухонным островом, и пододвигает одну мне, когда я забираюсь на табурет.

— Некоторые вещи я унаследовал от своих прабабушек и прадедушек, хотя мне действительно нравится охотиться за вещами, когда я нахожу время в Европе.

— Конечно. А кому бы не понравилось? Знаете, я выросла в историческом доме, — говорю я, прихлебывая воду. — Но ничего похожего на этот.

— Расскажи мне. О своем детстве.

Он опирается на локти, и я борюсь с желанием поерзать.

— О… ну, я выросла в Шотландии. Вы знали об этом?

Кажется, он с трудом сдерживает улыбку, когда отвечает:

— Нет, Эмелия. Я почти ничего не знаю о тебе, по крайней мере, ничего о твоем прошлом.

Я киваю.

— Ну, при разводе моей матери с Фредериком ей досталась поместье в Шотландии под названием замок Данлани. Это викторианский замок, построенный в 1228 году.

— Ты шутишь.

Я улыбаюсь и качаю головой.

— Это правда. Однако умерьте свои ожидания. Это место было лачугой, когда она его купила, и сейчас это лачуга. Как только они развелись, с деньгами стало туго. Ее планы по его восстановлению были уже неосуществимы.

— Но вы все равно там жили?

— Да. Мы закрыли большую часть дома и жили в основном в западном крыле. В доме не было центрального отопления, но было электричество, а водопровод провели еще до того, как мама переехала. В доме достаточно современных удобств для жизни. Правда, посудомоечной машины не было, и стирать приходилось в умывальнике на улице.

Кажется, его это забавляет, поэтому я продолжаю.

— Мать осталась там после того, как я уехала в школу-интернат в Англии. Я приезжала туда на выходные и оставалась всякий раз, когда у нас были длительные перерывы.

— И кто теперь заботится о доме?

Я опускаю взгляд на свой напиток.

— Никто. — Невозможно не почувствовать волну грусти по поводу этого. — Там был садовник, мистер Пармер. Время от времени он проверяет для меня состояние дома, хотя почти десять лет никто ничего не улучшал.

— Ты не думала о продаже?

Мои глаза расширяются в тревоге.

— Нет. Никогда. Это мой дом… место рождения всех детских воспоминаний, которые мне дороги. Кроме того, у меня есть планы. — Я набираюсь смелости посмотреть на него. — Хочу в конце концов завершить реставрационные работы, начатые моей матерью.

— Итак, Данлани — это место, где зародился твой интерес к сохранению архитектуры, — заключает он.

Я киваю.

— А как насчет вас? Вы выросли в историческом доме?

Он улыбается.

— Даже близко нет. Мои родители живут в недавно построенном поместье на винограднике в Калифорнии. Родители владеют винодельней… помимо всего прочего.

Услышав это, все больше кусочков головоломки встают на свои места: его привилегированное воспитание, связь с семьей Мерсье, способность посещать школу, подобную Сент-Джонсу.

— Полярные противоположности, — говорю я, пытаясь пролить свет на то, что мы происходим из двух совершенно разных миров. — Я не думаю, что вы стирали свои трусики в умывальнике.

Он смеется и качает головой.

— Нет.

Не могу поверить, что сижу здесь и веду непринужденную беседу с профессором Барклаем, когда совсем недавно он шептал мне на ухо мрачные слова. Трудно совместить в нем обе стороны: мужчину в этом прекрасно обставленном доме, где каждая ваза идеально расставлена, каждая картина продуманно развешана, и человека, который скорее злодей, чем герой, и тянет меня в направлении, которое я боюсь исследовать.

— Я хочу знать больше, — говорит он, прислоняясь спиной к стойке напротив меня и скрещивая руки.

Я облизываю губы.

— О чем? Данлани?

— Да. О твоей школе-интернате. Все, что ты хочешь мне рассказать.

— Ну, моя школа-интернат была хорошей, но это был не Сент-Джонс, скажем так.

— Твоя мать была американкой?

— Да.

— Так и где же ее семья?

Разве это не вопрос на миллион долларов?

— Кажется, у меня есть тетя в Айдахо или где-то там, но я не уверена. Моя мать не очень-то вдавалась в подробности, но я точно знаю, что по той или иной причине ей не терпелось оставить свою семью в Штатах. Это одна из причин, по которой она переехала во Францию, чтобы посещать школу. Я не помню, чтобы она когда-нибудь разговаривала со своей семьей по телефону или еще как-то, и я определенно никогда ни с кем не встречалась.

— Я уверен, что это было тяжело.

Мое горло сжимается, и я просто киваю. Что еще можно сказать по этому поводу? Я сирота, у меня нет семьи. Я одинока, и уже так давно, что привыкла к ощущению пустоты.

— Другим людям приходится хуже, — говорю я, отодвигая нетронутую воду.

— Но мы говорим о тебе…

Эмоции — штука привередливая. Печаль так легко превращается в гнев, причем это происходит в мгновение ока. Я ощетиниваюсь от его тона, и вот так периметр, который я держу вокруг своего сердца, становится более непроницаемым, чем когда-либо.

Соскальзываю со стула.

— Я начинаю уставать. Может, пойдем спать?

Он долго смотрит на меня, как бы оспаривая мой уход от разговора, возможно, попытается подтолкнуть меня к откровенности, но затем просто кивает и ведет меня на второй этаж.

Начинает рыться в ящиках в шкафу.

— У меня нет для тебя никакой женской одежды.

— Ничего из вещей Миранды?

Он вкладывает мне в руки мягкую серую футболку и игнорирует мой приступ ревности.

— Этого будет достаточно. Хочешь треники?

Приподнимаю его футболку, чтобы посмотреть, где подол задевает мои бедра. Она будет короткой, но все прикроет.

Спереди написано «Дартмутский факультет». Я почти поддаюсь желанию улыбнуться.

— Подойдет.

Его губы сжимаются в линию, как будто ему не нравится, что я не надену штаны, но придерживает язык.

— Дальше по коридору есть комната для гостей, где под раковиной хранятся туалетные принадлежности. Пользуйся всем, чем захочешь. В шкафчиках в ванной ты найдешь свежие полотенца.

Смотрю через дверцу шкафа в сторону его комнаты.

— Я не останусь здесь с тобой?

Его двуспальная кровать стоит прямо там. Приглашение, если бы оно вообще было.

— Не думаю, что это было бы разумно.

Чуть не спрашиваю его о причине. Потому что не стала отвечать на его вопросы на кухне, потому что отстранилась во время его попытки проникнуть глубже?

Мне, конечно, любопытно, но я не настаиваю. Это похоже на крошечный отказ, и я предпочитаю сохранить лицо, чем раскрыть, что мне больно от того, что он засовывает меня в какую-то спальню для гостей, как будто предпочел бы избавиться от меня совсем.

— Хорошо. Тогда спокойной ночи.

Выходя из комнаты, я не оглядываюсь на него. Что тут можно сделать? Поцеловать его в щеку? Обнять? Боже милостивый, не могу себе представить, что бы он сделал, если бы я попыталась обнять его. Напряжется? Погладит меня по голове?

Лучше мне этого не знать.

Он верен своему слову, гостевая комната соответствует королевским запросам. Я долго принимаю душ, пробуя все, что есть в ванной комнате: роскошное мыло для лица, средство для мытья тела и увлажняющий крем, и многое другое. Подумываю о том, чтобы положить понравившиеся средства в сумочку, чтобы взять их с собой утром. Увлажняющий крем особенно соблазнителен из-за того, насколько приятно ощущается на коже.

Сушу волосы и иду в спальню, где нахожу свои свежевыстиранные трусики, ожидающие меня на кровати поверх пары сложенных спортивных штанов. Должно быть, он зашел за ними и постирал на быстром режиме, пока я принимала душ, что кажется странно интимным. Капризный любовник обычно не занимается стиркой, по крайней мере, насколько я знаю, хотя в свое время у меня было не так уж много любовников. Ни одного, кроме профессора Барклая, и я бы покраснела, назвав его так в лицо.

Одеваюсь, оставляя спортивные штаны в стороне, затем слышу его голос, доносящийся из коридора. Он, должно быть, разговаривает по телефону, и, хотя я должна позволить ему уединится, мое любопытство берет верх.

Я не выхожу из своей комнаты, поэтому могу убедить себя, что не делаю ничего плохого, но стою у двери, прислушиваясь к его голосу.

— От них с самого начала были одни неприятности. Весь офис, похоже, одержим идеей продлить этот проект еще на три года.

Хмурюсь от того, насколько он взвинчен.

— Нет. Я лучше сам разберусь, — продолжает он. — Вылетаю первым делом утром. Это займет всего день или два. Посмотрю, сможет ли Кэндис связаться с Блейком, чтобы договориться о встрече. Чем раньше, тем лучше, чтобы это не затягивало дело.

Мое сердце сдувается, как воздушный шарик, когда я отхожу от двери.

Итак, он уезжает утром. В этом нет ничего особенного, пытаюсь я себя уверить.

Тогда почему мне так необъяснимо грустно?

Полагаю, все дело в этой комнате. Она шикарная, хорошо укомплектованная, роскошная, но в то же время холодная и пустая. Я наполняю ее совсем немного, когда подхожу к кровати и откидываю покрывало.

У меня нет ни книги, ни Kindle, нечем развлечь себя, пока лежу и смотрю в темный потолок. Я концентрируюсь на городском шуме, проникающем с улицы, хотя, учитывая наше местоположение, он на удивление минимален. Профессор Барклай позаботился о том, чтобы шум и неудобства были сведены к минимуму.

Сон не приходит. Я так долго ворочаюсь с боку на бок, что это начинает раздражать. Подумываю прокрасться на кухню и перекусить или порыться в книжных полках, которые видела в гостиной, в попытке найти роман, который привлек бы мое внимание, но чувствую, что и то и другое было бы неправильно. Я остановилась в гостевой комнате профессора Барклая, но чувствую себя не гостем, а незваным гостем.

Мне просто следовало уйти раньше, а не принимать его приглашение остаться на ночь. Когда он поселил меня в эту комнату, это должно было послужить сигналом для моего ухода.

Проверяю время и вижу, что сейчас 3:19 утра. Слишком поздно идти домой.

Настраиваюсь на долгую беспокойную ночь и начинаю задаваться вопросом, добрался ли профессор Барклай до постели или работа задержала его. Интересно, спит ли он крепким сном, забыв о моем присутствии?

Какая-то часть меня хочет, чтобы он пришел пожелать мне спокойной ночи перед сном и чтобы ему захотелось увидеть меня еще раз, потому что он не смог устоять. Но ни стука, ни звука по ту сторону двери нет.

Сажусь и сбрасываю одеяло, злясь на ночь за то, что она так долго тянется. Просто закончись уже. Либо поднимай солнце, либо дай мне поспать.

Больше ни секунды не могу оставаться в этой комнате.

Подхожу к двери и поворачиваю ручку, не имея в голове четкой цели. Я могу спуститься перекусить или поискать книгу, но ноги сами несут меня в противоположный конец коридора, где приоткрыта дверь спальни профессора Барклая.

Воспринимаю это как приглашение, независимо от того, так это или нет.