Мой профессор

Глава 7

Джонатан

Я никогда не бываю в Ганновере по выходным. Для меня это редкий случай, идеальное стечение обстоятельств, в результате которых я сижу в переполненном студенческом баре и потягиваю уже четвертую кружку пива.

В Дартмуте есть серия лекций, которые проводятся для преподавателей и сотрудников университета, а также аспирантов и приглашенных гостей. Каждый месяц на сцену выходит профессор или ведущий лектор и рассказывает о теме, представляющей интерес в их области. Это способ объединить Дартмут, преодолеть разрыв между дисциплинами, которые, по крайней мере, на бумаге кажутся совершенно несвязанными.

Впервые принимаю участие в этом мероприятии и выхожу на сцену, поэтому возможности уйти нет.

Вдобавок ко всему, сегодня вечером мальчишник у другого профессора, скромная вечеринка для парня — Гаррета, с которым я едва знаком. Когда в четверг он застал меня врасплох возле моего кабинета и пригласил присоединиться, я подумал, что буду в Бостоне и смогу избежать праздника под каким-нибудь предлогом, но он поспешил напомнить мне, что я буду в Ганновере.

— Мы собираемся куда-нибудь пойти после лекции. Ты должен присоединиться. Это хороший способ познакомиться с другими профессорами.

Меня это не убедило, и тогда он добавил, что это его мальчишник.

— Ничего дикого. Мы просто собираемся выпить пару кружек пива на Мейн-стрит.

Я не видел выхода из этой ситуации.

И хотя моя лекция закончилась почти три часа назад, и я мог бы уже вернуться в Бостон, в уютную домашнюю обстановку, я слушаю, как профессор рядом со мной бубнит о том, почему молекулярная физика более интересна, чем кажется на первый взгляд.

Пока что это звучит неубедительно.

Женщина напротив меня, Триша, профессор математики, встречается со мной взглядом и преувеличенно закатывает глаза.

— Хосе, оставь это. Молекулярная физика чертовски скучна, как и математика, — говорит она. — Просто смирись с этим и пей.

Я смеюсь, а она улыбается еще шире.

Она наклоняется ко мне.

— Я бы выпила еще пива. Хочешь?

Хочу ли я еще? Да. Должен ли я выпить еще? Вероятно, нет.

Но это была адская неделя. Несколько недель, на самом деле, и я все равно поеду домой на поезде. Потому что не готов заканчивать этот вечер.

Я отодвигаю свой стул.

— Да. Пойду возьму еще.

— Я присоединюсь к тебе, — говорит она, встает и обходит стол.

Сегодня вечером собирается интересная компания, состоящая из профессоров и друзей Гарретта, не принадлежащих к академическому миру. Поначалу было немного неловко пытаться объединить группу людей, которые не так уж хорошо знают друг друга, но выпивка льется рекой, и, возможно, сейчас я слишком пьян, чтобы обращать на это внимание.

— Это большая редкость, — говорит Триша, глядя на меня, пока мы идем к бару. — Видеть тебя здесь в выходные. Да и вообще видеть тебя.

— Я живу в Бостоне. Там находится офис моей фирмы. Трудно выкроить время.

— Понимаю. Я и сама большую часть времени отсиживаюсь в математическом корпусе.

— Я бы спросил о твоей работе, но…

Она смеется.

— Пожалуйста, не надо. Ради всего святого, давай поговорим о чем-нибудь другом.

Подходит бармен, и я прошу еще одну порцию. Он кивает, давая понять, что понял, но на это у него уйдет какое-то время. Заведение переполнено, и в данный момент он единственный бармен.

— Так у тебя есть семья? Жена? — спрашивает она, сосредоточив свое внимание на барной стойке и нервно теребя салфетку. Она пытается придать своему вопросу беззаботный вид, но складывается впечатление, что ей пришлось набраться смелости, чтобы задать его.

— Нет ни того ни другого.

— Девушка?

Я качаю головой, впервые осознавая, что Триша заинтересована во мне.

Господи, неужели я настолько туп? Или немного пьян и очень рассеян…

Я часто думаю об Эмелии. На самом деле, всегда.

Наш разговор в моем офисе во вторник проходит не так, как мне хотелось бы. Я прокручиваю в голове каждый момент и пытаюсь рассуждать, правильно ли я поступаю. Когда мои студенты подошли ко мне перед лекцией и объяснили увиденное, я вышел из себя. Подобные обвинения могут привести к краху карьеры. Я не могу оставить это без внимания.

Понимаю, что фотография является не более чем неудачной шуткой. Я думаю, что, даже если бы информация об этом просочилась, администрация Дартмута отнеслась бы ко мне с пониманием и списала бы это на оплошность двух студентов, но я не могу быть уверен.

По крайней мере, они должны разобраться в этом. Есть вероятность, что они начнут официальное расследование, чтобы убедиться, что делают все возможное для защиты уязвимых студентов, и тогда это оставило бы меня на милость мельницы слухов. Слухи бы распространились, а подобные обвинения никогда не могут быть полностью стерты из общественной памяти. От одной мысли об этом у меня закипает кровь.

Эмелия должна знать, насколько это глупо. И должна понимать, что у меня нет выбора, когда речь идет о наказании. Это первый проступок ее подруги, но третий Эмелии.

Однако Эмелия не осознает, что я только сейчас начинаю понимать, что, даже если бы она абсолютно ничего не делала и каждый день сидела на моей лекции в полном молчании, сдала все тесты на отлично и написала отличную курсовую работу, даже если бы никогда не было никакой поддельной фотографии… она всегда будет девушкой «из окна». И сильным отвлекающим фактором, зудом, который я не могу почесать, девушкой, которую я не могу выбросить из головы.

У меня есть грязные фантазии о ней на том деревянном стуле.

Моя студентка.

Так что нет, Триша, у меня нет девушки.

У меня есть только Эмелия.

— А как насчет тебя? Встречаешься с кем-нибудь?

Она выдавливает из себя смешок.

— Нет. Как уже сказала, большую часть времени я провожу в математическом корпусе, и, если ты можешь в это поверить, старикашки-математики не в моем вкусе.

— Тогда я буду твоим ведомым.

Горечь отказа отражается на ее лице лишь на мгновение, а затем она маскирует это подмигиванием и улыбкой.

— Ты в деле. Бармен возвращается с подносом пива, чтобы мы отнесли его за столик.

— Давай, пойдем осмотрим толпу. Сегодня вечером здесь должно быть несколько хороших парней, верно?

Как только мы занимаем свои места, у меня в кармане жужжит телефон, оповещая о входящем сообщении. Я проверяю, хотя и не должен. Это всегда по работе. Я быстро набираю ответ, но сохраняю его в черновиках, зная, что захочу просмотреть его утром, когда отосплюсь после выпитого. Свист у входной двери бара привлекает мое внимание. Я поднимаю взгляд от телефона, и мой желудок сжимается, когда вижу, как входит Эмелия с небольшой группой друзей.

Я все еще не могу свыкнуться с мыслью, что она существует за пределами той скамейки во дворе. Она — не сон. А студентка в баре, от которой мне лучше держаться подальше. Ее не должно быть здесь. Жестокая судьба сыпет соль на рану.

Я не испытываю ни малейшего облегчения, видя ее. Знаю, как ужасно мы расстались во вторник. И что она, скорее всего, не хочет иметь со мной ничего общего.

Хорошо.

Это к лучшему.

Ее группа продвигается дальше, провожаемая одобрительными возгласами людей, мимо которых они проходят. Они в костюмах, вот почему все так возбуждены. Я узнаю среди них Соню. Она идет впереди, расталкивая толпу и кружась, чтобы продемонстрировать свой красный наряд. Эмелия замыкает шествие, в защитном жесте обхватив рукой живот, словно пытаясь скрыть часть обнаженной кожи, которую демонстрирует ее наряд.

На ней практически ничего нет, нелепый наряд школьницы, и люди, мимо которых она проходит, обращают на нее внимание. Один парень наклоняется и дотрагивается до ее руки, похоже, чтобы сделать ей комплимент, и она робко улыбается, прежде чем отойти в сторону.

Внутри меня зарождается первобытная злость и ревность, потребность крикнуть, чтобы они отвели от нее свои похотливые взгляды. Тронешь ее еще раз, и я сломаю твои гребаные руки.

— О боже мой! Это забавно. — Триша смеется. — Я думаю, что все эти дети одеты, как разные версии Бритни Спирс. Я узнаю костюм зеленой змеи и наряд школьницы, но не остальные. Может быть, я ошибаюсь.

Я застрял на ее выборе слов: дети.

Черт возьми.

Делаю еще глоток пива.

Эмелия — ребенок. Моя ученица. Почему я не могу напоминать себе об этом достаточное количество раз, чтобы это действительно запомнилось?

А может быть, проблема не в этом. Может быть, если я буду повторять себе это снова и снова, это не убедит меня держаться от нее подальше… Может быть, как раз наоборот.

Она садится в другом конце комнаты, и я испытываю облегчение оттого, что она далеко.

Разговоры вокруг меня остаются без внимания, пока я наблюдаю, как она и ее друзья заказывают напитки, фотографируются, улыбаются и смеются. Эмелия — часть всего этого, но в то время, когда все остальные, кажется, искренне веселятся, девушка только притворяется. Для меня это так очевидно. В тот момент, когда селфи сделано, ее улыбка исчезает.

Она поднимает глаза и замечает, что я наблюдаю за ней. Мне нравится, что я застаю ее врасплох так же, как она меня в первый день семестра, когда я поднял глаза в переполненной аудитории и увидел ее.

Она расширяет глаза от шока, а затем переводит взгляд в сторону, к своей группе, ее щеки заливает румянец. Я почти представляю себе ее мысли.

Не тот ли это мудак?

Я уверен, что она хотела бы, чтобы я ушел. Может быть, она проклинает меня в своей маленькой хорошенькой головке, после того как я разозлил ее во вторник.

Но потом она поднимает свой коктейль и внимательно смотрит в мою сторону, но не с ненавистью, а заинтригованно.

Я продолжаю разговор с Тришей и Хосе, участвуя в нем достаточно активно, чтобы они не могли упрекнуть меня в невнимательности, и в основном просто пью свое пиво и смотрю на Эмелию.

Она знает, что я наблюдаю за ней, наши взгляды дважды встретились, но не устраивает для меня шоу. Даже наоборот. Для человека в костюме она ведет себя так, будто хочет слиться с толпой. Сидит в кабинке, которую делит со своими друзьями, и маленькими глотками пьет свой напиток. Соня и парень, с которым они вместе, держат в руках камеру и записывают видео. Четвертый человек из их группы отлучился, чтобы ответить на телефонный звонок. Эмелия сидит тихо, одна в толпе, вертя соломинку в стакане.

Люди из моей компании в конце концов начинают уходить. Я закрываю свой счет и предлагаю оплатить счет остальных — подарок Гаррету. Все поднимают бокалы и аплодируют в мою честь. Я не могу быть уверен, но клянусь, что чувствую, как Эмелия снова наблюдает за мной.

Встаю, чтобы сходить в туалет перед уходом. Поездка на поезде обратно в Бостон будет долгой. Вымыв руки, я открываю дверь и вижу, что с другой стороны меня ждет Эмелия.

Она прислоняется к противоположной стене, и я на секунду задерживаю на ней взгляд. В этом наряде у нее очень длинные ноги.

Шум открывающейся двери привлекает ее внимание, и она отрывается от своего телефона.

Мое присутствие пугает ее.

— Профессор, — произносит она почтительным тоном.

— Что на тебе надето?

Медленно она переваривает сказанное мной, и тон, которым это произнесено. Затем гордо вздергивает подбородок.

— Ничего, что касалось бы вас. Вы закончили? Мне нужно подкрасить губы.

— Конечно.

Я протягиваю руку, жестом приглашая ее войти и давая понять, что еще не готов покинуть туалет, но она может присоединиться, если хочет.

Она прищуривает глаза от раздражения и проходит мимо меня, не забывая при этом впечатать каблук в мою туфлю. Никаких извинений.

Как… интересно.

Мне следует уйти, но я этого не делаю. Действительно ли мое присутствие пугает ее или она видела, как я встал из-за стола, и последовала за мной?

Я прислоняюсь к дверному косяку и наблюдаю, как она достает из сумочки помаду, прислоняется к стойке и начинает красить губы. В этой позе ее бедра приподнимаются, задирая юбку еще выше.

Она ловит мой взгляд в зеркале.

— Как прошел ваш вечер, профессор? Кого-нибудь терроризировали?

Я тихо смеюсь, оценив ее откровенность.

— Думаю, что ты та, кто терроризирует людей. Это то, что ты обычно надеваешь, когда выходишь на улицу?

— Это костюм. Неужели вы настолько стары, что не узнаете? — ее снисходительный тон медленный и насмешливый.

— По-моему, он наводит на неверные мысли.

— О боже. — Она закатывает глаза. — Избавьте меня от лекции «Если девушки так одеваются, они сами напрашиваются».

— Итак, чтобы внести ясность, ты не напрашиваешься?

Ее взгляд пылает яростью.

Я должен прекратить, повернуться, уйти и оставить ее в покое, но не могу. Такое ощущение, что это мой последний шанс. Сегодняшний вечер — это подарок, и я не собираюсь его растрачивать.

Она кладет помаду обратно в сумочку и застегивает молнию.

— Я и не подозревала, что могу ненавидеть вас больше, чем уже ненавижу.

— Твое мнение не имеет значения, Эмелия. Ты моя ученица. Ребенок.

С таким же успехом я мог бы назвать ее незначительной.

— И все же вы стоите и смотрите, как я крашу губы. Разве так можно смотреть на свою ученицу? — когда я не отвечаю, она надменно продолжает. — И вообще, почему вы все еще здесь? Неужели ваш вечер проходит не так, как вы планировали? Боитесь, что в конечном итоге окажетесь в постели с этой скучной блондинкой, мечтая, чтобы вместо нее был кто-нибудь другой?

Наши глаза встречаются в зеркале, и ее губы расплываются в дерзкой ухмылке.

Хмм.

Может быть, ей не помешает небольшой урок.

Я вхожу в туалет и позволяю двери с грохотом закрыться за мной. Замок защелкивается одним движением пальцев, и ее уверенный фасад рушится. Я вижу, как дрожит ее тело, когда подхожу.

— Я бы поверил в то, что ты разыгрываешь, если бы не чувствовал запаха алкоголя в твоем дыхании, если бы не знал, какая ты на самом деле. Я видел тебя, изучал… и не только, когда ты была в моем классе. Знаю, что это не ты. Ты послушная малышка, Эмелия. И едва можешь смотреть мне в глаза, когда мы разговариваем. В моем кабинете во вторник, когда я делал тебе выговор, ты дрожала как осиновый лист.

Что-то вспыхивает в ее взгляде. Это похоже на признание какой-то скрытой части ее личности, которая нуждается в этом так же, как и я.

Именно это подстегивает меня, побуждает к полной откровенности.

— Я знаю, что ты следуешь правилам, не высовываешься и пытаешься раствориться в толпе. Знаю, ты не пытаешься отвлекать меня на уроке, но ничего не поделаешь.

В ней нарастает гнев, но она молчит, не убегает. Знаю, она хочет, чтобы я продолжал, поэтому подхожу достаточно близко, чтобы уловить ее аромат. Да, в воздухе между нами витает запах алкоголя, но есть и ее шампунь, та женственная сладость, которую она оставила у меня в кабинете на днях.

Не могу удержаться и дотрагиваюсь до нее, лишь нежно проведя пальцем по ее щеке, признавая что-то темное и извращенное.

— Я заставил тебя выйти перед классом и сесть на этот стул, чтобы наказать нас обоих. Я хотел, чтобы ты была у меня под рукой, совершенно неприкосновенная, поэтому выставил тебя на всеобщее обозрение, потому что знал, что тебе это понравится.

— Нет, — настаивает она, но наклоняется навстречу моим прикосновениям.

— Эмелия, — упрекаю я. — Ты надела это платье на мой урок, это гребаное кукольное платье, в котором выглядела, как игрушка. Я думал о тебе в этом платье всю дорогу домой. Лежа в постели той ночью, и не мог остановиться. Я должен был облегчить свои страдания.

— Это домогательство, — говорит она, но голос звучит слабо.

Я медленно скольжу пальцем по ее подбородку, провожая движение взглядом.

— Ты права. Вот почему твои щеки окрасились в такой прекрасный розовый оттенок, а грудь поднимается и опускается так быстро… как у колибри.

Она закрывает глаза, когда костяшкой пальца я касаюсь ее нижней губы.

— Скажи мне, чтобы я перестал с тобой так разговаривать. Сейчас же.

Она молчит. Распахивает ресницы и смотрит мне прямо в глаза, когда наклоняет подбородок, предоставляя беспрепятственный доступ к своим губам.

Я понимаю, что для нее это в новинку. Возможно, с этими мыслями и желаниями она еще не смирилась, а возможно, я уже достаточно на нее надавил. Но потом вспоминаю все те дни, когда искал ее по всему университету, тосковал по этой девушке, которая сейчас передо мной, такая нетерпеливая и желающая. И все же я отступаю назад, к самой двери. Отпираю ее и даю ей более чем достаточно места, чтобы уйти.

Мгновение она стоит неподвижно, без сомнения, обдумывая свой следующий шаг, а затем подходит ближе, нерешительными шагами приближаясь к двери. Я пытаюсь не дать разочарованию захлестнуть меня, но невозможно не чувствовать надвигающуюся потерю. Затем рукой тянется к дверной ручке, и, к моему удивлению, она вновь закрывает замок.

После сделанного она не двигается с места, как будто этот маленький поступок отнимает у нее все мужество. Ее сумочка по-прежнему зажата в руке, а глаза устремлены в пол. Она сглатывает, и я протягиваю руку, чтобы коснуться ее подбородка, поворачивая ее лицо так, чтобы Эмелия была вынуждена посмотреть на меня.

— Скажи мне правду. Тебе понравилось сидеть на стуле, Эмелия? Перед классом? У моих ног?

Она отводит взгляд, как будто смущена, но я беру ее за подбородок и быстро возвращаю ее взгляд к своему. Она кивает только один раз.

Я отпускаю ее и прижимаю к себе. И лишь частично скрываю ее отражение в зеркале.

Минуту я наслаждаюсь ощущением того, как она прижимается ко мне. Смотрю в ее страстные глаза и на наряд школьницы. Мне не нравится. Если бы я мог, то раздел бы ее.

Я хочу прикоснуться к ней, но не могу.

Хочу поцеловать ее, но… черт.

Беру ее за руку, в которой она держит сумочку, и заставляю разжать пальцы. Сумочка падает на пол, но мне все равно. Взяв ее руку, опускаю на бедро, чуть ниже подола ее маленькой плиссированной юбки.

— Я не прикоснусь к тебе, малышка. Тебе придется сделать это самостоятельно.

Она дрожит, и я едва сдерживаю желание подойти ближе и прижать ее к жесткой металлической двери. Пытаюсь понять, как переступить черту нравственности, погрузиться в мутные серые воды и выйти чистым.

Затем расправляю свою большую ладонь так, что она почти полностью накрывает ее, и делаю паузу, давая ей привыкнуть к этой мысли. С ее стороны не должно быть никаких сомнений по поводу того, что сейчас произойдет.

Кто-то говорит прямо по ту сторону двери, и Эмелия дергается. Я сдерживаю улыбку.

Она мне нравится такой — на взводе, дрожащая, нервная.

У нас не так много времени. В конце концов, руководство разозлится из-за того, что мы отсиживаемся в одном из туалетов. Или, что еще хуже, здравый смысл победит.

Я вижу, как вздрагивает ее живот, когда засовываю руку под юбку, приподнимая ткань, чтобы открыть лавандовое шелковое белье. Эти трусики — последнее, что скрывает ее от моего взгляда, и они слегка сдвинуты, так и просятся, чтобы их полностью убрали. Вместо этого я поднимаю наши руки и кладу их под верх ее нижнего белья, чуть ниже пупка. Тонкий материал дразнит костяшки пальцев, я направляю ее руку ниже, и Эмелия хнычет. Влажное горячее тепло окружает нас.

— Твоя кожа так легко краснеет. Это такой хороший способ увидеть, как я влияю на тебя.

И это правда. Она выглядит такой хрупкой и беззащитной, синева ее вен скрывается прямо под поверхностью бледной кожи.

— Профессор Барклай, — выдыхает она, когда наши руки скользят еще ниже.

Я мог бы сказать ей, чтобы она называла меня Джонатаном, но знаю, что никто из нас этого не хочет. Тот факт, что я ее профессор, является одной из причин, по которой мы здесь в первую очередь.

Я провожу ее средним пальцем вверх и вниз по ее центру, затем наблюдаю, как она поднимает взгляд и видит нас в зеркале. Ее глаза расширяются, но она не отводит взгляд. А с восторженным вниманием наблюдает, как я обхватываю ее средний палец своим и ввожу их в нее. Она приподнимается на цыпочки, несомненно, ошеломленная. Низкий стон вырывается из меня, но я остаюсь там, погруженный в ее жар, на мучительную секунду, прежде чем убираю свой палец и оставлю там ее.

— Хватит, — укоряю я себя, она должна сделать это сама. — Потрогай себя, Эмелия.

Она делает то, о чем я прошу, медленно наращивая свое желание.

— Еще, — настаиваю я, зная, что рано или поздно раздастся стук, и это может закончиться в любой момент.

Говорю ей, что делать, как сильно давить, как глубоко вводить палец в себя. Она слушает каждое слово, послушная, как я и предполагаю.

Я смотрю вниз, на ее руку, двигающуюся в нижнем белье, и это такое жалкое зрелище — она все еще полностью скрыта, но этого достаточно, чтобы я отчаянно захотел ее.

— Эмелия! — Кто-то начинает колотить в дверь, и я быстро зажимаю ей рот рукой, прежде чем она успевает вскрикнуть от шока. — Ты что, упала в унитаз или что?! — спрашивают они.

Эмелия пытается выдернуть руку из трусиков, но я кладу другую руку ей на запястье, удерживая ее в центре игры, в которую мы играем. Мы не остановимся. Ее друзья могут послушать, если до этого дойдет.

Я осторожно убираю руку с ее рта.

— Скажи им, что выйдешь через секунду, — требую я.

— Я… я сейчас выйду! — кричит она через дверь.

— Ты там уже целую вечность сидишь! — кричит ее подруга в ответ, а затем вмешивается другая.

— Только не говори мне, что заболела в свой день рождения! Тебе нужно оторваться. Какой-то чувак в баре только что угостил нас всех выпивкой, когда мы сказали ему, что сегодня 21-й день рождения у нашего друга!

Эмелия смотрит на меня, ожидая указаний.

— Скажи им, что с тобой все в порядке.

— Я в порядке! — настаивает она. — Просто… Встретимся в баре!

Меня начинает раздражать тот факт, что она перестает трогать себя, поэтому я снова засовываю руку ей в нижнее белье, и мой средний палец накрывает ее, заставляя тереться так, как я хочу. Протягиваю руку и обхватываю ее за шею, слегка надавливая чуть ниже подбородка, чтобы почувствовать пульс.

Затем я наклоняюсь так, чтобы мой рот оказался ближе к ее уху.

— Будь хорошей девочкой, Эмелия. Позволь мне посмотреть, как ты кончаешь. Покажи мне.

Это тот катализатор, который ей нужен.

Она кончает передо мной, и я не осознаю, что задерживаю дыхание, пока у меня не начинает болеть грудь. Я не моргаю. А запоминаю каждую секунду, как дрожит и трепещет ее тело. Я неумолим и заставляю ее продолжать вращать пальцем, растягивая удовольствие, пока ее тело двигается навстречу руке.

Сладчайший стон срывается с ее губ, и я фантазирую о том, как целую ее. Если бы только я мог…

— Эмелия! — кричит какая-то девушка. — Мы тебя не бросим! Ты плачешь? Потому что, клянусь, если ты снова будешь грустить в свой день рождения, я надеру тебе задницу. Никакой грусти в этот день! Мы уже говорили об этом.

Тело Эмелии напрягается, и она начинает ускользать от меня.

Слова ее подруги уничтожают те крупицы волшебства, которые еще остаются. Теперь Эмелия не смотрит на меня. Смущена ли она тем, что я только что услышал, или тем, что мы только что сделали, я не могу сказать.

Понимая, что ей это необходимо, я отхожу первым, давая ей пространство.

Она пользуется им, торопливо поправляя одежду, прежде чем вернуться к раковине, чтобы вымыть руки и стереть с них последние несколько минут. Наклоняюсь и поднимаю ее сумочку, чувствуя головокружение от алкоголя, когда выпрямляюсь. Я пьян больше, чем предполагал, и Эмелия тоже. Черт. То чувство вины, от которого я могу отмахнуться сгоряча, теперь сложно игнорировать. Адреналин сжигает мой кайф. Мне не следует заходить так далеко. Я не должен был оставаться наедине в туалете с одной из моих студенток.

Моя студентка.

Иисус Христос.

Ясность — это острый нож.

Она опускает голову и подходит, чтобы забрать свою сумочку, стараясь не прикасаться ко мне. Ее рука дрожит.

— Сегодня твой день рождения.

Ее взгляд устремлен в пол.

— А это имеет значение?

Прежде чем я успеваю сказать что-нибудь еще, она выскальзывает за дверь и присоединяется к своим друзьям.

— Боже, извините, ребята. Там была самая длинная очередь, а потом я на секунду подумала, что меня сейчас стошнит, — лжет она.

— Теперь с тобой все в порядке? — спрашивает парень. — Мы можем отказаться от выпивки и отправиться домой.

— Нет, я в порядке. Клянусь.

Кто-то вскрикивает.

— Тогда давайте продолжим!

Позже вечером, вернувшись домой в Бостон, я проверяю список своих студентов.

Неправильно злоупотреблять своей властью таким образом, но я хочу получить доступ к Эмелии. Хочу знать о ней как можно больше. К сожалению, университет предоставляет не так уж много: ее имя, университетский идентификатор, адрес электронной почты и расписание на семестр.

Она все еще числится в моем классе, и, хотя этого не должно быть, я испытываю облегчение, когда вижу ее имя в списке студентов.

Эмелия Мерсье.

Мерсье.

Я хмурюсь.

Мерсье — не самая распространенная фамилия.

До сих пор я не мог сложить два и два, что кажется глупым, но теперь получилось, увидев ее имя напечатанным и учитывая, что Эмелия выглядит как француженка.

Когда я был моложе, то учился в школе-интернате с двумя мальчиками, у которых была такая же фамилия, Эммет и Александр Мерсье. Они были на несколько лет младше меня, и я был гораздо ближе к Эммету, чем к Александру. Тем не менее не могу вспомнить, говорили ли они когда-нибудь о сестре. Мы с Эмметом все еще поддерживаем связь и встречаемся, когда позволяет наш график. Дела компании удерживают его преимущественно в Париже, но, конечно, если бы у него была сестра, я бы услышал о ней.

Открываю Google и ввожу ее имя, и, как и ожидалось, большинство результатов связано с семьей Мерсье и их компанией GHV. На первой странице преобладают новости о ценах на акции и аргументы за и против повышения французского корпоративного подоходного налога для крупных конгломератов, таких как GHV. Первая ссылка, которая меня интригует, находится на второй странице: это страница Википедии, посвященная Фредерику Мерсье, основателю и генеральному директору GHV. Там, справа, перечислены его дети в порядке убывания возраста: Эммет Мерсье, Александр Мерсье и Эмелия Мерсье.

Я откидываюсь в кресле, ошеломленный.

Это должна быть она.

Имена Эммета и Александра являются гиперссылками на их страницы в Википедии, а имя Эмелии — нет. Беглый просмотр страницы Фредерика не дает никакой информации о его дочери, кроме дня ее рождения, который, на самом деле, был вчера. Раздраженный, я возвращаюсь в Google и пробую несколько разных вариантов: «Эмелия Мерсье Дартмут», «Дочь Фредерика Мерсье», «Эмелия Мерсье GHV». Даже странно, как мало информации о ней. Если Эмелия — дочь Фредерика Мерсье, то она обязательно должна быть как-то представлена в СМИ. Я понимаю, что она, возможно, не из тех, о ком пишут в таблоидах и украшают страницы светской хроники, но, по крайней мере, в какой-то момент ее жизни о ней написали бы такие издания, как Forbes и Money, не так ли? Я не могу найти ни одной цитаты Фредерика о ней, но, когда речь заходит об Эммете и Александре можно найти множество.

Вдобавок ко всему, ее нет в соцсетях.

Я обновляю список класса, чтобы перечитать ее имя и убедиться в том, что она та, о ком я думаю, но ее там больше нет.

Она отчислена.