Моя песня бредёт по свету...

И не было ни дня, ни боя —

Бурчал в усы обвисшим ртом

Подвыпивший усталый воин

С давно заброшенных фортов.

Сосал потухшей трубки кончик,

Пытаясь убедить кабак,

Что просто утром был прикончен

Забредший бешеный кабан.

Он валил через проливы,

Раздвигая их плечом,

И волна за ним бурлила,

Закипала горячо.

Без огней, во тьме острожной,

Без маяков и костров,

Избегая осторожно

Дымных лап прожекторов.

Он валил, во мглу одетый,

Мимо фьордов неживых

И к забрезжившему свету

Обошел сторожевых.

А солнце начало уже

Тревожить моряков,

И ветер северный свежей

Встает из берегов.

Заполоскало гордо

Знамя на корме,

И дальномерщик город

Увидел в дальномер:

В дыму, огне и золоте,

Еще не зная зол тех,

Рассветный город встал, лучась,

В спокойном совершенстве линий,

Как будто вырезал Челлини

В какой-то сокровенный час.

Он весь в заре, от крыш до пят!

Не в лужах — в розах мостовая.

Там хлеб пекут. Там дети спят.

Там просыпаются трамваи.

Там трубы длинные дымятся,

На площади дымит фонтан —

Просветы, тень и дым акаций

В бинокль увидел капитан.

По местам, по местам,

Как велит устав.

Думать перестань. Довольно!

Думать можно по команде «Вольно».

По местам, по местам, как велит устав…

— Носовая башня, к бою! —

Божий глас грядет трубою

Двенадцатидюймовою.

И передан в первую трубку приказ:

— Прицел — четыре, снаряды — фугас!

Приказ секунды перелистал,

Года ожидания…

Ааааах! Удддар!

И мальчик плакать перестал

У мамы на руках.

И город — разбуженный улей,

И люди рванулись, как пули.

Откуда? Где? Куда? Скорей!

В подвалы. Из дому! Из улиц! Удддар!

Фонтан земли. Обрывки рельс.

И череп врезан в мостовую.

— Кормовая башня, к бою! —

Горны над кормой поют.

Божий глас грядет трубою

Двенадцатидюймовою.

Удар! И вздрогнула корма

И небо рвется пополам.

И трубы рухнули от шквала,

И осыпаются дома,

Как одуванчики бывало. Удар!

И кровь на кирпичах.

Но почему форта молчат?

И набаты стали биться,

В дымном воздухе орать:

— Вот он, утренний убийца!

Что же дремлют катера?

По местам, по местам,

Как велит устав!

И, взрывая ревом дрему,

Хищны, цепки и крепки,

С портовых аэродромов

Сорвалися ястребки.

По местам, по местам,

Как велит устав!

Огонь в воде, вода в огне,

Дымятся берега,

Дымится шерсть на кабане,

Форта громят врага.

Огонь дождем, а гавань ждет,

А гончие бесшумно

Все как одна — на кабана,

Угрюмого, безумного.

И вдруг — взревели наугад,

Гремят и воют берега.

Звонче, звонче, звонче

Воют сирены окрест.

Свора горластых гончих

Ринулась наперерез.

По местам, по местам,

Как велит устав!

Звонче! Удар! Звонче!

Кто-то пошел ко дну.

Свора горластых гончих

Вцепилась в бока кабану.

Удар! Для батарей разгул…

А к месту драки шел эсминец,

Расшвыривая мелюзгу.

Эсминец бил прямой наводкой,

Мигал сигнальщик, как сова,

А штурман материл погодку

И папиросу в рот совал.

Удар! Волна в пробоину,

И сразу с каланчи набат

Обрушился на кромки кровель.

Агонизировал кабан,

Захлебываясь черной кровью.

По местам, по местам…

Счет исполинских минут.

Шлюпки или гроба?

Дергаясь, шел ко дну

Черный и страшный кабан.

А в стороне всплыла подлодка,

Мигал сигнальщик, как сова,

А штурман материл погодку

И папиросу в рот совал.

А вечер шел путем блокад,

И, чтобы не поблекнуть,

Кровь лакали облака,

А плакать было некому.

Лишь старик у поплавков,

Замирая глыбой,

Думал, что теперь легко

Разжиреет рыба.

Кто-то с лысой головой,

Щелкая на счетах,

Двести сорок человек

Списывал со счета.

Улицы ссутулились,

Голову нагни.

Робко тлели в улицах

Синие огни.

Госпитальный доктор взмок:

Как же он сегодня

Девяносто восемь ног

За дежурство отнял?

Тот, кто умер невзначай,

Брошен был в солому,

А другие пили чай,

Кто остался дома.

Но над кем-то был развал,

Кто-то был без крыши,

Кто-то плакал, кто-то звал,

Но никто не слышал.

И все. И снова рассветало.

Везли затворками гроба,

Да чья-то мать брела устало

Одна, одна, совсем одна.

И воин, позабыв про холод,

Ворчал, уставясь на гроба,

Что просто утром был приколот

Забредший бешеный кабан.