И вот опять в горах огонь.
В ночи качается вагон
Дорогой января.
Дорогой счастья или бед?
К тебе, к тебе, к тебе —
Колеса говорят.
Но только голову нагни,
Закрой глаза, накройся сном —
В глазах огни, огни, огни
И тени в воздухе лесном.
Но только голову нагни —
Встает твое лицо у глаз.
Ты на Миусской. Там сейчас
Построен сквер для ребятни.
Скамейки, горки и песок,
Да чахлых кустиков лесок
Торчит. От них какая тень,
Была бы видимость хотя.
Но человечки каждый день
В песке копаются, пыхтят,
Галдят и ссорятся. И вот
Лопатки обрубают скат
И вырастают из песка
Черновики больших работ.
Тут корпуса, дворца фасад,
Постройки образцов любых.
Когда-нибудь тут будет сад,
А раньше птичий рынок был.
Когда набухшею листвой
Томились тополя,
И зрело солнце над Москвой,
И снег чернел в полях,
Сюда стекались торгаши,
В кормушки хлеба накрошив,
И клетки на лотки.
А детвора со всех дворов
Валила стайками с углов,
Сжимая медяки.
Гудит трамвайная гроза,
Гремит и щелкает базар,
Аж по деревьям дрожь.
Кричать горазды, хоть просты,
Трещали славки и дрозды
Из подмосковных рощ,
Рулады ринули свои
Застенчивые соловьи,
Глядели свысока, наглы,
Щеголеватые щеглы,
Чуть хохолки склонив.
Пищит снегирь: «Сижу, гляжу».
Синица сетует стрижу:
«Торчи здесь за харчи».
Сова вращает хмурый глаз,
И по-мальчишечьи горласт,
Орет задорно чиж.
И пеночка звала у ям,
Тоскуя по родным краям,
Березовую глушь.
Всех лучше было воробьям:
Они не в клетках, а у луж.
Дымятся лужи. Пар со дна,
Рябит в глаза апрель.
И вот не город, а одна
Сырая акварель.
Как жарко, вдруг
В глазах круги,
Вон взмыли голуби опять,
И часто Эдя здесь бродил,
От астмы тяжело сопя.
Бродил и луж не различал,
Стихи какие-то бурчал,
Махая полами пальто,
Как птица на лету.
Усталый, грузный и больной,
Он закрывал глаза, и тут
Вливался в уши птичий гром
Апрельским чистым серебром.
А все казалося ему:
Открой глаза, и ты в логу,
И ждут друзья в былом дому,
И птицы к морю донесут…
Да нет, пестрит, бесстыж базар,
А под ноги булыжник, ямы.
Когда-нибудь тут будет сад.
Последний раз тут был ноябрь.