Мы с Санькой — артиллеристы...

Накануне штурма

Мы с Санькой — деревенщина. Вот прожили свой мальчишеский век и ничего ещё толком не видели, кроме немцев, пожаров, картошки-гнилушки. Только этого века и было, что семилетка, поле, луг и городской рынок, где мы продавали щавель, чтобы купить себе тетради и книжки. И не удивительно, что сейчас мы ходим по училищу, и многое нам в диковинку. Привёл Юрка в спортивный зал — рты разинули: огромный, как гумно, а окна под самым потолком. Невозможно из-за них что-то на улице увидеть. Одна стена вообще не наша, Юрка говорит — шведская. На ней от потолка до пола деревянная решётка. Какие-то рельсы в уголке стоят на железных ногах с никелированными вертушками. Это якобы спортивные брусья. А для чего они, бог святой знает.

А народу здесь, как в улье, и все — скворцы. Это же их столько рвётся в офицеры! А всех же, наверное, не возьмут. Значит, и мы с Санькой можем пролететь мимо. И у нас повисли носы.

— Ну, будет штурм! — подтвердил нашу боязнь Юрка, но, заметив наш кислый вид, тут же и подбодрил: — Держите хвост пистолетом — прорвёмся.

Взяв наши «вызовы», он исчез в шумной, встревоженной мальчишеской толпе, а мы остались одни, без поводыря. Ощущение такое, будто нас бросили в воду, а мы не умеем плавать. Куда тут сам воткнёшься, у кого спросишь, что и когда будет? Вокруг такой же растерянный, нестриженный и затерянный народ. И только совсем немногие, человек этак пять или шесть, ходят гоголями. Они и пострижены по-городскому, и одеты, и обуты чище и богаче остальных. Один даже парится в летнике, такой он важный. Ходят эти гоголи своей гурьбой, держатся уверенно, высокомерно и разговаривают уж так культурно, что нам, деревенским, далеко к ним прыгать. Так разговаривала в нашей школе только Алла Бобрикова, или проще — Бобриха, дочь колхозного бухгалтера, приехавшего к нам откуда-то из далёкого города. Так мы ей за это прохода не давали, как встретим, так и подкусим: «Моя мама городская, говорит на букву „гэ“: Гриша, гад, гони гребёнку, гниды голову грызут!» А она не оставалась в долгу и обзывала нас замурзанной деревней. Так это тянулось, пока из-за неё не начал делать нам гадости молодой киномеханик, который приезжал по воскресеньям в деревню со своей передвижкой. Он перестал нас пускать в кино, а её — пожалуйста, и без билета. Мы были вынуждены прикусить языки.

Шумит, волнуется спортзал. У некоторых в руках учебники: у кого геометрия, у кого алгебра, а один, видим, с химией прохаживается. Здесь у нас с Санькой и сердца под лёд. Неужели и химию сдавать надо? Хотя Юрка и говорил, что только русский язык и математику, но начальство могло и передумать, ведь если раскинуть мозгами, то артиллеристу без химии нельзя. Должен же он знать, как, да из чего делают порох и тол. Без пороха и тола не выстрелишь и не взорвёшь. А мы с Санькой химики никудышные, разве что воду от молока и можем отличить.

По-моему, её и наши подлюбские учителя так же понимают. У нас, в школе, пока что нет ещё ни настоящего химика, ни химички. Преподавали нам этот предмет то Биссектриса, учительница по математике, то сам директор. Химичили мы с ними до выпускных экзаменов и твёрдо уяснили только одно — формулу воды. Так она же такая простая, что и коню можно в голову вбить, не то что нам. Мудрости там: «аш» два и «о». Словом, если взять две водородины — эти самые «аш», да одну кислородину — то же самое «о», а затем тщательно всё это перемешать в какой-нибудь посудине, хоть и в котелке, — вот тебе и вода. До практических опытов дело, правда, у нас не дошло, потому что в Подлюбичах негде взять чистого водорода и кислорода, всё давно само перемешалось в колодцах, в ручье и озере. Для чего только формула пригодилась, так это Саньке сочинить стихотворение о своих сапогах:

что значит: дырявые и текут.

Но вскоре пришёл Юрка, и наши химические страдания закончились. Он вновь подтвердил, что химия — это выдумки, зато математику будут требовать — только держись, потому что в артиллерии без неё нельзя и шагу ступить. Кто не умеет считать, того тут и держать опасно: ещё, упаси боже, вмажет по своим, что и костей не соберёшь.

Но нас с Санькой им бояться не стоит, всё-таки в школе нас Биссектриса хвалила и ставила пятёрки. Может быть, у нас есть шансы.

— Шансы шансами, — сказал на это Юрка, — а всё равно будьте готовы, так как на одно место два желающих. Так что будет большой штурм, — повторил он снова своё.

И тут хлопцы, которые говорили между собой рядом с нами, вдруг притихли и быстренько куда-то пошли. Провели мы их глазами, а там, у дальней стены спортзала, скворцы что-то уже штурмуют: шумят, базарят, толкаются, пихаются, задние едва на головы передним не лезут. Оказывается, пока мы тут ворон ловили, там кто-то повесил расписание экзаменов и ещё какие-то бумаги. Ну что же — штурм так штурм. Бросились и мы с Санькой, попытались локтями просочиться в толпу, но куда там — палец не лезет. Начали шеи вытягивать и подниматься на цыпочки — ничего не видно. А Юрка подошёл и только подал голос, — а ну, посторонитесь, — и перед ним дорога. Вот что значит армейская форма, вот что значит блестящие погоны. Мы следом идём, а на нас смотрят и, наверное, завидуют. Понятно, что каждый хотел бы иметь такого покровителя. Даже те городские гоголи поглядывают на нас с уважением.

Читаем мы вместе с Юркой, что там в бумагах на стене написано, и радуемся — первый экзамен только послезавтра — можно ещё дьяволу рога обломать, не только подготовиться. Мы с Санькой записаны в одну группу — выручим друг друга, если что. Словом, вешать носа точно не стоит. Будем держать хвост пистолетом.

Прочитав всё, что нам было нужно, мы так же, без помех, спокойно и важно вышли из мальчишеского окружения вслед за Юркой, словно адъютанты за генералом.

И тут его опекунство над нами на этот день, к большому сожалению, закончилось. Он начал с нами прощаться, ведь служба — не дружба: ему нужно идти в казарму и готовиться к какому-то там дежурству. Он и нам советовал не терять времени, а бежать домой и сесть за учебники, чтобы освежить в памяти формулы. Но мы немного задержались. Другие же не расходятся, а чего-то ждут, так чего же мы побежим? Что у нас, дома коз воз или детей изгородь, да голодные сидят? А тут ещё что-нибудь, глядишь, и разведаем.

Ходим мы с Санькой по залу, то к одной группе присоседимся, то прильнём к другой, и всё прислушиваемся, о чём речь. А речь идет полезная, люди всё знают. На математике, например, лучше не попадаться к женщине. Есть здесь, в училище, такая преподавательница, чёрная, в очках — ну и змея! Шевельнуться не даёт, не то что шпаргалку переписать. А вот майор есть у них — тот хороший. Так что нам с Санькой — кровь из носа — надо попадать к майору.

А в приёмной комиссии, говорят, сам генерал — жуть!

А у кого слабое зрение, того медицинская комиссия «зарежет». Мы с Санькой на глаза не жалуемся, а там — кто же его знает. Может, покажут такое, что под микроскопом не увидишь.

И чем больше, тем страшнее. Одно нас только немного утешает — сирот будут брать в первую очередь. А мы с Санькой всё же сироты, хоть и не круглые: у него нет отца, а у меня — матери. Может, они хоть немножко учтут это.

Стоим мы с другом, рассудительно так раздумываем, и вдруг кто-то с порога как крикнет:

— Выходи строиться!

Вот как оно бывает. Это же счастье, что мы Юрку не послушались и не смылись отсюда. Выходит, и он не всё наперёд знает. Идите домой, а тут самая служба начинается. Вот потом кусали бы локти.

Строились мы долго: сначала все суетливо толпились табуном, толкаясь, наступая друг другу на ноги, как будто на плацу не хватало пространства. А нам с Санькой и вовсе не находится места в строю: куда ни кинемся — уже занято, отовсюду выталкивают, еле прилепились в самом хвосте. Стоим. Волнуемся. Ну, думаю, правильно бабушка печалилась про мои штаны, не вернёмся мы уже сегодня в Подлюбичи, не придётся их донашивать Глыжке. Вот сейчас скомандуют: «Шагом марш!» — и поведут в столовую или ещё куда. Может, и переодевать. Мы же не знаем их порядков. Но немолодой уже старшина, ни дать ни взять деревенский дядька, только в обмундировании, в картузе с козырьком-лопатой, который долго, терпеливо наблюдал за построением, с первых слов поставил нас в тупик:

— Здесь все иногородние? Что-то вас, гаврики, много.

Мы с Санькой, почувствовав неладное, закрутились: а мы кто, иногородние или какие?

— Гомельчанам выйти из строя! — скомандовал старшина.

Много вышло, человек двадцать. Я тоже вознамерился было покинуть строй, но Санька удержал меня за рукав.

— Ты что — из Гомеля? — насмешливо спросил он, и в этой насмешке была уверенность, что нас с ним команда старшины не касается.

И хорошо, что я не вышел. Оказывается, нас действительно поведут сейчас в казарму устраивать на ночлег и возьмут на временное котловое обеспечение. А гомельчане пусть себе шуруют домой и ходят потом сдавать экзамены по расписанию. Это иногородним некуда деться, а у них родители не за горами. Но и наш с Санькой праздник был недолгим. Его хватило как раз на столько, сколько понадобилось времени старшине, чтобы проверить всех по списку. Каких там фамилий только не было: и Кузнецов и Гетман, и Симонян… Были такие, что с первого раза и не прочитаешь, а вот наших, обычных, деревенских фамилий старшина так и не выкрикнул. Стоим мы, растерянные, озадаченные, и не знаем, что делать, или самим выходить, или ждать, пока не выгонят. Наконец Санька решился и подал голос:

— А Маковей?

— Маковей? — переспросил старшина и молча уставился в бумагу, а весь строй повернул на нас головы и начал разглядывать кто с любопытством, а кто с улыбкой, мы аж покраснели. Надежды уже не было никакой.

— А какой город? — заинтересовался старшина, ничего не вычитав в своих списках. И опять все в нашу сторону головы — круть. Некоторым не видно, так аж шеи вытягивают. Хоть под землю провались.

— Так не город же, а село Подлюбичи, — сделал я робкую попытку объяснить непонятливому старшине, кто мы такие, а он мне на это и рубанул:

— Не положено! Здесь только далёкие, а вы местные. Выходи!

Мы с Санькой вышли, как побитые, а нам в спину какой-то острослов ещё и бросил:

— Ну и село-о!

Посмотрел я через плечо — а это тот самый городской гоголь в пёстром суконном летнике. Ещё стоит и ухмыляться. Великий герой. Недаром говорят, видно птицу по полёту. Правильно старшина на него цыкнул:

— Разговоры в строю!

Иногородних повели в казармы, а мы с Санькой, обиженные и рассерженные, взяли направление к дому. Нет правды на свете: они, видите ли, далёкие, а мы на своих двоих пятнадцать вёрст сюда отмахали, да сейчас столько же нужно, чтобы дома быть. А уже и солнце на западе.

Хотя, если подумать, надо было послушать Юрку, тогда уже и дома были бы, и не попали бы в историю. А то захотели умнее быть. Котловое обеспечение нам подавай, а может, они на нас и не готовили. Что же, обойдёмся и лепёшкой из новой ржи, ещё и яблоком загрызём, оставшимся от тех салаг.

Миновав КПП, мы снова разулись, перекинули обувь через плечо и где шагом, где бегом припустили по Батарейной. Обида потихоньку унялась, теперь у нас на языках только математика: катеты, гипотенузы, углы, градусы и параллельные прямые, которые никогда не пересекаются, хоть ты их веди всю жизнь.

Там посмотрим, кто из нас — село, а кто — столица.