На грани войны

Глава 7

Розамонд

День сороковой

Розамонд Синклер сидела в кожаном кресле за роскошным письменным столом из красного дерева в своем кабинете и с нетерпением ждала.

Саттер должен уже связаться с ней. Последний час она слушала эхо далеких выстрелов.

Стрельба становилась все более редкой. Она не слышала выстрелов уже семьдесят пять секунд, если верить ее украшенным рубинами наручным часам от Картье.

Она всегда хотела такие часы. После ЭМИ человек мог иметь все, что захочет.

Как послушный солдат, а именно таким он и был, Саттер принес ей часы. И конечно, в рабочем состоянии.

В любом кризисе всегда есть свои плюсы. Крах, как его теперь называли люди, не исключение. Достаточно быть умным, чтобы увидеть возможность, и достаточно хитрым, амбициозным и агрессивным, чтобы ее использовать.

Она уставилась на свои тонкие пальцы. Сливово-фиолетовый лак на ногтях облез. Раньше такого не случалось. Ее ногти всегда оставались безупречными, как и каждая часть ее тела, от макушки ее аккуратного белокурого каре до блестящих туфель от Валентино.

Все в жизни должно быть в порядке. Все красивое. Все чистое, сияющее и идеальное.

Розамонд была аккуратной, щепетильной женщиной. Она никогда не говорила и ничего не делала небрежно. Каждый жест и настроение тщательно выверялись, каждая деталь специально подбиралась.

Только так можно сдержать хаос.

Но хаос, казалось, все равно вторгся в ее жизнь.

Она сложила руки на своем безупречном столе. Он должен оставаться безупречным. Она ежедневно протирала пыль.

Сейчас яркий верхний свет высветил все, включая пятна пыли. Отпечатки пальцев. Несколько крошек от еды, которой она перекусывала, когда не могла уснуть посреди ночи — кексы, печенье, пончики с сахарной пудрой и маленькие пирожные «Литтл Дебби».

Раньше этот напичканный химикатами мусор даже не прельщал ее, а теперь Розамонд не могла перестать его есть.

Несколько дней она избегала зеркал. Она не хотела видеть новые морщины на своем лице. Не хотела замечать впалые щеки и тени под налитыми кровью глазами.

Горе снова грозило захлестнуть ее — огромные волны, которые тянули Розамонд под себя, засасывая в отчаяние, которое, как она боялась, ее уничтожит.

Она подавила его, села ровнее. Ее плечи напряглись, осанка стала прямой. Отпила глоток «Каберне Совиньон», налив вино из уже наполовину опустевшей бутылки.

Это не помогло. Отчаяние всегда оставалось внутри, шептало в глубине ее сознания, тянуло ее, дразнило. «Твои сыновья мертвы. Ты потеряла все, что имеет значение. Ты пыталась и потерпела неудачу. Ты не справилась, не сумела, не смогла».

Она теряла железный контроль. Капля за каплей, дюйм за дюймом. Он ускользал от Розамонд.

Фотография в рамке, стоявшая на книжном шкафу, привлекла ее взгляд. Снимок был сделан в Уоррен Дюнз, на заднем плане сверкало озеро Мичиган. Розамонд около тридцати лет, молодая и красивая, она обнимала Гэвина. Джулиан стоял чуть поодаль от них и выглядел угрюмым.

Он всегда хмурился. Гэвин был умным, тем, кто ее понимал.

Ее мальчики не знали бед. Их воспитывали не так, как ее. Она позаботилась об этом.

Взгляд Розамонд переместился на предмет, лежащий рядом с рамой — револьвер «Смит и Вессон» 29-й модели, с длинным стволом длиной 8 3/8 мм в бархатном футляре. Подарок отца на ее двадцать пятый день рождения, неиспользуемый, но смазанный маслом, вычищенный и отполированный.

Ее отец был жестоким, деспотичным человеком. Он правил кулаками. Он имел большую власть. Политик. Он и сейчас им оставался.

Она больше не вспоминала о детстве. Она не думала об отце. Она вычеркнула его из своей жизни, больше не признавая его и не имея с ним ничего общего — хотя хранила подарки, которые он продолжал присылать.

Розамонд сбежала от него в восемнадцать лет, попав в объятия Келвина Пайка, отца Гэвина. Красивый и обаятельный, ревнивый и жестокий. Жизнь с Кэлом стала уроком боли. Он использовал не только кулаки. После рождения Гэвина ситуация лишь усугубилась.

Она сопротивлялась. Она всегда сопротивлялась. Это ничего не изменило. Насилие превратилось в игру, чтобы подавить ее волю.

Волю Розамонд никому не сломить. Ни тогда, ни сейчас.

Однажды она посмотрела в зеркало на еще один синяк на горле, который ей приходилось скрывать косметикой и шарфами, и сделала выбор.

Той ночью она отбивалась ножом.

После смерти мужа она поклялась больше никому не позволять управлять собой.

Розамонд сама будет управлять.

Она рассказала всем, что Кэл сбежал с другой женщиной. Люди ей поверили. Полиция тоже. Пристрастие Кэла к героину навело их на мысль о связи с организованной преступностью. После его смерти она обрела свободу.

Убивать гораздо легче, чем многие думали. Люди исчезали постоянно. Только пятьдесят процентов убийц удавалось задержать. Если вы подходили к делу с умом, если вы не теряли голову, если вы проявляли благоразумие, предусмотрительность и дотошность в том, как и кого вы убивали… вам все могло сойти с рук.

Розамонд не жалела себя. Та мягкая, слабая женщина, которая позволяла себя бить и использовать, мертва. Так же мертва и похоронена, как и Кэл.

Она поумнела, стала хитрой и изворотливой. Она использовала эмоции людей, чтобы манипулировать ими, как когда-то делал ее отец.

Некоторые люди считали любовь панацеей, высшей наградой жизни. Другие считали ее слабостью. И те, и другие ошибались.

Любовь — это оружие.

При правильном обращении с ней можно добиться почти всего, чего захочешь.

Она с отвращением отвернулась от фотографии и отполированного пистолета. Какие планы она строила на своих сыновей. Династия, которую они создадут. Власть, богатство и влияние, которые они приобретут. Фолл-Крик был только началом.

Суперинтендент небольшого городка могла использовать свое положение для назначения на должности в городе и округе, в конечном итоге в штате или даже за его пределами.

Своих противников и врагов она могла шантажировать или угрожать им, благодаря своим сыновьям. Возможности казались безграничны.

Теперь все это исчезло. Рассыпалось в прах. Заколото и застрелено вместе с Гэвином. Утонуло вместе с Джулианом. Убиты оба. Ее будущее убито вместе с ними.

Нет, не все.

Фолл-Крик теперь единственное, что у нее осталось.

Она умрет, прежде чем потеряет его, прежде чем уступит хоть дюйм.

Розамонд сделала еще один глоток вина прямо из бутылки и проглотила насыщенную, маслянистую жидкость, почти не ощущая вкуса. Она слишком резко поставила бутылку на стол. Тупой стук эхом отозвался в тихой, безмолвной комнате.

Она снова посмотрела на часы. Где, черт возьми, Саттер?

Ее кузен поддерживал связь Розамонд с внешним миром. Она уже несколько дней не покидала свой дом в «Винтер Хейвене». Да и зачем? Снаружи холодно и мерзко. Этот мир убил ее сыновей.

Ей нужен Саттер. Ей нужно знать, что происходит. Лучше бы ополченцы убили незваных гостей, как обещал Маттиас.

Она не могла позволить себе потерять это место. Ни за что на свете.

Она пожертвовала слишком многим. Она не собиралась жертвовать больше.

Розамонд щурилась от слепящего света верхних ламп, резкого и болезненного для ее лишенных сна глаз. Она держала включенным каждую лампу в каждой комнате двадцать четыре часа в сутки. Это была пустая трата драгоценного электричества. Но она все равно это делала

Потому что могла. Потому что это символизировало все, за что она боролась, все, что она могла потерять. У нее все еще оставался «Винтер Хейвен». Она все еще имела власть, когда никто другой ее не имел. Она все еще жила в комфорте и роскоши.

Она это заслужила. Заработала. Она владела этим.

Орды снаружи не достойны ничего подобного. Те, кто жаждал убить ее в ее постели, украсть ее тепло, электричество, теплый дом, горячую воду, кофе и комфортную жизнь.

Смерть забрала у нее сыновей, но она никогда не потеряет дело своей жизни. Она должна его сохранить.

Ей нужно отомстить за смерть своих сыновей. Ей нужно удержать власть над Фолл-Криком и «Винтер Хейвен», чтобы выйти победительницей.

Теперь настала ее очередь. Он потребует плату за все. Она не проиграет.