На месте зеленой беседки

Семья находится под защитой государства.

Брак основывается на добровольном согласии женщины и мужчины; супруги полностью равноправны в семейных отношениях.

Государство проявляет заботу'о семье путем создания и развития широкой сети детских учреждений, организации и совершенствования службы быта и общественного питания, выплаты пособий по случаю рождения ребенка, предоставления пособий и льгот многодетным семьям, а также других видов пособий и помощи семье.

(Статья 53 Конституции СССР)

Брак заключается в государственных органах записи актов гражданского состояния.

Регистрация брака устанавливается как в интересах государственных и общественных, так и с целью охраны личных и имущественных прав и интересов супругов и детей.

(Статья 13 Кодекса о браке и семье РСФСР)

Больных Надежда Павловна поместила в отдельную палату.

Олег Викторович и Миша сразу уснули беспокойным сном, с глухим кашлем и постаныванием, а Юра, несмотря на усталость, до утра проворочался без сна. Мучила боль, угнетали мрачные мысли. Хотя Максименко и обещал, что свадьба пройдет на высшем уровне, но как показаться на людях, тем более во Дворце бракосочетаний, чуть не наглухо забинтованным? Вылезает из машины с кольцами этакая ходячая мумия. Бр-р!..

И откладывать невозможно. Все равно что забыть что-нибудь дома и вернуться — пути не будет.

В общем, было о чем беспокоиться.

Несколько раз за ночь заходила в палату Лида. Постоит, поправит на Мише одеяло и тихо закроет за собой дверь. Юра старался дышать ровно, притворяясь спящим.

Под утро медсестра вошла со шприцем, подошла прямо к его кровати, откинула простыню и тихо, чтобы не разбудить других, сказала:

— Давай, Юра, сделаю укол. Хоть поспишь немного.

А он-то был доволен своей ловкостью: так умело притворялся! После укола боли хоть и не прошли, но стали не такими резкими, и он действительно уснул.

Проснулся часа через два, когда было совсем светло. На соседней кровати сидел Миша, третья была аккуратно заправлена.

— Где Олег Викторович?

— Не знаю. Я, как и ты, спал.

— Может, выписался?

— Ну да, как же, держи карман шире. А тебя, я смотрю, запеленали будьте нате. Мама родная не узнает, не то что невеста.

— Не тереби душу, и так муторно, — попросил Иванников.

— Знаешь, и мне чего-то не по себе. Вчера на крыше, веришь, ну вот столечко, — Суворов показал кончик мизинца, — не боялся. А проснулся — и жуть взяла. Ведь мог сгореть. Запросто. И хорошего ничего сделать не успел. На память, как назло, только плохое приходит. Даже Корнилов ночью приснился.

Голос задрожал, что было совсем непривычно для заносчивого, самоуверенного мальчишки.

— Скажи: до работы на заводе — ну, тогда, — напомнил Юра, — когда в инспекцию по делам несовершеннолетних как к себе домой ходил, — ты мог вот так, как вчера, полезть в пекло?

Миша задумался. Потом признался:

— Навряд ли.

— Вот и я в колонии, что бы там ни горело, палец о палец не ударил бы. Посмеивался бы, наблюдая со стороны, как начальство мечется. Ну, в лучшем случае, может, побегал бы для виду, чтобы заметили мое «усердие». А вчера нам обоим и в голову не пришло остаться в сторонке. А ты: «Хорошего ничего не сделал. На память только плохое приходит», — шутливо передразнил он Мишу.

В палату забежала пожилая санитарка, заставила Суворова лечь, осмотрела, все ли в порядке, смахнула с тумбочки какие-то крошки и исчезла.

— Обход будет, — авторитетно сказал Миша.

— Или начальство, — высказал предположение Юра, не раз наблюдавший подобную картину в медчасти колонии.

Дверь снова медленно открылась, просунулась палка, за ней — бабка Аринушка. Следом вошла новая медсестра, видимо сменившая Лиду, внесла котомку, поставила между их кроватями табуретку.

— Зачем вы пришли, бабушка Аринушка? — спросил Миша, с жалостью глядя на старуху.

Отдышавшись, она ответила в своей манере:

— Я ведь не спрашиваю, почему после работы пошли тушить пожар.

— Так вам же тяжело, я только поэтому. Сами говорили, что сил еле хватает ездить сюда в День Победы.

— Вам тоже нелегко было. И сегодня у вас своя маленькая победа. Надеюсь, не рассердитесь, что старуха приехала докучать?

— Ну что вы, бабушка, — включился в разговор Юра. — Вы же знаете, как все вас любят. И мы тоже. Миша просто о вас беспокоится.

— Я тут вам гостинцы привезла. Больничные харчи у нас ничего, но домашние завсегда вкуснее.

Она с трудом поставила на колени котомку и неторопливо стала извлекать из нее и передавать Мише банки с вареньем, мочеными яблоками, брусникой, солеными огурцами.

— Спасибо, бабушка Аринушка, ну куда столько, — взмолился Миша, ставя банки уже и на тумбочку Максименко.

— Ничего, вы молодые. А молодые много едят. По своим сыновьям знаю. От вас к ним пойду.

В ее живых выразительных глазах отражалась боль за этих чужих и своих ребят, которые в ту военную пору были в таком же возрасте…

Освободив котомку, бабка Аринушка поставила ее на пол и повернулась к Иванникову.

— Я вот что надумала, Юрочка. Чего тебе после свадьбы в городе торчать, глаза всем мозолить. Забирай свою женушку и вертайся. Я к подружкам уйду, а вы одни поживете в моем доме. Деревенская изба да русская банька теплом приветят молодых.

— Спасибо, бабушка Аринушка, посмотрим.

Впервые при нем Надю назвали женушкой. И от непривычного еще, но давно желанного сочетания ласкового слова с дорогим именем на него нахлынула волна нежности.

После ухода старушки в палату вошел возбужденный Максименко в накинутом поверх больничной пижамы плаще.

— Вы где пропадали? — накинулся на него Миша. — Мы уже боялись, что Надежда Павловна застукает.

Олег Викторович загадочно улыбнулся.

— Зря беспокоились, — сказал он. — Мы с ней рядом сидели но заседании правления колхоза.

Только бинты помешали Юре раскрыть от удивления рот, как это сделал Миша.

Удовлетворенный произведенным впечатлением, Олег Викторович продолжал:

— Больше, чем скажу, не спрашивайте. Тебя, Юра, отпустят завтра

рано утром. Председатель дает свою «Волгу», и в девять ты дома. Тридцать минут на переодевание — и ровно в десять часов тебя привозят во Дворец…

— А черный костюм, предупредить маму, подготовить к моему виду Надю…

— Это не твоя забота. — И, пресекая возможные протесты, Олег Викторович пояснил: — Я переговорил по телефону и с Надей, и с твоей мамой, и с Николаем Филипповичем. Все поставлены в известность, успокоены, ждут. Для свадьбы все готово. Твоя задача — только влезть в парадный костюм. Сможешь?

— А что остается делать. Придется смочь. А как…

— Никаких вопросов. Больше ничего говорить не могу. Велено тебя целовать, но…

— Я не обижусь, — улыбнулся Юра, — меня волнует…

— Тебя ничего не должно волновать. Твое дело маленькое: приехать и переодеться. Остальное уже продумано и подготовлено. В бригаде дела о’кей. Апрельский план выполнили. Ребята шлют приветы. Говорил, Миша, — обратился он к Суворову, — и с твоей мамой. Расхвалил, успокоил. На праздники жди.

— Ура!

— Тише ты, больница все-таки. Да, чуть не забыл. Хорошие новости от следователя Артемьева. Филипчука арестовали где-то на юге. Вот теперь все.

Юра понимал, что Олег Викторович во многом подменил его в подготовке свадьбы, однако для него оставалось много невыясненных «а как?». Приходилось надеяться на мамину расторопность и Надину сноровку, а пока заниматься собой, тем более что снова усилились боли и, похоже, поднялась температура.

В 5 утра следующего дня, как и было обещано, Юра сидел в председательской «Волге».

Шофер — молодой парень — явно был горд поручением: не каждому доводится везти жениха, отличившегося на пожаре. Он с таким восхищением посматривал на пассажира, что Юра перестал стесняться своей упакованной в бинты головы. Да и действительно: чего стесняться — не синяки после пьяной драки.

Встреча с мамой и Надей прошла на удивление спокойно, без «ахов» и «охов». Спасибо Олегу Викторовичу: сумел подготовить — и им: смогли сдержаться. Во взглядах ни жалости, ни сострадания. Надя только шепнула, обогрев душу: «Ты такой люб еще больше».

Легкий завтрак — стакан кофе и бутерброд с сыром, — свежая повязка поверх больничной, посеревшей в дороге, — и вот жених стоит перед зеркалом, облаченный в новый костюм. «Весь черно-белый», — думал он, разглядывая себя и заранее нервничая, представляя, как будут шарахаться люди. В зеркало увидел, как вошла в комнату мама и, не ожидая, что он видит ее, не успела скрыть тревогу. Не оборачиваясь, сказал как можно мягче:

— Все хорошо, мама. Твой сын заслужил уважение людей и сам стал уважать себя.

Она не выдержала и, прильнув к его плечу, залилась слезами

— Разве таким я ждала увидеть тебя на свадьбе? Даже страшно подумать, что бы со мной и Надюшей стало, если бы… Ты представляешь?!

В прихожей раздался звонок. Надя из кухни пробежала открывать дверь, и Юра услышал в коридоре голоса деда и Вали Ильиной.

— Вот и свидетели пришли, — вытирая слезы, сказала мать.

Она поспешно сняла с шеи золотую цепочку с медальоном, которая передавалась в ее семье женщинам из поколения в поколение, и вложила в Юрину ладонь.

— Наденешь жене, когда распишетесь.

Юра с благодарностью погладил мать: она рассталась с единственной драгоценностью и последней вещью своей матери.

— Будь счастлив, сынок, и… будь всегда таким, как сейчас.

Николай Филиппович и Валя чинно поздоровались.

— Жених, вижу, в порядке, — констатировал Архипов, — а невеста что, так в тапочках и поскачет?

— Нет, Николай Филиппович, я мигом.

Надя выпорхнула в другую комнату, мама поспешила за ной Следом неторопливо вышла Валя.

Старик подошел к Юре.

— Поцеловать тебя, вижу, некуда, а обнять можно?

Юра взял его руки, положил себе на плечи.

— Вчера встретил начальника отдела кадров.

— И что? — поторопил Юра замолчавшего деда.

— Чуть не в пояс поклонился, здороваясь.

— Чего так?

— За тебя, видать, благодарил. Помнит, как брать не хотел, та вроде извинился. — Дед помолчал, потом решился спросить: — Только голову пожег или тело тоже?

— Тоже.

— Да, дела. Но что ожоги, внук, что рубцы, в бою полученные украшают мужчину.

— Оно, может, и так, но мне это украшение больно некстати, — вздохнул Юра и обернулся, увидев в дверях Надю в белом платье до пят, с фатой на голове, букетом белых роз, принесенных свидетелям\ Она попрыгала на одной ножке, покрутилась больше перед ним, чем перед зеркалом, у которого вчера провела генеральную репетиция

— Что скажешь? Как невеста? — входя в комнату, спросила Валя.

— Ничего не скажу, слов нет.

— То-то. Ты молодчина, Юрка, знал, чье сердце в плен взяти! Смотри, какая куколка.

— Ну, пора, — поднялся с дивана Николай Филиппович.

Юра с невестой и мамой сели в машину с переплетенными кольцам! ожидавшую у подъезда, а свидетели — в колхозную, выделен ну] председателем «в полное распоряжение героя на целый день», как еш в дороге пояснил шофер.

Когда машина затормозила у Дворца бракосочетаний, Иванников переждал, чтобы шумная группа нарядно одетых людей скрылась и массивной дверью. После этого вышел и подал Наде руку. Начали останавливаться прохожие, и он с трудом преодолел несколько метров по тротуару — в огне это расстояние бралось легче.

При его появлении шум в весело гудевшем вестибюле сменился тишиной.

Юра предвидел, что предстоит нелегкое испытание, но все-таки растерялся. Ноги как чугунные, перед глазами круги — в самый раз назад на больничную койку. Почувствовал, что Надя крепко сжала локоть и повела, как дама в танце начинающего партнера.

И вдруг откуда-то из скрытых репродукторов грянул туш. Он стал тише, и на его фоне хорошо поставленный мужской голос торжественно произнес: «Дворец бракосочетаний приветствует в своих стенах тракторостроителей Надежду Плотникову и Юрия Иванникова, спасшего во время пожара в колхозной мастерской подготовленные к севу тракторы».

И снова туш, слившийся с аплодисментами. Аплодировали все: и свои — ребята из бригады, шедшие навстречу вместе с девчатами Ильиной, — и те, что жались к стенам.

Опасаясь, как бы от восторгов и радости Юру не помяли, Надя выдвинулась вперед.

— Без рук, прошу. Без рук. Только без рук, ребята, — повторяла она, пресекая объятия и слишком бурные рукопожатия.

Восклицания, вопросы, поздравления, шум, смех. Говорят все разом, не знаешь, кому и отвечать.

Девчата из бригады затискали Надю, оторвали от него и увели в невестину комнату, а его направили к женихам. Те слонялись среди зеркал, смахивая с рукавов невидимые пылинки, одергивая полы безукоризненных пиджаков.

— Ты не робей, — обратился к Юре один из женихов. — Всякое бывает.

— Теперь не робею, — улыбнулся Юра, — а поначалу было стушевался.

— Иванников, на выход, — пригласила появившаяся в дверях сотрудница и улыбнулась.

Юра поднялся с кресла, взглянул в зеркало и вместо того, чтобы одернуть пиджак, как его «коллеги», поправил бинт, спустившийся на глаза. Оставшиеся женихи понимали, что его вызвали вне очереди, но никто не возражал, и он, выходя, поблагодарил:

— Спасибо, ребята.

В зале их встретили директор Дворца и Алексеев.

Когда Юра и Надя, ответив на положенные вопросы, подошли к столу расписываться, жених не успел опомниться, как невеста, заявляя о своих новых правах, наступила ему туфелькой на носок полуботинка. Юра понимающе посмотрел на нее и тихо сказал, словно поставил точку:

— Быть посему.

Он надел ей на палец давно приготовленное и ждавшее этой минуты обручальное кольцо и застегнул на шее мамину цепочку.

— Дорогие друзья! — заговорил Алексеев. — Я рад, что мне как вашему депутату выпала честь первым поздравить вас с законным браком. Своей работой, отношением к труду вы по праву вошли в костяк рабочих тракторного объединения. А поведение наших ребят во время пожара — трудовой подвиг, под стать ратному.

Видя, что Иванников, не соглашаясь, покачал головой, он уточнил:

— Это не моя оценка. Так в телеграмме на имя генерального директора и общественных организаций оценивает ваш поступок председатель колхоза имени Ленина депутат Верховного Совета РСФСР Федоров. А Сергей Фомич не такой человек, чтобы зря расточать похвалы. Мне поручили подарить вам две путевки на июль в пансионат, расположенный в горах Дагестана. Не ошибся профком? — спросил он, лукаво улыбаясь, и подошел к сияющим супругам.

Белые от волнения щеки Нади порозовели, она захлопала в ладоши и запрыгала от радости.

Алексеев передал ей конверт с путевками, трижды, по русскому обычаю, расцеловал и, мягко остановленный Надей, ограничился рукопожатием с мужем.

— Счастья вам, дорогие, взаимопонимания, терпения, умения сглаживать острые углы, спокойно устранять возможные в семейной жизни неурядицы и недоразумения, научиться уступать друг другу, любви на всю жизнь, взаимного уважения и детей.

Получив свидетельство о браке, шумно вышли на лестницу.

Юра рассчитывал, что на этом все закончится, но жена шепнула:

— Это только начало, Юр. То ли еще будет!

И закатила глаза, изображая: ой-ой-ой!

В нарушение традиции, Юра сел рядом с шофером.

— А ты куда? — удивился он, видя, что к ним в машину садятся свидетели, а мать, похоже, не собирается.

— Я поеду в другой, — ответила она и загадочно улыбнулась. — Все для вас. Чтобы запомнили этот день. Ты не устал?

— Ну что ты, мама.

Надя с Валей на заднем сиденье вполголоса щебетали, разглядывая путевки.

— Дайте и мне посмотреть, — попросил Юра.

Ему дали одну путевку. Среди высоких гор притулились два красивых современных здания.

— Если так не только на картинке, то совсем неплохо, — сказал он.

— Так или не так, не в этом дело. Главное — Дагестан.

— Куда мы едем? — не выдержал Юра.

— На Пискаревское кладбище, — подал голос Николай Филиппович.

Когда вышли у ворот мемориала, Юра совсем забыл о своих бинтах и не обращал больше внимания на глазевших людей.

В скорбном молчании прошли мимо красных гранитных плит, под которыми покоятся сотни тысяч убитых, умерших от голода, но не дрогнувших, не выбросивших белых флагов соотечественников.

В свою самую счастливую минуту молодожены склонили головы перед Мужеством и положили цветы к подножию памятника…

У проходной завода Надя предъявила вахтерше пропуска.

— Поздравляю. Счастья вам, молодые.

Юра обнял жену за талию и так повел по пустынной в выходной день заводской улице к памятнику тракторостроителей, погибших в войну.

Постояли, положили цветы, поклонились тем, кому обязаны жизнью и счастьем, и медленно пошли обратно.

— А теперь, — сказала Надя, когда они распрощались с вахтершей, — по нашим любимым местам, где не так часто удавалось бывать.

Медленно проехали мимо Исаакия, Медного всадника, Адмиралтейства, вдоль Лебяжьей канавки, мимо Летнего сада и снова взяли курс в сторону своего тракторного.

— Помедленнее, шеф, — дрогнувшим голосом попросил Юра, как только машина свернула на набережную Фонтанки.

Водитель сбросил газ, уверенный, что жених, нет — теперь уже муж повернет голову направо к Михайловскому замку, но, к его удивлению, все пассажиры стали смотреть влево, на ничем не примечательный с виду дом, если не считать табличек по обе стороны его крыльца: «Ленинградский городской суд», «Ленинградский областной суд»,

— Первый раз вижу с фасада, — задумчиво сказал Юра.

— Надо было ехать по Литейному, — заметила Надя, обеспокоенная ненужными воспоминаниями мужа. — Извини, не подумала.

— Нет, все правильно, — возразил он. — Сегодня я обязан отдать должное всему — и хорошему и плохому. Того, что было, не вычеркнешь…

Следующая остановка — у Надиного общежития.

Как только подошли к залу, где обычно по выходным устраивались танцы, дверь распахнулась, и они оказались в окружении друзей, большинство из которых уже успело поздравить их во Дворце бракосочетаний.

Через весь зал тянулся длинный стол, уставленный яствами, украшенный букетами цветов. И через всю стену крупными буквами вы ведено:

СЧАСТЬЯ ВАМ, МОЛОДОЖЕНЫ!

Первым поднялся Николай Филиппович.

— На правах деда… — Он вопросительно посмотрел на Юру и когда тот кивнул, продолжил: — и свидетеля разрешите мне первому на этой молодежной свадьбе поднять тост за молодых и пожелать им счастья и согласия во всем.

Саша Белов тихо, будто самому себе, сказал:

— Мне что-то горько.

— Горько! — подхватили за столом. — Горько!

Надя, разрумянившаяся от счастья и волнения, засмущалась и поднявшись, робко поцеловала в шею. А Юра забылся, резко сдвинув бинты, но сразу поправил, увидев метнувшийся в глазах Вали ужас. Злясь на себя, свой вид, беспомощность, обнял жену и крепко поцеловал в губы. Искры брызнули из глаз, заскрежетал зубами, сдерживая стон покачнулся и с трудом опустился на стул.

Уважительной тишиной ответили сидящие за столом на соблюдение ими свадебного ритуала.

Затем говорила Валя. Тихо, задумчиво, словно вела задушевную беседу:

— Мы отдали тебе, Юра, клад, какого ты не видал. Береги его, и он согреет душевным теплом. У этой девочки есть все: ум, доброта, преданность. Не смей ее никогда ревновать: такие, как она, не обманывают. Не смей никогда изменять: такие, как она, не прощают…

Передышка пошла Юре на пользу: боль отпустила, сердце перестало дергаться.

Он наклонился к жене и шепнул:

— Нам пора, Надюша. Дорога неблизкая.

— Согласна. Только тебе надо отдохнуть. Пойдем ко мне.

— Поедем? — поднялся колхозный шофер, когда они проходили мимо.

— Через час, если не возражаете.

— Хорошо.

Но ему пришлось раньше сесть за баранку: Надя размотала бинт на Юриной руке и, испугавшись вида ожогов, побежала за Ольгой Александровной. Та, посмотрев, только похвалила:

— Ты у меня сильный, сын. И терпеливый.

Она съездила на колхозной машине к себе в больницу, привезла бинты, мазь и занялась Юрой вплотную.

Через два часа, укутанный в одеяло, он спал на заднем сиденье «Волги», а Надя, сидевшая рядом с шофером, болтала без умолку. Она была так счастлива, что не могла молчать и сейчас, казалось, была способна разговорить даже дерево, не то что молодого водителя, с радостью поддерживавшего разговор с приятной собеседницей.