На месте зеленой беседки

Основными средствами исправления и перевоспитания осужденных являются: режим отбывания наказания, общественно полезный труд, политико-воспитательная работа, общеобразовательное и профессионально-техническое обучение.

Средства исправления и перевоспитания должны применяться с учетом характера и степени общественной опасности совершенного преступления, личности осужденного, а также поведения осужденного и его отношения к труду.

(Статья 7 Исправительно-трудовою кодекса РСФСР)

В дверной проем спальни просунулась стриженая голова дежурного.

Иванников, к старшему воспитателю!

Зачем? — раздался с последней койки настороженный, чуть хрипловатый от курения голос Филипчука.

Дежурный пожал плечами:

Не знаю, Максим.

Может, ты знаешь? — Филипчук повернулся к Иванникову, спешно надевавшему куртку.

— Откуда? — ответил Юра. — Наверное, для нравоучительной беседы напоследок. Благо до утра дежурит.

Возможно. — Филипчук снизил тон, понимая, что ответ близок истине, но на всякий случай предупредил: — Попридержи язык. С чего взял?

Так, нелишне напомнить. А то перед волей, бывает, раскиснут пошли молоть что попало.

Ма вечернем построении официально объявили, что воспитанник 14 отряда Иванников по представлению руководства воспитательно-трудовой колонии, и наблюдательной комиссии за примерное поведение честное отношение к труду и обучению определением суда условно-досрочно освобождается от наказания. Максим сунул ему локтем в бок процедил сквозь зубы: «Подфартило. Вытащил выигрышный билет».

До недавнего времени Филипчук был председателем совета коллектива отделения. Но испытание властью он не выдержал и за притеснено колонистов на последнем собрании был освобожден от своих обязанностей. Филипчук до сих пор не мог с этим смириться и силой пытался поддержать былой авторитет.

Вот с кем Иванников от души расквитался бы за многое, но с «бугром», пусть и вчерашним, даже в последний день ссориться небезопасно.

За спиной раздалось повелительное:

Тушить свет и спать.

С крайней койки соскочил новенький, прошмыгнул перед Юрой, повернул выключатель.

«Быстро приучили», — отметил про себя Иванников, вспомнив, как хорохорился в первый день, пока не получил пару затрещин.

Переступив порог кабинета, собрался отдать положенный рапорт, а воспитатель остановил, махнув рукой.

Садись, Юра, попьем чайку, поговорим на прощание.

Иванников удобно устроился в кресле, закинул ногу на ногу: как-никак по бумагам он уже свободный и может позволить себе такую дерзость.

Разговор, надеюсь, будет мужским? — спросил воспитатель, разливая чай.

Юрий знал, что под этим подразумевалось. Колонисту разрешалось спорить, отстаивать свое мнение, не отвечать на вопросы. Запрещалось только лгать. Ребята любили такие беседы, дорожили ими, но и побаивались: ведь даже молчание можно оценить «да» или «нет». Поэтому Юра предпочел ответить вопросом па вопрос:

А иначе зачем вам его затевать, гражданин начальник?!

Для тебя я уже Виталий Николаевич, с завтрашнего дня еще и товарищ. А разговор действительно предстоит серьезный. Ведь я в душе опасаюсь, не спешу ли с твоим досрочным освобождением.

Глаза Иванникова округлились, стакан дрогнул в руке. Он неловко смахнул рукавом куртки упавшие на полированную поверхность столика капли чая и уставился на воспитателя: «Ничего себе затравочка».

Но вы же сами, гражд… — он запнулся и с трудом поправился, Виталий Николаевич, дали хорошую характеристику. Слышал, и с замполитом спорить пришлось.

Воспитатель нахмурился.

Вели бы только с ним. Главное — с собой спорил. А не дать положительной характеристики не мог: ты ее заслужил. Но боюсь, Юра, как бы снова не сорвался, рассчитывая по свойственной тебе самоуверенности, что набрался здесь блатного ума-разума и теперь не попадешься.

Колонией я сыт по горло, Виталий Николаевич. Уж кому, как нс нам, это понимать.

Ом по привычке потянулся в нагрудный карман за сигаретами, но опомнился и стал заталкивать пачку обратно.

Ладно уж, кури, — разрешил воспитатель и придвинул к нему пепельницу. — В порядке исключения. Одну. И потом откроешь форточку.

Затянувшись дымом, Иванников спросил:

А что вас, собственно, во мне тревожит, Виталий Николаевич? Как бы не сорвался», — он скривил губы, — это общие слова, а вы конкретно. И потом, если сомневаетесь во мне, так почему добивались освобождения?

В двух словах не объяснишь.

Воспитатель встал, взъерошил свои русые волосы, прошел к письменному столу, постоял над ним.

Ладно, иди сюда, почитай мои записки. Это не предусмотренный инструкцией дневник индивидуальной работы с осужденным несовершеннолетним, а мой собственный. Может, что и поймешь, может, над чем п задумаешься. А я пройдусь по отряду. Кончишь читать или, если надоест, открой форточку и иди в спальню.

Оставшись один, Юрий пересел за письменный стол, включил настольную лампу и лениво, без особого интереса стал перебрасывать страницы общей тетради.

За драку после отбоя с Серовым — оба лишены очередного свидания».

За отказ выполнить указание мастера — лишен передачи».

За пререкательство с воспитателем — лишен посещения в воскресенье кино».

За попытку пронести из производственной зоны самодельно изготовленный нож водворен в дисциплинарный изолятор на 5 суток».

И шуму тогда было с этим ножом! Зачем да для чего, кого намерен порезать? А он и не собирался никого резать, просто хотел попугать, чтобы не приставали: силенок то по хватало. А то не успеешь передачу научить или выписку из магазина сделать, как тянутся за данью. Попробуй отказать — сами возьмут. Да еще и поддадут.

Были тогда такие, потом их во взрослую колонию перевели.

Мосле кратких записей о проступках следовало размышление:

«Педагогично ли добиваться дисциплины одними взысканиями? Мы ужесточаем наказания, а Иванников из духа противоречия чаще допускает нарушения. К чему мы придем в таком своеобразном состязании и и, отнимая у него надежду на условно-досрочное освобождение?

Удивительно, что при колючем характере он не лидер и не ищет блатного авторитета. Причем сторонится не только положительных воспитанников, но и «отрицалов», хотя те на первых порах признавали нем своего».

И следом запись об объявлении благодарности за добросовестную Фоту по уборке территории.

Юрий удивился тогда упавшему с неба поощрению. А оказывается, о не что иное, как изменение педагогического подхода. Правда, на пользу оно не пошло: вскоре он получил два взыскания подряд, и оба за драки.

И снова запись, вызвавшая смех:

«Не могу же я, в самом деле, закрывать глаза на нарушения и поощрять мыльные пузыри, которые он искусно пускает в туалете через катушку».

Тетрадь толстая, до утра все равно не осилить, поэтому стал читать через строчки, потом пропускал целые страницы, лишь на некоторых задержиная внимание и все больше удивляясь, с какой скрупулезностью разбирает его воспитатель.

«Вчера наконец выбрался к Иванникову домой. Застал мать.

В квартире не богато, но все необходимое есть, чистенько и опрятно. Узнал от Ольги Александровны, что с мужем она развелась вскоре (еле рождения сына. Причина распространенная: пьянство отца. Юра о не знает.

Зашел дед Юриного подельника Валерия Архипова. Принес почить Ольге Александровне письмо внука. Я послушал. Видно, неглупый парень. Во всяком случае свое положение оценивает здраво и не ропщет.

Попили вместе чаю, разговорились. Оказалось, что Николай Филиппин раньше Юру и Ольгу Александровну не знал, хотя много лет жили в одном доме. На суде случайно услышал ее девичью фамилию, и подтвердилось, что мир тесен: с отцом Ольги Александровны, Александром Калиновичем, Николай Филиппович работал в одном цехе тракторном заводе, дружил еще до войны, а потом вместе в народном ополчении защищали Ленинград. В конце лета 1941 года в одном из первых боев Юрин дед погиб.

Старик Архипов понравился мне немногословном и рассудительностьо. Объяснил ему и Ольге Александровне ситуацию с Юрой. Договорился с замполитом и очередное свидание с матерью и дедом предоставил Иванникову не в общем зале, где разделяет отекло и разговор идет по телефону, а в споем кабинете…»

Юра отодвинул дневник и попытался вспомнить, что бабушка, когда была жива, рассказывала о деде. По, кроме того, что тот пропал без вести на фронте, на память ничего не приходило. Был дед рядовым солдатом, орденов и медалей после него не осталось. В семейном альбоме сохранилось несколько старых фотографий, но лица он не помнил.

И теперь путь ему держать туда, где работал дед: завтра в канцелярии имеете с паспортом вручат и направление на тракторный завод. Даже цех известен. Об этом шеф позаботился.

Три года назад обком комсомола взял шефство над их колонией н и традицию вошли «дни районов». Каждый месяц приезжали комсомольцы какого-нибудь района города, проводили общие собрания, имеете с колонистами давали концерты художественной самодеятельности, устраивали спортивные соревнования.

Когда приехали комсомольцы из района, где жил Иванников, иге проходило по заведенному ритуалу, а в конце высокий парень спросил:

Кто Иванников?

Юра, как положено, встал по стойке «смирно».

Пойдем поговорим.

Это было что-то новое. Не общая беседа, а разговор один на один.

Так Юра познакомился с Олегом Максименко, водителем-испытателем с тракторного завода.

Олег ему понравился, но не верилось, что нужен такому парню осужденный за преступления шкет.

«Галочку поставит— и будь здоров», — думал Иванников, провожая шефа до ворот.

Однако Максименко вскоре появился снова и с тех пор зачастил.

Как то Юра спросил Олега:

А я могу стать водителем-исиытателем?

Можешь, — ответил тот. — Только не сразу. Для этого надо пройти обучение на курсах при заводском ДОСААФ, получить удостоверение тракториста-машиниста широкого профиля.

Долго учиться?

Сначала — полгода, потом — всю жизнь. Ведь мы не просто гоняем трактор, а испытываем его, выявляем и устраняем дефекты. Значит, машину надо знать как свои пять пальцев.

Да-а, расстроенно протянул Юра.

Если действительно хочешь стать водителем-испытателем, не трать зря время, хоть по книжкам изучай трактор. Освободишься — иди работать у нас слесарем механосборочных работ. Параллельно поступишь на курсы. Было бы желание.

В следующий раз Максименко привез литературу по вождению и устройству трактора, справочник по обнаружению и устранению неисправностей, и Юрий засел за книги.

Однажды Иванников спросил напрямик:

А тебе, Олег, если по честному, какая корысть от этого?

Тот усмехнулся:

Есть, и не одна. Мой дед, Федор Васильевич, вернулся с войны инвалидом. Для него делом долга перед павшими товарищами стало поднимать их детей. По такому же принципу подбирал учеников и мой, Виктор Федорович. Теперь мой черед.

Вон оно что, — удовлетворенно протянул Иванников. — А еще в чем твой интерес?

Есть у меня одна задумка. — Максименко помолчал, размышляя, стоит ли раскрывать свои планы, и, видимо, решил повременить. — Но ото чисто производственный вопрос. Вот освободишься — тогда I обсудим.

Когда еще будет освобождение, — уныло протянул Юра. — Если бы только от меня зависело.

И от тебя тоже.

Видя, что Юрий скис, Максименко дружески похлопал его по плечу.

А пока изучай и изучай трактор: здорово пригодится…

Юрий снова придвинул дневник. «А то, — подумал, — с лирическими отступлениями до утра не осилишь…»

«Архипов отбывает наказание в соседней колонии для взрослых, съездил туда, изучил личное дело, познакомился с ним, поговорил с начальником отряда. Теперь ясно, почему Иванников тянулся к нему. Это прирожденный лидер в хорошем смысле слова. Если бы в свое время его не шатнуло в сторону…

У меня сложилось впечатление, что сегодняшний Архипов может казать благотворное влияние на перевоспитание Иванникова, поэтому договорился с руководством колонии о переписке между ними».

«Вот наконец ларчик и раскрылся. — Юра потер ладонью лоб. — к я терялся в догадках, как получилось, что наладилась переписка с Валерой: ведь среди осужденных разных колоний, тем более подельников, это запрещено».

Вернулся Виталий Николаевич.

Не кончил еще?

Нет.

Не надоело?

Иванников неопределенно пожал плечами.

Ты можешь читать, тебе все равно спать не положено, — сказал воспитатель, намекая на установившуюся среди воспитанников традицию бодрствовать в последнюю ночь и не завтракать перед освобождением, а я вздремну.

И он начал стелить на диване постель.

Юра кивнул и продолжал читать:

«Сегодня был в производственной зоне, смотрел, как трудится отряд.

Невольно залюбовался Иванниковым: работал легко, свободно, бы сказал — с вдохновением. Впервые обратил внимание на его руки сделал для себя открытие — они у него просто красивые: крупная 1лы1ия кисть с длинными чуткими пальцами. А вечером любовался к лубе, как он на моих глазах вылепил из глины, поглядывая на иллюстрацию в книге, бюст Дон Кихота.

Как живой получился Рыцарь Печального Образа.

А через 2 дня на того же самого Иванникова поступила жалоба мастера: ленился на работе, норму не выполнил.

Вот и пойми его! Только собирался объявить благодарность за хорную работу, а теперь в пору наказывать. Попытался поговорить, но мужского разговора нс получилось: отмолчался.

Ума не приложу, что с ним делать».

И дальше все в том же духе: хорошее перемежалось с плохим, вопросов, что ставил перед собой воспитатель, не убывало.

Юрий задумался: с чего же начался перелом, изменивший его поведение.

Пожалуй, с письма Валерки.

«Не дури, Юрка, — писал тот. — Неужели мало лагерной баланды съел, что ведешь себя как пацан. Ты первым из нас можешь покинуть зону, так не валяй дурака, не упускай свою жар-птицу. Поверь: мне легче будет сидеть, когда ты вырвешься на волю. Простить себе не могу, что не дал тебе в свое время пинка под зад, не выгнал из зеленой беседки.

Л еще все тот же воспитатель.

Вот как раз и об этом:

«Пришел к выводу, что если Иванникова заставлять что-нибудь делать, он выполнит, но кое-как, стараясь не сделать, а отделаться. Поэтому, когда нам поручили подготовить стенд, стал советоваться с ним, а потом подсунул Уголовный кодекс, загнутый мною на 32-й странице, чтобы, как только начнешь листать, открылся именно в этом месте. Так Иванников «сам» нашел статью об условно-досрочном освобождении от наказания в отношении лиц, совершивших преступление в возрасте до 18 лет, и выбрал из нее самую подходящую выдержку.

Надо было видеть, с каким увлечением он работал!

На смотре-конкурсе стенд нашего отряда признан лучшим, мы заняли 1-е место, и начальник колонии на построении объявил Иванникову благодарность.

Мы оба остались довольны сами собой и друг другом».

А тогда невдомек было», — подумал Юра, с уважением и благодарностью посмотрев на отвернувшегося к стене воспитателя.

Ну, и конечно, не последнюю роль сыграл шеф: Юра теперь часто мысленно видел себя в кабине трактора высоко над землей…

И вот наступил день, когда все взыскания наконец были сняты, но последняя запись в дневнике Иванникова не обрадовала.

Вчера вернулся из ГДР. Ездили обмениваться опытом со своими коллегами. Меня заинтересовала их практика освобождения несовершеннолетних из воспитательной колонии. После освобождения воспитанников, как и у нас, трудоустраивают, но при этом они не порывают с колонией: после работы возвращаются в нее, ночуют, находятся и пей в выходные дни, принимают участие во всех мероприятиях и, главное, отчитываются перед своим коллективом. Колония осуществляет постоянный контроль за их работой и поведением в период адаптации к новым условиям. И, только став своим на предприятии, воспитанник окончательно расстается с колонией.

Такой индивидуальный подход настолько разумен, что в отчете по командировке я рекомендовал применить его у нас. На таких условиях и со спокойной совестью готовил бы документы на условно-досрочное освобоождение не только Иванникова, по и еще нескольких воспитанников».

Закрыв дневник, Юра покачал головой: «Ничего себе придумал. Хорошо, что тебя поздно послали обмениваться опытом».

Он укоризненно посмотрел в сторону дивана, встал, чуть приоткрыл форточку и закурил, пуская в нее дым.

В том, что в колонию он больше не попадет, Юрий не сомневался. А вот «завяжу» ли, видно будет. Жизнь, она умная, сама подскажет».

Конечно, связываться с каким-нибудь новым Потаповым или таким, как Филипчук, он не намерен. Вот если бы Валерка освободился, тогда другое дело: вдвоем можно было бы что-нибудь сообразить. Хоть те же запчасти к автомашинам. Тихенько, чистенько, прибыльно. Валерка, правда, пишет, что переболел прошлым, но от запчастей, поди, и он не отказался бы. Только ему еще сидеть и сидеть.

За окном начало светать, скоро подъем.

Юрий поднялся из-за стола, распахнул форточку и на цыпочках вышел из кабинета.

Ощупью нашел свою койку, вытащил из-под матраца припрятанную чеканку, оттянув фанеру на задней стенке тумбочки, достал из тайничка большую иглу и только тут заметил, что на него смотрит Филипчук.

Натрепался?

Ты что, Максим, того? — Юра выразительно покрутил указательным пальцем у виска.

Как ночь провел?

Как положено, без сна, — со злостью ответил Юрий. Чего ради, спрашивается, он должен оправдываться? И перед кем?!

Что это у тебя?

Хочу на прощание подарить воспитателю чеканку.

А почему не мне?

Тебе она ни к чему.

Ну, ну!

Разговор был натянутый, с недомолвками, подозрениями, скрытыми розами, и Юрий поспешил вернуться в кабинет.

Воспитатель продолжал спать, и Иванников, прикрыв форточку — не хватало на прощание простудиться, — снова устроился за столом принялся за работу.

Несмотря на примитивность инструмента, гравировка удалась: «Виталию Николаевичу на добрую память от бывшего воспитанна Иванникова».

Юра так увлекся, что не слышал, как проснулся воспитатель, подошел к столу и остановился у него за спиной.

Слова: «Спасибо, Юра. Тронут. Прекрасная работа!» — заставили вздрогнуть.

Как сумел пронести в жилую зону?

Оправившись от неожиданности, Иванников уклончиво ответил: Секрет фирмы, Виталий Николаевич.

Тот взял чеканку и стал рассматривать, склонив голову набок.

Великолепно, — снова похвалил он.

Старался, скромно ответил Юра, польщенный похвалой. Вижу, подтвердил воспитатель. Но здесь не только старание. Чеканка выполнена талантливо и с любовью.

Из всей милиции я одного Дзержинского люблю.

Я тоже преклоняюсь перед ним. Этого человека нельзя не уважать, — сказал Виталий Николаевич, умышленно опуская начало Юриной фразы.

Иванников встал из-за стола, уступая место воспитателю. Тот сел и кресло, придвинул к себе дневник и, перелистывая страницы, спросил:

Что скажешь?

— В вас, кажется, разобрался, Виталий Николаевич.

А в себе?

— Не знаю, — честно признался Юра. — В голове полный сумбур. Время нужно.

Не тяни. А то, пока будешь разбираться в одном, упустишь другие. Время — это самое дорогое, ему цены нет, поэтому расходуй рационально, с умом.

Сигнал подъема наполнил коридор шумом. Юрий повернулся к двери:

Мне пора.

В нарушение установленного порядка, придя в спальню, лег: традиции он не изменил, а часок-другой можно и поваляться.

Казалось, только успел прикрыть глаза, как кто-то бесцеремонно растолкал. Сел на кровати, с трудом разомкнул веки. Напротив стоял Филипчук, чуть поодаль — пять воспитанников из других отрядов. В основном мелкота. У одного под глазом красовался синяк, еще у одного неестественно распух нос.

Видели? — обратился к ним Филипчук.

Те согласно закивали головами.

И чтобы без дураков, ясно? А теперь — брысь!

Ребята гурьбой высыпали в коридор.

Что это значит? — спросил Юрий, догадываясь, что услышит и ответ.

Они тоже сегодня освобождаются и, как получат в бухгалтерии деньги, дадут тебе по пятьдесят рублей.

Зачем?

Ты добавишь к ним свою сотню и передашь Андрюхе Зотову и Саньке Елкину.

Юрий знал этих ребят: они освободились месяца два назад.

Где я их найду?

Искать не надо. Они тебя встретят у ворот.

Как они узнают, что я освобождаюсь?

Не твоя забота. — Максим криво усмехнулся и добавил: — Уже знают и держат путь сюда.

Ты во что меня втягиваешь?

Не дергайся, безмятежно зевнул Филипчук. — Все добровольно.

V двоих «добровольность» прямо на лицах написана.

Тебе то какое дело? Они дадут, ты передашь, кому велено и адью

А свою сотню зачем? От возмущенна сна как не бывало.

Ихние деньги передам их «буграм», твои мне достанутся,

За что в должен? И почему сотню?

Сотню потому, что дольше их просидел, — значит, больше заработал. А именно мне за то, что, пока был «бугром», не очень прижимал, щипать давал.

Юрий едва сдержался. Заработанные в колонии деньги десятки раз мысленно распределялись и перераспределялись, но все равно на что-нибудь не хватало. А тут на тебе, ни за здорово живешь!

Обижайся не обижайся, Максим, — как можно миролюбивее заговорил Иванников, — но я не для того освобождаюсь, чтобы с места карьер, прямо за воротами заняться грабежом. Пусть твои дружки сами разбираются, а меня оставь в покое. И на мои деньги не рассчитывай: не дам.

Филипчук побагровел, сжал кулаки. Юрий спрыгнул с койки.

Уймись, Максим. Мы один на один. Помяни мое слово: сунешься — отбивную сделаю.

Вбежавший в спальню дружок Филипчука Генка Разумов изменил соотношение сил: в пору занимать круговую оборону.

Подожди, Максим, давай…

(Сльный удар кулаком в лицо прервал «мирные» переговоры.

Ну что же, он этого не хотел, сами напросились. Юрий швырнул Филипчука подушку и, пока тот на секунду замешкался, обхватил его за плечи и повалил на пол. Они катались между койками, нанося друг другу удары куда придется.

Разумов сунулся было сзади, но Иванников изловчился и ударил пяткой в низ живота. Тот скорчился и на время выбыл из драки.

Правота и злость прибавили Юрию силы, и он с остервенением колошматил Филипчука, дав волю прорвавшейся ненависти.

Только вмешательство вошедших в спальню воспитателя и контроля спасло бывшего «бугра» от медчасти — но не от дисциплинарного изолятора, куда Филипчука препроводили мимо идущего на работу грядя.

Умывшись, Юра посмотрел на себя в зеркало. Разорванная майка и расцарапанная грудь в расчет не шли, а вот ссадина на брови была слишком заметна.

Приложив к глазу ладонь с холодной водой, он вытерся, вернулся снялыно, надел парадную форму и предстал перед старшим воспитателем.

Па этот раз ничто не напоминало ночной непринужденной обстановки. Воспитатель в кителе с капитанскими погонами, как всегда, подтянут и строг. Не обрывая выслушал рапорт, потребовал подойти к столу,

Ни о каком «садись!» и речи нет. Сухо спросил:

Причина драки, воспитанник Иванников?

Я защищался.

Что послужило причиной?

Не скажу.

Из пяти освобожденных трое с побитыми лицами. Не много ли, Иванников?

Многовато.

Я могу быть уверенным, что за воротами колонии никаких происшествий не произойдет?

С моей стороны ничего не будет.

Я вам верю. Идите.

Последние часы тянулись изнурительно долго. Юрий бесцельно болтался по плацу, потом отсиживался в спальне.

Наконец построили. Последнее напутствие, последняя нотация и первая встреча на свободе с родными.

Как Юра и ожидал, с мамой приехал Архипов.

Дед привез для него Валеркину одежду, рассудив по-стариковски, что покупать загодя новую не имеет смысла: может не понравится или не подойдет, а на первый выход и эта сойдет.

Имеете с ними стояли родители других ребят, поодаль топтались Зотов и Елкин.

В бухгалтерии Юра расписался за триста одиннадцать рублей и, пока он прятал деньги во внутренний карман пиджака, парнишка, помучивший за ним, стыдливо опустив глаза, незаметно сунул в руку две бумажки по двадцать пять рублей.

Возьми назад.

Иванников вернул деньги и назидательно, никого не стесняясь, добавил:

Не бери никогда чужого, но и свое не отдавай.

Повернулся и оставил ребят с открытыми от удивления ртами. На у вице направился прямо к дружкам Филипчука. Начал с ходу без всяких там «здрасте»:

Что слетелись, как воронье на падаль?! Сегодня не отломится.

Те недоуменно переглянулись.

Звонили от «бугра», передали, что ты… — начал было Зотов, ни Юра перебил:

Филипчук давно уже не «бугор», а я вам не «чушка», так что пишите отсюда подобру-поздорову.

Значит, прикарманить решил, — констатировал Елкин и, ткнув пальцем в рассеченную бровь, пригрозил: — Тебе этого видно мало, так мы добавим.

Только не думай: не здесь и не сейчас, — уточнил Зотов. — Найдем и время, и место поудобнее.

Видя, что они не уходят, и опасаясь, как бы сами, без посредника не обобрали ребят, Юрий дождался всех и они пошли на электричку.

Сзади плелись дружки Филипчука и с ними ниточка колонистской злобы.

Архипов с матерью, да и родители других ребят понимали, что что-то произошло, но, не желая омрачать приподнятого настроения, отложили выяснение.

Решив разрядить обстановку, дед было начал:

Целый час из дома добирались.

Но Юра невесело перебил:

А я до дома четыре года…

Комнаты стали миниатюрными, давили потолки, сжимали, не давали развернуться, степы. Мама, так та вообще еле' доставала ему до плеча. О вещах и говорить нечего: стулья под ним скрипели, ноги не помещались под столом, прилег на диван так хоть скамейку подставляй. А ведь в свое время умудрялся на «Школьнике» кататься по квартире…

На семейном совете во время праздничного обеда совместными усилиями распределили заработанные Юрой деньги и втроем отправились в универмаг. Оттуда вышел новенький Иванников.

Теперь все по росту, нигде не топорщится, не жмет, не висит мешком. Никакого сравнения ни с тем долговязым парнем, что утром был в колонистской парадной форме, ни с тем, у которого днем в электричке лопнул на спине Валеркин пиджак.

Мама была в восторге и то поправляла воротник рубашки, то разглаживала складку на рукаве. Дед удовлетворенно похмыкивал, а Юра не мог определить, нравится он себе или нет. Во всяком случае прохожие перестали обращать внимание,_г он смешался с людским потоком и ничем не выделялся. Шляпу он, конечно, в жизни не надел бы, но из всех головных уборов, что перемерил, она лучше других прикрывала стриженую голову.

В своем дворе Юра никого не узнавал: в песке возились ребятишки, которые в его время дышали воздухом в колясках; а те, что тогда делали из песка куличи, бегут домой с ранцами за спиной. Сверстники, с которыми гонял мяч у зеленой беседки, служат в армии или учатся.

Даже самому себе Юра боялся признаться, с каким нетерпением ждет вечера, посматривая чаще, чем требовалось, на новые, тоже первые в жизни, подаренные мамой часы.

В колонии вспоминалось многое, но, пожалуй, реже всего зеленая беседка. А сейчас неудержимо тянуло туда. То есть так тянуло — слов нет.

— Мам, я схожу в милицию, выясню с пропиской? — чтобы скоротать время, предложил он.

— Может, лучше завтра с утра? — посоветовала Ольга Александровна, не успевшая наглядеться на сына.

— Да нет, чего тянуть. Еще находишься, пока пробьешь.

— Ну, иди, только смотри недолго.

— Ладно, буду смотреть, — улыбнулся он.

Подхватил ее на руки, донес до двери и неуклюже поцеловал в щеку.

— Не скучай.

В паспортном столе как раз был вечерний прием. Хорошо, что мама собрала документы и даже заявление заполнила от его имени — осталось только подписать.

С пропиской, на удивление, никаких осложнений не произошло. Приняли быстро, просмотрели документы и завтра велели прийти за паспортом. А он-то думал, находится.

Откуда ему было знать, что со вчерашнего дня после звонка начальника колонии его фамилия взята в паспортном столе «на карандаш».

«Зайдите в четырнадцатый кабинет, — расставаясь с ним, сказала начальница. — К инспектору уголовного розыска Платову. Он занимается ранее судимыми».

Предложение большого удовольствия не доставило, но раз надо, так надо.

Не удержался, чтобы по дороге не заглянуть в конец коридора, не подойти к двери знакомого следственного кабинета. Но на нем висела табличка с другой фамилией.

Нашел кабинет с цифрой «14», постучал и, услышав: «Войдите», открыл дверь. За письменным столом сидел средних лет старший лейтенант.

Вы ко мне?

Если вы товарищ Платов, то к вам. — Сказал и почувствовал, что само обращение уже сближало в отличие от «гражданина», которое держало на расстоянии.

Я Платов. Проходите, садитесь. Слушаю вас.

Иванников прошел к столу, снял шляпу — все равно что показал справку об освобождении из колонии.

Когда освободились?

Сегодня.

Чего сразу к нам?

Лучше быстрее отделаться. Процедура не из приятных.

Понимаю.

Инспектор уголовного розыска достал какую-то карточку, заполнил с документов Юрия и его слов.

Вы, конечно, по горло напичканы всякими наставлениями, поэтому не буду докучать. Скажу одно: будет трудно — приходите, не стесняйтесь. Одна голова — хорошо, две — лучше.

Такой прием, разговор на «вы», протянутая на прощание рука ошеломили. Правда, и следователь всегда был вежлив, но тогда это не воспринималось.

Не скажете, где сейчас следователь Артемьев? — спросил Юрий и уточнил: — Он вел наше дело.

Виктор Николаевич переведен в следственное управление старшим следователем.

Значит, на нашем деле повышение получил?

Почему именно на вашем? На его счету немало раскрытых преступлений, богатый опыт следственной работы.

Надо будет при случае заскочить.

Можно и без случая.

Выйдя из милиции, Иванников медленно, сдерживая нетерпение, направился в сторону зеленой беседки.

«Действительно надо выбраться к Артемьеву», — думал он по дороге.

За время отбывания наказания Юрий понял, что со следователем им повезло. Как-то даже собрался написать Артемьеву письмо. Два дня промучился, но не послал: выходило напыщенно, с обещаниями, а просто, от души не получалось.

В колонии Юра часто мысленно гулял по улицам своего микрорайона и считал, что знает его не хуже, чем статьи Уголовного кодекса. А вот сейчас, идя по проспекту, вертел головой, узнавая и не узнавая ют уголок, где родился и вырос. Если квартира выглядела в уменьшен ном виде, словно смотрел в бинокль с обратной стороны, то на улице, наоборот, все было крупным планом. Без всякой оптики бросались в глаза изменения, что произошли за время его отсутствия.

Шире стал проспект, исчезли привычные тротуары. Теперь асфальтированная пешеходная дорожка отделена от проезжей части подстриженными кустами акации.

В глубине лужайки внимание привлекло необычное по архитектуре иди и не, чем-то напоминавшее средневековый замок. Не поленился подойти ближе, прочитал вывеску: «Дворец бракосочетаний».

Затем остановился перед новым зданием универсама — при нем закладывали фундамент.

А нот здесь, где в свое время стояли деревянные домишки и люди мучились с печным отоплением и газовыми баллонами, выросли жилые корпуса.

Юра все выше и выше задирал голову, считая этажи. Когда дошел до шестнадцатого, пришлось придерживать шляпу рукой.

Там, где раньше были разбросаны дровяные сараи, стояли гаражи, притулилась будка Вторчермета, куда он еще мальчонкой после генеральных уборок дома таскал старые вещи, зарабатывая на мороженое, разбили сквер.

Иванников свернул в переулок, утопающий в подернутой осенним золотом зелени.

Скоро и беседка.

Выйдя на финишную прямую, остолбенел: ни пустыря, что соседствовал с зеленой беседкой, ни ее самой. В обе стороны тянулся высокий каменный забор, украшенный наверху через равные промежутки чугунными буквами «ТЗ», обведенными кружком, — эмблемой тракторного завода.

«Так вот, значит, куда он расширился», — вспомнил Юра рассказ деда Архипова на одном из свиданий.

За забором, как раз на том месте, где стояла беседка, возвышалось длинное заводское здание из бетона и стекла. Юрий подошел ближе. Вообще-то правильно, какое может быть сравнение: такой цех и полуразвалюха-беседка. Но в груди защемило от реально ощутимого и неожиданного расставания с детством.

Сейчас вспоминался не Потапов, не украденная детская коляска, не первый стакан вина, а более ранняя счастливая пора, когда гонял здесь с соседскими мальчишками футбольный мяч.

Иванников развернулся и быстро пошел обратно.

Поначалу думал направиться домой, но, выйдя на проспект, изменил планы. «А не махнуть ли к Валентине? — пришла в голову шальная мысль. — Посмотреть, как она тут без нас живет-существует?»

Не откладывая дела в долгий ящик, поехал по адресу, не забытому с той поры.

Вытер ноги о коврик и, почему-то робея, позвонил. Где-то в глубине квартиры хлопнула дверь, послышались быстрые шаги, и на пороге появилась Ильина.

Хорошо, что знал, к кому идет, а то на улице прошел бы мимо. Ничего от той размалеванной кокетливой девицы. В простеньком ситцевом платьице, облегавшем стройную фигурку, без следов косметики, Валя сейчас выглядела совсем по-домашнему.

Вам кого? спросила она, явно не узнавая.

Я могу видеть Валентину Ильину? басом спросил Иванников, решпв разыграть.

Это я, просто ответила девушка.

Юрий недоверчиво покосился, будто сомневаясь.

— Что вы так смотрите? — бегло оглядев себя — все ли в порядке, — спросила Ильина.

— Просто я иначе вас представлял. Я от Архипова.

В подтверждение своих слов впервые за сегодняшний день без стеснения снял шляпу.

Изумление и радость появились на лице Ильиной. Она схватила гостя за руки и буквально втащила в прихожую, забрасывая вопросами:

— Ну как он там, Валера? Да что же мы стоим в дверях. Раздевайтесь, проходите в комнату. Он здоров? Письмо с вами прислал? Я давно не получала весточек. Все больше через деда.

Войдя в комнату, Юрий поздоровался с поднявшейся с тахты девушкой чуть моложе его. Та непринужденно протянула руку и первая представилась:

— Надя.

— Юра, — ответил он, пожимая руку.

— Ну и молодцы, что сами познакомились, — раздался сзади Валин голос. — Садитесь, сейчас чай поставлю.

То ли Надя слышала вопросы, какими Валя засыпала его в коридоре, то ли вид его головы все сказал, но только она, быстро пробежав по нему глазами, спросила с нескрываемым любопытством:

— Вы давно оттуда?

— Сегодня.

— Ну и как там?

— Четыреста двадцать восемь.

— Что значит «четыреста двадцать восемь»?

— А что значит «как»?

Девушка растерянно заморгала ресницами, потом собралась обидеться, но, видно поняв бессмысленность вопроса, рассмеялась.

Невысокого роста, полненькая, с длинными вьющимися волосами, приятным открытым лицом, она чем-то напоминала игрушку-колобок с нарисованной улыбающейся во весь рот рожицей. Почудилось: слегка толкни — и покатится по полу, рассыпая во все стороны смех.

— Что у вас так весело? — спросила хозяйка, заглянув в комнату. Она внимательнее, чем раньше, посмотрела на Иванникова и снова исчезла.

— Надя! — позвала она. — Помоги мне.

— Сей момент, — откликнулась та, кивнула новому знакомому, — мол, ничего не поделаешь, сами видите — и покатилась на кухню.

Оттуда донесся шепот, заглушаемый смехом.

Юра подошел к трюмо и изучающе посмотрел на себя. В магазине неудобно было разглядывать, а сейчас в самый раз: зеркало чуть не в рост человека, особенно если отойти, и никто не мешает.

Вообще своим видом он остался доволен. Одежда, правда, не броская, но сшита хорошо.

Пройдет месяц-другой, отрастут на голове волосы, скроют неприкаянно торчащие уши — и выйдет «парень хоть куда».

В зеркале увидел появившуюся в дверях Надю.

— Помогите, Юра, — попросила та. — Пододвиньте журнальный столик к тахте.

Юра снял стопку книг и увидел фотографию в резной деревянной рамке, с которой улыбался Валерка. Он взял ее в руки и нащупал слева неровную линию.

Вспомнилось, как однажды в старые, недобрые для них времена по дороге к автомобильному магазину Валерка ни с того ни с сего предложил сфотографироваться. Зашли в первую попавшуюся фотографию и запечатлели себя на память.

Так помогите мне, Юра, — напомнила девушка, возвращая его и сегодняшний день.

Да, конечно, извините, — забормотал он и засуетился вокруг столика, не выпуская фотографии из руки.

«Если Ильина держит его на видном месте, значит…»

Вошедшая в комнату Валя прервала его мысли.

Зачем ты меня отрезала? — неожиданно для себя спросил он, встретившись с ней взглядом.

А зачем ты мне нужен? — Валентина пожала плечами.

А он тебе нужен?

Конечно, — просто сказала она.

Даже сейчас, после всего, что случилось? Даже через несколько лет? Ведь ему еще так долго сидеть!

Он всегда мне нужен, Юра. Только не понимаю: зачем ты затеял со мной игру?

Грусть и упрек слышались в голосе.

Потому что я действительно от Валерки. Как его представитель.

Ты много на себя берешь, Юра. Мне никакие, даже самые полномочные представители не могут его заменить. Мне нужен он, только он один.

Надя уже расставила чашки, разлила чай и тихо села на тахту в уголок, поджав под себя ноги. Она не сводила глаз, поняв, что Валя встретилась с тем самым Юрой Иванниковым, о котором не раз упоминала, рассказывая о своем Валере.

Я не виноват, что получил меньше и освободился раньше, — тихо сказал Юра.

Да я в этом и не виню. Только не надо было пользоваться тем, что в тебя в первую минуту не узнала.

Извини. Сам не знаю, почему так глупо вышло.

Ты уже не сопляк. Поэтому надо думать, имеешь ли право и заслужила ли я. Ну, будет! — Она тряхнула головой и другим тоном сказала: Садимся пить чай, а то остынет. Да и Надюша заскучала. Давай отметим твое возвращение.

Она подошла к серванту и достала банку клубничного варенья.

Помнится, ты охоч был до сладкого. А вино — представляешь, Надь? он впервые попробовал, испугавшись, что заставлю пить на брудершафт.

Изменения в Валентине и ее непоказная верность Валерке расположили к ней Юру. Внимание девушек, особенно Нади, поспешно отводившей глаза каждый раз, как он смотрел в ее сторону, льстило.

Какие первые впечатления? спросила Валя.

Смешно сказать: шарахаюсь па улице от машин, как провинциал, попавший в большой город.

Отвыкли? — сочувственно качнула головой Надя.

Отвык, — подтвердил Юра. — А потом, не могу приноровиться к размерам. Вот у тебя, Валя, вроде все в норме, а дома стало мельче, на улице — наоборот, крупнее. Столько понастроили.

Это еще что. Ты в районе озер не был? — спросила Валя.

Нет, а что?

Там, считай, новый город растет. Представляешь, райончик будет: на восемьсот пятьдесят тысяч человек!

Здорово!

'Гам наш профилакторий строят, — вставила Надя. — Вместо старого. Я была на днях, видела. Красиво смотрится. Уже к отделочным работам приступили.

А ты чем занимаешься, Валя? — спросил Юра, когда с чаепитием было покончено.

Мы с Надей работаем на тракторном крановщицами. В четырехсотом цехе.

Вот здорово! — искренне обрадовался Юра. — У меня туда направление.

Значит, вместе будем. Только как тебе удалось? Ведь четырехсотый ото главный конвейер. Туда не всякого берут.

За меня Максименко хлопотал, мой шеф. Водитель-испытатель. Знаешь такого?

Кще бы! Кто не знает Олега Викторовича?!

Ну, для кого Олег Викторович, — заносчиво вскинулся Юрий, — а для меня просто Олег. Мы с ним кореша, — добавил он, набивая себе цену.

Тоже мне кореш выискался. Учти: Максименко на работе иначе как по имени-отчеству не зовут. Так что не вздумай смотри. Завод не колония, это там он мог позволить тебе запанибрата. Да, кстати: Сенька недавно на завод пришел.

Это тот, тощий и длинный? — спросила Надя.

Он самый.

Настоящий Кощей бессмертный петушиной породы, — презрительно сказала девушка.

Почему петушиной? — рассмеялся Юрий.

Разодет как петух. Уж такой яркий — ярче не придумаешь.

Чего припозднился? Я думал, он давно на свободе.

Взыскания были. Вот и сидел от звонка до звонка, — сказала' Мани, собирая со стола посуду.

А чего к вам? Маманя, помнится, в институт прочила.

Ну, в институте, сам понимаешь, делать ему нечего. Он и к нам не пошел бы, не' получи от милиции официального предостережения, что будет привлечен за тунеядство, если не слезет с маминой шеи. Ты, Юрка, держись от него подальше: думаю, он не бросил своего бизнеса.

Нужен он мне, махнул тот рукой. — Что он, что Потапов — одна мразь.

Юрий посмотрел на часы и поднялся.

Однако пора. А то мать потеряет. Все-таки как никак первый День, найми млея он перед хозяйкой п, повернувшись к Наде, спросил:

А вы? Могу проводить.

Спасибо.

Девушка легко соскочила с тахты и направилась в прихожую.

Я рада, Юра, что ты освободился, — сказала Валя, когда они остались одни. — Вижу, ты положил на Надежду глаз. — Она погрозила пальцем. — Смотри, чтоб без баловства.

Да я что? Я только провожу, — чувствуя, что краснеет, запротестовал Иванников.

Я тоже ничего. Просто предупредила. Ну, иди за своим котелком, — подтолкнула она в коридор.

Так это временно, Валя, пока волосы не отрастут.

— Хорошо, чтобы с ними и ума прибавилось.

Проводов, собственно говоря, не получилось: Надя жила в общежитии в соседнем доме. Пока Юра соображал, как завести разговор — все-таки впервые провожал девушку, — пришли.

Давайте дружить, Юра, — прощаясь, предложила Надя.

Давайте, — обрадовался он.