На месте зеленой беседки

Высшая цель общественного производства при социализме — наиболее полное удовлетворение растущих материальных и духовных потребностей людей.

Опираясь на творческую активность трудящихся, социалистическое соревнование, достижения научно-технического прогресса, совершенствуя формы и методы руководства экономикой, государство обеспечивает рост производительности труда, повышение эффективности производства и качества работы, динамичное, планомерное и пропорциональное развитие народного хозяйства.

(Статья 15 Конституции СССР)

Колхоз ставит своими основными задачами:

всемерно укреплять и развивать общественное хозяйство… увеличивать производство и продажу государству сельскохозяйственной продукции…

под руководством партийной организации вести работу по коммунистическому воспитанию колхозников, вовлечению их в общественную жизнь, развитию социалистического соревнования;

более полно удовлетворять растущие материальные и культурные потребности колхозников, улучшать бытовые условия их жизни, постепенно преобразовывать деревни и села в благоустроенные поселки.

(Статья 2 Примерного Устава колхоза)

Продовольственная программа СССР отвечает коренным жизненным интересам советских людей. Выполнение ее обеспечит дальнейший рост благосостояния трудящихся, поступательное движение советского общества по пути к коммунизму.

(Продовольственная программа СССР на период до 1990 года)

Юра рассчитывал не задерживаться в центральной усадьбе, но Надя, видя, как он мучается от усилившихся к ночи болей, настояла заглянуть в больницу.

И не зря: Надежде Павловне оставалось только цокать языком, смазывая натертые ожоги.

— У Суворова даже плечо заживает, а у тебя начинай все сначала, — сердито выговаривала она. — Все грамотные стали, больше медицины понимают.

Юра напустил на себя обиженный вид.

— Я думал, хоть поздравите…

— С чем? Вот с этим, с этим! — показывая на ожоги, расшумелась врач. — Тебя другие напоздравляли, а мне эти «поздравления» лечить. Не мог потерпеть день-другой1

Но уже через минуту не выдержала:

— Свадьба-то как прошла, Юра?

— Великолепно, Надежда Павловна. Даже не ожидал.

— Ну и хорошо. Рада за вас. Я мельком видела твою жену, мне понравилась.

Расчеты Юры, что после перевязок отпустят, не оправдались — Надежда Павловна была неумолима:

— Нет, нет, и не проси. Понимаю еще — свадьба, а теперь два-три дня перебьешься. В палату, на старое место! — приказала санитарке и вышла из перевязочной.

В коридоре Юра огляделся, но не увидел Нади.

— А где моя жена? — спросил у дежурной сестры.

— Ее Надежда Павловна в ординаторскую увела.

— А-а-а.

С появлением Юры поднялись Олег Викторович и Миша. От расспросов не отбиться, и пришлось сделать обстоятельный доклад, вновь переживая события сегодняшнего дня.

— А где Надю устроил? — спросил Олег Викторович.

— Пока она у Надежды Павловны. Думаю утром в Болотку переправить.

— Как бы не так. Надя не такая девушка, чтобы мужа в другой деревне оставить. На, держи! — И он кинул Юре ключ.

— От чего? — спросил тот.

— От благоустроенной квартиры, где мы в первую ночь останавливались, — затараторил Миша, дождавшись наконец «щелки» в разговоре. — Мы ведь все планы раньше тебя знали: и что после свадьбы в Болотку поедешь, и что Надежда Павловна перехватит и к нам водворит… И еще знаем, что наперед будет.

— Например?

Олег Викторович попытался остановить Мишу, но тому не терпелось выложить известную информацию.

— Что из-за твоей болезни Наде отгулы дадут и она пробудет здесь до Девятого мая. Что на празднование Дня Победы приедет большая заводская делегация и с ней — наша бригада и Надина. Вот!

— Это правда? — не доверяя Мише, спросил Юра у Олега Викторовича.

— Правда. Как и то, что Мишина мама сейчас наводит порядок н нашем доме в Болотке, а мой дед ночует у Сергея Фомича.

— Здорово! А Надя знает про отгулы?

— Пока нет.

— Тогда пойду обрадую.

— Не ходи, Надежда Павловна выдаст тебе, — предупредил Мища.

— Ничего, как-нибудь выдержу.

Войдя в ординаторскую, Юра остановился в дверях, чтобы быстрее вылететь, если погонят.

— Заходи, Юрик, — увидев его, неожиданно тепло позвала врач. — Присоединяйся к нам, чаек вместе погоняем.

Надя подбежала к нему и за руку подвела к столу.

— Как хорошо, что мы заехали. Надежда Павловна столько дельных советов мне надавала, столько порассказала, о чем я и понятия не имела.

— Совета, как во всем слушаться мужа, она тебе не дала?

— Еще чего! — вмешалась Надежда Павловна.

— Я так и знал, — заметил Юра и решил позондировать почву: — Как скоро вы выгоните нас отсюда, Надежда Павловна?

Та сразу приняла непроницаемый вид.

— Максименко — сегодня, Мишу — через день-два, а с тобой раз-гонор короче, чем лечение. Одним словом, когда поправишься.

— Обрадовали, нечего сказать, — по-настоящему огорчился Юра, передал Наде ключ и начал был объяснять, как найти квартиру, но Надежда Павловна перебила:

— Я провожу, не волнуйся. А ты иди, Юра, тебе надо лечь. Во всей деревне, наверное, только наше окно и светится.

Но на этот раз Надежда Павловна ошиблась. Горел свет еще и в доме председателя, где за столом предавались фронтовым воспоминаниям и пели неторопливый разговор «за жизнь» Сергей Фомич и его гость.

— В нашем колхозе, — говорил Федоров, — за всю его историю сменилось всего три председателя, и учтите, Федор Васильевич, ни одного не снимали. Не много найдешь таких колхозов в области. Да что в области — по всей стране, поди. Труднее всех досталось Аринушке. С порушенного места начала. В начале коллективизации и то рабочих рук да тягла куда больше было, хотя по нынешним временам это песчинки на черноморском пляже.

Наши школьники историю колхоза пишут. Цифры, если вдуматься, потрясающие. До войны в колхозе трудилось сто восемьдесят шесть мужиков. Вернулось восемь… На всех — четырнадцать ног, пятнадцать глаз. Общее число ранений — семнадцать. После войны в колхозе оставалось всего три коровы, одна хромая лошадь и два плуга. Жилья — шесть домов. Первые весны шли по утрам пахать и не знали, вес ли живы-здоровы к вечеру вернутся. Это позже саперы со своей техникой прошли, но и то до сих пор нет-нет да и ахнет война запоздалым взрывом.

Председатель встал из-за стола и заходил по комнате, а Федор Васильевич сказал:

— Как раньше было, сам достаточно насмотрелся. Ты мне лучше скажи, Сережа: что изменилось в сельском хозяйстве после принятия Продовольственной программы съезда партии?

Максименко подпер рукой голову, приготовившись слушать.

— В прошлом году прибыль нашего колхоза превысила… — начал было Федоров, облокотившись на сервант, но старик поморщился.

— Погоди, Сережа. Ты сыплешь цифрами со многими нулями, будто доклад на активе делаешь. А ты лучше садись и расскажи попросту, без цифр.

Сергей Фомич сел, закурил и, помолчав, ответил:

— Главное, пожалуй, в том, Федор Васильевич, что о корнях больше заботы проявлять стали.

— То есть?

— Раньше в основном жали на «давай-давай», а теперь и земле, и людям больше давать стали.

Где надо, землю осушаем, где надо, наоборот, поливаем. Сейчас, по крайней мере у нас в области, не увидишь уже гор удобрений возле железнодорожных станций. А ведь, что греха таить, бывало, годами под дождем и снегом лежали. Партийные органы спросили с виновных, прокуратура занялась. И что вы думаете? И хозяева этих гор отыскались, и транспорт для вывозки нашелся.

Удобрять землю лучше стали, севооборот строго соблюдаем, думаем, на каких полях что лучше уродит, семеноводству больше внимания уделяем, вот и урожай с тех же площадей больше собираем. Аксиома в действии: больше дашь — больше получишь.

Пересмотрели оплату труда колхозников, позаимствовали принцип у промышленности: определяем по конечному результату. Увеличили надбавки за перевыполнение плана, построили — сами видели — благоустроенные дома, появились в центральной усадьбе ясли, детсад, школ а-десяти летка, Дом культуры, ввели пятидневную рабочую неделю по скользящему графику. Глядишь, и настроение людей улучшилось, реже встретишь раздражение, недовольство. А с улыбкой, сами знаете, и работается иначе, и сделать за день успевают больше. Не приходится теперь, как бывало, бегать бригадирам спозаранку по домам, сзывать людей на работу, просить, убеждать, грозить, крепкое слово в ход пускать.

Изменилось отношение колхозников к труду, укрепилась дисциплина, дорожить работой стали, а как следствие — повысилась производительность труда.

Лучше стала жизнь, и еще одна проблема разрешилась — закрепление кадров на селе. Если раньше молодежь, окончив школу, всякими правдами и неправдами рвалась в город — у вас в Ленинграде одних милиционеров четверо наших парней после армии, — то теперь все больше ребят и девушек на своей земле хозяйствовать остается. В этом году, например, выпускной класс целиком решил в колхоз податься.

Это одна сторона. А другая — в коренном изменении взаимоотношений районных властей с колхозами. Самостоятельность колхозам наконец не на бумаге, а на деле дали, мелочную опеку сняли, предприимчивость и сметка теперь в почете.

Максименко слушал внимательно и испытывал стариковскую гордость от того, каким серьезным человеком стал его бывший ученик, которого он иначе как по имени и называть не может. Даже на людях, хотя сам чувствует от этого неловкость. Наконец не удержался:

— Я вот гляжу на тебя, Сережа, и все не могу в ум взять, как из тебя колхозный руководитель состоялся. Заложено в тебе это или потом развил?

— Сам не знаю, Федор Васильевич, — признался Федоров. — Просто партия послала, жизнь заставила. — И снова свернул на свою тропу: — У нас много неудобей, где тракторам не развернуться. Вспомнили о лошадях, создали конеферму. Теперь ни один клочок земли пустым не стоит, все в оборот пустили.

— Кони — это хорошо, — согласился Федор Васильевич. — А то, как техникой колхозы обзавелись, от коня отвернулись. А они и на приусадебных участках помощники, и…

— Нет, с приусадебными мы иначе из положения вышли. Наши школьники придумали малую механизацию.

— Как так?

— Сделали мотоплуг. Пашут, как в старину, держась за ручки-правила. Только вместо лошади тянет смонтированный на металлических колесах двигатель от мотороллера. «Пчелкой» назвали.

— Ну а предприимчивость как развиваешь? Она ведь разная бывает?

— Я за ту, которая сельскому хозяйству, а не отхожим промыслам развитие дает. К примеру, у нас три озера. Развели водоплавающую птицу: уток, гусей. Карпы-трехлетки в пруду до пятисот пятидесяти граммов тянут. В прошлом году ихтиологи обследовали наши озера, рекомендации дали. На одном решили разводить карпов масштабно, с прицелом на Ленинград. Или вот при школе создали кроликоферму. Прибыль большую имеем. Начали голоса раздаваться, что норок разводить доходнее: мех дороже ценится. Оно верно, но я против.

— Почему?

— Мы ведь не звероводческое хозяйство.

— А как же кролики?

— Я за них в первую очередь из-за мяса. Думаем, пора уже колхозную кроликоферму создавать.

— Масштабно? — повторил Федор Васильевич понравившееся слово.

— Конечно. На школе обкатали, почему не воспользоваться? Выгода-то прямая. И не столько в деньгах, сколько в мясе. А задумки знаете какие? — Федоров смущенно засмеялся, искоса посмотрел на Максименко.

— Говори.

— Учитель зоологии у нас местный, инвалид войны, большой энтузиаст. Прошлым летом дали ему путевку в Сочи, и он вернулся оттуда, совсем помешавшись на перепелках.

— На чем, на чем?!

— На перепелках, — осторожно повторил Сергей Фомич, опасаясь, не засмеет ли гость. — Химия пернатую дичь с полей, считайте, выгнала. Так?

— Да. Раньше на прилавках, бывало, и перепелки, и рябчики красовались, а теперь если только на картинках и увидишь.

— Верно, — подхватил председатель. — А в Сочи в санатории на обед перепелов подают.

— Откуда?

— Вот и наш учитель заинтересовался. Оказывается, там в одном совхозе специальную ферму построили по разведению перепелок. Хотя Валентин Павлович и уверяет, что хорошо отдохнул, но сдается мне, с этой фермы не вылезал. Во всяком случае вместо фруктов, как другие, привез с юга эскизы, чертежи и всю зиму с учителем по труду и старшеклассниками мастерили клетки, линию-автомат для сбора яиц, инкубатор. На каникулах командируем с ним нескольких ребят в Сочи за перепелиными яйцами, а там уже он замахивается на разведение и куропаток, и рябчиков, которых вы вспомнили.

— У вас, я вижу, при школе настоящий экспериментальный сельскохозяйственный цех.

— Так и есть. Выделили им поблизости поле, дали три трактора, другую технику. Реальная помощь колхозу уже сегодня и резерв на завтра — свои кадры растим.

Максименко взглянул на часы.

— Давай, Сережа, спать укладываться, засиделись. А утром, если сможешь, покажи нам с Олегом колхоз. А то он из своей Волотки дальше больницы и носа не казал, да и мне интересно не на цифрах, а на земле увидеть, как вы хозяйствуете.

— Завтра не смогу, Федор Васильевич, в райком еду. Вот если задержитесь…

— Не получится: работа.

— Тогда чуть позже, когда приедете с делегацией завода на День Победы.

— Не приеду, — помрачнев, прервал Максименко.

— Это почему же? — удивился Сергей Фомич. — Такой праздник и вдруг вы… — Догадавшись, оборвал себя, спросил в лоб: — Из-за Архипова?

Максименко не ответил, но по хмурому лицу было ясно, что председатель попал в точку.

— Ведь столько лет прошло, Федор Васильевич, не пора ли забыть старое? Или простить наконец.

— Подлость и трусость не забываются и не прощаются, Сережа. Погибшие не дают права.

— А может, не было ни подлости, ни трусости? — тихо спросил Федоров.

Максименко покраснел, затем кровь отхлынула, лицо приняло землистый оттенок.

— Может, — одними губами прошептал он. — Никому не говорил. Тебе первому. И то под минуту. Может, Сережа, — снова повтори, он. — Порой ночью все перебираю. Так прикину — получается, броси. товарищей. А спросишь себя: где доказательства? Нету. Одно убеждение. А если действительно промашку дал, друга в сволочи записал?! Это не то что подлеца подлецом назвать. Это страшно, Сережа.

— Так, может, поговорить с ним?

— Нет, — отрезал Федор Васильевич. — Если он тот, за кого я его принимаю, не о чем мне с ним разговаривать. Если ошибаюсь, он не захочет со мной говорить. Разлитую воду руками не соберешь.

— И все-таки приезжайте, Федор Васильевич. Вы у меня остановитесь, а Архипова в Болотке устроим, поближе к Юре. Ведь работаете в одной бригаде, так неужто на таком празднике не быть.

— Ладно, посмотрю. А теперь, Сережа, давай постоим, вспомним моих, Сашко, твоего отца, всех наших ополченцев, твоих друзей, кто за нашу землю в нее и полег.

Поднялись, молча стояли.

Для одного война — в обелиске на площади, в «похоронке» на отца, в голодном детстве, в последнем годе войны, когда успел в атаки походить и ранение получить; для другого — в протезе вместо ноги, в погибших на глазах, но числящихся в пропавших без вести родных.