На месте зеленой беседки

Осуществление прав и свобод неотделимо от исполнения гражданином своих обязанностей.

Гражданин СССР обязан соблюдать Конституцию СССР и советские законы, уважать правила социалистического общежития, с достоинством нести высокое звание гражданина СССР.

(Статья 59 Конституции СССР)

…В современных условиях… особое значение приобретают строгое соблюдение принципов коммунистической морали и нравственности, преодоление вредных привычек и пережитков, прежде всего такого уродливого явления, как пьянство, злоупотребление спиртными напитками.

(Постановление ЦК КПСС «О мерах по преодолению пьянства и алкоголизма»)

…Главное в работе товарищеских судов — предупреждение правонарушений, воспитание людей путем убеждения и общественного воздействия, создания обстановки нетерпимости к любым антиобщественным поступкам…

(Статья 1 Положения о товарищеских судах)

Как только Иванников показался в воротах, Корнилов, расхаживавший возле цеха, направился прямо к нему. Юра поспешил распрощаться с ребятами: представлять Семена не хотелось.

Привет ветерану зеленой беседки, — радостно поздоровался Корнилов.

Уж не облобызаться ли собрался? — грубовато охладил его Юрий и поморщился, увидев спешившего к нему Суворова. «Этого еще не хватало», — рассердился он, не успев сообразить, как побыстрее расстаться с Сенькой или спровадить ненужного сейчас Мишку.

А это никак верный оруженосец? — кивнул на него Корнилов. — Даже и униформа, как у патрона, — указал глазами на голову мальчишки. — А я, — церемонно представился он Суворову, — в своем роде крестный отец твоего маэстро.

Хватит трепаться, — оборвал Юрий, недовольный, что Миша развесил уши и восторженно разглядывал импортного Семена.

Голову Корнилова украшало сомбреро с приплюснутыми по бокам широкими полями и шнурком на подбородке. Видя, что Миша зачарован шляпой, тот небрежно снял ее с головы и показал этикетку на подкладке.

По Сеньке и шапка, — похвастался он. — Настоящая Мексика, не думай.

По ярко-оранжевому полю его сорочки с металлическими застежками разбросаны зеленые пальмы с обезьянами на стволах, слепящее голице, а на спине — синее море с островами и покачивающимся парусником.

Ну а джинсы, конечно, фирменные?

Спрашиваешь! — не уловив Юриной издевки, обрадованно подтвердил Семен.

Ладно, поговорили, и будет.

Юра попытался увлечь Суворова за собой, но Корнилов остановил: Куда спешишь? Завтра выходной, погодка дивная, прогуляемся, пивка попьем, старое вспомним, новое обсудим. Мало ли о чем есть поговорить давним корешам?

Да нам вроде не о чем, — возразил Юра. — Если старое ворошить, так надо, не откладывая, морду тебе разукрасить.

Коляску простить не можешь? Так это…

Не коляску, — перебил Иванников. — В ней сам виноват не меньше. А то, как на очной ставке…

Так это, Юра, из-за того подонка Потапова, — заспешил Семен, — если бы не…

Вот он идет, ему и объясняй.

Юра показал рукой в сторону сплошного людского потока, спешащего к проходной.

Где?

Корнилов испуганно закрутил головой.

Смотри, Миша, аж в лице изменился, засмеялся Юрий. — Чего доброго, заикаться начнет. А если бы на самом деле Потапов…

Это ты обо мне? начал было Семен, но Иванников перебил:

А о ком же? Пошли, Миша.

Но тот не спешил.

Юра не был любителем пива, однако не оставлять же их вдвоем, резонно рассудил он и махнул рукой: «Эх, была не была, пиво не водка».

Не доходя до пивного ларька, Иванников остановился и придержал Суворова: не хватало еще в таком месте и в такой компании попасть мм глаза своим из бригады. Семен, сказав: «Я мигом», исчез. Вскоре он» чинно вынырнул с двумя большими и маленькой кружками пива.

Отошли в сторону и расположились на траве.

Может, добавим? — спросил Корнилов, осторожно высовывая и I полиэтиленового мешка головку бутылки с водкой.

И не вздумай, — запротестовал Юра. — Не собираюсь я с тобою пить, а о Мишке вообще говорить нечего. Ему маленькая пива и так ни к чему. И потом, у меня нет лишней двадцатки.

При чем здесь деньги? За мой счет, по старой дружбе угощаю.

А штраф в милиции от двадцати до тридцати рублей тоже за той счет?

Ладно. Не хочешь — не неволю, — без спора уступил Семен и поднес к губам кружку, в которой успела осесть пена.

Чего-то крепковато, — заметил Иванников, отпив половину. — Даже в голову ударило.

Это с непривычки. После длительного поста, — засмеялся Кормилом и подмигнул Суворову.

'Гот тоже рассмеялся, разгадав нехитрый маневр: водка уже была добавлена в кружки. Только не знал, что далеко не в равных дозах.

Медленно потягивая пиво, Корнилов издали приступил к разговору, ради которого организовал встречу и разорился на водку.

Нижу, Юрка, весь колонистский заработок спустил на одежонку.

Весь, — чуть заплетающимся языком подтвердил тот.

И дурак. Кто теперь носит такие «шкеры»? Или те же «корочки*»? Моня бы спросил. Ведь знаешь, что в тряпках я толк понимаю. Хочешь, завтра будут джинсы?

Сколько?

Двести рэ. И то недорого. Фирма.

Не хочу.

Денег нет?

Нет.

С получки отдашь.

Не отдам, не хватит.

В рассрочку, как другу, уступлю.

Как тогда резинку? — напомнил Иванников.

Ну и злопамятный, черт, — натянуто засмеялся Семен. — Я ему новое дело толкую, а он вспоминает дела давно минувших дней.

С тобой у меня, Сенька, никаких дел быть не может. Заруби на носу.

Корнилов поднялся и пошел возвращать кружки.

Не связывайся с ним, Мишка. Я в свое время с джинсовой кепочки начал, а теперь, видишь, на целые джинсы подцепить хочет. Смотри не клюнь, пригрозил Юрий.

Подлитая в пиво водка сделала свое дело. Иванников положил руки под голову и уснул, чем тут же не преминул воспользоваться вернувшийся Корнилов.

— У тебя какой размер? — деловито спросил он Суворова.

— Сорок шестой, — ответил тот.

— Да, маловат.

Он выдержал паузу, затем мотнул головой:

— Но если очень хочешь, попробую.

— У меня денег таких нет. И не скоро будут: я ведь ученик.

— Твои подешевле устрою. За сто восемьдесят.

— Дорого.

— Но рассчитываться можно не только деньгами.

— А чем еще? — заинтересовался Миша.

— Часть деньгами отдашь, часть отработаешь.

— Что делать надо?

— Будешь вещички продавать. Я называю цену, десять процентов тебе. Комиссионные. Сумеешь дороже — разница твоя.

— Что за вещи?

— Джинсы, рубашки, вельветовые брюки, да мало ли что попадет.

— А откуда?

— Вот это уж, дорогой Мишенька, не твоего ума дело. Твоя забота — продать, моя — достать. И ты в мою кухню нос не суй. По рукам?

— По рукам-то по рукам, а не загремлю вместе с тобой?

— Со мной — нет. Будешь дураком — один сядешь. Спекуляция по Уголовному кодексу — это скупка и перепродажа. А ты о скупке и не кумекаешь. Давать буду одну-две вещи. Продавай по одной. Если попадешься, купил, мол, с рук, себе не подошло, за ту же цену и продаю. Какой с тебя спрос? Только на меня не выводи, себе хуже сделаешь. Я от всего отрекусь, товар дома не держу, так что с меня взятки гладки.

— Здорово, — засмеялся Миша. — Только как с таким умом ты подсел?

— Потому что с дураками связался, — зло сказал Корнилов, — и не своим делом занялся. А мое и раньше без копейки не оставляло.

Около пивного ларька остановилась машина «Спецмедслужбы». Увлеченные разговором, Корнилов и Суворов поздно заметили, что в их сторону направляются два милиционера.

Семен потянул Суворова:

— Дуем, не то влипнем.

— А как же он? Заберут.

— Спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Быстрее.

Оставив Юрия, они скрылись за ближайшим домом.

Иванникова разбудили, присутствие милиции напугало. Он сразу протрезвел, непонимающе огляделся вокруг и сказал первое пришедшее в голову:

— Кажись, малость вздремнул.

— Да, — подтвердил сержант, крепко беря под руку, — и к тому же выбрали не совсем подходящее место.

— Я только пиво пил, — начал оправдываться Юрий и неожиданно увидел перед собой испуганное лицо Нади. Он помотал головой, отгоняя наваждение, и в это время на него обрушился град увесистых пощечин, сопровождаемых криком Ильиной:

Ах ты горе мое злосчастное. Сколько в рот не брал, а здесь нахлестался. Ну погоди, я тебе дома устрою!

Не только Иванников, но и милиционеры оторопели от такого натиска, а Валентина, не выпуская инициативу, подхватила Юру и повела по тротуару, продолжая честить на чем свет стоит.

Муж, — коротко объяснила милиционерам Надя.

Те, видя, что парень в надежных руках, твердо стоит на ногах и в их помощи не нуждается, вернулись к машине.

Как только Юрий, сопровождаемый девушками, завернул за угол, к ним подбежали наблюдавшие издали Корнилов с Суворовым.

Ну и молодчина ты, Валька, — восторженно начал Семен, по та, развернувшись, изо всей силы ударила его кулаком по лицу и обругала:

Гадом был, таким и остался.

Семен схватился за нос, достал из кармана платок и вытер просочившуюся между пальцами кровь.

За что? — закричал он на Ильину, но та снова замахнулась.

Если не дошло, могу добавить.

Миша пьяно ухмылялся, но Валентина и его не оставила в покое, схватив за шиворот, подняла, как следует встряхнула, и отвесила шлепок.

Сосунок, а туда же! Обязательно скажу матери, пусть отутюжит ремнем положенное место.

Приведя Юру к себе, она сбросила с антресолей старый матрац и подушку, кинула в прихожей прямо на пол.

…Проснулся Юра к вечеру и в темноте никак не мог сообразить, где он и с чего разламывается голова. Услышав из глубины квартиры девичий смех и голос Нади, догадался, что спал у Ильиной.

На ощупь прошел в ванную и, умываясь, вспомнил лужайку, цветастого Корнилова на ней, Мишку и кружки пива. А дальше — сплошной провал. Стыдясь показаться девушкам на глаза, осторожно открыл французский замок и тихонько прикрыл за собой дверь.

Выйдя на улицу, отряхнулся, подергал появившиеся на брюках лишние складки и поплелся домой.

За ужином сидел тихо, лишь изредка огрызаясь на нравоучения матери, заподозрившей неладное.

Только на следующий день после встречи с Мишкой Суворовым для него прояснились события вчерашнего вечера.

Сколько же этот подлец подлил мне водки? — спросил Юрий.

Не знаю, — ответил Миша. — У меня водки было, думаю, не много. А себе, наверное, еще меньше добавил. Был как стеклышко.

Зачем ему понадобилось меня спаивать? — скорее себе, чем Суворову, задал Юра вопрос.

Миша пожал плечами.

Л о чем говорили, когда я отключился?

Да так, ни о чем, соврал он.

…В понедельник перед обедом к Иванникову подошел Максименко и спросил:

— Что с тобой стряслось в пятницу?

— Ничего, а что? — В голосе Юры неуверенность и настороженность. Он специально пришел на работу пораньше, чтобы не встретиться с Ильиной, и вдруг нежданно-негаданно такой вопросик.

Чем он вызван, понял в обеденный перерыв, увидев на доске приказов объявление, что после смены состоится товарищеский суд. Повестку дня можно было не читать: рядом висела «молния» с броским заголовком: «Они позорят наш коллектив». Под ним карикатура: трое развалившихся пьяниц.

Честно говоря, после разговора с Мишей Юра успокоился, радуясь, что все обошлось и на работе ничего не узнают.

Стыдно немного перед Валентиной и Надей.

Но свои девчонки, посмеются и забудут.

А тут на тебе…

Пока он мучился не столько угрызениями совести, сколько предстоящими неприятностями, его разыскали Корнилов и Суворов.

По всему цеху, столовке гоняем, а он прохлаждается в курилке, — набросился на него Семен. — Что делать-то думаешь, алкаш?

Каяться, бить себя в грудь, обещать. Что еще остается?

— Твое дело. Только бери на себя, нас с пацаном не путай. Тем более я не ваш.

— Как так на себя? — не понял Юрий.

Очень просто. Нас с Мишкой никто не засек. А всю кашу девчата заварили, вот и разбирайся с ними. Тоже мне спасительницы: сначала от милиции отбили, под белые ручки спать уволокли, по дороге мне в нос заехали, а теперь на доску вывесили.

_???

Не делай глупый вид. Валька в товарищеский суд стукнула, а Надька нас разрисовала. Я доподлинно выяснил.

Врешь? — вскочил Иванников и двинулся на Корнилова.

Но, но, только без рук, — отступая, предостерег тот.

Семен спиной открыл дверь и наткнулся на входившего Максименко. Хотел незаметно проскочить, но стоявший за бригадиром Белов схватил за ворот рубашки, развернул и швырнул за себя.

В курилке собралась вся бригада, кроме Архипова.

Юрий напряженно наблюдал, как все степенно рассаживались, не спеша закуривали.

Ну, — не глядя в его сторону, первым нарушил молчание Выпалов.

Иванников опустил голову.

Никто из нас в таком виде в «молнии» не красовался, — бросил Веточкин. — И смотри в глаза, когда с тобой рабочий класс говорит, — но повышая тона, потребовал он.

Юрий поднял голову.

Только создали бригаду — и такой позор, — укоризненно покачал головой Максименко.

При чем здесь бригада? — тихо выдавил Иванников, глядя себе мод ноги. Я пил, мне и ответ держать.

— Ты не сам по себе, а член бригады. Ты за нее в ответе, она за тебя, — спокойно сказал Белов. — И мало сам напился, еще и ученика сманил.

— Никто меня не сманивал! — выкрикнул Миша. — И я, если хотите, там вообще не был. Напраслину на меня в «молнии» возвели.

— Что? — задохнулся от негодования Веточкин, но Максименко не дал увести разговор в сторону.

— Ты, Суворов, помолчи. С тобой особый разговор будет. Так отвечай, Иванников.

— Виноват, ребята. Первый раз.

— А дальше? — спросил Белов.

— И последний.

— Это рабочее слово или листок на ветру?

— Слово.

— Мы не ради пустого любопытства спрашиваем, — снова заговорил Вывалов. — На суде у бригадира спросят мнение. Поэтому надо подумать заранее. Тебя ведь сегодня легче выгнать, чем оставить. А вылетишь из нашей бригады — желающих подобрать не найдется.

Закончил разговор Максименко:

— Все, что не досказали, услышишь на суде. Сейчас только прелюдия. Но больше ни того, ни другого — запомни, Иванников, — не будет. Силком тебя к нам никто не тащил и удерживать не собирается. Обидно, конечно, ты, как говорится, пришелся ко двору. Но если еще что, не жди поблажек и «по собственному желанию» уйти не рассчитывай. А теперь бегом в столовую: обед стынет. На нашем столе найдешь.

— Не хочу. В рот не полезет.

Ну! — И Белов подтолкнул в спину.

Иванников не заставил второй раз просить и выбежал из курилки.

— А теперь, Суворов, давай с тобой разбираться…

На пороге столовой Юра нос к носу столкнулся с Надей.

Не глядя на нее, прижался к косяку двери, уступая дорогу, но Надя остановилась.

У меня есть минутка, пойдем, посижу, пока есть будешь.

Деваться некуда, и Юрий направился к столу, за которым закрепи лось название «максименковский».

Вез всякого аппетита проглотил остывший борщ и взялся за под жарку. Надя молчала, а когда он допивал компот, поднялась и, будто между прочим, сказала:

У меня сегодня вечер свободен. Если хочешь, встретимся за проходной под часами.

Юрий почему-то был уверен, что судить его будут ветераны, а то и начальство. И, придя последним в Красный уголок — не тот случай, когда можно опасаться, что займут твое место, удивился, увидев за столом на сцене совсем молодых рабочих.

Сев рядом с Суворовым, услышал его шепот:

Мы вторыми, сначала кого то за телефон.

Это хорошо: будет время осмотреться, собраться с мыслями.

Секретарь поставила справа от стола судей стул, и на него сел парень, работавший на подсборке двигателей.

— Слушается дело Головлева, — объявил судья, сидевший в центре. В зале наступила тишина.

— Я не буду читать заявление, — продолжал он, — а попрошу заявительницу Иванову подняться к нам и самой изложить суть дела. Давайте, тебя Поля, — обратился он к уборщице цеха, сидевшей в первом ряду.

На сцену поднялась пожилая женщина и заговорила тихим голосом:

— Отец у меня, Терехов, на пенсии, больной. На той неделе у него вечером сердечный приступ был. Я позвонила соседу — ему, Ивану Андреевичу, — кивнула она в сторону Головлева, — попросила разрешения с его телефона «скорую» вызвать. Так он обругал меня и на порог не пустил. Правда, тогда по телевизору футбол показывали, — извиняющимся тоном добавила она.

— Все у вас, тетя Поля? — спросил председатель суда.

— Все. А что еще? — Она растерянно посмотрела в зал.

— Тогда садитесь на свое место и послушаем Головлева.

— А что меня слушать? — нагло ухмыляясь, сказал тот и закинул ногу на ногу. — Все…

— Встаньте, Головлев, перед товарищеским судом ответ держите, — сказал сурово председатель.

— Можно встать, — неохотно поднимаясь, согласился тот. — Хотя, к слову сказать, после смены трудящемуся человеку и посидеть не грех. Но это так, попутно. Все, что соседка говорила, правда. И телевизор смотрел, и надоели мне все с телефоном этим.

— Так ты откажись от него и спокойно сиди у телевизора, — в полной тишине подсказал кто-то из задних рядов.

— Еще чего?! — повысил голос Головлев. — Очередь подошла, мне и поставили. И время было не рабочее. Что хочу, то и делаю.

— Так человеку ведь плохо было!

А я тут при чем? Автомат через два дома. Сбегала ведь потом, вызвала.

А вы знаете, что Виктор Александрович сейчас со вторым инфарктом в реанимации лежит?

Слышал, — подтвердил Головлев и, видя, как угрожающе молчит зал, взвился, накаляя себя: — Но и я не дурака валяю. Работаю мс хуже других. И тоже имею право на отдых в свое свободное время, п своей собственной квартире…

Со своим собственным телефоном, — снова подсказали из задних

рядов.

Да, и с собственным телефоном, если хотите.

Забрать у него телефон и поставить Терехову, — раздалось из

зала.

Не имеете права: я плачу.

Вы, я нижу, свои права хорошо усвоили, Головлев, — заметил председатель суда. — Жаль вот, про обязанности в данном случае моральные — забыли. К слову: сколько вы платите за телефон?

Два с полтиной в месяц, как все.

А зарплата у вас какая?

В среднем двести пятьдесят.

Значит, один процент заработка за телефон, всего один, и еще ки-тесь: «Я плачу». Не стыдно?

Головлев подскочил к столу суда и, наклонившись к лицу председа-1Я, заорал:

Что ты меня стыдишь? Украл я телефон, что ли? Или сам такую ату установил? Или, может, скажешь, Виктора Александровича до фаркта довел? В чем меня обвиняешь, ну, скажи, если такой гра-тн ый.

С¹ видом победителя он повернулся к залу и неторопливо пошел воему стулу.

Со среднего ряда поднялся старый рабочий и, не повышая голоса, ’оворил в притихшем сразу зале:

Совесть, Ванька, ты потерял, совесть рабочего человека. Но стыдно тебе — мне. Стыдно перед человеком, которому не помог, а он, я знаешь, жизнь свою в войну не щадил и здоровье производству от-л. Только вспоминаем об этом по красным датам календаря, когда фезидиум сажаем, цветочки дарим. А в обычный день ты, видишь, елефону не подпустил… Стыдно и за то, что моим учеником был. Или, жет, уже забыл?

Да что вы, дядя Никодим! — попытался возразить Головлев, но г поднял руку и строго прервал:

Помолчи, когда старшие говорят. Работаешь ты, Иван, верно, [юшо, слов нет. Но перед кем хвалишься? Перед нами, — он обвел ками зал, — такими же рабочими, как ты?! И потом, разве одним тру-м люб человек? И разве только мастерству я тебя обучал? А кто тебе л за место отца твоего, Андрея Тимофеевича, умершего после войны, ран, на ней полученных? Не дожил — вечная ему память — до /го позора. Кто тебе, когда ты до рамы не доставал, ящик под ноги уставлял, сопли вытирал? Или начисто все забыл? Вот ты здесь рас-нтался: «Мой телефон, моя квартира». А кто тебе их дал, кто сущие» >ш и е тебя за них берет? Так кого пинаешь, стервец! Не знаю, что суд шрищеский вынесет, но запомни, Иван: руки тебе в цехе никто не щет, словом с тобой не обмолвится. Почувствуешь, что такое рабочий \ кот. Если, конечно, наглеть не бросишь, не повинишься перед дьми.

Он перевел дыхание и с трудом опустился на стул.

Повернув голову снова к сцене, Иванников увидел, как за несколько пут изменился Головлев: лицо исказила гримаса боли, глаза готовы лезти из орбит, дрожали губы, кадык судорожно прыгал вверх-вниз.

Простите… и ты, дядя Никодим, и ты, тетя Поля.

V Иванникова будто мороз по коже пробежал.

Секретарь поспешила из-за стола, дала Головлеву воды. Юрию на ювение показалось, что он снова в камере областного суда перед выгнием приговора: у Головлева так же стучали зубы о стекло стакана, с тогда у Маркова о край кружки…

Идя на суд, Иванников себя успокаивал: всего навсего товарищеский, и не такое видывали. Что этот может? Ну, порицание, или выговор. Так это не срок. В колонии выговор страшен, там он к сроку приравнивался: откладывал, а то и вовсе отменял возможность освободиться досрочно. А здесь? Подумаешь! Выйдет, отряхнется, как собака после купания, и снова сухой.

Но теперь, глядя на осунувшегося Головлева, сидевшего с опущенными плечами, не смевшего посмотреть в зал, Юрий все больше волновался, представляя себя на его месте.

Мрачные мысли прервал председатель суда.

— Товарищеский суд решил, учитывая, что виновный принес извинения, ограничиться публичным рассмотрением дела и не применять к Головлеву мер общественного воздействия. А теперь от себя, — продолжал он, откладывая листок с решением. — Суд не оправдал тебя, Иван. Но счел, что ты правильно все понял. Мы не могли обязать тебя — прав у суда таких нет — сблокировать твой телефон с квартирой Терехова. Коллектив надеется, что больше по этому поводу разговоров с тобой вести не придется. А теперь иди. У нас еще одно дело.

— Разрешите в порядке ведения заседания товарищеского суда, — поднялся со своего места Максименко.

— Давай, Олег Викторович, что у тебя?

Бригадир вышел на сцену и стал так, чтобы обращаться одновременно и к суду, и к залу.

От имени бригады прошу дело отложить. Мы этот случай меж собой уже обсудили. Бригада новая, ребята только пришли на завод. Ото не в оправдание, а в порядке объяснения. Считаю, что пока можно ограничиться «молнией», нашим разговором. Кроме того, бригада приняла решение в полном составе вступить в добровольное общество борьбы за трезвость.

Иванников впервые услышал об этом, но промолчал: не в том положении, когда обязаны спрашивать его согласие. Бригада решила, и точка.

— Раз впервые, то можно согласиться с мнением бригадира, — раздалось из зала.

— Нет, я не так ставлю вопрос, — возразил Максименко. — Дело не в том, что впервые и молодые, а в том, что не пообтерлись в рабочей среде. Да и мы не имели времени на них воздействовать. И бригада просит не простить их, а отложить рассмотрение. Если дальше пойдет все нормально, можно будет прекратить. Не поймут — вернемся к этому вопросу.

А как с третьим, как его? — председатель суда заглянул в лежащий перед ним листок. — Корниловым? Мы вызывали его в качестве свидетеля и приглашали на заседание его бригадира и председателя товарищеского суда их цеха. Чтобы послушали и сделали выводы.

Корнилов не пришел, — поднялся невысокий мужчина. — >1 бригадир.

То есть как не пришел? — нахмурил брови председатель.

Схватился после смены за щеку и побежал к зубному.

Что, на самом деле зуб?

А кто его знает? Я не доктор.

А что он вообще за человек?

Стажник, — односложно ответил бригадир.

— Это что за новая характеристика?

Стаж зарабатывает, чтобы судимость снять. А в общем — СБД занимается.

Переведи, будь добр, на русский, — под смех зала попросил председатель.

Симуляцию бурной деятельности развивает, — флегматично пояснил бригадир и в сердцах добавил: — А в целом — временщик он у нас: на работе — лодырь, в личной жизни — тряпичник.

— Вот теперь ясно.

Председатель переговорил с членами суда и обратился к залу:

— У товарищеского суда есть мнение: удовлетворить просьбу бригады Максименко, а с Корниловым пусть товарищи из его цеха сами разберутся. Когда ему зуб вырвут.