На месте зеленой беседки

Граждане СССР имеют право на жилище. Это право обеспечивается развитием и охраной государственного и общественного жилищного фонда, содействием кооперативному и индивидуальному жилищному строительству, справедливым распределением под общественным контролем жилой площади, предоставляемой по мере осуществления программы строительства благоустроенных жилищ, а также невысокой платой за квартиру и коммунальные услуги. Граждане СССР должны бережно относиться к предоставляемому им жилищу.

(Статья 44 Конституции СССР)

В первую очередь жилые помещения предоставляются нуждающимся в улучшении жилищных условий: инвалидам Великой Отечественной войны и семьям погибших… лицам, принимавшим участие в боевых операциях по защите СССР; рабочим и служащим, длительное время добросовестно проработавшим в сфере производства.

(Статья 20 Основ жилищного законодательства Союза ССР и союзных республик)

С самого начала в бригаде установилось правило не лезть к Иванникову с расспросами о прошлом. Только Суворов на второй день работы в обеденный перерыв попытался разузнать из первоисточника, «как житуха в колонии», но Юрий так взглянул на него, что, хотя любопытства у того не убавилось, приставать больше не решался.

С первых дней Миша привязался к нему и копировал буквально во всем. Видя, что Юра стесняется стриженой головы, он из чувства солидарности расстался со своей рыжей шевелюрой, за что получил от Иванникова хорошую взбучку. Теперь вдвоем хоть вообще не показывайся на людях.

На работу Юра ходил с Архиповым — встречались во дворе и вместе шагали до цеха. Суворов, как несовершеннолетний, приходил на полчаса позже и кончал на тридцать минут раньше. Нередко после работы он болтался возле цеха, поджидая Юру, и тогда они вдвоем шли в кино или просто гуляли по городу.

Как ни старался Юра, особенно в вечернюю смену, проводить Надю,>то ему не удавалось: каждый раз с ней выходила Ильина и он плелся на расстоянии третьим лишним.

Однажды Валентина, распрощавшись с Надей, не пошла, как обычно, в сторону своего дома, а направилась к дереву, за которым он стоял. Чего прячешься? Лучше проводи меня.

А я и не прячусь. Придумает тоже, — огрызнулся Иванников. Что же тогда каждый вечер дерево подпираешь?

Да все жду: может, надоест провожать Надю и ты эту обязанность передоверишь мне?

Зря ждешь, — беря его под руку и увлекая за собой, сказала Ильина. — Понимаешь, Юра, Надюша — открытая девчонка, но очень уж беззащитная и легкоранимая. Обидеть ее ничего не стоит. Вот и боюсь.

Меня боишься? Так прямо и говори, — вызывающе бросил Юрий.

Тебя, — не стала возражать Валя.

Зачем ты так, не зная человека?

Вот именно потому, Юрка, что не знаю тебя сегодняшнего, я и оберегаю Надю. Ты не торопи событий, дай к тебе приглядеться. Все-таки не из санатория вернулся.

Юрий вырвал руку, повернулся и молча ушел.

С тех пор, где бы ни встретил Ильину, — «здрасте», «до свидания», ближе не подходил и к себе не подпускал.

С Надей удавалось встречаться только на работе, и, если позволяли время и обстановка, с радостью перебрасывался несколькими словами. Но стоило замаячить поблизости Ильиной, обрывал разговор и уходил.

С первого дня работы Иванников понял, что тогда на собрании Максименко говорил о труде правду: порой после смены рук не поднять, лишнего шага не сделать.

Попробовал как-то оторвать Мишу от его трактора и послать на конвейер за новой втулкой, но Максименко услышал и запретил: «Сам, дорогой, сам. Ученик чтобы учиться, а не прислуживать. Вот если Николаю Филипповичу что потребуется, разрешаю тебе вместо него сбегать».

Ничего не поделаешь, пришлось вылезать из ямы и топать чуть не в началу конвейера.

Архипов работал вместе с Суворовым, но не раз спускался в яму и к Иванникову.

Товарищи старались помочь, поддержать Юру. Как все было не пониже» на серую, однообразную работу в колонии над мясорубками или фотоаппаратами ради одной строчки в характеристике: «Норму выработки выполняет». Там это считалось основным показателем честного отношения к труду, здесь — минимум того, что человек может и должен дать.

Работая по новому принципу: два слесаря плюс ученик вместо двух иодптелей-испытателей, — бригада обходилась без прихватывания дополнительных часов, что частенько делали другие водители-испытатели, не успевавшие за смену устранить обнаруженные дефекты.

Каждый день после смены подводили итог работы. Иванников раз-ми повал лист ватмана, и на стене в конце конвейера появился «Экран работы комплексной бригады», куда он ежедневно заносил основные показатели: количество испытанных тракторов, устраненных крупных дефектов, заработок.

Как-то после смены к ним на «микрооперативку» пришел молодой водитель Пчелкин и обратился к Максименко:

Выручай, Олег Викторович. Жену завтра беру из роддома, надо хоть дня три-четыре помочь по хозяйству.

Так чего ко мне обращаешься? — удивился тот. — Иди к начальнику цеха.

Выл. Борис Иванович сказал: как бригада Максименко. В том смысле, мол, — пояснил он, — чтобы мои тракторы на себя взяли.

Ах вот оно что. Тогда у бригады и спрашивай. Не мне одному |>|пи тракторы испытывать. Как, ребята? — обратился он к рабочим.

А родился кто? — спросил Веточкин.

Сын, — радостно улыбнулся Пчелкин.

Молодец, — похвалил Вывалов. — Первый?

Первый. Вес — три восемьсот. Рост — пятьдесят один сантиметр.

При таких показателях у Пчелкина-младшего, думаю, надо выручить отца, — предложил Архипов.

Получив «добро», тот убежал, уже на ходу вспомнив крикнуть спасибо».

Увеличение объема работы заставило перераспределить силы.

Ястану самостоятельно на яму, — предложил Николай Филиппович, а Мише будете гнать трактора с мелкими дефектами. Если что, и или водитель поможем.

На том и порешили.

Когда Пчелкин вернулся на работу, расстановку менять не стали:

Суворов, оставшись один, почувствовал ответственность и самостоятельно справлялся со многими простейшими неполадками.

Как то после смены, увидев Мишу, поджидавшего Иванникова, Максименко предложил обоим:

Пошли ко мне.

Ребята помялись и согласились.

Жил Максименко неподалеку, в новом точечном доме.

Поднялись на лифте.

Вот эти квартиры наша фамилия занимает, — указал Олег Викторович на входные двери с номерами «22», «23», «24». На последней красовалась медная пластина с выгравированными словами:

Здесь живет семья Российского солдата.

Заметив, что она привлекла внимание Иванникова, Максименко пояснил:

Этот дом завод построил для рабочих династий. Чтобы жили рядом и отдельно. В однокомнатной дед с бабушкой живут, рядом в двухкомнатной — моя семья, трехкомнатную занимает отец. По праздникам у него только своих за столом девять человек собирается. А таблички завод установил на квартиры участников войны.

В прихожую с криком: «Папа пришел, папа!» — выбежал крепыш лет трех и набычился, увидев незнакомых людей. Отец подхватил его на руки, подбросил, расцеловал и, поставив на ноги, сказал:

Знакомься. Это дядя Юра и дядя Миша.

Мишка чуть не фыркнул от слова «дядя», но, видя, с каким серьезным видом мальчуган протягивает левую руку, сдержался и протянул свою.

Леша, — сказал малыш, но, взглянув на отца, укоризненно качавшего головой, быстро поменял руку.

Дядя Миша, — солидно сказал Суворов.

Такая же процедура, только без путания рук, повторилась с Юрой.

Мама пришла с работы? — спросил Олег Викторович.

Нет, — защебетал сын. — Она, папа, звонила, сказала, что скоро. А я с бабулей.

Сын завладел вниманием дяди Миши, и Олег Викторович, оставив их в гостиной, провел Юру во вторую комнату. Около небольшого письменного стола прямо от пола почти до потолка в два ряда стояли книжные полки. Над столом висел вырезанный из журнала портрет Расула Гамзатова.

Потрепанные, но аккуратно подклеенные, многие старых лет издании книги собирались и читались, судя по всему, не одним поколением Максименко. Тематика, очевидно, удовлетворяла вкусам всех членов семьи: здесь была литература по истории, живописи, целая полка детских книжек, над ней — по кулинарии, шитью, вязанию. В центре стояли книги по тракторостроению, выше — по педагогике.

У вас жена учительница? — спросил Юра, довольный своей догадливостью.

С чего ты взял? — удивился Олег Викторович, отрываясь от ящика письменного стола, в котором что-то искал.

Значит, мать? — продолжал допытываться Иванников.

Нет, обе — жена и мать работают у нас в конструкторском бюро. Это мои книги, — перехватив его взгляд, сказал Максименко.

То есть как ваши? удивился Юра. — Я думал, ваши по тракторам.

Те — наши общие, семейные. А педагогика — моя. Ведь в этом году я заканчиваю вечернее отделение педагогического института. Скоро диплом защищаю.

Юрий готов был услышать что угодно, только не такое, тем более от потомственного тракторостроителя. Отойдя от книжных полок, «просил:

Олег Викторович, почему у вас висит портрет Расула Гамзатова, н книг его не вижу?

Это мой любимый современный поэт, а книг нет потому, что их не купить.

Я тоже люблю его стихи. И у меня тоже нет его книг.

Открылась входная дверь, и звонкий голос Алеши возвестил:

Дедуля пришел, дедуля. С Пашей.

Пошли, познакомлю с дедом, — позвал Олег Викторович.

И прихожей стояли высокий крепкий старик и мальчонка лет пяти-шести, не старше.

Так вот, значит, какой ты, внук Сашко Калиновича, — протяги-пнн Иванникову руку, сказал старик. — Давай знакомиться. Федор Иисильевич Максименко. А это, как я понимаю, Миша. — Увидев помнившегося в дверях Суворова, он шагнул к нему, пожал руку, затем подхватил повисшего на нем Алешку.

Дверь снова открылась, и в прихожую вошла молодая женщина, им груженная сумками.

А вот и наша мама.

Олег Викторович подхватил сумки, понес на кухню. Оттуда выглянула невысокая худенькая старушка.

Вовремя, Любочка, как раз собираемся обедать.

Дети задергали мать во все стороны, наперебой рассказывая новости. Расцеловав обоих, она шутливо отбилась, приветливо поздоровалась с гостями и, вымыв руки, заспешила на кухню.

Юра чувствовал себя смущенно, а Миша — хоть бы что. Как только мог читался голос хозяйки, звавшей кого-нибудь помочь раздвинуть стол, он сорвался с места.

Федор Васильевич внимательно разглядывал Юру и наконец сказал:

Гостом, фигурой в деда пошел. А вот лицом не похож, — видно, и отца. После обеда пойдем ко мне, покажу фотографии Сашко.

Наши деды дружили до войны, — пояснил Олег Викторович. — И вместе воевали.

Они, можно сказать, на моих глазах погибли — Сашко и его второй номер Алик. А я в том бою ногу потерял.

Мне Николай Филиппович рассказывал. Он тоже дружил с моим цедим. Вы его знаете?

Знал, — коротко ответил Федор Васильевич и переменил тему Как на заводе, обживаешься? Олег не обижает?

Ну что вы. Нормально.

После обеда Миша отправился домой, а Юру старший Максименко увел к себе.

Водрузив на нос очки, он достал старинный альбом и, перекинув страницы, раскрыл на тех двух фотографиях, которые Юра видел у Николая Филипповича.

— Вот мой дед, — показал Юра. — А рядом дед Архипов.

— А слева от Сашко кто? — прищурив глаза и пряча в уголках губ хитринку, спросил Максименко.

Судя по тону, это был Федор Васильевич. Но как не похож на него этот высокий парень с чубом, спадавшим на глаза, руки которого, казалось, так и просят гармонь. Тот самый, о ком Николай Филиппович сказал, что стал инвалидом.

Юрий оторвался от фотографии и перевел взгляд на старика.

— Да, да, — подтвердил тот. — Федор Васильевич Максименко собственной персоной, только сорок с лишним лет назад. А вот этот старик с усами во втором ряду — отец. Рядом с ним справа — три моих брата. Они погибли в один час в том бою, что и Сашко.

В комнату вошел Олег Викторович и тихо присел к столу.

— Расскажите про бой, — попросил Юра.

Он знал о нем. Но Николай Филиппович не упомянул Максименко, тот, похоже, избегает говорить об Архипове. На фотографиях же стоят по обе стороны от его деда, каждый говорит, что дружил с ним. Врозь, что ли? Были в одном бою, только двое уцелели. Почему ни слова друг о друге?

— Завод выделил нашему батальону батарею из двух семидесятишестимиллиметровых орудий. Только панорам не было. Наводили прямо через ствол. Наша семья составила один орудийный расчет, — начал рассказывать старик. — Отец еще в гражданскую был артиллеристом. Павел перед войной действительную отслужил в артиллерии. Когда батальон отходил к Оредежу, батарею оставили на высотке прикрыть дорогу танкам, а Сашко и Алик со своим пулеметом залегли по другую сторону дороги на кладбище.

— С ними был и дед Архипов, — вставил Юра.

— Не знаю, где он был, — грубо оборвал Максименко, и лицо покрылось красными пятнами. Внук положил руку ему на плечо, и он, успокоившись, продолжал:

— В первую атаку убило командира и комиссара. Не стало командира — не было и команд. Никто не кричал, как в кино: «Огонь!», не взмахивал театрально рукой. Каждое орудие само выбирало цель. Одному танку удалось зайти нам во фланг. Разворачивать орудие не было времени. Всё, думаем, крышка. Одного снаряда с такой позиции достаточно, чтобы от нас ничего не осталось. Вдруг, глядим, с другой стороны дороги бежит кто-то к танку. В открытую, во весь рост, спешит. Бросил гранату, танк загорелся. Обратно, смотрим, ползет, голову к земле прижимает. Сделал дело и теперь себя бережет. Правильно, думаю, умница. Заговорил «максим», прикрыл его.

— Кто это был? — спросил Юра, внимательно слушавший рассказ, в котором появились неизвестные ему детали.

— Не знаю, не разглядел. Или Сашко, или Алик.

«Почему дед об этом не говорил? — гадал Юра. — Ведь не мог не знать?»

А Федор Васильевич продолжал:

— Тут налетели самолеты. После бомбежки осталось одно орудие, братья погибли, кончились снаряды. Отец стер с лица то ли пот, то ли слезы, кивнул мне на второе перевернутое орудие. Понял: за снарядами посылает. Пополз — местность открытая, не встать. Что дальше было, не знаю. Очнулся уже в госпитале. Левой ноги нет.

— А как вы в госпиталь попали? — спросил Юра.

— Не знаю, без сознания был. Мы с Виктором, сыном моим, после войны три раза в те места ездили, но не мог вспомнить, где бой шел, не нашел могил ни своих, ни твоего деда.

— Чего, я чувствую, между вами и дедом Архиповым, а, Федор Васильевич? — спросил Юрий, не обращая внимания на предостерегающие жесты Олега Викторовича за спиной старика.

— Ничего, просто ничего, — устало ответил тот.

Этот вопрос не давал Юре покоя, и он затормошил Олега Викторовича, когда тот вышел его проводить.

— Толком я сам ничего не знаю, Юра. До войны они и твой дед дружили. А потом пробежала между ними черная кошка, и с тех пор знать друг друга не хотят.

— Обидно, — сказал Юра, останавливаясь на тротуаре. — Деда Архипова я полюбил. И ваш тоже, вижу, правильный старик.

— Ты вот что, Юра: не говори Николаю Филипповичу, что был у нас, — попросил Олег Викторович.

— Это еще почему?

— Ну ладно, скажи, только не распространяйся о встрече с моим стариком, не задавай вопросов. Оба болезненно друг на друга реагируют, а я дорожу Николаем Филипповичем. Что между ними произошло, не наше внучачье дело.

— Ладно, Олег Викторович, промолчу.

Но данного слова хватило ровно настолько, сколько потребовалось, чтобы дойти до квартиры Архипова.

Тот встретил Юру в легких спортивных брюках, майке, с паяльником в руке.

— Контакт в радиоприемнике барахлит, — пояснил он, обрадовавшись приходу Юры. — Проходи в комнату, я сейчас — чуть приберусь на кухне, чайку поставлю.

— Чаю не хочу, — отказался Иванников. — Я только что от Максименко, обедал у них, с Федором Васильевичем познакомился.

Николай Филиппович долго не появлялся, а когда наконец вошел в комнату, шаркая по полу тапками, Юру испугало его посеревшее лицо.

— И что он тебе говорил? — спросил старик, с трудом подходя к столу, за которым сидел гость. — Ты ведь, вижу, с вопросами пришел, не просто проведать.

Юрий смутился.

— Почему ты не все рассказал о том бое?

— Я рассказывал все, что имело отношение к твоему деду.

— Что между тобой и Федором Васильевичем?

— Он тебе говорил?

— Нет.

— Ну так если два старика не хотят, чтобы кто-то третий лез в их отношения, мне кажется…

Николай Филиппович говорил медленно, после каждого слова останавливался передохнуть.

Понял, деда, — тихо сказал Юра. — Не буду.

Каждый человек, по мне, должен знать свой род. Особенно если им гордиться следует. Ты не очень-то раньше интересовался своей родословной, поэтому я рассказал тебе о последних минутах деда. Захочешь — расскажу все, что сам знаю о его жизни.

Архипов тяжело вздохнул, сжал пальцы. На лбу, изборожденном морщинами, пролегла новая глубокая складка.

Допоздна засиделся Юра в тот вечер у Николая Филипповича, слушая, как дружили и воевали три друга, три рабочих с тракторного. И только одного не узнал — почему поссорились Архипов и Максименко.

При расставании Юра спросил:

Ты, деда, когда нас судили, помнится, на пенсии был. Почему сейчас работаешь?

А для кого мне дома сидеть? Раньше, считал, Валерке помогаю, а когда его посадили, места себе не находил. Одиночество, особенно и старости, тяжелая штука. А тут как раз завод расширять стали. Вот и вернулся на работу, к людям.