На окраине города

32

В общежитии давно уже все стихло. Спят, разметавшись на койках, ребята. Вот у стены громко захрапел Володя Жуков, и Петро Киселев знает, что через минуту с соседней от Жукова койки послышится сердитый сонный голос Николая Зарудного:

— Слышь, Володька, опять свою песню за вел? Перестань.

Храп прекращается, но ненадолго.

Спят ребята. А Петро не может уснуть. Словно из каленых прутьев подушка под головой, скомканное одеяло лежит в ногах, но все равно жарко.

«Как они, черти, спокойно так отхрапывают, — морщится Петро, прислушиваясь к ровному дыханью ребят. — Хоть бы часа четыре поспать, а то опять перед рассветом сморит…»

Петро, мысленно ругаясь, поднимается на койке.

Стараясь ни о чем не думать, сидит Киселев пять, десять, двадцать минут. Он надеется сразу после долгого бодрствования упасть на подушку и, пока она не накалилась, уснуть. Ухо чутко улавливает храп Володьки Жукова, и теперь началось напряженное ожидание, когда же Зарудный зашумит на него: «Перестань!»

Так и есть.

— Слышь, Володька, перестань.

«Ни черта мне не уснуть! — зло решает Петро и, найдя папиросы, одевается. — В коридоре с этими новыми порядками курить нельзя. Покурю в красном уголке, там теплее».

В красном уголке свет. Киселев открывает дверь и невольно делает движение назад: там сидит и что-то пишет Николай Груздев. Петро захлопнул дверь и зашагал по коридору.

Вновь потекли мысли обо всем, связанном с комендантом и воспитателем. И это неприятные, тревожные мысли. Чувствует Петро, что так дальше продолжаться не может, что ему необходимо — это пронизывает все яснее, настойчивее все мысли — искать и найти какой-то спасительный выход. Но где он, этот выход?..

Долго курит Петро, а сна все нет.

«Эх, Михаила бы уговорить хотя бы на целину поехать, вдвоем-то веселей, да и в обиду себя не дали бы, — вздыхает Петро, но тут же хмурится: — Куда уж там. В гору пошел он, поручения разные, дурень безмозглый, выполняет и рад. А ты наберись смелости да скажи, как я: «Нет, не буду! Не нужна мне эта игра в ручейки».

И тут Петро вспоминает о подставках для телевизоров.

«А что если сделать эти подставки и… на глазах у воспитателя подарить их кому-нибудь, — родилась вдруг озорная мысль, но Петро тут же отогнал ее: — Ерунда это. Ему не досадишь, он такой твердолобый. А материал, тот что лежит в котельной Дворца, подошел бы. Надо будет забрать его, а то вчера полдня там Жучков крутился, как бы не раскопал…»

Тонкие дубовые жалины Петро сэкономил на работе и припрятал в котельной. Вынести их он всегда сможет, только сторож Никита Александрович позволит ли забрать поздно вечером. Сторож явно благоволит к Петру, потому что начал строиться в Михеевке, а о талантах Киселева он знает и, конечно, со временем обратится за помощью.

«Эх, черт, да я их сейчас вынесу, заховаю где-нибудь в степи, лучше и не придумаешь, — внезапно решил Киселев. — Жучков их не увидит как своих ушей».

Холодный ветер враз забрался под пиджачок, охватил разгоряченную голову и шею, и Петро заколебался: «На кой я буду возиться с жалинами ночью, да еще в такую холодину?» Но до Дворца недалеко, и Петро смело двинулся под порывы хлесткого ветра. Неожиданно он видит перед собой человека, вышедшего из-за аллеи, преградив ему дорогу. Петро отскакивает назад, на ходу выхватывая нож, но слышится негромкий знакомый голос:

— Петро… Киселев!

Это Илья Антонович Крапива, но почему он здесь в такой поздний час? Хотя это не так уж и странно для такого человека, как Крапива.

А тот быстро подходит и прямо говорит:

— Полчаса раздумываю, как вызвать тебя. Пошли!

И на ходу кратко поясняет, зачем нужен Петр.

Неприязненное чувство охватывает Киселева. Он с холодной злостью вспоминает о том вечере, когда согласился на предложение Крапивы. Где-то в глубине сознания колет ядовитая мысль: через полчаса ты будешь, озираясь, как волк, нагружать чем-то машину тут вот, на том месте, где ты работаешь, а куда, зачем, для чего, для кого все это делается — ты и понятия не имеешь, ты — как глупая овца… На какой черт тебе все это?»

— Стой! — тихо командует Илья Антонович, когда в темноте рядом вырастает огороженная дощатым забором громада Дворца. Оба замерли, прислушиваясь и зорко поглядывая по сторонам. Тишина. Только сильней, казалось, засвистел ветер в ажурных сплетениях башенных кранов. Неожиданно Петром овладевает дикое желание ударить ножом выдвинувшегося вперед Илью Антоновича и бежать, бежать отсюда, пока воровство еще не совершено. Словно поняв его мысли, Крапива отодвигается в сторону:

— Иди!

Петро машинально оглядывается и вздрагивает: в нескольких шагах безмолвно стоят три человека. «Это и есть… те самые… — мелькает в голове. — Эх, живоглоты, сейчас бы на вас милицию…»

Вспыхивает мысль: «В будке у Никиты Александровича есть телефон…» Но Киселев не подумал о многом, например о том, что до будки ему не дадут добраться, что милиция может быть здесь только через десять-пятнадцать минут, что наконец эти четверо настигнут его и в будке — все заслонила от него дерзкая, злорадная мысль: «Я вам покажу, ворюги подлые…» В этом решении словно слились и недавнее желание разделаться с Ильей Антоновичем, втянувшим его в темное дело, и отвращение к воровству и к этим четверым…

— Подожди, парень, — сказал кто-то сзади. К Петру подходит здоровый, высокий мужчина: — Если вздумаешь нас продать, запомни — этого не минуешь… — холодно блеснуло перед лицом Петра узкое лезвие ножа. — Уразумел? Иди!

Презрение и угроза, сквозившие в голосе высокого мужчины, всколыхнули в Петре кипучую ярость. Не помня себя, он ударил мужчину финкой — подарком Ильи Антоновича и стремительно бросился к воротам стройки. Сзади послышался топот: пустились в погоню опомнившийся Крапива и те двое. На счастье Петра, ворота открыты. Петро бросился к подъезду котельной.

Тихо, легко ступая, спустился он по бетонной лестнице в подвал. И вдруг… Ему почудилось, что впереди кто-то есть. Петро замер, потом на секунду бросил луч фонаря вниз. И быстрее кошки рванулся вверх: там, внизу, шагах в трех-четырех — человек. Петро не знал, что именно там-то, около милиционера, и было его спасение. В мыслях его сейчас одно: вверх… вверх… вверх… Вот уже второй этаж, лестницы здесь крутые, не то что в центральном подъезде.

Ну что ж, здесь можно лицом к лицу встретить того, кто гонится за ним. Петро берет финку в правую руку, встает спиной к перилам площадки, зная, что сзади теперь на него никто не нападет и включает фонарик. Вовремя! Илья Антонович, ослепленный, встал в нескольких шагах, и Петро хрипло крикнул, гася свет:

— Ну, гадина, давай посчитаемся!

Эти секунды, пока он кричал в темноте, и решили исход дела. Страшный удар чем-то твердым в висок бросил Петра на перила, Илья Антонович с налету перекинул его вниз… А лестницы здесь крутые, идут вниз до самой котельной…

— Сволочь… — прошептал Илья Антонович и потушил фонарик. И неожиданно снизу в глаза Крапиве ударил пучок света.

— Руки вверх!

Свет вспыхивает сверху и справа, и слева, Илья Антонович понял, что это все… Стрелять в них бесполезно, их много. Пощады теперь не будет.

Одинокий выстрел гулко раздался в коридорах Дворца.