Петро долго держал в руках областную молодежную газету, вглядываясь в знакомые лица ребят. В последние дни у ребят, посещающих его, только и разговоров, что о своей бригаде, о соревновании с мохрачевцами, о шефстве над школой. И все это сообщалось с задорным блеском в глазах, но сначала Петро усмехался над их горячностью, решив, что не пройдет и десяти дней, как от нее не останется и следа, но уже третья неделя близится к концу и вот — фотография… Петро забеспокоился.
Значит, думал он, по возвращении из больницы волей-неволей придется попасть вот в эту самую бригаду, которой так восторгаются ребята. Борьба за то, борьба за это, за третье и десятое. А Петру так хотелось сейчас покоя. И к чему они внесли его фамилию в списки бригады? Теперь не легко вырваться оттуда.
И вот — последнее: соревнование за бригаду коммунистического труда. Им-то что, пусть соревнуются. А ему…
Мысли об отъезде все чаще тревожат Петра, заманчивые, упорные мысли. Ему кажется, что там, на новом месте, все будет у него совсем по-другому.
«Люди живут всюду, — думает он, откидывая газету. — Пусть не все так, как хочется, но каждый сам свою жизнь обязан строить. Не удалось у меня здесь, надо попытать на другом месте. Там и начальство другое будет, да и я по-другому себя поведу, спокойнее мне же».
Петро уже не думает, он дремлет, успокоенный вечерней тишиной. И неожиданно открывает глаза.
— Спишь? — склоняется к нему Степан Ильич. — Я ненадолго. Врач сказал, что дня через три-четыре тебе выписываться. Сможешь сам-то добраться? А то ребята могут встретить.
— Доберусь, — говорит Петро и мысленно добавляет: «До общежития. А там — соберу вещи, расчет получу и…»
— Рождественков тебе бесплатную путевку в дом отдыха выхлопотал, — сказал Степан Ильич, поднимая брошенную Киселевым газету: — Отдохни, сил наберись, а там и работа не страшной покажется. Так ведь?
Вспыхивает лицо Петра.
— Зачем же… Ни к чему это, — бормочет он.
— Нужно, нужно, Киселев, — мягко прерывает Степан Ильич и кивает на снимок в газете: — Видал, какой твоя бригада взлет берет? Серьезные дела у вас сейчас начнутся, не забывай этого. Ну и подумай обо всем, не спеша подумай. Жизнь твоя только начинается и все — в твоих руках, все — от твоего желания и упорства зависит.
Недолго сидел в палате Степан Ильич, но после его ухода Петр не мог спокойно лежать. Он привстал, подоткнув под бок подушку, хмуро сдвинул брови, задумчиво глядя в окно на заснеженную вечернюю улицу. Как же ему быть? Понимал он, что вернуться на стройку — это значило быть совсем не таким, это… Одним словом, тогда его место там, в комплексной бригаде, начавшей соревнование за почетное право называться коммунистической. Нужно ли это ему? И как же быть с отъездом? Решать надо накрепко.
…Через три дня Петро приехал на трамвае в лесопарк. Он пошел к общежитию. Дорожка вспарывала снеговую равнину, искристую, радужную, вбегала в лес, разветвляясь там на узкие тропки. Крупными белыми латками лежит на деревьях снег. И всюду между деревьев — жилые дома. А вот и новая развилка: широкая тропинка, по которой шел Петро, разделялась надвое. Одна тропка вела через институтский городок, напрямик к мужскому общежитию, другая, вильнув меж деревьев, выводила к дороге на стройку.
Петро остановился. Уже отсюда был виден Дворец: заснеженные крыши левого крыла здания, ровная сетка строительных лесов у восточной стены, недвижимые ажурные сплетения башенных кранов. До обеда еще более полчаса. Петро вспомнил, что сейчас там все ребята. И вдруг захотелось увидеть их, посмотреть, как они работают, услышать веселые голоса девчат.
Едва он миновал ворота и вошел на территорию строительства, как увидел Лобунько, разговаривающего с Вальковым. Петро не особенно рад был этой встрече и хотел пройти незаметно мимо, но это не удалось.
— О-о, Киселев? Здравствуй, здравствуй! — шагнул к нему воспитатель. — Сегодня со Степаном Ильичом вспоминали тебя, да, признаться, и Рождественков побаивается, как бы путевка не пропала, ждет тебя не дождется. Ну, прежде всего пойдем к Астахову, это его просьба, — засмеялся Виктор, — доставить тебя, едва появившегося, живого или мертвого к нему. Идем?
Пока шли до конторы, Лобунько оживленно расспрашивал Петра о больнице, рассказывал последние новости на стройке, делая вид, что не замечает односложных, неохотных ответов паренька. Знал Виктор, что изменения, происшедшие на стройке за время болезни Киселева, насторожат его, все еще, видно, дорожащего своей забубенной независимостью, и поэтому умалчивал о том, что должно задеть самолюбие Петра.
Астахова в кабинете не оказалось. И Петро, решив, что все равно не миновать неприятного разговора, начал его тут же, не дожидаясь парторга.
— Знаете, со стройки уходить мне неохота, с ребятами сжился, а из той бригады вычеркните. Не пойду туда работать, переведите куда-нибудь.
Хмуро сдвинув брови, он стоял против Виктора, осунувшийся, с выступавшими скулами, и тому стало жаль этого неудачно начавшего свою жизнь паренька.
— Ладно, Петя, все это можно сделать, бригада ж добровольная. Но мне интересно: почему ты так решил?
Киселев передернул плечами, хотел сказать что-то, но промолчал.
Виктор положил ему руку на плечо.
— Это не только для меня будет интересно, Киселев, и чтобы тебе напрасно нервы не трепать, объясняя каждому, скажи мне откровенно и прямо. Если причины действительно серьезные, могу поручиться, что твой переход в другую бригаду обеспечу я сам.
Петро долго раздумывал, собираясь с мыслями.
— Видите ли, в той, коммунистической бригаде, — заговорил он наконец, — надо будет все делать по команде, как другие захотят. И чуть что — шпынять начнут: куда полез, ведь мы-то, как ангелочки на картинках, смирненькие, мы — пример, а ты… Э, да что там говорить?! Не умею я выразить словами это, а сердцем чувствую: не смогу и недели прожить в такой бригаде. И не потому, что… пить там, что-ли, надо мне, нет — проучили меня, а… посмотрю я сначала, что получится из той бригады. А сейчас — не могу. Спокойно хочу пожить. И путевку забирайте, не надо мне, я не обижусь, а только… Не хочу — и все.
Он замолчал, не выразив словами всех своих возбужденных мыслей, но Виктору и без того было ясно, что Киселеву и действительно еще рано быть в этой бригаде.
— Хорошо, Петро, я тебя понял и согласен с тобой. Дудке и Астахову объясню все сам. Доверяешь?
Киселев впервые слабо улыбнулся:
— Пожалуйста… А то, знаете, убеждать я не умею.
— А путевку в дом отдыха бери. Она тебе дается не за твое будущее, а в знак уважения коллектива к твоему смелому поступку тогда, ночью…
«Итак, началась работа с Киселевым, — подумал Лобунько, едва за Петром захлопнулась дверь. — И это будет, по существу, моим первым серьезным экзаменом».