На окраине города

5

На третий день Виктор предложил собрать молодежь в женском общежитии.

— А что не у нас собираемся? — спросил комсорг Леня Жучков, русый коренастый парень с ладно сбитой атлетической фигурой.

Решение Виктора провести общее собрание у девчат задело Леню.

— Ты, Леня, дружишь с кем-нибудь? — неожиданно спросил с затаенной улыбкой Виктор, окидывая взглядом сильную фигуру Жучкова.

Леня покраснел и заерзал на стуле, отводя взгляд.

— Нет… То есть — почти что нет… — тихо сказал он. Не мог же он рассказать Виктору о своих чувствах к Наде. Он от всех скрывал свое растущее чувство к девушке. Никто не догадывался, почему так часто Леня Жучков оказывался после работы на том объекте, где была бригада штукатура Нади Шеховцовой. Они ж секретари, разговаривать у них есть о чем и кроме личных дел. И только Надя в последнее время что-то очень уж пристально и понимающе начала поглядывать в его сторону.

— Почти что нет, значит, скоро подружишься, — сказал Виктор, сделав вид, что не заметил смущения Лени. — А девушек уважать надо. Мне кажется, что справедливо будет, если ребята придут к девчатам, а не наоборот. Или боишься поклониться им?

Леня еще сильнее покраснел, метнув на Виктора быстрый взгляд.

…Девушки, оживленные и разрумянившиеся, бегали по коридору, что-то разыскивая. Леня с интересом отметил, что у девчат есть радиола, в то время как в мужское общежитие уже полгода радиолу еще только обещают дать. «Наверное, помог новый воспитатель», — с завистью подумал Леня, не зная, каких трудов стоило Наде выпросить радиолу с пластинками у коменданта.

— Радиола моя, а не казенная, — отмахивался комендант. — Сломаете, с кого тогда спрашивать?

— Так я вам расписку дам, — умоляюще сказала Надя, ей очень хотелось, чтобы ребята, гордившиеся своим баянистом, были удивлены тем, что у них, девчат, есть своя музыка. Она научила обращаться с радиолой Раю Краснопольскую, строго-настрого запретив кому бы то ни было даже притрагиваться к пластинкам.

— Здравствуй, Надя, — взмахнул рукой Леня, увидев ее в другом конце коридора. Она о чем-то громко разговаривала с двумя девушками.

— А-а, Леня, — обернулась Надя. — Ты второй раз со мной здороваешься. Все пришли уже? Ну так идите в красный уголок, начинайте там танцы.

— Ладно, — буркнул Леня, немного успокоившись тем, что в голосе Нади насмешки не чувствовалось. Вскоре танцы — веселые, шумные — были в полном разгаре.

«Вот мне бы так с Надей, — завистливо вздохнул Леня, наблюдая за уверенными движениями танцующих ребят. — Где уж. Как был тюленем, так и остался. А где же воспитатель? Пора, пожалуй, начинать».

Виктор Лобунько подходил к общежитию с председателем постройкома. Сегодня утром тот просил зайти за ним на стройку, когда молодежь соберется.

— Хочу небольшой докладик сделать, — сказал он Виктору. — Все равно у вас, кроме знакомства с рабочими, ничего официального не назначено….

Виктор скрепя сердце согласился. Ему хотелось, чтобы сегодняшнее собрание меньше всего носило официальный характер. Он так и назвал для себя это собрание — «разговор по душам».

Подошли к общежитию. Оттуда неслась бойкая музыка, шум многих голосов, чей-то заливистый смех.

— На танцы наша молодежь готова все променять, — обернулся на ходу Рождественков. — Здесь вам работы предстоит много, Лобунько. Отучить от танцулек, направить силы на другое, более важное и существенное — вот первая ваша задача. Самая первая и самая важная. От этого и работа страдает, и порядок в общежитии.

— Тише, ребята, начальство идет! — громко крикнул кто-то у раскрытого окна, и там, действительно, стихли разговоры. Радиола, тоненько взвизгнув, умолкла.

Когда председатель постройкома, а вслед за ним Лобунько вошли в красный уголок, десятки пар глаз были устремлены на них. «Действительно, начальство… — поежился Виктор, заметив в глазах многих ребят настороженность. — Боятся, наверно, за танцы. А зря».

Рождественков коротко поздоровался и прошел к столу.

— Жучкова с Шеховцовой сюда, — сказал он стоявшему рядом пареньку, и тот стремглав бросился разыскивать их. И ребята и девчата потихоньку потянулись из комнаты, и вскоре здесь осталось не более десятка самых храбрых девушек. Зато в коридоре кто-то коротко вскрикнул, послышался приглушенный смех, говор, а затем испуганный голос: «Тише, вы! Там председатель постройкома с этим… воспитателем!»

Виктор с откровенным любопытством посмотрел на Рождественкова: как он ко всему этому отнесется? Но тот спокойно уселся на стул и, взяв с шахматной доски фигуру, начал легонько постукивать ею по столу, равнодушно оглядывая присутствующих.

— Кстати, — вдруг обернулся он к Виктору, — Вы не составили себе план мероприятий на этот месяц?

— Нет. Но….

— Надо составить, — перебил Рождественков, хмурясь. — А заодно учтите на будущее: заведите себе папку, куда будете складывать всю документацию, чтобы в любой момент, если потребуется, она была у вас под руками.

— План мы составим сегодня вместе с комсомольцами, — сухо ответил Виктор и добавил после некоторого молчанья: — Все вместе.

— А что же, — живо глянул на него Рождественков. — Это дельная мысль. Если сами решат, то уж, как ни отвиливай, выполнять им придется.

— Не в этом дело, — хмуро перебил его Лобунько. — Как же я стал бы составлять план единолично, когда еще не знаю, чего желают комсомольцы.

Жучков с Шеховцовой не появлялись, молчание становилось затяжным.

— Что ж, начинать надо, Александр Петрович, — заговорил Лобунько, которому уже надоело ожидание. — Жучков и Шеховцова подойдут, да они, кажется, и не нужны пока.

— Не нужны? Впрочем, действительно, не нужны. Давайте, рассаживайте народ, — и вытащив из кармана листы доклада, стал бегло просматривать их.

— Заходите, товарищи, заходите, — вышел Виктор в коридор, широко открыв дверь. — Сейчас будем начинать.

Ребята начали заходить в красный уголок. Виктор остановился у двери, глядя в даль слабо освещенного коридора. И от неожиданности побледнел: по коридору, направляясь к выходу, шла она, Валюша… Да, да она!

Девушка прошла в полутьме совсем рядом, не обратив на него ни малейшего внимания, и он сразу понял: это не она.

Девушка, почувствовав взгляд Виктора, обернулась.

— Не думайте, что я ухожу с собрания, я на стройке не работаю. Мой отец здесь работает комендантом.

Хлопнула выходная дверь, а Виктор все еще не мог прийти в себя. Какое удивительное сходство с Валей!

В мыслях ожил далекий украинский город. Виктору почти явственно послышался хруст оледенелого снежка под сапогами, как тогда, когда он сворачивал с шоссе к двухэтажному дому. Именно в этот момент перед ним и выросла она — Валюша… Она едва не сбила его, но даже не извинилась, а пробежала вниз, к шоссе. Потом он узнал, что соседской Валюше не повезло, с мужем, и удивленно воскликнул: «Так она замужем?!» Мать внимательно посмотрела на него и сказала, что Валюша не только вышла замуж, но у нее уже растет сынишка. А потом… Потом он все больше влюблялся в эту нежную и хрупкую женщину, скорее похожую на девчонку. Вскоре он заметил, что и Валюша не так уж равнодушно смотрит на него. Тогда он решил, что дальше влюбляться невозможно, он сойдет с ума, и им надо объясниться. И вдруг узнал, что муж Валюши отбыл утром в странную командировку с двумя чемоданами. Да, да, с двумя, а не с одним! Виктор догадался, в чем дело, тем более, что Валюша вышла с сыном во двор в этот день всего один раз и то с заплаканными глазами. Потом, когда они были вдвоем в ее комнате, он сказал ей все, но Валюша перевела взгляд на сына, грустно вздохнула.

— Ты меня любишь. А сына?

Он сначала не понял ее слов, но осознав, молча ушел и до утра провалялся на раскаленной подушке. Он сознался себе, что о ребенке просто не думал. Наутро, помятый, осунувшийся, он признался в этом Валюше, и она заплакала, а потом впервые поцеловала его, сказав:

— Ты очень честный, и я хорошо бы жила с тобой… если бы раньше встретились.

Она встречала его все душевней, но через неделю к нему вышла ее мать и сказала, что Валюша уехала.

— Куда? — почти крикнул он, и пол словно зашатался под ним.

— Этого она мне, Витюша, не сказала. Боялась, что я сообщу тебе.

…Лобунько опомнился и машинально потянул дверь красного уголка.

Одними глазами Виктор извинился перед председателем постройкома за опозданье и тот, не переставая говорить, кивнул ему головой.

Ребята около стола потеснились, Виктор сел.

— Не случайно, товарищи, мы говорим сегодня о производительности труда, — продолжал между тем Рождественков, раскладывая по столу листы. — Положение на стройке печальное, этого не скроешь, да и я не собираюсь скрывать. Все вы знаете, что мы строим Дворец культуры для металлургов, что рабочие уже все жданки съели, ожидая, когда мы развернемся. А как мы разворачиваемся? — Александр Петрович поднял одну из бумажек. — Вот здесь у меня данные работы молодежных бригад, а также отдельных товарищей. Это за прошлый месяц…

Виктор с радостью отметил, что Жучков, оказывается, лучший плотник стройки. Даже старые рабочие иногда не могут за ним угнаться. Лобунько отыскал взглядом Жучкова, тог, пунцовый от похвалы, опустил глаза.

И уже безо всякой взаимосвязи с окружающим, Виктор вдруг опять вспомнил девушку, встретившуюся в коридоре. Значит, она дочь этого, с угодливыми глазами, который встретил его в первый день в общежитии. Хорошая у него дочь. Во всяком случае — по внешности, хотя признаться, он ее и не рассмотрел как следует.

…— Здесь нужно поработать и воспитателю… — вдруг услышал он голос Рождественкова и покраснел: он и не слышал, о чем тот говорит.

— Создание бригад коммунистического труда и есть тот путь, которым строительство выйдет, наконец, из трудного положения. Мы окажем всяческую помощь таким бригадам, создадим им особые условия, но потребуем, именно потребуем, чтобы выполнение заданий было законом для них.

«В общем-то он прав, — подумал Виктор. — Почему до сих пор не создали такие бригады? Надо будет уточнить».

С этого момента он стал внимательно следить за речью Рождественкова.

Но председатель постройкома уже кончал. Он напомнил молодежи о международной обстановке, о том, что на всякие вражьи происки лучшим ответом является хороший труд, что это долг комсомольцев, о чем и в уставе сказано.

И неожиданно закончил:

— А теперь разрешите представить вам нового воспитателя, — и, дружелюбно блеснув глазами, пригласил Виктора к столу: — Со всеми радостями и горестями отныне — прежде всего — к нему. Прошу, прошу, Лобунько. Дальше вы поведете собрание, да и вообще… хозяином здесь будете.

От такого приглашения Виктор растерялся. Он подошел и стал рядом с Рождественковым, боясь взглянуть туда, где сидели ребята и девчата.

— Ну, ну, — мягко подтолкнул его Александр Петрович.

«А что — ну?» — силился осмыслить Лобунько и сказал чужим незнакомым голосом:

— Обычно после каждого доклада задают вопросы. Думаю, что и мы поступим так же. Доклад был очень содержательный, хороший, вот мы и поговорим сейчас. У кого есть вопросы?

Задвигались стулья, кто-то кашлянул, послышался шепот, и — тишина. Все, с кем пытался встретиться взглядом Виктор, смущенно отводили глаза, а иные девчата просто прятали головы за спины подружек.

«Вот тебе и на», — недоумевал Виктор.

— Может быть, ты, Жучков, что-нибудь скажешь? — обратился Виктор к единственному человеку, которого уже немного знал.

— А что говорить-то? Все — ясно, — привстал Леня и снова сел.

Виктор пожал плечами и обернулся к Рождественкову. — Тогда у меня вопрос есть. Вот вы говорили о создании бригад коммунистического труда. Меня интересует: пытались ли на стройке создавать такие бригады раньше, или подошли к этому лишь сейчас?

— Почему сейчас? — вскинул брови Рождественков. — Были попытки… даже при мне… — он двинулся на стуле, отыскал глазами Жучкова и с усмешкой сказал:

— Вот он расскажет, ему вся история с этими бригадами известна.

Жучков встал.

Сзади чей-то голос настойчиво и зло шепнул ему:

— Расскажи, расскажи. Пусть знают.

— А что же, и расскажу, — тихо заговорил Леня и с раздражением обернулся назад: — Да не подтыкай ты меня, сам знаю, что говорить. А дело было вот как. Помню, месяцев пять назад заговорили о таких бригадах, вызвали меня в райком комсомола и предложили, чтобы и у нас на стройке они были. Ну, я, конечно, к бывшему парторгу стройки, Тютину. Надо, говорю, создать коммунистическую бригаду. Он, конечно, одобрил мое предложение и бригаду создали. Бригаду плотников. Я в ней бригадиром был. Создать-то создали, а толку — никакого. Материалов нет, ну, мы и простаивали не меньше обычных бригад. Старики посмеивались: дескать, шуму было, как от пустой бочки, да и толку столько же. Так и распалась эта бригада, потому что мне уже ругаться с начальством надоело. А месяца два назад, что получилось с бригадой Шеховцовой, которую тоже включили в соревнование за звание коммунистической? Я вам говорил, Александр Петрович, о том, что надо прежде всего заботиться, чтобы вовремя раствор делали, дранку щепили и с вечера бы говорили, где работать? Говорил. А толк-то какой? Как раньше раствор готовили на час-полтора работы, так и теперь. Как раньше, чтобы найти Наде дранку, надо было полдня кладовщика искать, так и теперь не лучше.

— Подождите, подождите, Жучков, — перебил Рождественков и встал. — А разве из-за этого бригада Шеховцовой распалась? Они же сами отказались от этого высокого и почетного звания. К чему же винить других? Испугались трудностей. А где это видано, чтоб новое в жизни приходило без труда? Это закон диалектики, и им не надо пренебрегать. Никто и не говорит, что все это легко, но надо же преодолевать трудности!

— Как преодолевать, Александр Петрович? — почти крикнул Жучков и махнул рукой в сторону Нади: — Пусть скажет, как ей не давали дранку, а когда она пожаловалась начальнику строительства, так кладовщик подсунул такую дранку, в которую и гвоздь не вобьешь: вся в сучках. Да что там говорить? Не с бригад надо нам работу налаживать, а думать, как бы лучше обеспечивать материалами и каменщиков, и штукатуров, и плотников. Вовремя все должно быть на местах! Тогда ребята сами будут драться за это почетное звание, — Леня махнул рукой и сел.

— Разрешите мне! — нетерпеливо поднялась Надя и сразу же заговорила: — Вот вы, Александр Петрович, говорите, что с коммунистических бригад надо все начинать, что это… спасение строительству, но ведь одного желания мало. Ну, хорошо! Проголосуем мы на собраниях, какая бригада будет соревноваться за это звание, а дальше что? Позориться?

— Дальше — сиди да покуривай, — вставил кто-то. Виктору показалось, что это Киселев. Лобунько окинул взглядом комсомольцев и всюду увидел хмуро сдвинутые брови, недовольно сжатые губы. Ему подумалось, что крепко, видно, наболело у ребят, коли они дают своему председателю постройкома такой решительный отпор. Виктор покосился на Рождественкова. Тот сидел, глядя прямо перед собой; лишь на виске быстро-быстро подрагивала тоненькая жилка.

В этот вечер выступили многие, и всеми были сказаны горькие слова в адрес начальства стройки.

— Вам на трамвай? — спросил Рождественков, когда они вышли в коридор. — Тогда пошли вместе.

Шли, думая каждый о своем, и лишь когда засветились впереди огни трамвайной остановки, Рождественков со вздохом сказал:

— Активность на собрании сегодня — просто неожиданная. Да и вы поступили неправильно. Надо было двум-трем дать высказаться и переходить к следующему вопросу. Все равно каждый говорил об одном и том же.

— Но в основном выступления, мне кажется, были справедливыми, — возразил Виктор.

— А вы думаете, я не знаю всего этого? Еще как знаю. Думаете, горком не знает? Или райком комсомола? Стройки, это, брат, самое больное место сейчас. Не зря меня и направили сюда.

— Ну хоть главное из того, о чем говорили сегодня на собрании, можно привести в порядок? Или…

— Можно, конечно. И приводим. Да только так получается: нос вытянешь — хвост увязнет, хвост вытащишь — нос в землю ушел.

— Что ж это, выходит, вечные недостатки? — усмехнулся Лобунько. — А если на все неполадки, на все, что мешает хорошей работе, враз насесть, а?

— Эх, Лобунько, Лобунько, — вздохнул Рождественков. — Вот подожди, попадешь в переплет, тогда узнаешь, как враз, наседают.

И он словно в воду глядел, этот Рождественков.

Скоро Лобунько действительно попал в переплет…