На помощь! Как команда неотложки справляется с экстренными случаями

Мы не в кино

Ящик, в котором мы заканчиваем

Сегодня меня навестит Джулия. У нее встреча в городе, и она по возможности заедет в больницу. Когда я в условленное время открываю дверь, моя жена уже ждет. Большинство пациентов и их близких, пребывающих в приемном зале, с надеждой поднимают глаза каждый раз, когда слышится характерный щелчок. На этот раз перед ними несколько неожиданное зрелище: выходит мужчина в медицинской одежде и быстрым шагом направляется к только что появившейся хрупкой даме с распущенными темными волосами, одетой в ярко-зеленое пальто, и целует ее в губы.

Мы выходим из приемной через тамбур с автоматическими дверями, попадаем наружу и останавливаемся на подъездной дорожке от стоянки для машин скорой до входа в отделение неотложки. Эта дорожка тянется словно мостик, по которому доставляют больных и грузы. Я еще не узнавал у Майка, что именно привозят на склад. Джулия спрашивает, как прошел мой день и было ли сегодня что-нибудь интересное.

Я думаю об онкобольной из шестой палаты. Затем об увядающей алкозависимой, которой врач пытался объяснить, что при ее поражении печени каждая кружка пива может представлять опасность для жизни. Я вспоминаю о том, как Майк после поступления утром 90-летней пациентки из дома престарелых объяснил мне, что такое дыхание Чейна — Стокса: повторяющаяся с определенной периодичностью модель дыхания, которая в сочетании с другими симптомами, например холодными конечностями и наличием сухой кожи с мраморным оттенком, считается признаком близкой смерти.

Но я не хочу сейчас рассказывать обо всем этом.

За последние несколько недель мы с женой слишком много говорили о болезнях и несчастных случаях, о страданиях и смерти. Я знаю, что Джулию это не оставляет равнодушной. У меня нет никакого желания омрачать это солнечное мгновение печальными историями.

— Недавно один пациент ушел, потому что мы попросили его немного подождать со своей болью в спине, — говорю я. — Ну знаешь, у нас здесь всегда много событий.

— Значит, ему было не так уж плохо, да?

— Ну, едва он уехал, как снова вернулся, но на этот раз на скорой. Он увидел, что те, кого привозят санитары, обычно могут сразу попасть в зону лечения. Поэтому он дошел до ближайшего перекрестка и позвонил в скорую. Это если вкратце. Но это ничего не поменяло: его состояние во второй раз было точно таким же, как и прежде. Поэтому они попросили его слезть с каталки и занять место в приемном зале.

— Вот люди бывают…

— Не то слово. Сейчас, подожди секунду… — мой взгляд цепляется за темно-серый фургон, который, должно быть, проехал под мостом по дорожке и теперь припарковался перед двойными дверями с левой стороны от узкого тротуара. Сквозь широко распахнутые задние двери открывается вид на просторный багажник, облицованный сверкающей нержавеющей сталью. — О, а здесь у нас сегодня танцор.

— Танцор? Балетный?

— Нет. Скорее такой… — я изображаю несколько пластичных диско-движений.

— И что он там делает? — Джулия хихикает.

— Он танцует под воображаемую музыку. Бесконечно, даже в процедурном кабинете. Его привезла сюда мать. Вчера он, видимо, «закинулся» чем-то, и теперь…

Через плечо Джулии я замечаю, как внизу открываются двойные двери. Мужчина в темном костюме проходит пару метров до припаркованного грузовика и нажимает на кнопку, багажное плато начинает медленно выдвигаться назад.

— Ну вот, и теперь не может остановиться. Поэтому не так-то легко зафиксировать его жизненные показатели, чтобы зарегистрировать их. Учитывая, что он сам считает, что с ним все в порядке… Он в замечательном настроении, но не очень понимает, чего от него хотят.

— Сколько ему лет? — спрашивает Джулия.

— Двадцать пять.

Плато останавливается, на полметра выступив за заднюю часть фургона. Человек в темном костюме поднимает взгляд и поворачивается в сторону двойных дверей. Очевидно, кто-то должен появиться там с минуты на минуту.

— Значит, он уже совершеннолетий. Тогда можно ли удерживать его здесь, если он этого не хочет?

— В принципе, нет. Но врачи, конечно, должны действовать в интересах пациента, а в этом конкретном случае нельзя исключать, что его здоровью угрожает опасность. В основном это зависит от того, что он принял. Пока об этом точно ничего не известно. Анализ мочи затянулся, а это могло бы сказаться на дипломатической карьере Майка.

Теперь снова происходит какое-то движение внизу у двери. На колесиках выдвигается светло-коричневый деревянный ящик удлиненной формы. Гроб.

— Если бы он его не убедил помочиться в стаканчик? — спрашивает Джулия, так как я на мгновение прервал свой рассказ.

— Да. После того, как проба была получена, парень снова пустился в пляс.

Я стараюсь не смотреть вниз, пока говорю. Теперь они погружают гроб в машину. С этого расстояния молодые люди похожи друг на друга как две капли воды, вероятно, потому, что они одеты в одинаковые неброские строгие костюмы.

— Мне тревожно наблюдать подобное, — продолжаю я. Решив в этом разговоре не затрагивать тему смерти, я медленно отодвигаюсь подальше от моста и от фургона. — С другой стороны, в этом есть и позитивный момент. Любой, кто входит в процедурный кабинет, вскоре выходит оттуда немного в более приподнятом состоянии духа.

— Боже! — Джулия с притворным ужасом зажимает рукой рот. — Значит, у него что-то заразное?

— Ты имеешь в виду… Бит-бациллы?

— Да. Или страшная тусовочная оспа!

— Фанк-лихорадка?

— Техно-гонорея?

— Герпес хип-хопа?

Придумывая на ходу нелепые названия фантастических инфекций, мы, оставив позади машину скорой, прогулочным шагом направляемся в сторону велосипедной стоянки, где припаркован в том числе и горный велосипед Майка. Еще несколько минут наслаждаемся солнцем, пока Джулия рассказывает мне о своей встрече в городе и дальнейших планах на день. Попрощавшись с ней, я останавливаюсь на мосту.

Фургон все еще на дорожке, но теперь в него погружено уже два гроба. Гидравлически регулируемый пол, на котором они стоят, настроен и поднят таким образом, что теперь под ним есть место еще для двух гробов. Снова появляются джентльмены в костюмах и выталкивают третий через двойные двери.

— Что происходит, когда здесь кто-то умирает? — спрашиваю я Майка, когда через несколько минут снова сижу рядом с ним на посту. — Я имею в виду, каков порядок действий?

Мы с Майком уже пару раз обсуждали смерть в неотложной помощи. Но речь шла главным образом о времени приближения смерти, то есть о том, каково это — бороться за жизнь пациента. Относительно того, что происходит, когда эта битва проиграна, мы обсуждали только психологический аспект. Майк рассказал мне о несложных «ритуалах», которые облегчают ему и некоторым его коллегам принятие смерти. Кроме того, он показал мне один из залов для прощания, обустроенных в больнице в нескольких местах, чтобы предоставить родственникам достойные условия для прощания с погибшим. В этих помещениях простой интерьер, но они выглядят не такими безликими, как палаты или процедурные кабинеты. Занавески сдержанных цветов, приглушенное освещение, деревянная мебель и облицовка, звукоизолирующая дверь, сквозь которую практически не проникают посторонние шумы — все это уже создает более комфортную атмосферу и хоть немного смягчает удар. Я также был в больничной часовне, куда дневной свет попадает сквозь искусно оформленные витражи. В ней не только регулярно проводятся богослужения духовниками двух конфессий, но также недалеко от алтаря и креста есть пространство для медитации и уединения пациентов и их близких, а в отдельном секторе находятся молитвенные коврики и выдержки из Корана.

Наблюдая, как погружают гробы в ритуальный фургон, я понял, что до сих пор мне приходилось иметь дело только с горем, которое постигло членов семьи, и с тем, как должны вести себя медицинские сотрудники, если смерть случилась в больнице. А о том, что значит смерть с организационной точки зрения, я и понятия не имею.

Майк подумал пару секунд, прежде чем ответить.

— Во-первых, смерть должна быть установлена. Официально, со свидетельством о смерти и прочим. Это можно сделать не сразу, так как достоверные признаки смерти проявляются через некоторое время.

— Что это за признаки? — я предполагал, что остановки сердца, зафиксированной с помощью ЭКГ, будет недостаточно.

— В основном так называемые трупные пятна. Они возникают в результате пассивного перемещения крови и других жидкостей организма, которые медленно опускаются после остановки кровообращения. Пятна обнаруживаются еще до трупного окоченения.

В дверях появляются двое санитаров, которые сопровождают пожилого мужчину, сидящего в инвалидной коляске, до процедурных кабинетов, а затем направляются к медицинскому посту.

— Пока смерть не будет окончательно установлена, в большинстве случаев проходит от одного до двух часов. До этих пор покойный или покойная остается на месте, при необходимости его моют, одевают в медицинский халат, укладывают на спину, свободно кладут руки на живот, закрывают глаза, создают опору для головы и челюсти, — объясняет Майк, а потом встает, чтобы принять нового пациента. Я иду за ним.

Пациент в инвалидной коляске, доктор Конрад Гайс, страдает различными хроническими заболеваниями и, похоже, постоянный гость в отделении. Поводом для его сегодняшнего визита стал случившийся дома приступ слабости, из-за которого его жена и обратилась в скорую помощь.

Господин Гайс все еще очень бледный, но ориентируется во времени и пространстве, а также может говорить. Судя по настроению, он не согласен с решением жены. Майк отвозит пациента в процедурный кабинет, оформляет документы, вводит первые результаты в компьютер, берет кровь и немедленно отправляет в лабораторию. Кроме того, Майк может сделать анализ на приборе для определения газов в крови, расположенном в отделении, который уже через несколько минут выдаст результаты. К ним относятся не только содержание кислорода и уровень рН крови, но и концентрация гемоглобина, электролитов, глюкозы и лактата. Пока анализатор выполняет измерения, Майк возвращается к нити диалога, как будто нас только что прервали.

— То, что произойдет после последнего осмотра покойного, конечно, зависит от нескольких факторов. Например, на месте ли родственники или прибудут в ближайшее время. В этом случае прощальный зал — хороший вариант. Если нет естественной причины смерти, могут также вмешаться следственные органы.

Устройство перестало рычать, теперь оно под тихое жужжание выдавливает из себя широкие полоски бумаги. Они похожи на кассовые чеки, на которых вместо купленных товаров значатся такие сокращения, как pH, Glu и Lac, а цены будто бы заменены их значениями.

— В любом случае, — продолжает Майк, — рано или поздно тело попадет в прозектуру[11]. — Он отрывает полоску и поворачивается ко мне. — Мы еще не были там, не так ли?

— Нет, — отвечаю я. Даже не представляю, что такое прозектура.

— Тогда надо сходить туда, когда представится случай. Ты должен это увидеть.

Могу только предположить, что он прав. Но, прежде чем мы успеваем вернуться к обсуждению, приходит главный врач. Майк показывает ему результаты анализа крови. Они оба не удивлены, что уровень гемоглобина доктора Конрада Гайса ниже нормы. Видимо, это было предсказуемо. Но по морщинам на лбу врача я понимаю, что цифры приближаются к критическим значениям.

— Ему снова потребуется переливание крови, — говорит Бернд. — Ты можешь как-нибудь организовать койку?

— У него частная страховка? — спрашивает Майк. — Хм. Одноместная палата и главный врач.

— Все ясно. — Бернд уходит в кабинет, где находится господин Гайс. Майк ищет на экране свободное место в лечебном отделении. Найдя что-то, он звонит коллегам, чтобы узнать, можно ли забронировать это место, а затем доводит это до сведения главного врача.

— Ну что, — снова обращается он ко мне. — Я еще раз загляну в третий кабинет, и мы можем идти.

В третьем кабинете танцор, распластавшись на кушетке, заснул глубоким и крепким сном. Пусть для безопасности останется до завтра. Скоро его переведут туда же, куда час назад перевели несчастного пациента с опухолью из пятого кабинета. Когда мы с Майком чуть позже отправляемся в прозектуру, проходим мимо кабинета доктора Гайса.

— Если здесь нет палаты премиум-класса для меня, я не останусь, — слышу я громкий низкий голос пациента. Премиум-отделение — это, так сказать, пятизвездочный сектор клиники. Одноместные палаты — это почти небольшие апартаменты: в них есть уютная зона отдыха, доступно питание а-ля карт, оздоровительный фитнес и другие дополнительные услуги, а также, конечно же, персональное наблюдение главного врача.

— К сожалению, сейчас я могу предложить вам только одноместный номер с сопровождением главного врача, — отвечает Бернд.

При лечении вопрос о том, является ли человек застрахованным в больничной кассе или в частном порядке, принципиально не имеет значения. Я еще никогда не видел, чтобы этот аспект учитывался, когда дело касалось времени ожидания своей очереди или необходимых обследований и процедур. С другой стороны, как только пациента переводят в отделение, страховой статус быстро становится предметом обсуждения. При этом факт частного или дополнительного страхования не обязательно означает, что перевод пройдет гладко.

Часто проблемой становятся требования к условиям размещения: что если пациент ожидает одноместную палату, но единственная свободная кровать осталась только в двухместной палате? Или если вас, как и господина Гайса, в настоящее время устраивает лишь премиум-отделение со всеми услугами?

— С медицинской точки зрения, при вашем уровне гемоглобина в крови рекомендуется переливание, — пытается направить разговор в другое русло терапевт. Что на это отвечает доктор Гайс, я не могу расслышать, так как мы с Майком выходим через черный ход.

На лифте мы едем на цокольный этаж, где рядом с лабораторией и кухней находятся склады медицинских и других изделий. Мы следуем указателям с надписью «прозектура» и через некоторое время подходим к окну. За ним я вижу в данный момент пустую подъездную дорогу. Сверху висит мост, по которому мы гуляли с Джулией. Сбоку двойные двери, через которые двое мужчин выталкивали гробы на улицу. Мы поворачиваем налево и наконец оказываемся перед внушительной серой дверью. Майк открывает ее — это значит, что нужно подождать еще минутку, — входит внутрь и через пару секунд появляется вновь:

— Все в порядке. Заходи!

Моя первая мысль: здесь холодно. Мы проходим по длинному, почти пятиметровому коридору, вот дверь справа, другая — напротив. Майк открывает первую и позволяет мне заглянуть внутрь. Отделка с имитацией под дерево, теплый свет. Еще один зал для прощания.

— Если родственники прибудут только тогда, когда человек окажется уже в прозектуре, — дополняет мои мысли Майк. Затем он ведет меня через дверь в конце коридора. За ней есть большая область, которая кажется мне поразительно знакомой.

Как часто я видел в детективах по телевизору, как комиссар стоял перед такой же стеной из больших металлических квадратов с ручками, пока в конце концов какой-то чудной патологоанатом не тянул за одну из них, вытаскивая известково-белый труп с пулевым отверстием в груди или сине-зелеными следами удушения… Но мы не в кино.

Слева я вижу нечто вроде картотеки, которая соответствует ящикам в стене по количеству и расположению ячеек: четыре в ряд, три друг над другом — в общей сложности двенадцать. Из двух ячеек выглядывает по одному листочку бумаги с именем и датой рождения. Я замечаю, что в нижнем ряду справа находится тело человека, который был всего на 12 лет старше меня. Майк объясняет, что покойный будет находиться в одной из этих ячеек до тех пор, пока его не заберут по поручению родственников или, если их нет, компетентного органа.

Оказавшись в центре прозектуры, мы замолкаем. Это не место для разговоров. Строгость и мощь окружающей обстановки принуждают нас хранить тишину.

То же самое я могу сказать о кладбищах, несмотря на то, что люди и пытаются заглушить обезоруживающее присутствие смерти знаками человеческого тщеславия, например, неприлично дорогими надгробными плитами или даже тщательно ухоженными цветочными композициями.

Здесь нет ничего подобного. Проживал ли больной в шумной трехместной палате или наслаждался пребыванием в роскошных «апартаментах» отделения премиум-класса — ящик, в котором мы заканчиваем, всегда один и тот же. Только этот вывод вызывает в какой-то мере приятные ощущения. Это помещение лишь олицетворяет суровую правду жизни. О скольких еще местах можно это сказать? Через несколько минут я начинаю чувствовать себя неуютно. Любопытство, приведшее меня сюда, внезапно кажется неуместным, как будто я оказался очень близок к границе, которую мне пересекать не положено. Помимо того, с каждой минутой меня все сильнее пронзает холод сквозь тонкую ткань рабочей одежды.

Я прошу Майка вернуться наверх. Он пожимает плечами: «Конечно».

Похоже, можно вынести лишь некую долю правды.