На помощь! Как команда неотложки справляется с экстренными случаями

Как и должно быть

«Волшебная водичка» не всегда помогает

Проверка безопасности посадочной площадки на крыше клиники входит в обязанности команды центральной неотложной помощи. Как только мы получаем сообщение о том, что вертолет взлетел, я взбираюсь на верхний этаж и встречаюсь там с коллегой. Из служебного помещения, как из высокой башни, видна посадочная площадка. Вместе мы проверяем, свободна ли она, активированы ли системы безопасности, и включаем освещение. Кроме того, на случай экстренной посадки нам нужно удостовериться в надлежащем состоянии аварийно-спасательного оснащения: пожарных каски, огнетушителей, топоров, стамесок, ящиков с перевязочным материалом. Когда все это подготовлено, мы ждем приближения тихого жужжания пропеллера, холодной волны ветра, которая не прекратится до тех пор, пока вертолет под оглушительный шум не приземлится.

Так происходит и сегодня. Мы с безопасного расстояния наблюдаем посадку, встречаем врача и санитаров, которые вместе выгружают носилки из летательного аппарата, пожимаем руку пилоту, который будет ожидать в кабине до вылета. Все остальные, включая нас с Фабианом, направляются к лифту.

— Куда вам? — спрашиваю я.

— Детское отделение, — отвечает врач.

— Ребенок? — этого я не ожидал.

— Да, — вздыхает доктор. — Ему два года, если мне правильно сообщили.

Двери автоматически открываются, санитар вносит носилки в кабину лифта. Происходит несколько секунд, прежде чем мы все заходим, группируемся вокруг носилок, каждый находит себе место. Когда лифт начинает движение, врач продолжает говорить:

— Мальчик, которого мы должны забрать, уже пару дней лежит у вас в клинике с легкой травмой головы: он получил ее при падении. Коллеги из детского отделения заметили, что у него трудности при ходьбе и иногда бывают странные движения. Они стали беспокоиться, что при падении он мог получить еще какие-то повреждения. Поэтому назначили ему КТ. Вы не поверите, что оно показало.

Позже я своими глазами увижу снимок на экране нашего компьютера на посту. Опухоль размером с куриное яйцо или лимон выделяется на белом фоне детского черепа, как бы подталкивая извилины мозга прямо к краю. Не могу поверить, что у мальчика до сих пор не было никаких симптомов.

Через несколько минут мы в детском отделении, где нас уже ждет экипаж вертолета. Мне редко доводилось видеть, чтобы врач был настолько шокирован результатами обследования через несколько часов после обнаружения. Она сказала, что врач в мюнхенской клинике уже согласился немедленно провести операцию, для чего была организована транспортировка на вертолете ребенка, введенного в искусственную кому. Когда мы снова в лифте, в этот раз на пути наверх и с, казалось бы, мирно дремлющим златокудрым мальчуганом на носилках, в кабине воцаряется тишина. Даже когда кто-то что-то говорит, есть ощущение, что каждый из нас испытывает те же эмоции. Мы поражены, чувствуем себя беспомощными.

А еще я чувствую, как во мне поднимается гнев. То, что сейчас происходит, несправедливо, а несправедливость вызывает у меня негодование. Да у и всех здесь, кто находится со мной. Ребенок, который только появился на свет, не должен испытывать подобное. Так просто не должно быть.

* * *

Когда несовершеннолетние пациенты попадают в отделение неотложной помощи, их, как правило, направляют в специальное отделение клиники. В приемной можно видеть 17-летних озорников рядом с пяти-, шести-, семилетними и их родителями. Понятно, что подростки не всегда в восторге от этого. Но мы, к сожалению, не можем принимать во внимание настроения позднего пубертатного возраста. До 18 лет ты остаешься ребенком, считаешь ты себя таковым или нет.

Случаи из отделения неотложной хирургии — резаные раны, переломы, растяжения, ушибы — это настолько частое исключение из правил, что к нам почти каждый день поступают дети с такими травмами. Нет смысла отправлять домой подобных пациентов. Уже после рентгена они бы снова оказались здесь. Наложение повязок и уход за раной ложится на плечи тех, кто обычно ими и занимается: врачей и медсестер отделения неотложной помощи.

Работа с травмированными или больными детьми — особый вызов. В обстановке, которая вызывает дискомфорт даже у многих взрослых, дети, конечно же, испытывают тревогу и страх. Добавьте к этому шок от только что пережитого несчастного случая и боли, которую так остро они, скорее всего, ощутили первый раз в жизни. Разве удивительно, что ребенок нервничает, когда к нему прикасается незнакомец в странной одежде и маске? Не лучшие условия для спокойного осмотра, ведь пациенту тоже приходится хоть как-то в нем участвовать.

Чтобы одержать победу над страхом, нужно стать мастером слова. Например, я буду говорить не о дезинфицирующем средстве, а о волшебной воде, когда мне нужно будет обработать ранку пациента. Это вызывает сильное удивление, и от любопытства маленький пациент забывает о своем страхе и позволяет приблизиться к больному месту.

Я не считаю, что это обман. Я просто поговорил с ребенком на более понятном для него языке. И это работает не только в скорой помощи: говорить на одном языке с собеседником никогда не помешает.

Многие дети очень волнуются, если доктору нужно наложить им швы. Напряжение уходит, если сказать им, что зашивать ничего не нужно. Тогда они расслабляются. «Зашивать не будем — просто склеим». Какое облегчение не только для ребенка, но и для родителей.

Кстати о родителях. При всем внимании к детям и концентрации на их здоровье, нельзя забывать и о родителях. Вот что как-то случилось со мной в ночную смену. Мальчик возраста начальной школы выпал со второй койки двухэтажной кровати и получил рассечение лба. В этом случае мы не могли применить медицинский клей или специальный лейкопластырь. Патрик, который в эту ночь был дежурным хирургом, сказал, что наложение двух швов неизбежно. Я очень старался подготовить мальчика к тому, что его ожидало. Кажется, мне удалось высказаться достаточно прямолинейно, но в то же время не напугать мальчика. Он почти спокойно наблюдал за тем, как доктор дезинфицирует хирургический набор инструментов и готовится к местной анестезии, и мне было приятно это видеть.

Когда пришло время, я стал держать его голову. Я заранее предупредил его об этом. Патрик поставил укол — ребенок вздрогнул, когда игла проходила сквозь кожу. Внезапно позади нас послышался глухой хлопок. Я посмотрел через плечо в угол кабинета, откуда за нами следил отец мальчика. Я был так сосредоточен на ребенке, что совсем позабыл об этом милом тихом человеке. А теперь он лежал на полу без сознания.

Родители — самые близкие родственники. И общение с детьми в неотложке всегда включает в себя общение с мамой или папой. Оказавшись на месте, ты помогаешь всем. Те, у кого есть дети, знают, что любая мелочь может лишить сна, когда ощущаешь свою ответственность и беспомощность одновременно. В нетяжелых случаях мы можем вылечить ушибы, ссадины или растяжение с помощью простых средств, например мазей, которые отдаем родителям для регулярного нанесения ребенку дома.

* * *

Если бы все всегда было так просто. Что можно сделать для того, кто случайно узнал, что у его двухлетнего сына образовалась огромная опухоль мозга?

— Родители уже едут на машине в клинику, где будет проходить операция, — рассказывает педиатр.

Я на секунду пытаюсь представить себя на месте этой пары. У меня сосет под ложечкой, становится плохо. Я отгоняю от себя эту мысль, как только могу.

Чуть позже мы с Фабианом наблюдаем, как пациента на носилках вносят в вертолет, а экипаж занимает свои места. Сразу же после этого запускается пропеллер. Он будет вращаться все быстрее и быстрее, пока вертолет не качнется, задержится еще на секунду, оторвется на несколько метров от пола, прежде чем слегка кивнуть влево и улететь.

Что же будет с мальчиком? Я не знаю и, видимо, не узнаю никогда. Я научился это принимать. Это нормально для неотложной помощи.

Пациенты прибывают один за другим, мы делаем для них все, что в наших силах, в течение нескольких часов, а на следующий день выписываем. Конечно, если пациент остался у нас, я могу поднять карту и посмотреть, каково его состояние, что уже было сделано и что еще планируется.

В некоторых особенно загадочных или необычных случаях я так и делаю. Но, как правило, мое внимание через несколько часов или дней поглощается другими людьми, ожидающими в приемной, которые были доставлены бригадой скорой помощи и теперь переполняют наши кабинеты. Что касается маленького светловолосого ангелочка, которого я сопровождал всего пару минут, пока он крепко спал на пути из детского отделения до вертолетной площадки, я просто хочу верить, что все закончится хорошо. Что он будет просыпаться, ходить, падать и снова вставать, говорить, смеяться и время от времени плакать. Что он будет жить нормальной жизнью и что в тот далекий день, когда он заснет навсегда, я буду уже под землей. Как и должно быть.

* * *

Фотографии из другого мира (Фабиан Мархер)

18 марта 2020

С тех пор, как я чуть больше года назад начал всерьез задумываться о книге про неотложную помощь, я гуглил бесчисленное количество вопросов и терминов. Одним из первых был «триаж».

За короткий период времени я собрал тонну информации о пятиступенчатых системах триажа, используемых в немецком здравоохранении. Помимо прочего я узнал базовый принцип этой системы: время, в течение которого нужно начать лечение, — ограниченный ресурс, оно должно быть распределено между несколькими пациентами, попавшими в больницу одновременно, таким образом, чтобы использовать его максимально эффективно. В конце концов, никого нельзя подвергать риску из-за увеличенного времени ожидания.

В ходе моих изысканий я также выяснил, как была создана триажная система. Это произошло во времена Первой мировой войны, когда местные лазареты вынуждены были справляться с непрерывным потоком тяжело раненных солдат. Тогда проблему представляло не только количество пациентов, но и острый дефицит ресурсов. Не хватало как времени, так и материалов для лечения всех пострадавших. Поэтому разработанный в таких обстоятельствах триаж должен был дать ответ на крайне животрепещущие вопросы: «На кого мы тратим время, силы и ограниченные материалы? А у кого, напротив, так мало шансов выжить, что лучше позаботиться о других?»

Когда я прочитал об этом в прошлом году, для меня это были просто исторические сведения. Черно-белые фотографии из другого мира. Фотографии, на которых мужчины со странными бородками и серьезными лицами позируют перед палаткой военного лазарета. Давным-давно, далеко-далеко.

Сегодня я посмотрел в интернете снятое на телефон видео о событиях прошлой ночи. Конвой из 60 грузовиков итальянской армии, проезжающий через таинственно тихий Бергамо. В каждом грузовике тела погибших от COVID-19. Городские крематории перестали справляться с таким количеством жертв, морги переполнены.

В больницах Ломбардии и Эмилии-Романьи врачи вынуждены принимать решения, будто в военное время или после стихийных бедствий.

Аппаратов искусственного дыхания и прикроватных мониторов наблюдения уже не хватает на всех нуждающихся. Кто получит шанс на жизнь, а кто будет предоставлен судьбе?

Я получаю сообщения от друзей из Германии, которые тоже видели снимки из Бергамо. Конечно, они потрясены. Но их манера писать и говорить кажется мне несколько отстраненной. Как будто это черно-белые кадры из другой реальности, с которой они не имеют ничего общего.

Боюсь, они ошибаются.