Насмешливое вожделение

Глава тридцатая МЕЛАНХОЛИЯ ПРОФЕССОРА БЛАУМАННА

От постоянной ходьбы по тротуару болели не только ноги, но все тело. Бедренная кость врезалась в нежное нутро, тупая кость давила куда-то в направлении кишок, наверх, в мягкие части тела, в кишечник, справа в область печени и желчи, слева же… он не смог точно определить, куда слева. Теперь ни о чем, кроме постели, он думать не мог. Даже если эта парочка в спальне. Он может лечь в гостиной на диване. Может включить телевизор, чтобы его присутствие их не беспокоило, может разговаривать с кошками. Больше он был не в силах удерживаться от мыслей об отдыхе. Даже их стоны, если нужно, как-нибудь сможет перенести; только бы лечь, отдохнуть.

Все-таки, не без чувства неловкости он нажал на звонок. Разве это вежливо? Настырно? За дверью стояла тишина. Он сунул ключ в замочную скважину — заперто. Вернулся к привратницкой и сел на край длинной скамьи, где беспечно покашливали отставные музыканты. Возможно, ему все равно пришлось бы пойти посмотреть очередной фильм. При мысли о еще одном фильме в глазах потемнело от злости. В конце концов, он платит арендную плату и убирает кошачьи нечистоты. Чтобы потом ему было позволено сидеть в кино или на краю скамейки рядом со старыми музыкантами. Тогда, как Ирэн, тогда, как Анна… Пока Фред Блауманн и его студентка валяются на диване, где сейчас он мог бы отдыхать, будь эта парочка хотя бы немного тактичнее, они валялись бы в спальне. Теперь его начали бесить вещи, в которых он был не совсем уверен. Почему они валяются на его диване? Разве нельзя было пойти в спальню и закрыть за собой дверь? И, конечно, они опять не вытряхнут пепельницы. Недокуренные окурки невыносимо воняют. И почему бегун, джоггер Фред Блауманн так невыносимо дымит? В то время как его жена меряет шагами просторный номер отеля «Эдисон».

Эти двое не были тактичны, никто не отличался тактом, Грегору Граднику было самое место на краю скамейки у привратницкой в холле «Уитби», ему было место только там и больше нигде.

«Славный денек», — произнес восьмидесятилетний саксофонист, тот, что играл с Бенни Гудманом. Грегор кивнул, денек славный, хотя здесь не было видно никакого дня, только свет, который просачивался в темный коридор из вращающихся дверей.

«Пока можешь посидеть, — заметил старик, — потом придет Вилли. Вилли всегда здесь сидит».

Еще до того, как пришел Вилли, дверь в конце коридора распахнулась, Фред осторожно высунул голову из щели.

Фред Блауманн стоял в дверях в трусах. Его редкие волосы были взлохмачены, кожа под ними покраснела. Под глазами темные круги. В руке у него болталась бутылка водки, которая ударяла по колену как беззвучный, бракованный колокол. В квартире все двери тоже были открыты, как будто кто-то недавно бегал по ней туда-сюда. Под окном лежал разбитый стакан. Внутри было накурено и жарко, воздух спёртый. Попахивало кошачьими какашками и едой. Обе кошки сидели, сжавшись, одна на холодильнике, другая на подоконнике, и враждебно оглядывали свое жилище. Их тоже больше не было, их тоже отправили на край скамейки, куда скоро придет посидеть Вилли.

Мэг нигде не было. Фред сел на кровать со смятым постельным бельем, пристроил бутылку между босыми ступнями и уткнулся головой в ладони. Блауманн страдал от меланхолии по-блауманновски.

«Сигарета есть? — спросил он. — У меня закончились».

Грегор вставил в пальцы, обхватившие повисшую голову, зажженную сигарету. Лысина Фреда в просветах между редкими волосами была в красноватых пятнах. Он несколько раз затянулся, выпустил дым перед собой и медленно, с выражением произнес:

«Если бы я об этом написал… — и продолжил — в это бы никто не поверил».

Какой парадокс, — не без злорадства подумал Грегор. Он открыл окно, и в комнату пахнуло вонью разлагающихся костей. Она смешалась с запахом сигаретного дыма. И марихуаны. Ее он почувствовал ноздрями сразу, как вошел. С Мэг было не до шуток, уже какое-то время совсем не до шуток. Нет такого яда, который ни перенес бы ее организм, нет расстояния, которое бы она ни пробежала, нет места, где она ни оставила бы после себя разгром, как только что сделала здесь. Она поправляет волосы и уходит. Даже если перед этим выпила колбу соляной кислоты. Заправила бы блузку в джинсы, привела бы слегка в порядок волосы перед зеркалом и ушла, не оглядываясь.

«Она ушла?»

Фред кивнул так, словно ничего не может понять. Он все еще держал голову руками и сигарету в пальцах. Столбик пепла отломился и рассыпался по лысине.

«Навсегда. Больше никогда не вернется».

«Никогда? С восклицательным знаком?»

«Никогда!»

Он сунул сигарету в стакан, она зашипела в водке.

Поднял голову и посмотрел на него глазами, полными слез:

«Совсем недавно… Я был на грани самоубийства… Если бы ты звонил не так настойчиво…?» — Он опять кивнул головой, которая, не останавливаясь, моталась на шее, словно он не понимал, что за невообразимая вещь с ним на самом деле произошла. Настолько невообразимая, что никто бы не поверил, даже если бы он о ней написал. Дело в том, что реальность иногда бывает более реальна, чем любая литература, сказал бы профессор Блауманн на лекции креативного письма.

«Самоубийства?»

Вы несчастны?

Вам скучно?

Вас презирают?

Воспользуйтесь единственным средством, которое всегда сработает.

Самоубийством.

С самоубийством навстречу новым свершениям!

Самоубийство принесет радость в семью!

Авторитета в обществе вы достигнете только самоубийством!

Настоящее наслаждение — наслаждение самоубийством!

Без самоубийства вы не будете счастливы в жизни!

Не раздумывайте!

Закажите веревку «Тоска по мечте» — и вашим мукам конец!

Справиться с судьбой лучше всего поможет веревка «Тоска по мечте»!

Дорога к смерти всегда с веревкой «Тоска по мечте»!

Эффектный конец — только веревка «Тоска по мечте»!

Эстетическая ценность!

Международная известность!

Богатый выбор!

Исключительное удобство!

Высококачественная смерть!

Обращайтесь в компанию «Смерть&Со».

«Знавал я одного поэта, — сказал Грегор. — Он написал рекламу самоубийства. Но перед камерами не стрелялся. Он открыл на кухне газ. Не повесился».

Самоубийство?

Ну да, но он имел в виду не в буквальном смысле. Он имел в виду по-блауманновски, метафорически.

«Я потребовал, чтобы она съехала от этого типа. От этого подонка, с которым делит квартиру. От этой двуполой твари».

Блауманн снова закурил. Думал о чем-то, выпуская дым, глаза бегали. Бешенство меланхолии.

«Разве это вообще мужчина, скажи, что это за существо? Он же не мужик, ведь так?»

Грегор медленно двинулся в гостиную и плюхнулся на диван. Только сейчас он почувствовал, как по всем членам разливается теплая усталость. Взглянул на кошку на холодильнике, в ее светящиеся враждебные глаза. Ничего не ответил, в это время голос Фреда продолжал монотонно доноситься из спальни. Грегор чувствовал, что страшно, чудовищно устал, что все это его больше совершенно не интересует, что у нет ни единого слова, которое он может или хочет произнести.

«И не женщина, — бубнил Фред. — Тогда что же? О, будь спокоен, я хорошо знаю, что это за субъект, если он впутывается. Там, на Юге, в Новом Орлеане, во Французском квартале их сколько хочешь, настоящий рассадник этих тварей… И с этим гнусом Мэг живет в одной квартире. Она ли это вообще? Скажи».

Прошло несколько секунд, было слышно, как булькает водка, льющаяся в стакан. — Куда он положил окурок? — подумал Грегор сквозь завесу усталости, окурок плавал на дне.

«Думаешь, она хочет уехать? Как же! Она свободная личность. Свободная и независимая! Господи, что это за чертова свобода. Она сказала, что уедет, когда уеду я. Бога ради, откуда уеду? От Мэри? От двоих детей? Давай, уезжай. И желательно переезжай жить на Сент-Марк-плейс. Чтобы сидеть на ступеньках, курить марихуану и глядеть в пространство, так?»

Несколько мгновений стояла тишина. Были слышны отдаленные крики с улицы, грохот мусорных баков, переворачиваемых каким-то бездомным.

«И она ушла. Ушла навсегда».

Фред вдруг оказался стоящим рядом с ним. В одних трусах. Со стаканом водки, окурка в руках нет.

«Ты слышал?»

«Я все слышал, Фред».

«И что?»

Фред, смотря на него, ждал ответа. Грегор поднялся и сел на край дивана. Больше его никто не выживет отсюда, с этого места, никакой Вилли. Никто. Еще немного, и профессор уйдет. Еще немного, и он включит телевизор. Будет спать. Кошка на окне зашевелилась и выгнула спину. Медленно переместилась к другой, которая все еще неподвижно и враждебно сидела на холодильнике. Фред с неожиданной яростью бухнул стакан на стол.

«Черт, подхвачу еще какую-нибудь долбаную венерическую болезнь».

«Каким образом? Ты же знаешь, с кем спишь».

«Знаю, — произнес он, и дальше начал стучать стаканом по столу в такт каждому слову. — Я-то знаю! Вот только не знаю, с кем спит она… На самом деле, все еще хуже — знаю. Спит только со своим другом. Хорошо, вы делите одну квартиру. Это Нью-Йорк. Я ей доверяю, я ей верю. Проблема в том, что я не знаю, с кем спит он. Понимаешь?.. Эта тварь! Когда приходит ночью домой и спит с ней. С ней, с Мэг!»

Стакан, наконец, разбился. Фред Блауманн удивленно посмотрел на свою руку. С пальца капала кровь. Это было еще более невообразимо, чем литература. Это была кровавая реальность. Грегор предложил ему носовой платок, чтобы обернуть палец. Фред был снова готов заплакать.

«Она тонко чувствует… не переносит авторитетов. И при этом так легкомысленна. Почему она вообще там живет. Знаешь, кто живет на Сент-Маркс-плейс?»

«Марксисты», — сказал Грегор.

Фред замолчал. Опустил голову.

«Хорошо, — продолжил он. — Марксисты. Если ты так называешь тех типов, что сидят на той лестнице. Может быть, я, и правда, бездарный педагог… Там, в отеле „Эдисон“, в нескольких кварталах отсюда, моя жена… а я схожу с ума от ревности, потому что студентка, независимая и свободолюбивая личность, спит ночью с каким-то молодым человеком. Боже мой, что со мной, что со мной происходит?»

«Мэг по ночам работает, Фред».

Тот поднял залитые слезами глаза, в которых вдруг появилась надежда.

«Город Никогда Не Спит».

«Правда».

«Ну, если ночью она работает, то ночью не трахается с этой тварью».

«Ночью… работает».

«А спит днем».

Если вообще спит. Грегор был уверен, что Мэг никогда не спит, так же как никогда не спит ее город. Но сработало. Помогло.

«Ты прав, — сказал Фред. — Когда она начинает? Через час. Я перед ней извинюсь».

Фред в последний раз глотнул из бутылки. Его отпустило. Одна из кошек встала и подняла хвост. Это должно было что-то означать, надо посмотреть инструкцию. Хвост, оправдание хорошо, даже если кошка на хвосте принесла. Ему следовало сразу перевести Фреду эту тупую словенскую пословицу, которую он сам никогда не понимал, именно в тот момент, когда ему пришлось пройти с ним через все это… через что? Через невообразимую реальность, с которой Фред никогда не сталкивался, и которая для него оказалась реальнее всякой литературы. Господи, как же в этом помещении воняло. Он подумал, что воняет, что бедренная кость все равно упирается в печень, хотя он сидит. Подумал, что ему придется убирать за кошками, которые в знак протеста размазали всю еду и какашки по квартире, несомненно, в знак протеста, потому что должны были в страхе убегать от буйства двух человеческих существ, бесчинствовавших в квартире. При мысли об этой уборке внутренний дискомфорт усилился до тошноты. Он больше не чувствовал злости, он чувствовал только усталость от Фреда, от его любви, от его страданий, от реальности, невероятности и литературы. Вытряхнуть пепельницы, проветрить. Но тогда шибанет вонью от мусорных баков с разлагающимися костями, в которых шарит и крутится, разбрасывая отбросы и не переставая громко разглагольствовать, патлатый бездомный, с лицом и руками, покрытыми толстой коркой засохшей грязи.

Он забрал из рук успокоившегося наконец Фреда бутылку и налил себе на палец водки. Вдруг вспомнил скамейку перед университетом, это было давно, в феврале, после дождя, который прекрасно освежил воздух. Фред пересекал лужайку, вода из-под его тапочек брызгала во все стороны. Мэг бежала вдоль кирпичного здания в другом направлении. Тогда перед ним подскакивал на месте самонадеянный профессор. Грегор Градник служил ему зеркалом: успех, непринужденность, интеллектуальная элегантность. Кабинет в стиле чиппендейл. Исследование о меланхолии. Исследование о Джойсе. Молодая студентка, с которой он бегает. Но в этом безупречном образе, который отражался в Граднике, как в зеркале, было что-то безнадежно неправильное. В него был встроен какой-то изъян. Теперь он вспомнил: та белая штука, лоскут белой ткани, вылезавший из-под шорт для бега.

И вот, теперь почти год спустя, Фред стоит перед ним в трусах, в квартире, в здании «Уитби», в полуподвальном этаже, на 45-й Улице в Нью-Йорке. С красными пятнами на лысине и с синяками на теле. С черными кругами под глазами.

О, жизнь! О, креативное письмо!

Фред нервно посмотрел на часы. Жена ждет его в отеле. Однажды она устроит ему страшный скандал. Или просто уедет. Однажды ему придется объяснить, почему со своих научных встреч он всегда возвращается слегка опухшим. С черными кругами под глазами и красными пятнами на голове. А что ему делать с Мэг? Она еще более неумолима. Она ведь не call girl, девушка по вызову, хотя каждую ночь ее теплый голос можно услышать, набрав номер «Город Никогда Не Спит». Она личность. И Фред тоже личность.

«Так больше не пойдет», — заявил Фред, натягивая штаны. Опустился на колени и начал что-то искать под кроватью. — «Вот что я ей сказал. Хорошо сказал».

Когда он поднялся с носком в руках, кот на холодильнике показал зубы и фыркнул.

«Злится, — заметил Фред, — потому что я его пнул. Прости».

«Перед ним извиняйся», — сказал Грегор.

«Ты, как тебя там, извини».

Фред вытряхнул из ботинка монету и раздавленный окурок и тут же аккуратно их подобрал. Быстро превратился в авторитетного, благопристойного человека. Ловко и старательно завязал галстук. Потом что-то вспомнил и забежал в ванную. По пластиковой шторе зашумел душ. Фред насвистывал. Здравствуй, день, здравствуй, жизнь! Я снова вступаю в тебя, чтобы испытать твое терпение, чтобы оставить на твоей вселенской физиономии отпечаток своего малого и греховного присутствия. Фред насвистывал. Выйдя из ванной, снова взялся завязывать галстук.

«Думаешь, — пробурчал он, — раз я насвистываю, то и дерьма стало меньше. Это просто маскировка».

Захотел кофе. После кофе его лицо опять пошло пятнами. Слишком много всего для одного нью-йоркского полудня, перебор. Щеткой прошелся по плечам, попросил Грегора посмотреть сзади, не остался ли какой-нибудь черный волос. Потом перед зеркалом у двери долго приглаживал волосы с обеих сторон лысины.

«Ты был в кино, киноман?» — спросил он и тихо посвистел в зеркало.

«На трех сеансах», — ответил Грегор.

«На Таймс-сквер?»

«Да».

«Ну, извини», — сказал Фред.

«Все нормально», — ответил Грегор.

Фред собрался было открыть дверь, но что-то вспомнил. Обернулся и посмотрел на кончики своих ботинок.

«Я нашел в „Нью-Йоркере“ отличную статью о кризисе среднего возраста».

Открыл дверь.

Спросил: «Сделать тебе копию?»

«Валяй», — ответил Грегор.

Фред еще раз оглядел квартиру и покачал головой: невообразимо.

Сказал: «Извини за все».

«Все нормально», — сказал Грегор.

Фред снова взглянул на часы.

«Я твой должник».

«Да», — сказал Грегор.

Дверь захлопнулась, и он слышал спортивные шаги Фреда, они быстро удалялись. Слышал, как сидящего на краю скамейки Вилли окликнули из привратницкой.

Грегор взял совок и начал убирать здоровую кошачью еду, пополам с витаминами и какашками.