Глава 27

День клонился к вечеру, когда я выехал на океанский бульвар Арройо-Бич. Песок за шеренгой пальм был усеян телами, как поле битвы в пустыне. Море и небо сходились в голубой дымке, из которой выступала гряда индиговых островов. Над ними пылало солнце, изливая свою ярость на небесные склоны.

Я свернул на юг, втиснувшись в строй машин, двигавшихся бампер к бамперу, крыло к крылу, как отступающая армия. Ревматические деревья отбрасывали длинные барочные тени на кладбищенский холм. Тень от дома Дюрано тянулась к железной ограде, накрывая собой полпустыря. Я вырулил на обочину и остановился перед воротами.

На них по-прежнему висела цепь с замком. На столбе, под маленькой табличкой со стертой надписью: «Звоните, пожалуйста, садовнику», была кнопка.

Я три раза нажал на нее, не слыша звонка, и вернулся к машине. Через некоторое время на подъездной аллее, между стройными кокосовыми пальмами появилась кочерыжкообразная фигурка. Это была Уна. В ее походке чувствовалось раздражение.

Золотистая парчовая накидка блестела за узором ворот, как кольчуга.

― Эй вы, что вам нужно?

Я вылез из машины и приблизился к ней. Уна посмотрела на меня, потом на дом, потом опять на меня и опять на дом, как будто невидимые ниточки дергали ее в разные стороны. Вдруг она развернулась на сто восемьдесят градусов и бросилась прочь.

― Я хочу поговорить о Лео! ― крикнул я, перекрывая шум транспорта.

Имя брата вновь притянуло ее к воротам.

― Я вас не понимаю.

― Лео Дюрано ваш брат?

― Ну и что из этого? Мне кажется, я вчера отказалась от ваших услуг. Сколько раз я должна это повторить, чтобы вы перестали мне их навязывать?

― И Макс Хейс погорел на том, что продолжал их вам навязывать?

― При чем тут Макс Хейс?

― Сегодня утром он был убит. У вас на службе долго не задерживаются, и все ваши бывшие работники кончают одинаково.

Выражение Униного лица не изменилось, но ее правая, сверкающая бриллиантами рука вцепилась в чугунный завиток ворот.

― У Хейса было много пьяных идей. Если кто-то его убрал, меня это не касается. И моего брата тоже.

― Странно, ― сказал я. ― Увидев Хейса в морге, я сразу подумал о вас и Лео. У Лео большой опыт по этой части.

Унина рука отпустила завиток и скакнула к горлу, как бриллиантовый краб.

― Вы виделись с Бесс Вьоновски.

― Да, мы с ней немножко поболтали.

― Где она? ― Уна сипела, как будто ее мучила ангина.

― Опять смылась. Пожалуй, вам лучше открыть ворота. Мы не можем здесь разговаривать.

― Пожалуй.

Она стала шарить в просторном квадратном кармане золотой накидки. Я положил палец на предохранитель револьвера. К моему облегчению, она извлекла ключ, которым и отперла замок. Я снял цепь и распахнул ворота.

Уна схватила меня за руку.

― Что случилось с Максом Хейсом? Его зарезали, как Люси?

― Его сожгли, как Жанну д'Арк.

― Когда?

― Сегодня рано утром. Мы нашли его в горах, в разбитой машине. Машина принадлежала Чарльзу Синглтону, и Хейс был одет в его одежду.

― Чью одежду?

Ее пальцы впились в мое тело. Ощущение было странное и неприятное, как будто меня уцепила ветка маленького колючего дерева. Я высвободился.

― Вы знаете его, Уна, золотого мальчика, с которым крутила Бесс. Кто-то сжег Хейса и одел его в одежду Синглтона, чтобы создать видимость, будто Синглтон умер сегодня утром. Но нам-то известно, что это не так, ведь правда?

― Если вы думаете, что такое мог сделать Лео, вы сумасшедший.

― Удивляюсь, что в вашем семействе еще в ходу это слово.

Ее взгляд, не отрывавшийся от моего лица, скользнул в сторону. Она сказала, опустив голову:

― Сегодня утром Лео был дома в кровати. Это может подтвердить сиделка. Лео тяжело болен.

― Паранойя? ― по слогам произнес я.

Ее невозмутимость лопнула, как воздушный шарик.

― Чертовы брехуны из клиники! Они уверяли, что хранят профессиональные тайны. Я им покажу профессиональные тайны, когда они пришлют мне очередной счет.

― Клиника тут ни при чем. Я видел достаточно психически ненормальных преступников, чтобы узнавать параноические симптомы.

― Но вы не видели моего брата.

Я не стал отвечать на незаданный вопрос.

― Я собираюсь повидаться с ним сейчас, в вашем присутствии.

― Я хорошо забочусь о Лео, ― вдруг выкрикнула она, ― нанимаю лучших сиделок, обеспечиваю лучший уход! Каждый день его приходит осматривать доктор. Я расстилаюсь перед этим человеком, готовлю ему то, что он любит, спумони, минестроне. Когда нужно, я кормлю его из собственных рук. ― Она усилием воли остановила рвущиеся наружу слова и отвернулась, устыдившись заботливой старой женщины, вытеснившей другие ее ипостаси.

Я взял ее за жесткий локоть и повел к дому. Красночерепичная крыша скрыла от нас солнце. Я поднял голову к зарешеченному окну, за которым Лео Дюрано получал лучший уход, и в моих ушах, как многократно отраженное от стены эхо, зазвучало одно слово.

За парадной дверью была чугунная винтовая лестница, ведущая на второй этаж. Уна взобралась на нее и повела меня по длинному пыльному коридору. Почти в самом его конце, в кресле, стоявшем у закрытой двери, сидел толстый молодой человек в белом халате.

Мое появление всполошило его.

― Доктор? ― спросил он Уну.

― Просто посетитель.

Молодой человек затряс щеками.

― Я не советовал бы, мисс Дюрано. Сегодня он был неуправляем. Мне пришлось его усмирять.

― Открой дверь, Дональд.

Он вытащил из кармана ключ. В комнате не было никакой мебели, кроме голой железной кровати и выпотрошенного кресла-качалки на платформе, привинченной к полу. С карниза над забранным решеткой окном свисали обрывки занавесок. На стенной штукатурке темнели отпечатки ладоней и вмятины, похоже, от ударов кулаками. Дубовая дверь была изнутри разбита и зачинена простыми дубовыми досками.

В дальнем углу на полу сидел, привалившись к стене, Дюрано. Его сложенные на коленях руки были замотаны кожаным смирительным ремнем, на котором виднелись следы зубов. Он глядел на нас через путаницу сальных черных волосы, падавших ему на лоб. Его кровоточащий рот открывался и закрывался, пытаясь что-то выговорить. Я разобрал слово: «Прости».

Уна подбежала к нему и неуклюже опустилась на защищенные брюками колени.

― Мы плохо с тобой обращаемся, Лео. Прости меня. ― Она притянула его голову к своему железному торсу.

― Прощаю, ― пробормотал он. ― Я прощаю себя. Освобождаю без обвинения. Я сказал тряпичникам, вы не можете выпереть честного человека, сына честного человека, я сказал им, что делаю дело отца.

Сжав ладонями бессмысленно булькающую голову, Уна с презрением посмотрела на меня.

― И это несчастный, который совершил сегодня утром убийство, да? Скажи ему, Дональд, где был сегодня утром Лео.

Дональд с трудом проглотил слюну:

― Полиция?

― Близко к тому, ― сказал я.

― Он был в этой комнате. Всю ночь и все утро. Каждую ночь и каждое утро. Дюрано теперь нечасто выходит в свет.

― Заткнись, ты. ― Уна оставила своего брата и наскочила на Дональда. ― Брось свои шуточки, жирное рыло. Ты ему в подметки не годишься, даже такому. Тебе бы до сих пор выливать ночные горшки за шестьдесят в месяц, если бы не Лео Дюрано. Для тебя господин.

Он попятился от нее, покраснев и съежившись, как забитая мужем жена.

― Вы задали мне вопрос, мисс Дюрано.

― Заткнись. ― Она пронеслась мимо него, как маленький холодный вихрь, и вылетела за дверь.

Я сказал:

― Дональд. А в субботу вечером две недели назад Дюрано был в своей комнате?

― Я тогда отсутствовал. В субботу вечером мы обычно выходные.

― Мы?

― Я и Люси, но теперь она уволилась. За вчерашнее дежурство мисс Дюрано заплатила мне особо. Вчера его нельзя было оставить, он буйствовал.

― Вы идете? ― крикнула Уна с верхних ступенек лестницы.

Она привела меня в знакомую мне комнату с окном на море. Весь западный небосклон уже полыхал пожаром, пожиравшим края залива. Вдалеке, там, где берег изгибался, несколько пловцов качались, как спички, на кровавых волнах прибоя. Я сел в кресло у боковой стены, откуда можно было наблюдать за комнатой, дверью и окном.

Рассматривая комнату изнутри при дневном свете, я убедился, что она просторная и по-старомодному красивая. Приведенная в порядок, она была бы вообще великолепна. Но ковры и мебель заросли пылью, повсюду валялись неделями не убираемые отходы: рваные журналы и скомканные газеты, сигаретные окурки и немытые тарелки. Ваза с гниющими фруктами кишела мушками. Вьющиеся растения поникли и засохли. С потолка свисали лохмотья паутины. Это была римская вилла, захваченная вандалами.

Уна присела за карточный столик у окна. Карты, которыми они с Дональдом играли вчера вечером, были раскиданы по всей столешнице вперемешку с картофельными чипсами. Тут же стояли два мутных стакана. Уна начала одной рукой собирать карты.

― Давно ли Лео лишился рассудка? ― спросил я.

― Какое это имеет значение? Вы знаете, что он не убивал Хейса.

― Хейс не единственный.

― Ну, Люси Чэмпион. Он не причинил бы Люси вреда. Они прекрасно ладили, пока она не ушла. Надо отдать ей должное, Люси была отличной сиделкой.

― Но вы не поэтому так жаждали ее вернуть.

― Разве? ― Ее усмешка была горькой, как полынь.

― Так с каких пор он невменяем?

― С первого дня этого года. Лео окончательно сошел с ума на новогодней вечеринке в «Дайеле». Это ночной клуб в Детройте. Он стал требовать, чтобы оркестр снова и снова играл отрывок из какой-то оперы. Они три раза сыграли и больше ни в какую. Лео закричал, что они оскорбляют великого итальянского композитора. Собирался застрелить дирижера. Я вовремя его остановила. Это был канун Нового года, и все решили, что он набрался. Только я сразу поняла, в чем дело. Я наблюдала за ним с лета. Весь прошлый год он мучился головными болями и чуть что взрывался. Его выводила из себя Бесс. Ему не надо было принимать ее назад. Они сцеплялись, как дикие кошки. Потом он начал терять память. Дошло до того, что он забывал имена своих сборщиков.

― Сборщиков?

Ее рука замерла среди недособранных карт. Она заерзала на стуле, меняя положение ног.

― Он руководит инкассаторским агентством.

― С револьвером?

― Лео всегда носил с собой большие суммы. Револьвер был ему необходим для защиты. Я не подозревала, что Лео опасен, пока он не стал угрожать музыкантам. Детройтский доктор сказал, что он не жилец на этом свете. Я не хочу, чтобы моего брата осудили.

― Опять осудили.

Опять, черт побери, если вам так много известно.

― Поэтому вы наняли парочку сиделок и перебрались в Калифорнию. Несомненно рассуждая так: если уж ему загорится кого-нибудь пристрелить, пусть лучше стреляет калифорнийцев, невелика потеря.

Она повернулась от карточного стола и пристально посмотрела мне в лицо, пытаясь проникнуть в мои мысли.

― Калифорнию выбрала она. Но я не понимаю, почему вы все твердите про убийства. С него не спускают глаз. Думать, что Лео совершил все эти преступления, просто смешно.

― Но вы не засмеялись, когда я упомянул об этом впервые. С момента моего появления вы бьетесь, как рыба об лед, обеспечивая ему алиби. Кроме того, вы выставляете в качестве доказательства его невиновности безумие, подтвержденное медицинскими свидетельствами.

― Я просто разъясняла вам, что Лео нельзя судить, а тем более осудить.

― Зачем все эти хлопоты из-за того, о чем даже думать смешно?

Она подалась вперед, опершись на обе ноги.

― Вы не захотите беспокоить бедного больного человека. Что будет, если вы нашлете на него полицию? Его упекут в тюрьму, с его-то прошлым, а не в тюрьму, так в государственную лечебницу.

― Есть места похуже государственной лечебницы. ― Именно в таком я в данный момент находился.

― Я этого не вынесу, ― сказала она. ― Он уже там побывал, и я видела, как с ним обращались. Он имеет право провести последние дни с любящей сестрой.

Хотя она произнесла эти слова с большим пафосом, они прозвучали не слишком убедительно. Я рассматривал ее квадратную голову, торчавшую из золотого панциря накидки. Со стороны окна солнце окрашивало ее лицо в мягкий розовый цвет. Другая сторона находилась в тени, по контрасту такой глубокой, что Уна казалась половинкой женщины. Или женщиной, состоявшей наполовину из плоти, наполовину из тьмы.

― Сколько ему дают доктора?

― Не больше года. Можете поинтересоваться в клинике. В крайнем случае два.

― Где-то от ста до трехсот тысяч.

― Что, черт возьми, вы имеете в виду?

― Я располагаю сведениями, что Лео получает от двух до трех тысяч в неделю с рэкета в Мичигане. За два года как раз набежит триста тысяч чистенькими.

― Не понимаю, о чем вы говорите.

― О деньгах. Только не рассказывайте мне, что не распоряжаетесь деньгами Лео. Я вам не поверю.

Она не могла сдержать улыбки, как будто я ей польстил.

― У меня большие расходы, очень большие расходы.

― Естественно. Соболя, бриллианты, имение с видом на море. Все это стоит денег.

― Вы не поверите, но медицинские расходы огромны.

― Тоже естественно. Вы должны биться за его жизнь. Доход существует, пока существует он. Пока вы держите его под замком, он крестный отец на покое, взимающий еженедельную подать. Но если он умрет, или его засадят в дурдом, или вести о его состоянии достигнут Мичигана, для вас все кончено. Характер у вас крутой, но я не представляю, чтобы вы отправились в Мичиган и ввязались в войну с мафией за наследование. Если бы это было вам по силам, вы бы не явились ко мне.

Уна сидела молча, слегка дрожа под золотом накидки. Вдруг она схватила сложенную половину колоды и швырнула ее, разметав карты по всему столу. При этом ее рукав зацепил стакан, который грохнулся на пол и разбился.

― Вы не сами до этого додумались, ― прошипела она в глухой ярости. ― Вас навела Бесс Вьоновски.

― Она только немножко помогла.

― Вот благодарность этой Вьоновски. ― Взбухшая жила на левом виске Уны пульсировала, как будто в ней бился рвущийся на волю маленький зверек. ― Она была без гроша, когда Лео в прошлом году опять ее подобрал. Мы выкупили ее из детройтской тюрьмы и обращались с ней, как с королевой. Мы даже позволили ей выбрать, где нам жить в Калифорнии. Как я только не догадалась, что у нее была причина облюбовать это местечко.

― Синглтон, ― сказал я.

Уну словно ударило током. Она вскочила на ноги и стала пинать осколки стакана, как будто они были виновны в происходящем.

― Гадина, паскуда. Где она сейчас? Где она? Если вы сговорились поделить денежки, валите к ней и скажите, что я не плачу доносчикам.

Надо мной нависла уже не половинка женщины, а злобно шипящая и хрипящая мужеподобная кукла.

― Спуститесь на землю, ― сказал я. ― Вы доведете себя до мигрени. Ни мне, ни ей не нужны ваши грязные деньги.

― Если мои деньги грязные, так что вы тут вынюхиваете?

― Правду, солнышко. Вы знаете, что случилось с Синглтоном, и вы мне это расскажете.

― А если нет?

― Значит, расскажете полицейским. Они появятся еще до темноты.

Она присела на кончик стула и посмотрела на скрывающееся за горизонтом солнце. Его красная половинка напоминала гигантский птичий глаз, на который медленно находит воспаленное нижнее веко.

― Как все случилось? ― спросил я.

― Дайте мне подумать...

― У вас было на это две недели. Теперь говорите.

― Во всем виновата Бесс Вьоновски. Этой чикагской дешевке недостаточно было огромного имения и шикарной жизни. Где-то весной она начала встречаться с этим парнем с холма, с синглтоновским отпрыском. Я догадалась, что они знакомы с тех пор, как Бесс жила здесь во время войны. Вскоре она стала проводить с ним ночи. Я попыталась скрыть это от Лео, но он откуда-то сам узнал. У него бывают просветления, во всяком случае, бывали до той субботы. В тот вечер Бесс укатила со своим важным дружком в горы, красиво развлекаться. Лео выпытал, где она, я думаю, у Люси Чэмпион. При нем тогда была Люси. Лео так разбушевался, что она не смогла с ним справиться. Люси вызвала такси и помчалась в горы предупредить... голубков. ― Уна произнесла это слово как самую грязную непристойность.

― А где были вы?

― В городе. Когда я вернулась, Лео ждал меня с револьвером. Он вырвал пружины из кровати, взломал дверь и нашел в моей комнате револьвер. Он заставил меня отвезти его в студию Синглтона, все время держал меня на мушке. Синглтон вышел на порог, и Лео выстрелил ему в живот. Я схватила Лео сзади, как только он отвел от меня револьвер. Мы вчетвером насилу сумели его скрутить.

― Вчетвером?

― Я, Бесс и Люси. Люси была там. И Синглтон.

― Вы сказали, Синглтон был застрелен.

― Когда я его видела в последний раз, он еще мог передвигаться. Я уехала, как только мы связали Лео. Мне нужно было отвезти его домой.

― Значит, вы не знаете, что произошло дальше с Синглтоном?

― Нет. Все трое скрылись. Я наняла Макса Хейса, чтобы выяснить, жив ли Синглтон. Всю прошлую неделю он наблюдал за домом Синглтонов. В прошлый четверг там объявилась Люси, наверно, подбиралась к вознаграждению. Хейс доехал с ней на автобусе до Белла-Сити и вынюхал больше, чем открыл мне. В пятницу вечером он связался со мной и сказал, что упустил Люси. По его намекам я поняла, что он ведет двойную игру. Проходимец собирался хорошенько меня подоить, а потом еще получить вознаграждение.

― И вы убили его за жадность.

― Чушь собачья.

― Почему? Вы рисковали многое потерять. Люси и Хейс хотели нажиться на вашей потере.

― Я и сейчас рискую. Разве я выложила бы вам все, если б не была чиста, как стеклышко?

― Кому еще они могли мешать?

― Бесс, ― резко сказала она. ― Люси общалась с Бесс в Белла-Сити. Я поняла это по разговору с Люси. Макс Хейс напал на ее след. Откуда мне знать, что Бесс сделала с Синглтоном? Может, он умер у нее на руках, и она стала невольной соучастницей. А полицейское расследование для нее погибель. Она уже десять лет на учете.

Я встал, подошел к Уне и склонился над ней.

― И вы, конечно, напомнили об этом Бесс, после того как ваш брат совершил убийство? Не потому ли она скрылась и спрятала Синглтона?

― Думайте, как хотите.

― Вы припугнули ее, чтобы она молчала, ведь так? Конечно, исключительно из сестринской любви, чтобы оберечь брата и его доход.

Она беспокойно заерзала, подбирая ноги под стул и группируясь для защиты.

― А какая еще у меня могла быть причина?

― Действительно, какая? ― сказал я. ― Мне тут вспомнился один случай, происшедший в Лос-Анджелесе лет пятнадцать назад. В семье был сын-даун, и мужчина возненавидел жену за то, что она родила ему идиота. Когда мальчику было лет десять или двенадцать, отец купил ему ружье и стал брать его на охоту и учить стрелять. Мальчику хватало мозгов на то, чтобы дергать за курок. Однажды ночью отец дал ему ружье и велел пристрелить спящую мать. Горя желанием угодить, мальчик разнес ей голову. Больного не судили, а судили отца, хотя физически тот не совершал убийства. Его приговорили к смерти через отравление цианидом.

― Плохой конец.

― Плохо кончает всякий, кто пытается убивать чужими руками. Если вы подстрекаете умалишенного совершить преступление, тяжесть обвинения ложится на вас. Вы знали об этом законе, когда везли своего брата в домик Синглтона и давали ему револьвер?

Уна смотрела на меня с отвращением. Ее рот кривился и подергивался. Весь левый висок вокруг пульсирующей жилы вздулся, как будто его расперло не находящее выхода нервное напряжение. Красноватый свет падал на нее из окна, как зримый жар из открытой дверцы печи.

― Вам никогда меня не уличить, ― сказала она. ― Вы даже не нашли тело. Вам не больше известно о местонахождении золотого мальчика, чем мне.

Ее утверждение в конце перешло в вопрос. Я не ответил на него, оставив в мозгу Уны вращающийся нож.

Загрузка...