Насмешливый лик Смерти

Глава 3

Я обогнул квартал, оставил машину недалеко от перекрестка и вошел на Мейсон-стрит с другого конца. Парень под перечным деревом все еще намывал форд. Он взглянул на меня только раз, когда я переходил дорогу, и больше мной не интересовался.

Его дом был пятым по северной стороне улицы. Я открыл белую калитку третьего по счету дома. На его крыше, как большое металлическое перо, торчала телевизионная антенна. Я постучал в дверь и вытащил из внутреннего кармана пиджака черную записную книжку и карандаш.

Дверь приоткрылась, и в щель высунулось немолодое тощее оливковое лицо с запавшим ртом.

― Чего вы хотите? ― Губы выпятились и опять запали.

Я открыл записную книжку и нацелил на нее карандаш.

― Моя фирма проводит опрос населения.

― Нам ничего не надо. ― Рот закрылся одновременно с дверью.

Дверь следующего дома была распахнута настежь. С улицы хорошо просматривалась гостиная, заставленная старой мебелью. Я постучал, и дверь задребезжала, ударившись об стену.

Парень под перечным деревом поднял глаза от крыла машины.

― Входите, входите. Она будет рада. Тетушка всем рада. ― Потом, словно спохватившись, он буркнул: «Мистер», и повернулся ко мне своим мощным загривком.

Из недр дома послышался голос, старчески-слабый, но удивительно певучий.

― Холли, это ты? Нет, для Холли, пожалуй, рановато. Да кто бы там ни был, входите. Врагов у старухи нет, а друзья навещают меня здесь, в моей комнате, ведь я не встаю. Так что давайте, входите.

Слова сыпались без остановки, выговор был приятный, по южному мягкий. Я пошел на голос и, миновав гостиную, короткий коридорчик и кухню, оказался в маленькой прикухонной комнатенке.

― Еще недавно я принимала друзей в гостиной. А тут доктор мне говорит, лежи-ка ты, солнце мое, в постели и не думай больше готовить, пусть Холли за тебя управляется. Вот я тут и лежу.

Комнатка была совсем крохотная, почти без мебели, с единственным открытым окном, через которое проникали свет и воздух. Голос доносился с кровати, стоявшей у окна. Там, в окружении подушек, полусидела негритянка с изможденным серым лицом, на котором, как темные янтари, сияли огромные глазищи. Ее блеклые улыбающиеся губы безостановочно шевелились.

― Это, говорит, твое счастье, что тебя скрутил артрит, потому что от твоей беготни у тебя бы точно сердце лопнуло. А я говорю, очень мне надо, горе ты утешитель, чтоб сердце тикало как часы, коли нельзя ни вставать, ни готовить. Он меня обозвал железной бабкой, а я рассмеялась ему прямо в лицо, не могла сдержаться. Этот доктор мой добрый друг, что бы он там ни болтал. А ты доктор, сынок?

Огромные глаза излучали свет, блеклые губы улыбались. Я с трудом заставил себя соврать:

― Мы производим опрос радиослушателей Южной Калифорнии. Я вижу, у вас есть радио.

Между ее кроватью и стеной был втиснут большой радиоприемник цвета слоновой кости, заменявший собой тумбочку.

― Конечно, есть. ― Она явно была разочарована. Ее мягкая верхняя губа с едва заметными усиками собралась в гармошку.

― Ваш приемник работает?

― Конечно, работает. ― Она оживилась, снова найдя тему для разговора. ― Я бы не стала держать радио, которое не работает. Оно меня развлекает с раннего утра до позднего вечера. Просто я время от времени даю ему чуть-чуть передохнуть. Вы уйдете, и я его опять включу. Только не спешите. Посидите немного. Я люблю заводить новые знакомства.

Я сел в единственное имевшееся в комнате кресло-качалку, стоявшее в ногах кровати. С моего места мне была видна стена соседнего дома с открытым в задний дворик окном кухни.

― Как тебя звать, сынок?

― Лью Арчер.

― Лью Арчер, ― повторила она нараспев, как будто декламируя мелодичный стих. ― Красивое имя, ничего не скажешь, очень красивое имя. А я по последнему мужу Джонс, только меня так никто не называет, все тетушка да тетушка. У меня три замужних дочери и четыре сына в Филадельфии и Чикаго. Двенадцать внуков, шесть правнуков, и еще есть на подходе. Хочешь посмотреть? ― К стене над приемником было прикноплено множество фотографий. ― Ты небось все ноги себе отбегал, не грех и отдышаться. Тебе хоть платят-то хорошо, сынок?

― Не очень.

― Я смотрю, на добротную одежку хватает, и то ладно.

― Это у меня временная работа. Я хотел спросить, у кого на вашей улице еще есть радио? Ваш сосед меня просто выставил.

― Тоби, что ли? Ну, ясное дело, он. У них и радио и телевизор имеются. ― В ее вздохе слились зависть и смирение. ― Он получает доход со своих домов на улице Идальго.

Я сделал в книжке ничего не значащую пометку.

― A с другой стороны?

― У Энни Норрис ничего нет. Когда руки-ноги меня слушались, я бегала в церковь не реже Энни Норрис, но такой ханжой никогда не была. Энни твердит, что радио ― это измышление дьявола, а я ей говорю: ты, подруга, отстала от времени. Она даже не пускает своего мальчишку в кино, а я ей внушаю, что это все детские забавы, как бы похуже чего не выкинул. Да он уж и выкинул. ― Она замолчала и с трудом приподняла свою узловатую руку с прикрытого простыней колена. ― Вот тебе и дьявол. Слышишь?

Перевалившись на бок, она повернулась лицом к окну. За стенами соседнего дома возбужденно спорили два женских голоса.

― Вот опять ругается со своей жилицей. Послушай.

Один голос, глубокое контральто, явно принадлежал дородной негритянке. До меня долетали лишь обрывки ее фраз.

― Вон из моего дома... строишь глазки моему сыну... вон... мой сын...

Второй голос, сопрано, дрожал от страха и злости.

― Неправда. Это ложь. Вы сдали мне комнату на месяц...

Низкий голос нахлынул, как волна:

― Убирайся. Складывай вещички и убирайся. Деньги я тебе верну. Можешь их прокутить, мисс Чэмпион.

Хлопнула входная дверь, и раздался мужской голос:

― Что тут происходит? Мама, оставь Люси в покое.

― Не лезь не в свое дело. Мисс Чэмпион съезжает.

― Ты не можешь ее вот так вышвырнуть. ― Голос юноши срывался от обиды. ― Она заплатила до конца месяца.

― Она съезжает, это дело решенное. А ты, Алекс, отправляйся в свою комнату. Что бы подумал твой отец, если бы услышал, как ты разговариваешь с матерью?

― Делай, как тебе велит мать! ― выкрикнула девушка. ― Я здесь все равно не останусь после такого поклепа.

― Поклепа! ― повторила старшая женщина с убийственным сарказмом. ― Я говорю о факте, мисс Чэмпион, и не единственном факте. Мне известно еще кое-что, о чем я даже не могу заикнуться в присутствии Алекса.

― Еще кое-что?

― Не прикидывайся дурочкой. Я сдаю свою чистую комнатку не для того, чтобы в ней принимали мужчин. Вчера ночью ты развлекалась там с мужчиной и не пытайся выкручиваться.

Ответа Люси я не услышал. У кухонного окна неожиданно появилась миссис Норрис. Я не успел даже отвернуться, но она не подняла на меня глаз. Лицо ее было каменным. Она с грохотом опустила раму и задернула занавеску.

Пыхтя и улыбаясь, старая негритянка опять откинулась на подушки.

― Да! Похоже, жилица теперь уйдет. Я-то знала, что при взрослом парне опасно пускать в дом такую фифу, как эта Люси. ― И она добавила с искренностью старухи, которой нечего терять, кроме жизни: ― Черт, без их ругани станет совсем скучно.

Я встал и прикоснулся к фланели, прикрывавшей ее худое плечо.

― Приятно было познакомиться, тетушка.

― Мне тоже, сынок. Бросай ты эту бродячую работу, пожалей свои ноги. Я ног не жалела, всю жизнь кухарила в больших домах и вот свалилась. Береги ноги... ― Ее голос за моей спиной становился все тише и тише и наконец потерялся в пространстве.

Я опять сел в машину и, проехав несколько метров вперед, остановился в таком месте, с которого можно было вести наблюдение за домом Норрисов. Бродячий этап работы закончился, начался сидячий. В закупоренной машине было страшно душно, но откинуть верх я не решался. Я снял пиджак и стал ждать. Секунды медленно складывались в минуты, как складываются в стопки новые блестящие монеты.

Мои часы на щитке показывали два, когда желтое такси въехало на Мейсон-стрит с противоположной стороны. Таксист притормозил у дома Норрисов и посигналил. Машина зарулила на подъездную дорожку, потом попятилась и остановилась у бортика тротуара. Из дома вышла Люси Чэмпион с картонкой под мышкой. На голове у нее была шляпка. Алекс Норрис, теперь уже полностью одетый, тащил за ней два одинаковых серых чемодана. Водитель поставил их в багажник, а Люси с явной неохотой забралась на заднее сиденье. Алекс Норрис смотрел вслед машине, пока она не скрылась за поворотом. С крыльца за ним наблюдала мать.

Я проскочил мимо них, опустив голову, и поехал за такси к улице Идальго, потом по Идальго в сторону Мейн-стрит, потом по Мейн в южном направлении. Там находился вокзал, и я подумал, что Люси, должно быть, хочет сесть на поезд. Таксист свернул на площадку перед вокзалом и выгрузил Люси с ее багажом на платформу. Люси вошла в здание вокзала. Я припарковался и направился к задней двери зала ожидания. В эту минуту появилась Люси. На ее лице лежал толстый слой пудры, а волосы были забраны под шляпку. Не взглянув на меня, она устремилась к стоянке по другую сторону вокзала и прыгнула в черно-белое такси. Пока водитель возился с ее багажом, я развернул свою машину.

Черно-белое такси двинулось по Мейн-стрит на север, потом выкатило на автостраду и проехало по ней на запад два квартала. Вдруг оно резко затормозило и свернуло налево под вывеску, натянутую между двумя столбами: МОТЕЛЬ И КЕМПИНГ «ГОРНЫЕ КРАСОТЫ». Я промчался дальше, повернул на следующем повороте и успел как раз вовремя, чтобы увидеть удаляющееся пустое черно-белое такси.

Я остановился недалеко от вывески и пересел к другому окошку. Мотель и кемпинг «Горные красоты» располагался на бросовых землях между автострадой и железнодорожными путями. Вид на горы отсюда был не лучше, чем с любой другой точки Белла-Сити. Через проволочную загородку, увитую чахлым виноградом, я увидел на пыльном дворе двадцать или тридцать трейлеров, похожих на выброшенных на сушу китов. Вокруг них резвились дети и собаки. Ближайшая ко мне часть двора была как бы отгорожена блочным зданием в форме буквы «Г» с двенадцатью окнами и двенадцатью дверьми. На первой двери висела табличка: «Контора». Перед ней стояли чемоданы Люси.

Люси вышла в сопровождении толстяка в футболке. Он подхватил ее чемоданы и проводил к седьмой двери, находившейся в углу. Даже на большом расстоянии было видно, что девушка страшно напряжена. Толстяк отпер дверь, и они исчезли внутри.

Я въехал на территорию мотеля и остановил машину у конторы. Это была унылая комнатенка, разделенная простой деревянной стойкой. При входе стоял складной брезентовый стул. За стойкой скрывалось бюро, заваленное бумагами, неприбранная раскладушка, электрическая кофеварка, и над всем витал крепкий кофейный запах. К стойке была прилеплена скотчем грязная бумажка с напечатанным на ней объявлением: «Мы оставляем за собой право выбирать клиентов».