Навои

Глава одиннадцатая

Вокруг гарема царила тишина. Жены государя, обитавшие хотя и близко друг от друга, но в отдельных дворцах, отправились на той — торжественное пиршество — к одному из царевичей, связанному родством с царствующим домом. Большинство девушек-рабынь находились в Белом саду, в свите любимой жены султана, Хадичи-бегим; в гареме, не считая седоволосых старух, оставалось не больше двадцати женщин.

Расцвет весны. Высокие, стройные кипарисы, пышные фруктовые деревья, широкие лужайки, покрытые яркими цветами, узорная роспись зданий, словно соперничающая в сиянии солнца с цветущими лугами, — все это являло какую-то фантастическую картину.

Сказавшись больной, Дильдор не принимала участия в сегодняшнем торжественном выезде Хадичи-бегим. Она сидела одна у открытого окна. Зевая и потягиваясь с болезненной истомой, девушка предавалась мыслям о разлуке с любимым.

Посланная Маджд-ад-дином в царский дворец как подарок султану, Дильдор чувствовала себя одинокой, чужой в этом роскошном дворце. Среди увеселений и пиров, о которых ей раньше приходилось слышать только в сказках, она ни на минуту не была счастлива. Тоска по дому, страстное желание вернуться к своей бедной, но честной жизни ни на минуту не покидали девушку.

Есть женщины, для которых любовь столь же священна, как вера. Отдаваясь влечению сердца, такие женщины предпочитают развалившуюся хижину бедняка царскому дворцу; простого одетого в лохмотья пастуха они не променяют на царевича. Всем своим существом они стремятся к одной цели: если цель недостижима, — они на всю жизнь избирают себе другом страдание.

Дильдор была одной из таких женщин. Роскошь, вино, разврат, сплетни, наполнявшие гаремную жизнь, не задушили в ее сердце чистой любви.

Однажды вечером дворцовые служанки взяли Дильдор из дома Маджд-ад-дина и привели ее в красивую, богато убранную комнату. Роскошь, царившая в доме и обращение окружавших ее молодых девушек испугали Дильдор. «Сколько хлопот из-за простой рабыни. Нет, за этим скрывается что-то недоброе», — боязливо думала она. Хотя домашние Маджд-ад-дина нарядили Дильдор в самые богатые одежды, здесь, во дворце, девушки раздели ее и заставили надеть другое платье; голову Дильдор кокетливо обернули кашмирской шалью, на руки надели золотые браслеты, пальцы украсили сверкающими перстнями. Потом Дильдор усадили на груду шелковых подушек и разостлали перед ней дастархан. Чувствуя себя как бы приговоренной к смерти, Дильдор не притронулась к сладостям.

Таинственно пошептавшись между собой, девушки убрали дастархан. Смеркалось. Вдруг дверь отворилась и вошла женщина. Дильдор бросила на нее быстрый испуганный взгляд. Вошедшей было лет шестьдесят. Худощавое лицо ее прорезывали глубокие морщины, но разряжена она была, словно молодая, желающая нравиться красавица. Дильдор слышала, как девушки, разговаривая между собой, со страхом и уважением говорили: «Сама Гульчехра-биби[72] велела так сделать» или таинственно шептали: «Гульчехра-биби зовет». Поняв, что это и есть та самая особа, Дильдор невольно поднялась. Старуха подошла ближе и опытным взглядом окинула девушку с головы до пят. Поправив на ней кашмирскую шаль, старуха притворно мягким голосом спросила:

— Как тебя зовут?

— Дильдор, — тихо ответила девушка, потупившись.

— Ты из деревни?

— Да.

— У тебя приятное имя, но недостаточно хорошее для такой красавицы, — улыбаясь, сказала старуха. — Если кто-нибудь спросит, как тебя зовут, говори — Дильдорхон-бегим. Сядь, душа моя.

Дильдор и старуха сели друг против друга. Старуха заговорила о правилах поведения и порядках, принятых во дворце. Она рассказала девушке о том, как следует себя держать в обществе султана, чтобы доставить ему удовольствие тонким обращением. Дильдор молчала..

Грудь ее стеснилась, она слушала, почти ничего не сознавая. Старуха позвала невольницу и велела приготовить постель. Потом она поднялась и, уходя, сказала:

— Спи спокойно, дочка, и ничего не бойся. Кругом полно людей, если тебе что-нибудь понадобится, позови раба.

В эту ночь Дильдор не сомкнула глаз. Утром пришли девушки. Они спросили, как Дильдор себя чувствует, и, видя, что она бледна, начали ее утешать:

— Не тоскуйте! Скоро привыкнете! Мы тоже это пережили.

После завтрака Дильдор насильно повели в сад. Ни благоуханные цветники, ни роскошные здания, ни серебристые хаузы, ни птицы в нарядных клетках — ничто ее не веселило. Погуляв немного с девушками, она вернулась и больше не выходила. Каждую минуту она ждала чего-то ужасного и ее бросало в дрожь.

На третий день вечером пришла Гульчехра-биби. Она вымыла Дильдор волосы, опрыскала девушку розовой водой и, велев ей надеть легкую, тонкую шелковую рубашку, ушла. Дильдор сгорала от стыда. При каждом шорохе за дверью она начинала дрожать. Горячие слезы обжигали ей щеки. Но в полночь старуха снова явилась, недовольно бормоча:

— Его величество султан очень охмелел. На ногах еле держится, — и велела Дильдор ложиться спать.

Каждый день девушка с тоской ждала, вечера, однако, старухе так и не удалось уложить ее в постель султана. Через неделю прошел слух, что Хусейн Байкара надолго уезжает на охоту. Между тем Хадича-бегим, услышав о необыкновенной красоте Дильдор, призвала се к себе. Хадича-бегим была любимой женой султана и приобрела большую власть. Хитрая и ловкая, она через преданных ей везиров и беков проводила в политике свои планы и играла султаном, как хотела. Хадича-бегим еще не утратила красоты и была достаточно соблазнительна, но опасалась встреч султана с молодыми прекрасными девушками. Ведь и сама она была когда-то всего лишь красивой дворцовой служанкой. Теперь благодаря своим чарам, коварству и настойчивости она стала любимой женой государя. Другая тоже может достигнуть этого.

Вот почему, увидев Дильдор, она тотчас приказала включить ее в число своих личных невольниц.

Дильдор избавилась от страха, охватывавшего все ее существо. Правда, с этих пор ее положение во дворце изменилось. Ей уже не прислуживали больше девушки; она сама, как и другие рабыни, безмолвно исполняла приказания Хадичи-бегим. Теперь она не занимала отдельного помещения, как раньше, а жила с несколькими служанками в общей, просто обставленной комнате. Но такая перемена ее бесконечно радовала. Единственным желанием, единственным стремлением Дильдор было соединиться с Арсланкулом. Но что поделать? Убежать из дворца невозможно. Жены государя нисколько не считались со стражами гарема и евнухами и жили независимо. Но за каждым шагом, за каждым взглядом служанок гарема строго следили. Хадича-бегим на целые недели выезжала за город; служанки, в их числе Дильдор, обычно сопровождали ее. Но и за городом шелковые шатры днем и ночью окружала стража.

Где возлюбленный юноша? Жива ли ее дорогая бабушка? Дильдор могла только делиться своим горем с другими девушками, такими же одинокими и несчастными. Так она жила уже второй год.

Дильдор вышла в сад поговорить с кем-нибудь из оставшихся в городе подруг. На одной из аллей ей повстречался евнух; вероятно, ему — стало скучно в безмолвном дворце, и он тоже вышел в сад погулять. Хотя этому рабу с серьгой в ухе исполнилось не больше сорока лет, он представлял собой жалкое создание со старообразным морщинистым лицом и согнутыми плечами; во всей его фигуре, каждом движении чувствовался какой-то внутренний надлом. Как и у других евнухов, приставленных сторожить невольниц, в его тусклых глазах постоянно сверкала бессильная злоба.

Евнух остановился против Дильдор и, холодно улыбаясь, попробовал вступить с ней в разговор. Эти валкие люди были истинным бедствием для девушек — пленниц дворца, обманщики и сплетники, все они, и молодые и старые, ненавидели самое слово «любовь» и жестоко преследовали всякое естественное влечение.

Девушка, презиравшая своих стражей, не слушая, прошла мимо. Раб разозлился и, неуклюже ковыляя, загородил ей дорогу.

— Не переходи границ, девушка, — злобно заговорил он, — я знаю все твои тайны. Ты льешь из глаз слезы, горюешь, как девушка, которую оставили к празднику без нового платья, и вздыхаешь, подперев рукой щеку. Вот сейчас о чем ты думала, когда сидела перед окошком? От моих глаз никуда не скроешься!

— Уйди, дай хоть минуту покоя, — с отвращением сказала Дильдор.

— Ищешь любви на улицах, я знаю…

Дильдор гневно подняла голову и прошла мимо. Со стороны хауза до нее донеслись женские голоса. Она вошла вдоль лужайки.

— Иди сюда, или не нагоревалась? — встретили ее невольницы.

На супе сидела Давлат-Бахт, доверенная служанка Хадичи-бегим; с нею были две туркменские красавицы — Хумар и Асальхон, и прекрасная персианка Зульфизар. Давлат-Бахт осталась здесь для выполнения каких-то тайных поручений — Хадичи-бегим. Туркменские девушки, невольницы жены Хусейна Байкары Апак-бегим, жили в соседнем здании и часто приходили сюда. Одетые в шелка, невольницы с первого взгляда казались беспечными, довольными своей судьбой. Но в цвете их лиц было что-то болезненное, в глазах читалась вечная скука, в движениях заметна была вялость. Желания, кипевшие в их сердцах, неудовлетворенные стремления бросали тень на молодую сверкающую красоту. В часы досуга они чаще всего говорили о любви, о возлюбленных, похожих на героев древних сказок, о смелых воинах; по ночам горестно вздыхали.

— О ком еще вы тут шепчетесь? — спросила Дильдор.

— Садись, узнаешь, — ответила Хумар.

Дильдор села рядом с Зульфизар. Разговор шел о темных любовных историях жен государя, о ссорах между его супругами и наложницами, о беременности одной из наложниц — Зубейде-агача — и других событиях повседневной жизни гарема. Дильдор отвернулась от подруг.

— Бросьте! К чему эти пустые разговоры? Ах, у меня так тяжело на сердце.

— Горе проходит, только надо им поделиться, — сказала Давлат-Бахт, играя тонкими, словно выведенными пером, бровями.

— Нет, Давлат-Бахт, лучше поиграйте немного.

— О, я с радостью поиграю на гиджаке, — сказала иранская красавица, щуря свои огромные глаза.

Дильдор сбегала в комнаты Давлат-Бахт и принесла гиджак, тамбур и бубен. Давлат-Бахт взяла тамбур, изящная, мечтательная Асальхон — бубен, Зульфизар — гиджак. Девушки пели, тихо наигрывая на инструментах. В это время мимо них, хмурясь, прошел встретившийся Дильдор евнух. Давлат-Бахт с фальшивой улыбкой поманила его. Она что-то шепнула рабу на ухо, и раб смягчился. Он прилег под колышущимися кипарисами и задремал.

— Я слышала новую прекрасную газель господина Навои, — сказала Давлат-Бахт, перебирая струны тамбура. — Если бы я знала ее наизусть, то прочитала бы вам.

— Где вы ее слышали? — с интересом спросила Дильдор.

— Недавно я прислуживала на приеме у Хадичи-бегим. У нее были лучшие музыканты Герата, самые веселые молодые люди, сыновья беков. За один их взгляд я согласились бы на всю жизнь быть у них рабой. На этом собрании пели очень хорошие песни. Но газель господина Навои тронула мое сердце. Она начиналась так… Подождите!..

Давлат-Бахт сдвинула тонкие брови и задумалась. Потом она медленно, нежным голосом прочитала:

Давлат-Бахт мечтательно опустила большие прекрасные глаза.

— Ну, а дальше, дальше, — торопила Дильдор. Давлат-Бахт с сожалением покачала гладкой, черно полосой головой. Девушки очень огорчились. Чтобы заучить начало газели, каждая из них повторила ее несколько раз про себя.

Дильдор попросила Давлат-Бахт:

— Споем «Чтобы взглянуть на твою красоту…»

Нежные волны звуков поднимались все выше. Давлат-Бахт, игравшая на тамбуре, устремила больший темные глаза в пространство и теплым, чистым, как у соловья, голосом запела:

Девушки тихо покачивали головой в такт волшебным звукам. Пальцы, окрашенные хной, плясали по бубну. Закрыв печальные глаза, Дильдор незаметно присоединилась к пению.

Невольницы, собравшиеся послушать, подталкивали друг друга и шептали, указывая на Дильдор:

— Вот она какая!

Когда пение кончилось, они бросились обнимать Дильдор, которая иногда украдкой напевала про себя, но еще ни разу не пела с другими девушками.

Певиц становилось все больше и больше. Они пели одну за другой известные тюркские и персидские газели. Но вдруг появился главный евнух гарема и, словно туча, затмившая яркий, радостный день, нарушил веселье девушек.

— Хватит, хватит! Через край хватили, бесстыдницы, — злобно завизжал евнух, напрягая жилистую шею.

Перед этим старым сердитым рабом трепетали все обитательницы гарема. Не только рабыни и простые наложницы, но даже и любимицы и жены государя вынуждены были с ним считаться.

Девушки подобрали музыкальные инструменты и боязливо, не говоря ни слова, разбежались в разные стороны. Старик закричал:

— Приготовьтесь к встрече Хадичи-бегим.

Встревоженная Давлат-Бахт собрала невольниц и усадила их за работу.

Вошла Хадича-бегим, окруженная, как обычно, пышной свитой. Она была в ярко-красном, вышитом золотыми цветами платье из китайского шелка, очень длинном и широком. Несколько девушек поддерживали подол ее платья. Голову царицы украшал гладкий шелковый платок в виде чалмы; этот головной убор и длинное платье делали Хадичу-бегим выше ростом. Чалму украшали искусно подобранные яхонты, топазы и огромные жемчужины. Над чалмой покачивалась легкая корона. Лицо царицы было густо покрыто белилами и румянами, скрывавшими его естественный цвет.

Женщины гарема приветствовали Хадичу-бегим низкими поклонами. Царица, казалось, никого не замечала. Сопровождаемая толпой красивых рабов и рабынь и в пестрых одеждах, она надменно проследовала в роскошный дом, возвышавшийся — посреди сада.

После ужина у Хадичи-бегим начался прием. В верхней части комнаты, на возвышении из шелковых подушек, восседала сама царица. За ее спиной стояла группа невольниц, справа и слева сидели знатные женщины, связанные родством с царствующим домом. Поодаль разместились жены беков и везиров и красавицы из родовитых семей Герата… Золотая роспись стен, обтянутая шелком мебель — вся эта роскошь и пышность ошеломляли не только тех, кто впервые попадал в эту большую комнату, но и людей, видевших ее сотни раз. Здесь всегда можно было увидеть какую-нибудь редкость. Сегодня все взоры привлекало дерево в большой серебряной кадке, стоявшее на столике подле Хадичи-бегим. Это дерево, высотой в три аршина и толщиной в голень, было сплошь вылито из золота… От золотого ствола, возвышавшегося над серебряной кадкой, во все стороны тянулись ветви и, побеги. Листья были из зеленого изумруда, концы ветвей украшали десятки крупных, сверкающих плодов из яхонта и желтоватого жемчуга. На ветвях сидели маленькие хорошенькие птички. Они были покрыты драгоценными камнями, и казались живыми. Некоторые распростерли крылья и как будто готовились улететь, другие клевали сверкающие плоды.

Прислужницы внесли дастархан. Дильдор, Хумар и Асальхон исполняли обязанности кравчих. Разливая в золотые чаши вино из небольших кувшинов, украшенных крупным жемчугом, огненными рубинами, топазами и бирюзой, девушки расставляли их на золотых подносах. Прежде всего они подошли к Хадиче-бегим и, трижды преклонив колени, почтительно поднесли ей чашу. Затем, пятясь, медленно отошли. Другим гостям они подносили вино, не преклоняя колен, с изящным поклоном.

Хадича-бегим много выпила. Рассудительные старухи, состоявшие при ней, обменявшись взглядами, приказали унести вино и подали знак певицам и музыкантам. Знаменитые гератские музыкантши, среди которых были зрелые, полнотелые красотки и беззубые старые прелестницы, заиграли на своих инструментах. Зазвучали гиджак, тамбур, чанг, лютня, бубен. Певицы, со свойственной только женщинам легкостью и нежностью, пели тюркские и персидские газели. Плясуньи в пестрых одеждах исполняли тюркские, индийские, арабские и персидские танцы. Разгорелось веселье. Зрительницы дружно хлопали в ладоши. Некоторые женщины, возбужденные веселой пляской красавиц и крепким вином, держали себя вольно и любезничали друг с другом. Пьяный хохот наполнил комнату. Нарумяненные лица еще больше раскраснелись от вина, насурмленные глаза сверкали все ярче.

Но вот плясуньи, слегка прикусив раскрашенные хной кончики пальцев, щуря глаза, поводя бровями и подрагивая упругой грудью, отвесили поклон Хадиче-бегим и разлетелись по большой комнате, устланной шелковыми коврами.

По знаку Хадичи-бегим принесли несколько узлов со всевозможными нарядами. Музыкантши, плясуньи и другие женщины, сумевшие понравиться царице, с поклоном принимали подарки.

Пир окончился и неожиданно. «Хадича-бегим изволили утомиться, у Хадичи-бегим разболелась голова», — эти слова мгновенно облетели комнату. Гости поднялись с мест. Хадича-бегим сказала несколько милостивых слов знатным женщинам и, пожелав им «счастливо оставаться», величественной походкой направилась к дверям. Во дворе, выстроившись в два ряда, служанки освещали путь царице, высоко поднимая пучки зажженных свечей. Невольницы и гостьи с шумом разошлись по своим спальням.

В опочивальне девушки раздели Хадичу-бегим, и она облачилась в ночное платье. Царица прилегла на постель, а Дильдор принялась растирать ей ноги.

— Довольно, уходите — сказала Хадича-бегим окружающим. — А ты, Давлат-Бахт, останься. Девушки, пятясь, вышли.

По знаку царицы, Давлат-Бахт заперла окно и двери и села с ней рядом.

— Слыхала что-нибудь? — спросила Хадича-бегим. Давлат-Бахт шепотом сказала:

— Сердце его величества пленила новая наложница, султан бывает у нее каждый день.

От кого слышала? — строго спросила Хадича-бегим, поднимая голову.

— От Ханзаде-бегим.

— Что поделаешь… На счастье султана, в Хорасане еще много красавиц, — вздохнула Хадича-бегим. — Хорошо… А про меня там что говорят?

— Вас порицали. Говорили, что вы забрали в руки некоторых везиров.

Хадича-бегим прикусила губу и встревожено сказала.

— Говори ясней! Каких везиров упоминали?

— Не расслышала я, уж очень тихо говорили. Давлат-Бахт виновато перебирала бахрому платка.

Хадича-бегим снова опустила голову на подушку.

— Я же тебе все время повторяю: когда находишься среди врагов, притворяйся рассеянной, но не упускай ничего, — гневно сказала Хадича-бегим. — Где ночует Мирза?

У Папа-агача. — Хорошо, что ты это пронюхала, — засмеялась Хадича-бегим. — Теперь уходи, я немного отдохну. Ты не спи — сегодня ночью будет дело для тебя. Приходи, как только позову.