Навои

Глава семнадцатая

На берегу Инджиля не слышно былого шума и движения: постройки в основном завершены. Медресе, ханаки, больницы, бани возносят к небу свои великолепные порталы и купола. Теперь здесь работают сотни живописцев, каменщиков, столяров. Прилежно трудясь над внешней и внутренней отделкой зданий, они раскрывают еще неведомые миру тайны своего искусства. Сотни знаменитых садовников разбивают вокруг каждой постройки прекрасные сады.

Арсланкул теперь знает все здания как свои пять пальцев. Он так хорошо ознакомился с ними, как будто помогал Навои составлять план их расположения. Когда его спрашивают: «Каким делом вы заняты?»—он любит говорить: «Мы создаем рай в погрязшем в грехах Герате». Уже месяц Арсланкул работает с живописцами, которые украшают внутренние помещения ханаки, — строит для мастеров крепкие леса. Арсланкул полюбил это здание, предназначенное служить приютом для путешественников, тихим жилищем для ученых и поэтов. Он подолгу любовался законченными помещениями, просил прочитать ему надписи, искусно выведенные на стенах среди ярких цветов, и старался запомнить их. Работами живописцев руководил знаменитый Мирак Наккаш. Арсланкул больше всех почитал этого мастера, умевшего создавать при помощи красок такие дивные картины. Но характер у Мирака Наккаша был своеобразный. Иногда он совсем не являлся на работу, иногда в самый разгар занятий вдруг исчезал и отправлялся куда-то бродить. В такие минуты Арсланкул непритворно страдал. Он поднимал свои могучие руки и говорил: «Будь у этих лап искусство Мирака, я бы сам все сделал, я бы не позволил ему ступить сюда ногой».

В четверг живописцы рано закончили работу. В одной комнате украшения остались недоделанными, и Арсланкул был недоволен. Он с мрачным видом медленно скинул рабочее платье, вычистил его и пошел домой.

Простодушный парень пришел в Герат в поисках своей возлюбленной. Около года он прожил в чужом городе, боясь громко вздохнуть, потом, потеряв надежду на встречу с любимой, вернулся в кишлак. Но поселок, в котором он родился и вырос, где знал и любил каждый уголок, теперь показался ему тесным и душным, как тюрьма. Он проработал немного у старого хозяина, но любовь снова потянула его в город. В Герате его приветливо встретили бездетная тетка и ее муж. Этот семидесятилетний старик, когда-то знаменитый гончар, уже давно перестал работать. Тетка, моложе его на десять лет, была портнихой.

Арсланкул вошел в чистый двор с айваном, примыкавшим к крепкому, ладно построенному дому. Старик втянув голову в худые плечи, молчаливо перебирал четки; седая, гладко причесанная старуха с румяным лицом, засучив рукава, готовила тесто для вечерних лепешек. Юноша присел на край айвана. С соседнего двора слышалось неприятное, режущее уши жужжание прялок. Арсланкул нервно сказал:

— Куда бежать от этих прях?

— Светик, что им не работать, что ли? Разве ты только теперь их услышал? — возразила старуха.

— Пусть каждый прядет у себя дома.

— Когда прядешь с другими вместе, не соскучишься. Следишь друг за другом и работаешь, как див. Посмотри на меня, упрямый козел! — крикнула старуха, толкая Арсланкула концом скалки.

Парень повернулся и посмотрел в маленькие беспокойные глаза старухи.

— Придумай какой-нибудь предлог и пойди к ним или погляди через дувал,[87] — с улыбкой продолжала старуха, ловко разрывая руками тесто. — Сегодня там две новые девушки. Месяц разбился и упал на землю. Какие глаза, какие брови! Под стать сыну любого бека.

— Не нужны мне эти красавицы, — отвернулся от нее парень.

— Выбери которую-нибудь, завтра же сватать пойду.

— Тысячу раз говорил тебе — буду жить бобылем.

— Не обманывай себя пустыми мечтами. Довольно ты горевал по той степной девушке. Ну-ка, подымайся! — решительно приказала старуха.

Арсланкул, продолжая сидеть, грустно проговорил:

— Человек любит один раз в жизни.

— Хоть глазком взгляни. Если ты настоящий парень, если у тебя есть хоть немного жару в сердце, — сейчас же упадешь в ноги, будешь молить: просватай!

Арсланкул сердито поднялся и подошел к дувалу. Печально склонив свое могучее тело, он оперся о низенькую, осыпавшуюся сверху стену, разделявшую дворы.

На большой террасе он увидел соседку, крепкую, ворчливую женщину, двух ее миловидных дочерей и несколько пухленьких соседских девушек. Арсланкул принялся искать среди них красавиц, о которых говорила его тетка. Девушки в платьях из маты и коротких пестрядевых безрукавках без устали вертели колеса прялок. Не отрываясь от работы, они оживленно болтали и смеялись. Перед каждой лежали кучи ваты и увитые нитками веретена. Одну из незнакомых девушек можно было хорошо разглядеть. Ее белое, несколько полное лицо, смеющиеся коралловые губы, иссиня черные, вьющиеся на висках волосы, высокая грудь, мерно вздымавшаяся в такт движениям руки, действительно были привлекательны. Вторая красавица, которая сидела за столом, Арсланкулу не была видна.

Старик спустился во двор и совершил омовение. Выходя на улицу, чтобы отправиться на послеполуденную молитву, он взглянул на Арсланкула из-под густых бровей, погладил длинную бороду и покачал головой. На его серьезном, покрытом глубокими морщинами лице заиграла улыбка. Заметив его, Арсланкул лукаво прищурил глаза и крикнул:

— Эй, дядюшка, пожалуйте сюда, в цветник!

Старик, постукивая палкой, подошел к Арсланкулу.

— В моей жизни уже наступила осень, голубчик. А ты что же, выбрал себе розу? — спросил он, открывая в улыбке редкие зубы».

Арсланкул глубоко вздохнул и безнадежно махнул рукой.

— Огорчаешь ты тетку. Ей, бедной, хочется погулять на свадьбе.

— Горе у меня в сердце, дядюшка.

— Напрасно ты горюешь, — продолжал старик, по нижа я голос. — Я в молодые годы был соколом в таких делах. Другие поют соловьями над розой, а я сорву розу да и бежать. А время-то какое было! На престоле сидел Шахрух-мирза — благочестивый султан, блюститель закона. А теперешний, Хусейн Байкара, широко раскрыл ворота для всяких любовных утех.

Арсланкул ничего не ответил.

— Сердце молодца — повелитель. Я тебя не неволю, мой свет, — сказал старик, направляясь к воротам.

Жужжание прялок умолкло. Девушки, словно дети, выпущенные из школы, шумно поднялись с места. Они торопливо сложили в мешочки нитки и веретена и спустились во двор. Одни секретничали о чем-то, другие играли на чанге. Арсланкул, чтобы не смутить их, отошел от дувала. В воздухе зазвучала песня о разлуке, так соответствовавшая настроению Арсланкула:

Старуха разостлала дастархан. Она принесла мучную похлебку в цветных глиняных чашках и, еще не успев сесть, спросила:

— Ну что, правду я сказала? Девушки красивы, как месяц, да?

— Если скажете «как дочери пери», и то не ошибетесь, — ответил юноша.

— Да буду я жертвой за тебя! Выпустить из рук таких девушек — все равно, что упустить птицу счастья, когда она сядет тебе на голову. Это было бы неблагодарностью. К которой из них более склонно твое сердце? К той, белой и гладкой, как яйцо, или к другой, золотистой, как пшеница, стройной, как молодой побег? Сказать по правде, я и сама теряюсь: мое сердце тянется то к одной, то к другой. Выбирай сам.

Арсланкул положил ложку и молча поглядел в лицо тетке.

— Ну, чего уставился? Говори, успокой мое сердце.

— Тетушка, во всяком деле следует потерпеть и подождать, — мягко ответил Арсланкул чтобы но огорчать старуху. — Подумаем. За два-три дня никто их не унесет.

Ах, сынок, все — терпение да ожидание в мире досталось тебе на долю. — Обиженная старуха больше не раскрывала рта.

На следующий день Арсланкул в первый раз надел новые сапоги и шелковый халат, которым месяца два тому назад его наградил в числе прочих гостей Навои на пиру в честь мастеров и простых строителей. Принарядившись, юноша вышел на улицу. Он хотел разыскать своих приятелей, но потом раздумал: «Обязательно потащат в кабак».

Любуясь законченными и недостроенными домами, двухэтажными легкими зданиями и садами, которые тянулись вдоль длинного широкого хийябана, Арсланкул медленно шел по дороге, устланной золотым ковром облетевших листьев. Немного погуляв, юноша направился в медресе Шахруха: он давно уже не видел Султанмурада.

Темная, как всегда, комната в пасмурный день казалась еще мрачнее. Арсланкул увидел, что Султанмурад, окруженный книгами, лежит на подушках, словно больной.

— Ай-ай, что случилось, господин? — взволнованно спросил Арсланкул, присаживаясь возле Султанмурада.

Глаза Султанмурада ввалились, цвет лица был болезненный, бледный. Он поднял голову и сел, опираясь локтем на подушку.

Два-три дня назад я заболел, но сегодня жар спал и мне легче, — сказал он.

— Позвать лекаря? — с искренним сочувствием спросил Арсланкул.

— Нет, я уже обращался к врачу. А вас я очень ждал. Вчера, к вечеру, я посылал за вами одного мальчика. Он приходил?

— Нет, господин. Вчера я рано ушел с работы домой, — ответил Арсланкул. — Скажите, какое у вас дело, я исполню, — добавил он с виноватым видом.

По истощенному лицу Султанмурада скользнула, болезненная улыбка.

— Я получил верные сведения о вашей подруге, — заговорил он, поднимая голову. — Она состоит в числе личных служанок Хадичи-бегим. С султаном она еще не встречалась.

Лицо Арсланкула просияло.

— Господин, из чьих благословенных уст вы это слышали? — дрожащим голосом спросил Арсланкул. — И в этом, и в том мире я буду вашим рабом. Господин, скажите, это правда? Вы осветили весь мир для меня.

Султанмурад, разумеется, скрыл от юноши свою любовь. Он сообщил Арсланкулу, что как-то раз поведал своему другу Зейн-ад-дину эту, похожую на сказку историю; тот заинтересовался, стал расспрашивать и сообщил то, что узнал.

— Ваш друг служит во дворце?

— Нет, — ответил Султанмурад, — но если он захочет, то узнает любую тайну. Можете ему верить.

— Ладно. Дворец, гарем для нас, бедняков, все равно, что гора Каф.[90] Что же делать? — изнемогая от своего бессилия, спросил Арсланкул.

— Действительно, перед вами воздвигнут вал Искандера,[91] — сказал Султанмурад, кивая головой. — Но до сих пор на вашем пути была непроглядная ночь. Теперь вдали загорелся светоч надежды. Если захочет аллах, ваши усилия не останутся бесплодными. Я думаю, вот с чего следует начать: вам нужно связаться с вашей прекрасной возлюбленной, рассказать ей, как вы страдаете и тоскуете, и узнать, как она относится к вам. Вы ничего не имеете против?

— Сущая истина. Я ни капельки не сомневаюсь в чистоте и благородстве Дильдор. Однако прошло много лет. Кто знает, о чем она думает, — сказал Арсланкул, опуская глаза.

— Я советовался с моим другом, каким образом связаться с ней, и мы нашли способ.

Арсланкул внимательно посмотрел на ученого. Султанмурад рассказал про старуху гадалку.

— Эта хитрая старуха, конечно, жадная тварь, лишенная всякого человеческого чувства, — сказал он. — Я уверен, что она потребует много денег. Если у вас нет, скажите, не стесняйтесь. Мы как-нибудь найдем средства.

— Если дело коснется денег, я самого себя заложу, но найду их. Об этом не беспокойтесь.

Арсланкул поспешно поднялся, намереваясь тотчас же отправиться на розыски гадалки. Султанмурад напомнил ему, что дело следует вести очень осторожно.

В полуоткрытое окно он увидел могучую фигуру Арсланкула, который мчался по двору медресе, и глубоко вздохнул. Проклиная жестокую жизнь, отравившую сердце простодушного благородного парня, который годами хранил в груди чистое, светлое пламя любви, он пожелал ему счастья. Старая боль могучей волной поднялась в его сердце; однако это не была зависть. То были муки неразделенной любви. Пленительный облик Дильдор рисовался перед взором ученого так ясно, словно он видел ее только вчера. Чтобы отвлечься, Султанмурад протянул к полке руку и, взяв толстую книгу, рассеянно начал ее перелистывать.