Навои

Глава тридцать шестая

У Арсланкула был свободный день. Надев обшитый узкой тесьмой халат, который ему сшила жена, Арсланкул вышел на улицу. Посмотрев по сторонам, он увидел на лицах проезжавших нукеров беспокойстве: движения их были как-то особенно торопливы. «Что-то случилось»— подумал Арсланкул. Через некоторое время ему встретились знакомые, которые шли со стороны крепости. Молодые джигиты и пожилые люди были в полном вооружении, словно собрались в бой. От них Арсланкул узнал о происходящих в городе событиях. Пользуясь тем, что государь выступил в поход против Мухаммеда Мухсина-мирзы, который прогнал из Астрабада Музаффара-мирзу, старшим сын государя Бади-аз-Заман двинулся на Герат. Алишер Навои взял на себя оборону города.

Арсланкул быстро направился к крепости. Недалеко от крепости он увидел Алишера Навои, который шел слегка опираясь на длинную полированную палку. Поэта сопровождал Валибек. Арсланкул подбежал к Навои и, приложив руку к груди, почтительно поздоровался, Алишер остановился и посмотрел на него. Лицо поэта озарилось улыбкой.

— А, джигит, — сказал Навои, — тебя что-то но видно. Как дела?

— Все в порядке господин — ответил Арсланкул. — Осмелюсь попросить… Разрешите, буду нукером.

Навои с довольным видом посмотрел на Валибека.

Желчный, грубоватый, но вместе с тем простой и скромный, бек с ног до головы оглядел Арсланкула своим острыми глазами.

— Ценность джигита познается в бою, — сказал поэт. — Постарайся на пользу родины. Беги в крепость, возьми оружие.

Арсланкул, запыхавшись, прибежал домой. Еще и воротах он закричал Дильдор:

— Открой сундук!

— Что случилось? Что вам понадобилось в сундуке?

— Меч, меч надо! Сейчас же! — нетерпеливо ответил Арсланкул.

— Меч? — удивленно спросила Дильдор. — Зачем он вам понадобился?

Арсланкул торопливо рассказал жене, что случилось. Затем пробормотал про себя: «Сроду не дрался на мечах… не знаю, что будет».

Дильдор, слегка покачивая располневшим станом вошла в комнату. Открыв сундук, она достала меч. Арсланкул, немного вытянув меч из ножен, взглянул на лезвие и быстро вложил меч обратно. Потом подвязал его и, улыбаясь, посмотрел на жену.

— Годится? — спросила Дильдор, с завистью поглядывая на мужа. — Но ведь богатырю нужно, кроме меча, еще другое оружие. Конечно. Остальное получу в крепости.

— Мужчины счастливые, — со вздохом проговорила Дильдор и отвернулась: —Идите скорей!

Старуха тетка испуганно смотрела на Арсланкула.

— Не тревожьтесь, — сказал он. — Навои ни за что не впустит врагов в город.

— Если господин Навои во главе войска, — не то что мужчины, женщины пойдут воевать, — поддержала его Дильдор.

— Да будет моя жизнь жертвой за этого человека! — взволнованно проговорила старуха.

Арсланкул решительными шагами вышел на улицу. Его маленький сын, возвратившийся из школы, уцепился за меч. Арсланкул ущипнул мальчика за мягкую, пухлую щеку и помчался к крепости. Там ему дали щит, лук и стрелы.

Перед крепостью, окружавшей город словно сказочная гора Каф, собралось множество народу, вооруженного и безоружного. Здесь были и стройные, как молодая ветвь, мальчики, и богатыри, ростом с Рустама, и сгорбленные старики. — Люди толпились у крепости, не зная, что делать, с чего начать. Но вот появился Навои на статном черном иноходце. Со всех сторон послышались радостные возгласы. Народ приветствовал любимого поэта, как родного отца. Навои обратился к собравшимся. Он призвал людей к спокойствию и мужеству, сказал, что население одно, без войск, может отстоять столицу, следует только немедленно приступить к укреплению стен.

Тотчас закипела работа. Прежде всего начали заделывать проломы в крепостной стене. Люди копали землю, месили глину, носили камни. Подходили все новые и новые защитники города. И стар и млад работали одинаково усердно. Навои то на коне, то пешком появлялся всюду, проверяя сделанную работу, советуясь с опытными людьми. Поэт словно наслаждался видом людей, работавших с увлечением, не замечавших усталости.

Через три дня городская крепость была готова к обороне. На пятый день стало известно, что войска Бади-аз-Замана приближаются к городу.

Арсланкул, три дня трудившийся не покладая рук, медленно расхаживал по крепостной стене. Он внимательно смотрел на дорогу, которая терялась за зелеными садами, рощами и полями, залитыми солнцем.

К вечеру вдали показались редкие группы всадников. Защитники крепости взволнованно указывали на них друг другу. Приставив руку ко лбу, Арсланкул напряженно вглядывался вдаль. За густыми облаками пыли он заметил всадников, которые то скрывались, то появлялись вновь.

Арсланкул поспешно спустился вниз. Недалеко от ворот Мульк он увидел Навои, окруженного испытанными в боях джигитами, и побежал к нему. Приблизившись, Арсланкул услышал, что они серьезно беседуют о чем-то, и навострил уши.

— Пока не подойдет астрабадское войско, — говорил Навои, — нам придется одним оборонять крепость. Враг не должен пройти. Особенно тщательно следует охранять ворота. Не зная как следует, каковы силы Бади-аз-Замана, мы не дадим ему сражения в открытом поле. По ночам следует быть бдительными. Сегодня ночью ни один из бойцов ни на минуту не должен смыкать глаз. Когда придет войско из Астрабада, Бади-аз-Заман окажется между двух огней. Он либо отступит, либо будет разбит.

Поэт опустил глаза. На его лице промелькнула тень глубокой тревоги:

— Отцу воевать с сыном, разделить один народ на два войска и несправедливо проливать кровь — великое преступление! Когда же кончатся эти тягостные дни? Пусть бы скорее взошло на нашем небе солнце мира и безопасности, любви и согласия!

Вооруженные джигиты, глубоко задумавшись, опустили глаза. Арсланкул слушал поэта, точно зачарованный. Внезапно за спиной его послышались знакомые голоса. Он резко повернул голову. Перед ним стояли Султанмурад с Зейн-ад-дином. Последний подвязал к поясу маленький меч в старых потертых ножнах. Обрадованный Арсланкул выразил желание сражаться с ними вместе.

— Сам вооружился для боя, а мне не то что меч, даже нож не дает привязать к поясу, — недовольно сказал Султанмурад, указывая на друга. — Что за несправедливость!

— Не беспокойтесь, господин, — улыбаясь, возразил Арсланкул, — сидите себе спокойно и пишите. Кончайте скорее вашу толстую книгу. Видите эти лапы, — продолжал он, вытягивая свои могучие руки, — они будут драться за вас.

В это время, вздымая на дыбы коня примчался Валибек, похожий на готового взлететь ястреба. Он выбрал человек двадцать джигитов и, как всегда, отрывисто приказал им отправиться в южную часть города, к Фирузабадским — воротам.

Джигиты любили сурового, но справедливого бека. Бряцая мечами, которые били их по ногам, они ускакали.

Валибек перевел выпуклые глаза на оставшихся джигитов, в числе которых был и Арсланкул, к показал ручкой плетки наверх, на крепостную стену.

Арсланкул, расхаживая по стене, смотрел вдаль. В облитых яркими лучами солнца прекрасных садах и полях, которые еще недавно тихо и мирно дремали, теперь метались беспризорные стада коров, растерянно бегали мужчины, женщины и дети с узлами, свертками и мешками. Арсланкул вспомнил слова Навои. Нахмурившись, устремив глаза в землю, джигит задумался. Он проклинал царевичей, которые дрались между — собой, разделив страну и народ на два враждебных лагеря Ни отца не уважают, ни людей не стыдятся!

Солнце, облив ярким светом деревья, сверкнуло на полумесяцах минаретов и семи огромных куполах и порталах гератской соборной мечети, зажгло огнем шлемы джигитов, скакавших вдали на быстрых конях, и опустилось к горизонту. Вечерние сумерки постепенно сгущались. На небе раскинулся цветник звезд.

В городе и крепости было как будто спокойно. С наступлением ночи издали стали доноситься крики. Сотни защитников крепости, рассыпавшись по крепостным стенам, чутко прислушивались, напряженно вглядываясь в глубину ночи.

Услышав голоса за стеной, Арсланкул улыбнулся: «Ваши крылья слишком слабы, чтобы перелететь этот вал Искандера… Вы не можете войти в крепость и пищите у ворот, словно котята… Вам еще долго придется помучиться перед этой крепостью».

Через некоторое время внизу, неподалеку, послышался шум и началось какое-то движение. Арсланкул нагнулся и внимательно прислушался. Но рядом с ним двое юношей, похожие на студентов, во все горло распевали персидские газели и громко препирались между собой.

— Довольно вам, гератские соловьи! — остановил их Арсланкул. — И на войне забавляетесь стихами!

— Кто вы? Разве прочитать хорошую газель грех? Если вам не нравится, заткните уши ватой! — сердито закричал один из юношей.

— И молиться тоже надо вовремя! — возразил Арсланкул. Решив, что шум внизу не заслуживает внимания, он сказал более мягким голосом: — Читать, спорить, конечно, дело полезное и приятное, как сливки. Но почитайте какие-нибудь приятные тюркские стихи. А это что? Персидский базар!

Оба чтеца расхохотались. Отношения, начавшиеся с грубостей, стали дружескими.

Взошла луна, окрасив все в мягкий, нежным цвет. Большие хаузы сверкали в отдалении, словно серебряные блюда. Огромный водоем в северной части сада Джехан-Ара и четыре высоких дворца казались при свете луны такими близкими и красивыми, что Арсланкул долго не мог оторвать от них глаз.

Около полуночи где-то близко послышался страшный шум.

— Враги ворвались в Кипчакские ворота! — крикнул один из защитником крепости.

Арсланкул прислушался.

— Верно! Надо бежать на помощь. У нас тихо, — сказал он.

Попросив разрешения у сотника, Арсланкул, взяв с собой человек десять джигитов, сбежал вниз и бросился к месту схватки. Однако шум вскоре стих; раздавались только отдельные возбужденные крики. Место, где произошло нападение, было значительно ближе Кипчакских ворот. Придя туда, Арсланкул хлопнул по плечу одного из воинов, возбужденно о чем-то споривших, и спросил:

— Что случилось?

— Что? Известно — порубились немножко, — ответил воин, не взглянув на Арсланкула.

Прислушиваясь к горячим спорам, Арсланкул вскоре узнал подробности события.

Горсточка джигитов Бади-аз-Замана, приставив лестницы, взобралась на крепостную стену, нагрянув, как гром среди ясного неба. Защитники города, захваченные врасплох, были изрублены мечами. Поднялся шум, со всех сторон сбежались на помощь воины и перебили нападающих.

— Посмотрите-ка! Вот трупы! — закричал кто-то. Земля была скользкой от крови. Арсланкулу было неприятно ходить по пролитой крови. Он отошел в сторону и прислонился к стене.

Внезапно все замолчали. Появился Алишер Навои в сопровождении Валибека. Арсланкул подошел к поэту и сложил руки на груди, как будто ожидая приказаний. Навои, слегка отставив свой посох, обеими руками оперся на него и, наклонившись вперед, обвел всех глазами:

— Что здесь случилось?

— Все спокойно, господин, — ответил Арсланкул.

— Скажите лучше: спокойно после драки, — насмешливо проговорил Навои,

Кое-кто засмеялся. Один из бойцов подробно рассказал о случившемся. Навои несколькими словами подбодрил джигитов и напомнил им, что нужно быть бдительными.

— Если они теперь подойдут, мы их свалим вместе с лестницами, — сказал кто-то, беспечно махая рукой.

— Будете начеку, так свалите, а иначе вас самих сбросят, — сказал Навои.

Он приказал подобрать трупы и медленно пошел дальше. Взглянув на лежавшие в разных позах окровавленные тела, Навои перевел глаза на Валибека и печально покачал головой. Валибек резко проговорил:

— Вина за их смерть лежит на царевиче.

Воины начали убирать трупы. Шагах в двадцати от Арсланкула какой-то студент медресе в большой чалме с падающими на плечи концами, в длинном халате, из-под которого торчал меч, наклонился над чьим-то телом и вдруг закричал:

— О древнее небо, о вероломная судьба! Ты разбила мечом насилия бесценную жемчужину Хорасана!

«Похоже, что убили учителя этого муллы, — подумал Арсланкул. — Эти люди любят преувеличивать. Для них все, кроме нас, «жемчужины Хорасана». — Он подошел к будущему мулле, чтобы его успокоить и, хлопнув юношу по плечу, наклонился над телом. И вдруг весь похолодел. Ударив себя в грудь, Арсланкул опустился на колени: перед ним лежал Зейн-ад-дин. Арсланкул схватил в объятия окровавленное тело своего друга и поцеловал его в лоб.

— Кто он вам? — спросил будущий мулла плачущим голосом.

— Мой друг, мой брат, мое сердце, — сквозь слезы ответил Арсланкул.

— Я учился у него музыке, игре в шахматы, каллиграфии, — сказал студент.

— Это вы перенесли его сюда? — спросил Арсланкул.

— Нет, это дело рук какого-то хорошего человека.

Зейн-ад-дин лежал у крепостной стены. Руки его были сложены на груди, словно для приветствия, чалма лежала под головой в виде подушки. Арсланкул решил снести тело вниз. Он быстро снял халат и разостлал его на земле, потом подложил одну руку под ноги убитого, а другой подпер ему плечи. Приказав мулле осторожно поддерживать наполовину отрубленную голову, он собирался поднять тело с земли, как вдруг кто-то опустился рядом с ним на колени и сдавленным голосом, сказал:

— Арсланкул, не повредите ему! Будьте осторожны. Арсланкул обернулся: подле него стоял джигит в плотно надвинутой на голову шапке и в широком халате, с мечом у пояса.

— Это ты, Дильдор? Что ты здесь, делаешь? — растерянно проговорил Арсланкул.

Мулла, услышал нежный, как свирель, женским голос, тоже удивился. Увидев, что это действительно женщина, он изумился еще больше.

— После поговорим, — ответила Дильдор.— Снесите его вниз. Бедный Зейн-ад-дин!

Война — не забава. Вот какие ужасы бывают и на войне, — сказал Арсланкул, желая немного успокоить жену. — Сама знаю, — вздохнула Дильдор. Они втроем подняли тело Зейн-ад-дина, положили его на халат и спустились вниз по темным крепостным лестницам. Арсланкул попросил встретившегося знакомого отыскать какую-нибудь повозку. Будущий мулла отправился к Зейн-ад-дину домой. — Ну, теперь рассказывай, богатырь, — сказал Арсланкул жене, печально сидевшей у изголовья Зейн-ад-дина.

— Вчера мы не выходили из дому, — тихо заговорила Дильдор. — Я услышала, что город окружен, и встревожилась за вас, вы иногда уж слишком на себя надеетесь. После вечерней молитвы где-то вдали послышались крики. Сердце у меня забилось. Я не могла спать. Когда старуха заснула, я надела халат покойного старика, спрятала волосы. Да, еще раньше я пошла к дочери есаула Тенгри-Берды и попросила у нее меч будто бы для вас. Она дала мне хороший меч. Не видели? Посмотрите! Одни ножны чего стоят, — проговорила Дильдор, показывая меч. — Я подвязала меч. Потом пошла прямо к Кипчакским воротам.

От нас они близко, и я думала, что вы должны быть там. Народу — множество. На меня никто, не обратил внимания. Джигит и джигит! Я поднялась на крепость, обошла ее, смотрела украдкой на каждого, встречного — искала вас. Наконец решила, что не найду. Вдруг шагах в пятидесяти от меня послышался шум. Я невольно побежала. Враги подставили лестницы и лезли наверх. Жестокая была схватка. Один из бойцов показался мне знакомым. Смотрю — Зейн-ад-дин-ака. Я вытащила меч и ударила появившегося врага. Не верите? Посмотрите мой меч. Вот кровь… Со всех сторон сбежались джигиты и спасли нас. Не будь их — и меня, и всех нас поубивали бы. Врагов разбили. Я посмотрела по сторонам. Зейн-ад-дин-ака лежит весь в крови. У меня сердце кровью облилось. Заговорила с ним, ничего не отвечает. Потихоньку оттащила его в сторону…

На глазах Дильдор выступили слезы, она замолчала.

— Ну а потом? — вздыхая, опросил Арсланкул.

— Внизу я два раза видела господина Навои и домуллу Султанмурада, — продолжала Дильдор. — Я побежала, думаю, может опять увижу. Нет, не нашла. Скорее вернулась обратно, боялась, как бы его не унесли куда-нибудь с другими убитыми.

К утру приехала арба. Будущий мулла принес одеяло. Тело Зейн-ад-дина завернули и осторожно положили на арбу. Арсланкул настоял, чтобы Дильдор сходила домой посмотреть детей. К полудню надо ведь зайти в дом Зейн-ад-дина, выразить сочувствие его семье. Арсланкул, опустив голову, пошел рядом с арбой.

Старуха, мать покойного, его сестра и жена — красивая женщина, поэтесса и певица, на которой Зейн-ад-дин после многих любовных приключений остановил свой выбор, — встретили тело, не помня себя от горя.

К восходу солнца двор Зейн-ад-дина наполнился друзьями, родными и близкими. В полдень состоялись похороны. Большая толпа народа во главе с Навои провожала Зейн-ад-дина на кладбище. Султанмурад совсем ослабел от горя. Арсланкул привел его на кладбище под руку. Зейн-ад-дина похоронили рядом с могилой его деда, знаменитого врача.

Зу-н-нун Аргун-бек, правая рука Бади-аз-Замана, ожесточенно дрался, пытаясь захватить Герат. Он пускался на всякие ухищрения, применял всевозможные способы, чтобы овладеть крепостью. Но ее защитники упорно сопротивлялись, и все его попытки кончались неудачей.

Защитники крепости уверовали в свои силы. Выбрав подходящий момент, они выезжали из ворот, удалялись на значительное расстояние и наносили врагам короткие, но чувствительные удары. Арсланкул участвовал во всех этих вылазках и в большинстве случаев был их зачинщиком.

Однажды, во время довольно продолжительной стычки в окрестностях города Арсланкул захватил замечательного коня с белой отметиной на лбу, принадлежавшего какому-то беку. Он гордо въехал в крепость и вдруг увидел Навои, который медленно направлялся к воротам. Спешившись, Арсланкул повел коня в поводу и подошел к Навои.

— Приветствую вас, — сказал он, прикладывая руки к груди. Навои ответил на приветствие, потом посмотрел на породистого коня в богатой сбруе и спросил:

— Чей это конь?

— Ваш, господин, — с улыбкой ответил Арсланкул. — Я хочу предложить вам в подарок свою первую обычу.

Навои погладил бороду и засмеялся, щуря глаза:

— Пусть твоя добыча служит тебе самому. Как воюешь? Ты уже знаешь правила войны?

На первый раз нужна храбрость, — сказал Арсланкул, — а узнать правила тоже очень полезно. Вот только что тридцать человек наших здорово потрепали пятьдесят — шестьдесят джигитов Бади-аз-Замана.

Каким образом? — с интересом спросил Навои. Я взял с собой отряд, — джигитов и пробрался в тыл противника. Мы укрылись за стеной, сада. С двух сторон осыпали их стрелами, — попробуй-ка, поднимись! Много крови неправедно пролили. Жалко!

— Когда на теле появляется язва, врачи ее вырезают, — сказал Навои, — другого средства нет. Приходится отсекать гнилую часть тела, чтобы спасти душу. Мы теперь переживаем тяжелые дни, джигит.

Войска Бади-аз-Замана осаждали столицу, сорок дней. Защитники города сорок суток самоотверженно сражались, проявляя большую твердость и мужество. Вместе с другими Арсланкул ни на один день не оставлял крепости. Иногда, вечерами, его навещала Дильдор, они медленно обходили по крепостной стене огромный город с пятью воротами. Все было готово отразить нападение врага, где бы он ни появился. Наконец, когда стало известно, что Хусейн Байкара идет с войском из Астрабада, Бади-аз-Заман отступил от Герата.

Часть защитников города вышла навстречу султану и присоединилась к его войскам. Среди них был и Арсланкул. Между войсками отца и сына происходили стычки в открытом поле.

Валибек послал Арсланкула с отрядом нукеров в окрестности, чтобы добыть корм для коней. Разъезжая из кишлака в кишлак, джигиты теряли друг друга из вида. Некоторые, пользуясь случаем, сворачивали в родной кишлак проведать своих.

Арсланкул заехал в дальний туман. Сам выросший в кишлаке, он хорошо знал нужды и обычаи дехкан и быстро сговаривался с ними. На условиях, не обременительных для обеих сторон, он добыл много припасов. Разъезжая по полям на своем скакуне, привлекавшем всеобщее завистливое внимание, Арсланкул был гостем то там то здесь. Через три-четыре дня он тронулся в путь, намереваясь вернуться к войску. Пустив коня рысью, Арсланкул одиноко ехал по безбрежной степи. Вдруг вправо от него возникли очертания всадника. Арсланкулу показалось, что всадник очень похож на одного из сопровождавших его джигитов. Ударив коня плетью, Арсланкул поскакал в его сторону. Приблизившись к всаднику, он узнал в нем Туганбека.

— Счастливой дороги, Туганбек, куда путь держишь? — закричал Арсланкул.

Туганбек, нахмурившись, остановил взмыленного коня и пристально посмотрел на джигита. Скривив толстые губы, он грубо спросил:

— Ты что, из джигитов султана или кого-нибудь из царевичей?

— Я из джигитов Навои.

— Что ты говоришь? — Маленькие глаза Туганбека впились в лицо Арсланкула. Лукаво улыбаясь, он продолжал:

— Едем со мной, добрый джигит. Будем служить царевичу Абу-ль-Мухсину-мирзе. Повезет тебе — будешь большим человеком.

— А ты как? Что с тобой сталось? Похоже, блуждаешь по степи, боишься царского указа. Что же Му-заффар-мирза не поддержал тебя? Едешь в Мерв, снова хочешь поднять мятеж? Ах, несчастный!

Маленькие глаза Туганбека загорелись гневом. Плеть с серебряной ручкой задрожала в его руке.

— А — тебя сожрут в этой степи ястребы и коршуны, — злобно сказал он.

— Посмотрим! — смело ответил Арсланкул и молодецки выпрямился. — А пока что, я тебе отомщу за обиду.

— Какую обиду, собачий сын, говори! — воскликнул Туганбек, поднимая плетку. — С кем ты разговариваешь? Знай свое место; негодяй!

— А кто увез девушку Дильдор? Кому ты ее подарил? Не ты ли у меня на глазах бичом стегал дехкан?

Джигит был похож на орла, готового вцепиться в свою добычу. Туганбек попытался смягчить его гнев.

— Не клевещи! Простимся по-хорошему, поезжай своей дорогой. Отомстить — не так-то легко.

— Будет разговаривать! Вынимай меч, бек! Ты ведь опытен в бою.

Туганбек злобно оскалил зубы. Пощипывая свои редкие усы, он взглянул на меч, сверкавший в руках Арсланкула.

— Взаправду? — Туганбек протянул руку к своему мечу.

— Я шутить не люблю! — крикнул Арсланкул.

Ни у того, ни у другого не было даже щита. Туганбек хлестнул усталого коня, быстро подскочил к джигиту слева и замахнулся мечом, норовя ударить его по шее.

Арсланкул толкнул своего сильного, свежего коня и проскочил мимо. Увлеченный силой удара, Туганбек наклонился вперед и схватился за гриву коня. Еще раз хлестнув его, он попытался напасть на джигита сзади. Арсланкул проскочил вперед, потом резко повернул коня и бросился на противника. Он ударил Туганбека мечом по голове. Туганбек тяжело свалился на землю, его конь шарахнулся в сторону и ускакал. Арсланкул; соскочил на землю и еще несколько раз ударил Туганбека мечом. Потом наклонился над его окровавленным телом. Обнажив кинжал, он хотел было отрезать Туганбеку голову, чтобы увезти ее с собой, но в последнюю минуту отказался от этой мысли. Махнув рукой, он снова вложил кинжал в ножны. Сняв с убитого украшенные золотом и драгоценными камнями меч кинжал и пояс, Арсланкул сел на коня и подъехал я рыжему коню Туганбека, который мирно щипал траву неподалеку, время от времени поднимая свою красивую голову и озираясь. Арсланкулу пришлось порядочно повозиться со своенравным конем, пока он, наконец, на кинул ему на ноги веревку.

Переночевав в дороге, Арсланкул на следующий день к полудню вернулся в лагерь. Мало кто не узнал коня, которого он вел в поводу. Арсланкула окружили. Не слезая с коня, он рассказал о своем приключении. Джигиты с завистью смотрели на его добычу. Каждый трепал коня по гриве и на свой лад расхваливал его достоинства.

Арсланкул направился и шатер, где жили его товарищи по отряду. Шумно причмокивая, он начал есть большой ложкой мучную похлебку, налитую а деревянную чашку. Иногда он взглядывал на товарищей сообщая какую-нибудь новую подробность вчерашнего происшествия, потом снова принимался за еду.

Кто-то сказал, что его зовет Навои. Арсланкул проглотил еще три-четыре ложки и поднялся с места. Обтерев широкой ладонью подстриженные усы и жесткую короткую черную бородку, он большими шагами вышел из палатки.

Поэт, который, словно не замечая шума, что-то писал в своем шатре, приветливо встретил Арсланкула

— Рассказывай! Ты, кажется, совершил любопытные дела, — сказал Навои, улыбаясь.

Арсланкул начал рассказывать, скромно опуская лестные для него красочные подробности приключения.

— Где его голова? — спросил Навои.

Арсланкул широко раскрыл глаза.

— Вы не верите? Разве конь, меч, кушак — не достаточное доказательство? Пропади его голова!

— Мы верим, — сказал Навои с улыбкой, — только тебе следовало бы получить в награду за его голову столько золота, сколько она весит. Давать за голову злодея золото — благое дело.

— Это мне и на ум не пришло, — взволнованно сказал Арсланкул.

— Мы добудем тебе награду другим путем, — решительно сказал Навои: — Жизнь свою ты должен теперь посвятить военному делу. Я доложу хакану, и мы назначим тебя сотником. Волей аллаха, ты совершишь дела, полезные для страны. Заботься о нукерах и не жалей силы и труда для спокойствия народа. Согласен ты со мной?

— Говорят: «Не будь сыном своего отца — будь сыном народа». Служить народу — наш долг, — ответил Арсланкул, глубоко тронутый доверием и вниманием Навои.

— Спасибо, — сказал поэт. — Каждый из нас должен быть готов в любую минуту пожертвовать жизнью за родину, и ее благополучие.

— Пусть ваше сердце будет спокойно, господин, — сказал Арсланкул и, поблагодарив Навои, ушел.

Бессмысленная война, вражда между отцом и сыном все больше угнетала сердце Навои. Ни та, ни другая сторона не отваживалась на решительное сражение. Время от времени происходили жестокие стычки, но они не могли решить судьбу войны. Продолжительная война понемногу захватывала всю жизнь человека, по поговорке «озеро сливается из капель». Можно было опасаться, что напрасно прольется много крови. Если даже Бади-аз-Заман будет разбит, он отступит в какой-нибудь отдаленный уголок страны и, собрав новые силы из тех, кто жаждет смуты, принесет родине новые несчастья. Эти мысли причиняли Навои непрестанную тревогу. В конце концов он решил приложить все усилия, чтобы пресечь бедствие.

Явившись к султану, он осветил положение в стране и потребовал от него заключения с наследником престола прочного мира. Султан, твердо уверенный, что в сердце его сыновей потухла последняя искра любви, преданности, чести и справедливости, сначала как будто не обратил внимания на это предложение.

Потерпев поражение в кровавых боях, царевичи уже не раз предлагали отцу мир и на коленях готовы были умолять о прощении. Но проходило немного времени, и они вновь поднимали мятеж, и вновь Хусейн Байкара должен был вести свое войско в поход. Престарелый, больной государь, едва успев привести к повиновению одного сына и с облегчением перевести дух, был вынужден воевать с другим. Беспрерывные походы тяготили и утомляли султана. К тому же его сыновья или какие-нибудь другие мятежники, державшие до поры до времени кинжал спрятанным в рукаве, побуждаемые нескончаемыми распрями, могли каждый день поднять восстание либо в Астрабаде, либо в Балхе, Мерве, Авербаде, Мешхеде. Эти опасения заставили Хусейна Байкару прислушаться к словам поэта. Навои предложил свое посредничество, упомянул также об условиях мира и решительно настаивал на своем требовании. В конце концов султану пришлось согласиться.

Старого поэта подняли под руки и посадили на коня. Радостные, благодарные взгляды провожали посланца мира.

Так люди, впервые увидев в небе золотой серп нового месяца, желают себе счастья и благополучия.

Навои выехал в степь, которая в течение нескольких недель была ареной сражения. Тут и там валялись луки, обрывки конской сбруи. Пятна крови на траве напоминали высохшие лепестки тюльпанов. Поэт хмурился, морщины на его лбу углубились. Он вспомнил слова, сказанные им когда-то: «Два друга дервиша лучше, чем два врага шаха». Конь поднялся на голым холм. Внизу были видны шатры лагеря Бади-аз-Замана, снующие взад и вперед люди, скачущие кони. Поэт натянул поводья.

Когда он приблизился к лагерю, навстречу ему бежали знакомые царедворцы Бади-аз-Замана, его собеседник поэт Земани. — Доведите меня, к мирзе, — сказал Навои сходя с коня и переводя дух. С возгласами?: «Пожалуйте! Пожалуйте!»— воины указывали Алишеру дорогу. Из шатра вышел Бади-аз-Заман в сопровождении Зу-н-нун Аргуна-бека и других приближенных. Царевич, по-прежнему красивый и изящно одетый, почтительно пригласил посла в свой великолепный шатер. По просьбе царевича, Навои сел на самом почетном месте. Зу-н-нун Аргун-бек и другие высшие должностные лица заняли места, соответствовавшие положению каждого. Из соседних шатров доносилась приятная музыка и пение женщин. Навои невольно отдался чарующей красоте звуков. Но вскоре пение и музыка прекратились.

— Царевич, я прибыл с целью установить мир, — обратился Навои к Бади-аз-Заману.

— Ваши слова для всех нас неоценимы, — заговорил Бади-аз-Заман тихим голосом. — Однако некоторые события, известные вашей высокой особе, лишают эти речи всякого смысла. — Вы ошибаетесь, царевич, — убежденно возразил Навои. — Страна, правительство и народ жаждут мира. Жизнь и благополучие народа зависят от слова «мир». Какими доводами можете вы доказать противоположное? Я уверен, что, если вы не сломаете меч насилия, если ваши братья с каждым днем глубже будут утопать в болоте бесчестия, костер жизни в нашей благословенной стране разлетится по ветру. Чего мы ожидали от вас? Что мы видим теперь? Если вы не исправите своих ошибок, страна никогда не простит вас. Ваши младшие братья берут с вас пример. Вы оказались зачинщиком всех бедствий.

— Скорбь о сыне глубоко проникла мне в сердце, — печально сказал Бади-аз-Заман. Людей, руки которых запятнаны кровью ребенка, кто бы они ни были, я никогда не стану оправдывать и не прощу. Я всегда буду слать проклятия на их головы! — взволнованно проговорил Навои. — Но народ и страна не виноваты!

Бади-аз-Заман принялся жаловаться на несправедливость отца. Навои доказывал ему, что личные обиды не могут служить основанием для междоусобных войн, несущих горе и разорение всему народу.

Он долго говорил с царевичем о добродетелях, которыми должен обладать человек, и, наконец, закончил:

— Венец не освобождает никого от человеческого долга сохранять добродетель. Но для этого необходимо обладать честью и совестью, сознавать свою ответственность перед обществом.

— Слова господина эмира правильны, — сказал Зулнун Аргун, — но хорошо было бы знать, на каких условиях следует заключить мир?

— Условия мы тоже привезли с собой, — сказал Навои, обводя собрание испытующим взглядом.

— Можно узнать эти условия? — спросил Бади-аз-Заман.

Навои сказал, что царевичу будет предоставлено управление областью Балх и землями между Баяном и Мургабом.

Бади-аз-Заман, решив посоветоваться — с Зу-н-нуном Аргуном и несколькими приближенными, вышел с ними из шатра. Беседуя с придворным поэтом царевича — Земани, Навои узнал, что бывший казий Шихаб-ад-дин сегодня был казнен в стане Бади-аз-Замана как изменник. Этот казий, объявивший себя сторонником Бади-аз-Замана и пользовавшийся — большим вниманием царевича, оказался лазутчиком Музаффара-мирзы. Накануне ночью он попался с тайными документами, и сегодня утром его повесили.

Навои выразил свое глубокое убеждение в том, что всех преступников ожидает позорный конец.

Вошел Бади-аз-Заман и объявил, что принимает условия мира. Он обещал поэту, что, начиная с сегодняшнего дня, какие бы то ни было враждебные действия будут прекращены. После угощения был составлен и подписан договор.

На следующий день Бади-аз-Заман начал отводить свои войска. Навои привез мир в лагерь Хусейна Байкары. Весть о прекращении войны чрезвычайно обрадовала всех.

Под вечер поэт прибыл в Герат. По дороге весь народ поздравлял его, выражая ему признательность и любовь.

Вот и Унсия — очаг мысли и поэзии, источник вдохновения ученых, поэтов, художников, живописцев, музыкантов, краса, гордость, сердце, совесть города, всего Хорасана и Мавераннахра. Снова сошлись друзья и близкие, души их расцвели от близости к поэту.

Полная луна в прозрачной глубине неба раскинула шатер своих лучей. Ночь мирно дремлет под звуки великолепного хора бесчисленных звезд. Сады, окутанные тонким покровом лунного света, слегка вздрагивают от свежего дыхания осени. В домах горят свечи. Слуги, работники, гости, которых всегда можно найти в Унсии, заняты каждый своим делом. Сахиб Даро опустил калам в чернильницу и, закрыв глаза, ищет рифмы. Шейх Бахлул, поседевший на службе в этом доме, читает диван своего господина. В одной из комнат любители шахмат увлечены интересной игрой. В другом помещении слуги, опытные в счетоводстве, подсчитывают, записывают в тетрадь суммы, израсходованные поэтом за день на благотворительные дела. Во дворе расхаживают конюхи, напевая песни.

Поэт сидит один в своей комнате. Последнее время, оставаясь в одиночестве, он часто размышляет о приближающемся закате солнца жизни и вспоминает умерших друзей. Где любезный сердцу Мухаммед Сайд Пехлеван, где Джами? Он думает о них, и печаль теснит его душу. Не потому, что он боится смерти, нет, многое еще надо сделать, еще столько неосуществленных замыслов!

За последние годы заботы, тревоги и труды стали подкашивать силы поэта, которому перевалило уже за шестьдесят. Он видел многообразные явления судьбы. И радости, и горести он переживал со спокойствием мудреца:

«И горечь, и сладость испробовал я в этом мире».

Желая, чтобы созданные им научные и культурные учреждения продолжали действовать и после него, чтобы их благотворительная деятельность развернулась в еще больших размерах, поэт решил составить «вакфнамэ» — завещательное распоряжение. Сколько нужно денег на содержание медресе, Шифайи, ханаки, на пособия студентов и жалование учителям, на выдачу одежды нуждающимся; сколько баранов, быков на праздничные угощения для народа, на ежедневный даровой котел для бедных, сирот и вдов; сколько денег на подарки и награды; сколько заготавливать пшеницы, из скольких батманов муки выпекать лепешки; сколько готовить халвы и леденцов, — обо всем этом он решил подробно написать в «вакфнамэ». Но сначала необходимо закончить «Тяжбу двух языков». Он создал на родном языке «Пятерицу», создал «Чар-диван». Подобно великим персидским поэтам, он смело упражнял свое перо во всех родах стихотворства. Звуками «тюркского саза» своих стихов он доказал силу, красоту, богатство родного языка. Теперь это надо доказать научным путем, доводами логики. Всеми пренебрегаемый язык надо вывести на арену борьбы с прославленным по всему Востоку персидским языком.

Какой богатырь окажется сильнее? Сидя под окошком у горящей свечи, поэт быстро водил пером по бумаге. Два языка — тюркский и персидский — это пара богатырей. Иногда они вздымают палицу логики, иногда являют образцы красоты и силы. Иногда рассыпают из своих недр горсти жемчужин и перлов, иногда состязаются в благозвучии. Посмотреть на эту замечательную, не имеющую подобия борьбу пришли все великие иранские поэты от Фирдоуси до Джами. Каждый из них блистал своими достоинствами. Но они были недовольны доводам своего языка: каким бы богатством ни хвастался иранский герой, другой, тюркский, богатырь заставлял его краснеть.

Рука Навои, державшая перо, утомилась. Увлекших соревнованием борцов, поэт и не заметил, что так долго просидел за работой. Он отложил продолжение состязания на завтра. Один за другим скрылись из глаз великие персидские поэты, столь уверенные в силе своего борца и пришедшие, чтобы поздравить его с победой и любовно унести на руках с арены битвы. Теперь они были бледны и смущены. Только один из них, Джами, приветствовал победителя и дружески хлопал его по плечу.

В сердце Навои волновалось море радости. Победа тюркского языка была его победой, победой его народа.

Поэт погасил свечу. С палкой в руке, медленно передвигая затекшее ноги, он вышел во двор, направляясь в спальню. Прохладный, свежий воздух ласкал его лицо. Сияние разбросанных в бесконечности звезд, шелест деревьев в саду, мерное позвякивание колокольчиков отдаленного каравана — все это казалось сердцу поэта таким близким, таким знакомым, все это он глубоко прочувствовал.