Навои

Глава тридцатая

Туганбек не участвовал в походе: он находился в Герате при царевиче Музаффаре-мирзе. На пирах, на охоте, на приемах и играх, устраивавшихся для развлечения царевича, Туганбек всегда был подле Музаффара. На советах, царевич слушал Туганбека с большим вниманием, чем других беков. После падения Маджд-ад-дина Туганбек еще крепче привязался к царевичу, выказывая ему собачью преданность. Но своего старого друга и благодетеля он тоже не забывал.

В свободное от охоты и попоек время Туганбек обучал джигитов Музаффара-мирзы, среди которых были и знатные юноши, военному искусству… На широких ровных площадках за городом они учились стрелять из лука, рубиться мечами, носясь на конях, биться на копьях. Во время упражнений Туганбек иногда приводил джигитов в изумление своей ловкостью и знанием военного дела. Показав им какой-нибудь особенный прием, он опускался на корточки и, чертя концом лука по земле, рассказывал обступившим его джигитам, где и от кого он научился этому приему, каковы были боевые качества его противника. Он говорил медленно, с расстановкой отсчитывая слова, точно капли лекарства. Потом не спеша поднимался, засучивал рукава широкого чекменя и, гордо поглядывая на увлеченных его рассказом слушателей, заканчивал:

— Когда-то в Самарканде был у нас богатырь. Завтра мы покажем вам один из его изумительных приемов. А однажды, когда я дрался с одним рубакой, полумонголом, полукипчаком, он применял столь же удивительный прием. Я тогда едва спас свою голову. Сейчас этот прием пришел мне на память. Невредно будет показать его.

Как-то, возвратившись с охоты, Туганбек направился в сад Маджд-ад-дина. Наступил конец лета. На деревьях было так много плодов, что ветви клонились почти до земли. От цветников нельзя было оторвать глаз. Но дворцы, каждый из которых представлял собой чудо искусства, были пусты. Кроме бродивших кое-где садовников, сыновей умершего Нурбабы, никто не попадался на глаза.

Подойдя к двери большого дворца, Туганбек встретил красивую невольницу лет восемнадцати, которая несла воду в медном кувшине. Туганбек подмигнул девушке и приказал ей позвать хозяина.

Маджд-ад-дин в легком белом халате вышел навстречу гостю и пригласил его войти.

Со времени своей отставки Маджд-ад-дин чувствовал себя так, будто надломилась какая-то опора, поддерживавшая его. Встречаясь с людьми, по-прежнему старался держаться гордо и с достоинством, но эта гордость была деланной, искусственной. Однако сегодня Маджд-ад-дин был очень весел. Через своих людей, сообщавших ему о всяком новом событии, происходившем при дворе, Маджд-ад-дин узнал о заточении Дервиша Али. Это вселило в его сердце надежду на то, что милость государя еще вернется к нему.

Облокотившись на большую пуховую подушку, бывший везир заговорил о том, что дня через два придется выехать навстречу султану, который возвращается из похода, ничего не достигнув.

— Беки, сопровождавшие султана, — плохие воины, — презрительно сказал Туганбек. — Крепости в Хисаре, правда, сильно укреплены, но их все же следовало взять и хорошенько проучить Султана Махмуда.

Маджд-ад-дин был доволен, что государь возвращается из похода ни с чем. Он боялся, что в случае победы Хусейн Байкара, упоенный успехом, может изменить свое отношение к Алишеру и его брату. Поэтому он не согласился в душе с Туганбеком относительно завоевания хисарских крепостей, но не стал ему возражать. Он спросил Туганбека, установилась ли дружба и доверие между Хадичой-бегим и Низам-аль-Мульком. Туганбек прищурил маленькие глазки, как будто стараясь что-то припомнить.

— Нет, — сказал он, — нам ничего об этом не известно. Впрочем, сыновья Низам-аль-Мулька пытаются укрепить свои отношения с Музаффаром-мирзой.

— Что это вы говорите, друг мой! — выпрямился Маджд-ад-дин. — Понимаете ли вы, как опасна для нас эта дружба сыновей Низам-аль-Мулька с любимым сыном государя?

— Мы смоем эту опасность вином, — засмеялся Туганбек.

— Какие же меры вы собираетесь принять, бек?

— Мы попытаемся поссорить их при помощи вина. Успокоив Маджд-ад-дина, Туганбек простился и уехал.

Через два дня Маджд-ад-дин с царевичем, везирами, беками и другими высокими должностными лицами, по обычаю выехали навстречу султану. В двух переходах от города они остановились в обширном, хорошо расположенном лагере. Здесь встречавшие провели ночь. В больших котлах были приготовлены всевозможные яства.

Утром примчались на взмыленных конях есаулы и закричали:

— Султан едет!

Поспешно оправив одежды, встречавшие сели на коней. Вскоре появились личные слуги султана и сообщили:

— Султан близко!

Наконец вдали, над волнистыми грядами холмов, как будто слившихся с пасмурным небом, заклубились облака пыли.

Всадники застыли на конях. Кони беспокойно вертели головами, грызли удила; самые злые из них, начали лягаться. Пыль приближалась, застилала воздух, но глаза, устремленные на дорогу, все яснее различали очертания людей и всадников. Волнение ожидавших достигло предела. Султан Хусейн, окруженный беками и личной свитой, приближаясь к месту встречи, сдержал коня и остановился в тридцати — сорока шагах от толпы. Стоявшие впереди царевичи подошли к султану и, преклонив колени, почтительно поцеловали его протянутую руку. Затем к султану стали подходить вельможи. Рука подавалась далеко не всем. Из сотен вельмож, выехавших навстречу, такая честь досталась немногим. Поздороваться за руку считалось особым знаком внимания султана.

Вслед за военачальниками и знатными вельможами Маджд-ад-дин с низким поклоном подошел к Хусейну. Но его жадно ищущие глаза не увидели руки султана. Словно пораженный молнией, Маджд-ад-дин невнятно пробормотал что-то о «священной красоте» государя и, пошатываясь, отошел в сторону. Он с трудом взобрался на коня. Ни разу не взглянув на бывшего везира, Хусейн Байкара проехал мимо.

Среди лиц, сопровождавших государя, Маджд-ад-дин увидел печального, безмолвного Алишера. Он растерянно поздоровался с поэтом и, присоединившись к веренице всадников, поехал вслед за султаном.

Вечером, усталый и разбитый, он вернулся домой и заперся в комнатах. Несколько дней бывший везир не выходил из дому, наконец он решил явиться к султану. Нарядившись как можно лучше, Маджд-ад-дин отправился во дворец. Там он встретил ишик-ага Баба-Али и еще нескольких вельмож и стал умолять их исходатайствовать ему прием у султана. Царедворцы из жалости согласились выполнить его просьбу.

В ожидании, когда султан соизволит принять его, Маджд-ад-дин медленно бродил возле дивана. Сад Джехан-Ара, как и прежде, жил роскошной беспечной жизнью. С какой гордостью и важностью гулял он здесь когда-то — везир и наместник султана! Тогда он и уголком глаза не глядел на толпившихся в саду беков…

Прошло довольно много времени. Наконец появился Баба-Али и сообщил, что его желание, к сожалению, не может быть выполнено. Не в силах овладеть собой, Маджд-ад-дин то краснел, то бледнел. Насмешка, которую он читал в глазах Баба-Али, колола его, словно кинжал.

Выйдя из дворца, Маджд-ад-дин направился к Туганбеку. В небольшом дворе, окруженном роскошными строениями, кипела жизнь: сновали прекрасно одетые слуги и джигиты, вооруженные дорогими мечами и кинжалами.

Туганбек, как всегда, дружески встретил Маджд-ад-дина. Бывший везир принялся сетовать на жестокость государя. Туганбек, слышавший от верных людей о недовольстве Хусейна Байкары Маджд-ад-дином, вызванном наговорами Низам-аль-Мулька, принялся самыми скверными словами ругать везира. Маджд-ад-дин тяжело вздохнул.

— Я своей рукой вознес его на небо, а теперь сам, кажется, попал в ад, — сказал он.

Маджд-ад-дин признался Туганбеку, что решил обратиться к посредничеству Бурундука Барласа и его сына, чтобы как-нибудь проникнуть к султану. Туганбек одобрил этот план.

— Они, должно быть, что-нибудь за это истребуют, — сказал Туганбек.

— Конечно, обещайте им десять тысяч динаров.

— Кому пойти? Мне? — спросил Туганбек.

— Если пойду я сам, это вызовет подозрения, — ответил Маджд-ад-дин. — Вы в хороших отношениях с отцом и сыном Барласами. Кроме вас, мне положиться не на кого. Моих друзей теперь можно пересчитать по пальцам да и они побоятся заступиться за меня.

Туганбек пообещал сегодня же встретиться с Шуджа-ад-дином Мухаммедом Барласом и его отцом.

Маджд-ад-дин проводил дни в тревоге и нетерпении. Но прошло несколько месяцев, прежде чем от Барласа поступили хорошие вести.

В назначенный для приема день Маджд-ад-дин, придя во дворец, был легко допущен к государю.

Расслабленно сидевший на тронном месте, Хусейн Байкара встретил его если не с прежним вниманием, то во всяком случае приветливо. Маджд-ад-дин в самых сильных выражениях заговорил о своей любви и преданности. О должности, о службе он не сказал ни слова, но несколько раз упомянул, что считает для себя гордостью быть верным псом у порога государева дворца. После этого он предложил в подарок султану двадцать тысяч динаров и, получив разрешение удалиться, оставил дворец. Мир снова казался ему светлым. Торопясь отпраздновать счастливый день, Маджд-ад-дин побежал домой.

Низам-аль-Мульк снова обрел прежнее величие. Сам султан назвал его однажды «бесценной жемчужиной государства». Чтобы сохранить свое могущество до конца жизни, ему надо было устранить всех своих врагов, из которых самым опасным везир считал Маджд-ад-дина. Поэтому, услышав, что Маджд-ад-дин был принят султаном, Низам-аль-Мульк побежал в диван и под предлогом доклада вошел к Хусейну Байкаре. Государь тотчас же заговорил о Маджд-ад-дине, упомянув о полученном от него подарке. Низам-аль-Мульк поморщился.

— Двадцать тысяч динаров? Не очень щедр бывший везир! Если бы он дал в десять раз больше, на скатерти его не стало бы крошкою меньше.

— Вы не преувеличиваете? — с удивлением спросил Хусейн Байкара.

— Ничуть, — ответил Низам-аль-Мульк. — Все его богатства я знаю наперечет.

— Откуда они взялись? — заинтересовался государь.

— Без всякого преувеличения скажу: половина денег, полученных от народа, попала в вашу казну, половина — в казну Маджд-ад-дина.

Хусейн Байкара недоверчиво посмотрел на своего везира и сказал, что Маджд-ад-дин был принят им по просьбе Бурундука Барласа. Воспользовавшись случаем, Низам-аль-Мульк решил убрать со своего пути и Барласов.

— Я считаю своей обязанностью осведомить его величество хакана об ужасном преступлении, — заговорил он, наклоняя к государю свое крупное тело. Когда ваша милость отправились в поход на Кундуз, Бурундук Барлас и его сын Шуджа-ад-дин Мухаммед говорили: «Если государь потерпит поражение мы посадим на престол царевича Увейса-мирзу и будем ему верными слугами».

Хусейн Байкара подскочил, как ужаленный. Он быстро поднялся с места и закричал, дрожа от гнева,

— Неблагодарного отца с сыном и Маджд-ад-дина сейчас же заключить в тюрьму! Позовите людей!

Низам-аль-Мульк немедленно привел людей, умевших хватать и допрашивать государственных преступников и грабить их дома. Хусейн Байкара лично отдал им приказание. Когда они вышли, султан велел позвать Эмира Али-Атке, жестокого и грубого человека, и поручил ему доставить во дворец все имущество Маджд-ад-дина.

Когда огромные сундуки, наполненные золотом, серебром, яхонтами, жемчугом и другими драгоценностями, были доставлены во дворец, султан в изумлении покачал головой. На груды индийских, китайских, " египетских тканей, ковров, шелковых и прочих редкостей он даже не посмотрел.

— Если подвергнуть его пытке, то и припрятанные богатства попадут вам в руки, — лукаво улыбаясь, шепнул султану Низам-аль-Мульк.

Эмир Али-Атке почтительно приблизился к государю.

— Обязательно надо его пытать, — сказал он. Хусейн Байкара нерешительно пробормотал:

— Пытайте, но пусть его жизнь не потерпит ущерба.

Низам-аль-Мульк недовольно поморщился.

Через несколько месяцев в диване дворца Джехан-Ара начался допрос. Присутствовало множество беков, вельмож, царедворцев и других лиц. Преступления Мухаммеда Бурундука Барласа и его сына остались недоказанными, и, они были освобождены; в качестве обвиняемого из тюрьмы был приведен один лишь Маджд-ад-дин, закованный в цепи.

Бывший везир сгорбился и похудел, в волосах его а бороде прибавилось седины. После официальных вопросов Низам-аль-Мульк подал знак. Писцы и мелкие чиновники, работавшие когда-то под начальством Маджд-ад-дина, один за другим стали выходить на середину комнаты и чернить его. В их словах истина смешивалась с преувеличениями, обвинения противоречили одно другому. В конце концов Маджд-ад-дин был вынужден принять на себя все обвинениями Допрос окончился. Вскоре после этого Низам-аль-Мульк сообщил Маджд-ад-дину, что при уплате крупной суммы можно добиться освобождения. Маджд-ад-дин согласился. Продав остаток своего имущества и земель и рассчитавшись с Низам-аль-Мульком, бывший везир остался нищим.

После всех испытаний он уже не мог остаться на родине. Его пугала возможность нового неожиданного удара со стороны Низам-аль-Мулька.

Однажды вечером в старом доме, где ему теперь приходилось жить с семьей, Маджд-ад-дин встретился с Туганбеком. Они долго разговаривали при мерцающем пламени свечи, Маджд-ад-дин вспоминал свою жизнь, свои дела. Наконец он сказал с глубокой грустью:

— Самая большая ошибка в моей жизни — моя вражда с Алишером Навои. Больше двадцати лег назад я начал действовать против Алишера. Вы сами знаете, Алишер поступил тогда честно.

— Верно, — сказал Туганбек и опустил голову. — Алишер не знает хитрости. Он очень честный человек.

— Да, — согласился Маджд-ад-дин, вздыхая. — В гневе он искренен и в жалости искренен. Всегда искренен. Что поделаешь — время упущено, ошибок уже не поправить.

Туганбек попытался утешить Маджд-ад-дина. Боясь огорчить своего бывшего покровителя, он осторожно намекнул о своей готовности оказать Маджд-ад-дину денежную помощь. Поговорить следовало еще о многом, но время было позднее. Туганбек извинился и поднялся. Маджд-ад-дин встал и обнял Туганбека:

— Прощайте, друг мой, брат мой… Трудно сказать, придется ли нам еще раз увидеться.

Туганбек удивленно посмотрел на него.

— Я собираюсь в паломничество. На рассвете уезжаю — все готово для путешествия. Если станете иногда навещать мою семью, буду вам благодарен и в этой и в той жизни, брат мой, дорогой друг, — со слезами в голосе говорил Маджд-ад-дин.

Это решено? — взволнованно спросил Туганбек

— Решено, — со вздохом ответил Маджд-ад-дин. Туганбек еще рая обнял его.

— Желаю благополучного возвращения! — сказал и исчез во мраке.