Навои

Глава четырнадцатая

В глубине Сада фиалок, в густой тени высоких деревьев Шейх Бахлул наблюдал за приготовлением пищи. Он деловито давал указания своим подручным, но в его движениях чувствовалась нервозность, глаза были печальны. Покончив с делом и словно не замечая сидевшего на коврике у арыка Сахиба Даро, Шейх Бахлул прислонился к стволу кипариса и безмолвно смотрел вдаль. Сахиб Даро, привыкший видеть преданного Алишеру слугу всегда спокойным и хорошо настроенным, удивился его мрачности.

— Подойди сюда, брат, побеседуем немного, — позвал он Шейха Бахлула.

Шейх Бахлул медленно, неохотно подошел.

— Я вижу в тебе какую-то перемену. Садись, — указал ему подле себя место Сахиб Даро. — Если есть какое горе на сердце, поделись.

Шейх Бахлул присел на край коврика и вдруг улыбнулся.

— Поверьте, в моем сердце нет ни капли страдания. А если что есть, то говорить об этом было бы неблагодарностью.

— Неблагодарностью? — с интересом спросил Сахиб Даро. — Наверное, какое-нибудь недоразумение с господином эмиром? Теперь-то ты уже обязан рассказать,

— Ваша милость совершенно правы, — улыбаясь заговорил Шейх Бахлул. — Вчера вечером эмир воротился из дивана и пошел в свою комнату. Через несколько минут он позвал меня. Я собрал письма, заявления и прошения, присланные эмиру, и вошел к нему. Эмир указал рукой на столик и сказал: «Убери». Я, по правде говоря, растерялся — на столике стояла свеча, чернильница с каламом и пиала с водой. Что убрать? Делать нечего, спрашиваю: «Что вы приказали убрать?» Поверите ли, эмир сердито посмотрел на меня и говорит: «Вот умник! Сколько лет у меня на службе, а порядка не знаешь. Тебе известно, что свеча горит у меня до утра. Нужны ли чернильница и калам — объяснять нечего. Что же, значит, здесь лишнее?» Я сейчас же взял пиалу и вышел.

Сахиб Даро ударил себя по колену и громко рассмеялся.

— Чего смеетесь? Вы посыпаете солью мою рану, — обиженно сказал Шейх Бахлул.

— Да простит меня аллах. Ладно, не буду больше смеяться. Ну и что же дальше? — спросил Сахиб Даро, вытирая платком глаза.

— Хуже всего то, что утром эмир просил извинения. Я от стыда не смел поднять глаза.

— Бахлул, ты напрасно тревожишься, — сказал Сахиб Даро. — Этот разговор между эмиром и его ученым слугой станет теперь известен всему Герату, всему Хорасану. Всюду, где упоминается имя Алишера, краснобаю станут рассказывать об этом случае, увеселяя сердца присутствующих. Однажды господин эмир давал большой пир в саду Фи гон. Присутствовали многие поэты, ученые и вельможи Столицы. Подавались всевозможные кушанья. Когда убрали дастархан эмир куда-то скрылся. Собравшиеся решили, что у эмира, видимо, нет времени для беседы, и разошлись. В это время пришел эмир и спросил меня: «Где гости?» Я объяснил. Эмир неожиданно рассердился на меня. Он нахмурил брови и сказал: «Разве дом Алишера — харчевня, что люди придут, поедят и разойдутся!» Я передал эти слова нескольким друзьям, и, поверишь ли, они с быстротой молнии распространились по всему Герату. Судя по рассказам людей, прибывших от Якуб-бека, этот случай и там тоже передавался из уст в уста.

— Ваши слова — истина, — сказал Шейх Бахлул. — Всякие рассказы о поэте с удовольствием слушают по всей стране. Но все-таки я прославлюсь как глупец.

— Нет, ты ошибаешься, — возразил Сахиб Даро. — Рассказывая этот случай, все будут начинать так: «У эмира есть слуга, бесподобный по уму и догадливости». Ведь люди всегда приписывают эмиру все великое и замечательное.

В особенности простой народ, — сказал Шейх Бахлул и, понизив голос, продолжал: — Среди других людей есть и такие, что выискивают у поэта всякие недостатки. Проведав о чем-нибудь подобном, они на девятом небе от счастья. Но простой народ — другое дело.

— Так чего же ты обижаешься на эмира? — с улыбкой спросил Сахиб Даро.

— Нет, я на себя обижаюсь, — ответил Шейх Бахлул, смущенно глядя в землю. Какие могут быть упреки! Ведь у господина тысяча тысяч дел — взвали их на гору, и та не выдержит. Если глаза у него иногда и блеснут гневом или обхождение станет грубей, удивляться — нечему. Это я, конечно, понимаю.

— Это надо было понять в самом начале. А то надул губы, как ребенок, — язвительно сказал Сахиб Даро.

— Человеческое сердце не лишено слабостей.

Шейх Бахлул отошел, чтобы поговорить с садовником, который показался из глубины сада. Сахиб Даро прилег на коврик. Он глядел на струи воды, которые, журча, текли вдоль лужаек, переливаясь, как серебряный позумент, и исчезали в глубине кипарисовых рощ, мирно дремавших в томном золотом воздухе. Невольно ему вспомнилась любимая газель:

Он начал было читать следующую строку, но вдруг чей-то голос произнес:

— Мир вам!

Сахиб Даро прищурил глаза, внимательно посмотрел на незнакомого парня, который стоял перед ним, приложив руку к груди.

— Чем могу служить?

С трудом преодолевая смущение, парень произнес:

— Господин, меня прислал сюда уважаемый Султанмурад. Вы должны знать этого человека.

— О да, я знаю господина Султанмурада, — ответил Сахиб Даро. — А к кому он послал вас? Ко мне или к господину эмиру?

Парень растерянно почесал лоб:

— Они сказали, что в этом доме можно найти работу. Может быть, надо обратиться к самому господину Навои?

— Не нужно, мы поняли, в чем дело, — перебил его Сахиб Даро. — Обождите минутку.

Парень присел на берегу арыка и, точно очарованный, смотрел на сад. Сахиб Даро лениво поднялся с места, поглаживая бороду. Он неторопливо надел чекмень, висевший на ветке яблони, тщательно обернул голову белоснежной чалмой и сказал юноше:

— Идемте, я поведу вас на берег канала Инджиль. Вы там бывали?

— Слышать о нем слышал, но видеть не пришлось.

— Герат сам по себе — целый мир, а Навои в нем воздвигает другой, новый мир. Да, как вас зовут? Вы родственник Султанмурада?

— Мое имя Арсланкул. Господин мударрис — мой знакомый.

На берегу Инджиля, среди шумной толпы, Арсланкул потерял своего спутника из вида. Некоторое время он смущенно озирался по сторонам, потом, подхваченный людской волной, невольно двинулся дальше. На берегу канала кипела работа. Грохот тяжело нагруженных арб, громкий рев упрямых верблюдов, величественная, развалистая поступь медлительных слонов, сердитые окрики мастеров и надсмотрщиков — все это ошеломило Арсланкула. Как очарованный, он остановился перед каменотесами. Некоторые из них тщательно обравнивали квадратные и продолговатые каменные глыбы всевозможных размеров; другие полировали до зеркального блеска шероховатую поверхность камней. Группа мастеров вырезала на отшлифованном граненом мраморе цветы. Живые цветы, постепенно возникавшие под резцом мастера, поразили Арсланкула.

— Я думал, что в мире нет более сложного дела, чем ремесло ювелира, но их работа, оказывается, еще труднее — говорил себе юноша.

Откуда-то привезли на слонах огромные глыбы камня. Уставившись хоботами в землю, слоны опускались на колени. Под крики надсмотрщиков юноши богатырского вида сгружали тяжелую ношу.

Арсланкул шел среди неустанно сновавших, как муравьи, людей, с любопытством посматривая по сторонам.

Напротив портала строящегося медресе он увидел Сахиба Даро, оживленно стоившего с юношей, — щеголевато одетым в халат с вышитым золотом воротником. Остановившись поодаль, Арсланкул изумленно смотрел на ловких, как канатоходцы, мастеров в чалмах и колпаках, которые работали на высоком портале медресе. Среди них попадались седобородые, согбенные старцы, которые, словно крепкие юноши, спокойно выполняли на лесах опасную работу. Десятки живописцев разрисовывали ворота и огромные стены, выходившие на улицу. Разноцветная роспись ослепительно сверкала на солнце. Чтобы снова не потерять случайно найденного в толпе Сахиба Даро, Арсланкул подошел и встал с ним рядом. Однако Сахиб Даро до того увлекся спором, что не заметил Арсланкула. Арсланкул с минуту слушал их разговор. Спорили о какой-то газели, и Арсланкул, ничего не поняв, стал терпеливо ждать, когда же с ни закончат.

— Опять газели! Опять муамма! Ах, Герат! Куда ни взглянешь, всюду увидишь поэта. В мечети, в медресе, на базаре, в харчевне — везде читают стихи и спорят о них. Наверное, эти двое тоже поэты, — думал Арсланкул.

Наконец нарядный поэт, видимо не убежденный доводами своего противника, довольно холодно попрощался с Сахибом Даро. Арсланкул кашлянул и встал против Сахиба.

— Господин, я вас потерял и долго разыскивал, — сказал он, почтительно складывая руки на груди.

— Э, брат, здесь нельзя не потеряться, — улыбаясь, сказал Сахиб Даро. — Ну, идем сюда.

Арсланкул пошел следом за Сахибом Даро. Тот подвел его к плотному, коренастому человеку средних лет, который сидел под деревом и зорко наблюдал за каждым движением группы работающих.

— Поручаю вам этого молодца, — сказал Сахиб Даро, указывая на Арсланкула. — Вот возьмите его на работу и платите ему столько, сколько другим.

Коренастый человек взглянул на Арсланкула:

— Ты, кажется, ладный парень, но если станешь лениться, горе тебе: я почешу тебе плечи палкой.

— Я не лентяй, дядюшка, — серьезно сказал Арсланкул.

— Ладно, подтяни пояс потуже и начинай работать, — он указал рукой вверх, на подносчиков кирпича.

Арсланкул взвалил на спину кучу кирпичей и, не сгибаясь, быстрым твердым шагом начал подниматься по наклонным лесам. Несколько рабочих закричали снизу:

— Эй, паренек, будешь зря напрягаться, поясницу сломаешь!.

Но чем выше Арсланкул поднимался, тем больше ему приходилось сгибаться; тем не менее, он быстро взбежал по лесам вверх. Сбросив кирпич, юноша осмотрелся по сторонам. Зеленые волны гератских садов, омытых лучами солнца, исчезали на голубом горизонте; они как будто размотали клубок боли, окутывавшей сердце Арсланкула.

После полудня работа на постройках прекратилась. Люди, вытирая пот и отряхивая одежду, усаживались в кружок на берегу канала. Арсланкул вымыл в мутной воде Инджиля руки и лицо и, подойдя к своим новым знакомым, присел на разостланную под деревьями циновку. Усталые люди, обмахиваясь платками, тихо говорили между собой по-тюркски, персидски и на других непонятных Арсланкулу языках. Все украдкой поглядывали на поставленные в сорока — пятидесяти шагах большие дымящиеся котлы, около которых сгрудились люди. Начальник постройки, не поднимая век, бросил на них взгляд и крикнул повару: «Начинай!» Старый дастарханчи[82] оделил каждого лепешкой, посыпанной тмином. Потом раздал похлебку в цветных глиняных чашках.

Арсланкул кончил есть раньше всех. Не будучи еще близок ни с кем из товарищей по работе, он не стал ждать их.

На постройке наступила тишина. Только дети бегали вокруг отдыхающих слонов и верблюдов и дразнили их. Кое-где бродили посторонние люди, пришедшие посмотреть на строительство.

Арсланкул поднялся к тому месту, где только что работал. Он прислонился к перекладинам лесов, окружавших купол, и устремил глаза вдаль. Древние медресе, прямые, как свечи, высокие минареты, покрытые разноцветной росписью дворцы царевичей, зубцы огромных крепостей — все это отчетливо вырисовывалось перед его глазами. Многие из этих зданий Арсланкул видел вблизи, но расстояние придавало им новую красоту. Глазам юноши открылась вдали большая площадь, опоясанная кипарисами. «Да это, никак, сад Дже-хан-Ара? Он самый. Вон там аллеи…»—мысленно произнес Арсланкул. Прислонившись головой к доске забыв обо всем на свете, он устремил глаза вдаль. «Кто знает, может быть, моя Дильдор живет там? Теперь она гуляет по этим аллеям разряженная, похожая на пери. Хоть она, может быть, и сотая жена государя, меня, наверное, совсем забыла». Юноша тяжело вздохнул. Сами собой полились слова песни:

Арсланкул снял шапку и безнадежно махнул ею в воздухе, словно хотел сказать себе: «Чего там, брось!» Сделав два-три шага, он смущенно остановился; перед ним стояло несколько человек. Кроме мастеров, уже знакомых Арсланкулу, здесь были и посторонние. Один из них, хорошо одетый человек, с улыбкой сказал:

— Почему ты перестал петь, добрый джигит? Мы тоже хотим послушать. Ведь правда? — Он посмотрел на окружавших его людей.

Пожилой мастер, державший в руке большой лист бумаги с планом какого-то здания, медленно произнес:

— Да, сынок, ты пел свою песню с чувством.

— Это верно, мы наслаждались искренним чувством, заключавшимся в песне, — снова заговорил незнакомец.

Простое обхождение знатного с виду человека ободрило Арсланкула. Овладев собой, он сказал, приложив руку к груди:

— Господин, не смущайте меня. Ваш покорный слуга не певец, я только так иногда напеваю для себя.

Арсланкул огляделся вокруг и, увидев, что работа возобновилась, быстро сбежал вниз.

Поднимаясь с грузом кирпичей, Арсланкул остановился удивленный: человек, с которым он только и разговаривал, подоткнув полы дорогого халата и засучив широкие рукава, трудился, как заправский подмастерье. Он подавал мастерам кирпичи и ганч. Юноша посмотрел на него уголком глаза и сказал про себя, пожав плечами: «По виду знатный господин, а нравом на них не похож».

Проходя мимо, Арсланкул каждый раз исподтишка поглядывал на него. Тот, видимо, не утомлялся. Наоборот, на его вспотевшем лице читалось все большее увлечение работой. Наконец Арсланкул не выдержал: он толкнул под бок шедшего рядом товарища и спросил, указывая рукой наверх:

— Кто этот господин? Очень уж здорово работает. Или, может, боится начальника? — Он весело рассмеялся своей шутке.

— Э, несчастный, ты что, до сих пор не знаешь этого — господина? — ответил его спутник, умеряя шаг.

— Нет, а кто это?

— Господин Навои. Он часто приходит сюда и всегда так усердно работает.