Назад в СССР: демон бокса – 2

Глава 15

15

Во второй раз в ту же реку

Хотелось выйти из дома под сосны и материться от избытка чувств! До чего здесь славно!

Приезжали сюда на лето в мой отпуск, но сейчас зима, конец декабря, у неё есть особое очарование. А сколько эмоций доставляет довольно большая дочка, два года, вполне себе человечек, бегает по двору в ярко-оранжевом югославском комбинезончике, шубы-скафандры времён моего детства, одна доставлена тёщей, вторая родителями тела, я пустил Рексу на подстилку.

Машка ревёт от восторга, лезет в сугробы, затевает борьбу с собакой, потом лезет пёселю на спину, и он, глядя на мир страдальческими глазами, секунд пять изображает «лошадку», потом сбрасывает наездницу, но та ничуть не обижается и хохочет. Привязал санки к его ошейнику, дело лучше пошло, двор стал мал, катались прямо на льду замёрзшего водохранилища, вплоть до занесённых метелью крокодилов.

Виктория, рафинированная столичная штучка из Москвы, бросилась к телефону обзванивать институтских подружек. Несмотря на некоторую удалённость от Минска, дом обречён на гостей, ну и ладно.

Новый год праздновали шумно, моя совсем немаленькая усадьба казалась тесной, она не вмещала столько людей с самой нашей свадьбы. Приехали Стас, Коган с женой и четырьмя парнями из белорусской сборной, Ким, тёща с Ольгой, родители тела, викины одногруппницы. Меня поздравляли с возвращением в большой бокс, желали победы на Олимпийских играх (куда советские спортсмены не попадут), в кубке мира по боксу в восемьдесят пятом (когда точно уже не смогу представлять СССР) и прочих успехов. Я старался держать улыбку, а на сердце кошки скребли, не давая насладиться моментом. Это в последний раз…

Во дворе, когда вышли дыхнуть воздухом, заодно поджечь бенгальские огни, Ким тихо спросил:

— Тоскуешь, что всё уходит в прошлое — безвозвратно?

— Если бы ты меня не сдал как стеклотару…

Он ухмыльнулся.

— Не сдал. Гэбисты и десятой части не знают того, за что нам полагалось бы лет по пятнадцать как с куста, если ты сам не раскололся. Ну а ехать за бугор — мы же давно уговорились. Твой срок в боксе проходит. Как и моей жизни вообще. Куда тянуть?

— Тянуть не позволят. Возвращаюсь на чемпионат СССР. Даже если не займу призового места, всё же перерыв больше полутора лет, едем в июле в Белград на молодёжный турнир до двадцати пяти. Сдаёмся в американское посольство. Югославы невозвращенцев силой не выпирают в Союз. Американцы делают нам визы, дальше — по обстоятельствам.

— Виктория и Маша?

— Беру с собой. В ФРГ или Британию трудно было бы объяснить. А так — почти социалистическая страна, туда даже по путёвке можно попасть, хоть нелегко простому человеку. Вику выпустят, я давно обещал ей мир показать.

Ким кивнул.

— Правильно. Она знает?

— Не будет знать, пока не поставлю в Белграде перед фактом. В Балашиху же поехала со мной. Ну так если перед разумным человеком поставить выбор: Нью-Йорк или Балашиха, что решит?

— Женщины порой непредсказуемы. Ну, это твоя семья, сам решай.

По принципу Скарлетт О’Хара «подумаю об этом завтра» я отложил морально-психологическую подготовку благоверной к измене Родине и после праздников отдался тренировочному процессу, где меня ожидал пренеприятнейший сюрприз.

— Тебя на чемпионате БССР побьют, — напророчествовал Владимир Львович после первого лёгкого спарринга с юниором. — Физическая форма в норме. Но что у тебя с техникой?

Хуже всего, что за полтора года перерыва я потерял чувство дистанции. В боксе каждый сантиметр важен для точного удара. Чуть дальше начал — и недобор, перчатка на излёте лишь коснётся противника, никак ему не навредив. На два пальца ближе — и не успеваю раскрутить всё тело от ноги до плеча и локтя, кулак не набирает максимальную скорость. В Балашихе спаррингов хватало, уложу, наверно, самого Мухаммеда Али на его пике формы, но при условии: разрешено бить ногами. В боевом самбо и военных комплексах единоборств мало уделяется времени и внимания ударной технике руками в ближнем бою. А ближний бой с работой в корпус — наше всё для невысокого супертяжа, выходящего против здоровенных дядек вроде Теофило Стивенсона.

Первые два боя на чемпионате Белоруссии, он начался в последних числах января, выиграл исключительно за счёт репутации олимпийского чемпиона и убийцы. Весьма способные, но не титулованные парни элементарно боялись попасть в реанимацию, уходили в глухую оборону и неохотно атаковали, даже когда совсем раскрывался. Из двух-трёх десятков моих ударов проходил от силы один, но соперники и этим не могли похвастаться. Поэтому пять-ноль по очкам, но даже Коган не радовался «техничной победе», понимая, что я не щажу пацанов, а просто не знаю, что с ними делать.

В общем, я вошёл второй раз в ту же реку, вода прежняя, но берега поменялись, да сам уже не тот… Постарел? В двадцать два с половиной года⁈

В полуфинале открылись какие-то шлюзы. Соперник попался не ахти, даже слабее, чем в четвёртой и восьмушке. Но, главное, исчезла скованность, вернулось чувство контроля, я знал точно, какой получится удар. Единственно, не командовал себе «пли», позволяя подобное только с мешком. Но и без психологического допинга дважды заставлял рефери открыть счёт, отчего секундант не выпустил парня на второй раунд. Финал я прошёл за неявкой соперника, и жаль, каждый бой я рассматривал как тренировочный, но не расслаблялся подобно Стивенсону, намеревавшемуся просто размяться со мной.

Перед вылетом на чемпионат Союза в Ташкент произошло несчастье, сильно выбившее из колеи. Мы с женой вечером были дома, как обычно засиделась Ольга, дочь игралась во дворе с Рексом, периодически долетал радостный лай и детский смех. Я был спокоен: пёс зорко охранял Матюшевич-младшую, на него мог положиться с большей уверенностью, чем на человека.

Начало темнеть, когда снаружи раздался выстрел и послышался дикий крик Машеньки. Я бросился во двор как был — в лёгкой спортивке и в тапках, за мной устремились обе сестры. При свете фонаря на тёмном февральском снегу бился в конвульсиях Рекс, и беглого взгляда понятно — псу конец, он получил заряд картечи, под ним расплылась лужа крови.

«Ворошиловский стрелок» в торжественной позе стоял за оградой. Эдакий тип в дублёнке и пыжиковой шапке, сдвинутой на затылок, очень гордый собой. Второй, пожиже, переминался с ноги на ногу и поскуливал: «я же говорил, Глеб Михалыч, лаял он, собака, значит, не волк».

— Скажи спасибо, мужик. К тебе волк забрался. Я ребёнка спас!

Вика не успела схватить меня за рукав. Одним прыжком перенёсся через забор, а он метра полтора, вырвал двустволку из рук пыжикового и сбил его с ног подсечкой.

— Ты стрелял в мою собаку, в мой двор, где находился мой ребёнок!

Грохнул второй выстрел, ахнули женщины и спутник Глеба Михайловича, но я не настолько утратил контроль над собой — пальнул в снег возле самого уха подонка. Потом разбил ружьё о сосну вдребезги.

Вздёрнутый на ноги, стрелок обдал меня мощным водочным духом. Оглушённый от пальбы около уха, встряхнул головой и немедленно бросился в наезд:

— На кого, слизняк, руку поднял! Да я…

— Он — второй секретарь Минского обкома партии, — подсказал его спутник. — Вы хорошо подумайте, что собираетесь сделать.

— Уже подумал. Сделаю его бывшим вторым секретарём.

Руку за спину милицейским захватом, удушающий, шапка куда-то укатилась, обнажив плешь. Когда тащил его мимо мёртвой собаки, паскудник попробовал вырваться, почему-то ему не удалось. Вика пыталась хоть как-то утихомирить Машу, оттащить её от Рекса, но девочка моя словно обезумела… А у меня отключились эмоции, я продумал алгоритм и просто действовал.

Мужчинка, сопровождавший партноменклатурную свинью, кинулся убегать, я его догонять и задерживать не стал. Значит, скоро какие-то областные власти, например — начальник УВД, узнают, что с пьяным Глебом Михайловичем случилась беда, кинутся выручать, заодно — топить меня. Удостоверение КГБ и звонок в дежурку КГБ БССР изменит ситуацию, но тут придётся стрелять из пушки более крупного калибра.

В доме я связал гаду руки за спиной, из вредности — поводком Рекса, и прицепил его к батарее отопления, не снимая дублёнку, в тепле его быстро развезёт. Затем кинулся к телефону.

Ответили моментально.

— Дежурный по Центральному Комитету Коммунистической партии Белоруссии слушает.

— Герой Советского Союза и Олимпийский чемпион Валерий Матюшевич. Мне необходимо сверхсрочно связаться с Первым Секретарём. Мой персональный код…

Я продиктовал шесть цифр, сообщённых мне Машеровым после турнира в Киеве.

— Ждите.

Прошло около минуты. Перебиваемый помехами, в трубке послышался хорошо узнаваемый голос Петра Мироновича.

— Валерий? Что-то стряслось?

— К сожалению — да, Пётр Миронович. Второй секретарь Минского обкома КПБ, пьяный в жопу, устроил стрельбу из двустволки прямо у меня во дворе, чудом не ранил двухлетнюю дочь, убил мою собаку. Сейчас икает с пьяну и грозится стереть меня в порошок.

— Так…

— Как капитан КГБ, я обязан незамедлительно сообщить в Москву о данном факте. Юрий Владимирович Андропов лично отслеживает исполнение его поручения по очистке партийных рядов от подобных фруктов. Но я подумал, что это может бросить тень на весь партаппарат республики, и, нарушая приказ руководства КГБ, сначала решил сообщить вам.

— Правильно. Молодец, Валерий Евгеньевич. Я приму меры.

— Пётр Миронович! Алкаш был не один. Его спутник сбежал. Опасаюсь, что до прибытия отправленных вами людей сюда заявятся, так сказать, спасатели. И у меня не останется иного выхода, как сообщить на площадь Дзержинского.

— О, чёрт! У меня чехословацкая делегация. Валерий, личная просьба: никуда и никому больше не звони. Еду лично. Приедут «спасатели», посылай на, ссылаясь на мой приказ.

— Понял! Жду.

Интересно, что Машеров не уточнил, где мой дом. Неужели помнил, как выделял мне участок у санатория?

Они появились практически одновременно: два «членовоза», один с мигалками, и две «волги» из УВД, тоже с проблесковыми огнями. На пару минут ночной лес выглядел как дискотека.

Мне было плевать на иллюминацию. Я сидел на снегу и занимался самоедством: ну почему не поставил высокий глухой забор? Не хотелось отрезать двор от соснового леса, и кто знал, к чему оно приведёт… Обнимал остывавшее собачье тело, целовал потухшие глаза, гладил серую шерсть, пропитавшуюся кровью. Мог даже убить подонка, сославшись, что тот произвёл один выстрел и целился в меня, а толку? Рекса не верну.

Неужели меня снова нагнало проклятие, то самое, что унесло голден-ретривера на авиабазе в Тангмере, навело бомбы на дома, где коротали ночь Мария и Мардж… Вряд ли. Скорее сработало общее проклятие для России-СССР, именуемое коммунизмом. Именно благодаря этой заразе бродят по благословенной земле новоявленные бояре с обкомовскими корочками в кармане и творят что хотят, стреляют из ружья в населённом пункте, а кто им что скажет? В девяностые годы на смену придут другие, без корочек, зато с баблом, голдами, малиновыми пинжаками, а также бригадой конкретных пацанов за спиной, столь же отталкивающие личности. Но те хоть что-то делали, пусть неправедное. Подобные Глебу Михайловичу всего лишь раздували щёки и громогласно хвалили ленинскую внутреннюю и внешнюю политику КПСС, раздавали «руководящие» указания, совершенно не неся за них ответственности. Худшее, что осталось и в людях России, и в Беларуси после развала СССР, оно отсюда — из-за мутации сознания под воздействием коммунистической идеологии.

Ко мне подошёл Машеров, с минуту смотрел на мёртвое тело.

— Ребёнок не пострадал?

— Она находилась в шаге от собаки. В глубоком шоке, кричит не переставая. Завтра везу её в Москву для оказания срочной психологической или психиатрической помощи.

— Не надо в Москву. У нас в Новинках…

— Пётр Миронович, при всём уважении. Здоровье единственной дочки мне важнее вашего «не выносить сор из избы». Не хотите пообщаться с героем вечера?

— Идём.

Пара мужчин в штатском, повинуясь отмашке его руки, осталась во дворе.

Обалдуй, как и ожидалось, раскис в тепле. При виде Первого обрадовался, решил — он приехал вызволять ответственного товарища.

— Пё-ё-о-тар Миронович, дорогой! Спасайте! Меня тут связал… этот…

Прозвучала пара матерных эпитетов в мой адрес.

— В восемь утра внеочередной пленум обкома. С освобождением от обязанностей, — постановил спаситель.

— Нет-нет, Пётр Миронович, вы уж извините, на тормозах спустить не получится. Исключение из КПСС — как минимум. На статью не тянет, но как повернуть… Не зря я юрфак заканчивал. Наверно, так. Оформим покушением на убийство ребёнка — в пьяном виде из хулиганских побуждений.

Мы разговаривали в спортзале. Партократ, привязанный к радиатору между боксёрским мешком и каратешной макиварой, прямо-таки молил своим видом врезать ему маваши в нос. Возможно, Машеров правильно оценил мою нервозность и принялся уговаривать.

— Валерий, не нужно уподобляться. Статьи действительно нет, тянет на административку. И возмещение ущерба. Понимаю, спрашивать сколько стоит собака глупо, не в деньгах дело.

— Оценить моральный ущерб? Он за три жизни столько не заработает.

— Тоже верно… Щенка из хорошего питомника, нет?

— Давайте поступим проще. Я его развязываю, он совершенно добровольно пишет два заявления — об освобождении от обязанностей второго секретаря и о выходе из КПСС по собственному желанию. Или… вы сами понимаете альтернативу, к которой не хочу прибегать. Оставить этого гуся в партии, он пристроится каким-нибудь замминистра коммунального хозяйства, снова обрастёт связями и начнёт мстить, гадить. Пётр Миронович! Я не шантажирую вас. Хочу как лучше и вам, и мне.

А для этого придётся пустить стрелка в расход. Причём не вообще, а только в карьерном плане. Гуманизьм! Мать его…

— Он пьян. Даже если что-то накорябает каракулями, грош цена этому заявлению. Решим так, Евгений. Мне нужны сутки. Не позднее послезавтра в «Коммунисте Белоруссии» появится сообщение о внеочередном Пленуме обкома и исключении этой мрази из наших рядов. Я обещаю. И никто ни разу не мог сказать, что я не сдержал обещание.

— Вам — верю. Заберёте его с собой?

— Чтоб он мне ЗиЛ заблевал? Там машина УВД, отвезёт в дежурку до вытрезвления. Предупрежу, что начальник он — бывший, можно не церемониться.

Машеров позвал мужичков со двора, те оперативно отвязали стрелка от батареи и уволокли в темноту. Через пару минут разъехались.

Я подобрал на снегу сломанное ружьё и пыжиковую шапку, зачем-то отнёс в подвал, наверно — как улики. Вернулся в дом и зашёл в детскую, Маша ещё всхлипывала, но больше не истерила, постепенно успокаиваясь в маминых объятиях.

Наутро похоронили Рекса. С трудом выбил ямку в мёрзлой земле. Машенька положила на могилку бумажный цветок, они сделали его вместе с мамой.

И как с таким настроением лететь на чемпионат СССР? То, что Машеров исполнил все обещания, ничуть его не подняло. Вот если бы обманул, испортило бы окончательно.

В самолёте Ким заметил, что было бы сложно брать с собой собаку в Югославию, и первый раз в жизни мне захотелось треснуть по роже секунданта и неизменного наперсника в любых сомнительных делах. Он уже всё сводил к побегу. А ведь секция боевого самбо в институте физкультуры — его детище, преемников на тренерском поприще толковых не вырастил, сбежит — она рассыплется, и учеников не жаль. Ничего святого! Аргумент «хоть на старости лет поживу для себя» не катит. Человек должен жить достойно с пелёнок до старости. К сожалению, до этой простой истины люди чаще всего доходят в загробной зоне, когда уже ничего не исправить, остаётся только страдать за грехи.

И это одна из причин, почему я пальцем не тронул Глеба Михайловича. Любые полученные от меня мучения зачтутся при назначении посмертного наказания. Не хочу ему скостить даже один год в отряде с командиром отряда — извергом вроде меня.

Столица Узбекской ССР встретила нас сильным ветром, несущим пыль и песок параллельно земле. Город, отстроенный с определённым шиком в постсоветское время, при Союзе, скажем мягко, не впечатлял. Как и в Минске, огромную площадь занимали частные невзрачные домики, в силу южной как бы эстетики напомнившие мне аулы Афганистана, где по советским «освободителям» пуляли из-за дувалов из автоматов, а «освободители» отвечали артиллерийским огнём, смешивая поселение со щебнем. Не самые приятные воспоминания, честное слово. Микрорайоны с типовой советской безликостью, отстроенные после землетрясения, чуть более приличный центр… В лучшую сторону отличались люди, восточное гостеприимство было прекрасным, не столь навязчивым как в Грузии, к тому же много русской и еврейской интеллигенции, потомки бежавших в Ташкент от нацистов, правда, значительная часть из них съехала. Где-то здесь живёт Дина Рубина, которая позже напишет роман «На солнечной стороне улицы», наверно — самый известный в мире о Ташкенте… Части той страны, что мне предстоит покинуть навсегда. Я ловил себя на мысли, что смотрю на картины советской действительности словно турист, заехавший в дальнюю и редко посещаемую страну, уверенный, что больше никогда сюда не вернётся.

Сюда мы прибыли довольно большой делегацией, сборная БССР выглядела неплохо. Кроме меня, так сказать, суперзвезды, Коган привёз ещё двух парней крупного калибра, возможно, в будущем — супертяжей, в том числе минчанина Диму Петровского. К самым мощным боксёрам всегда был максимальный интерес, что и отразилось на пресс-конференции. Моё возвращение на большой ринг преподносилось как новость номер один, вопросов я получил больше, чем вся белорусская делегация вместе взятая.

— Игорь Матвеев, «Советский Спорт». Вы были вынуждены покинуть бокс после того, как на чемпионате в Донецке убили на ринге армянского спортсмена. Как вы сами оцениваете свои шансы в восемьдесят четвёртом году?

— Я пропустил чемпионат мира не из-за смерти Варданяна, умершего, кстати, не на ринге, а после поединка из-за неизлечимого заболевания сосудов головного мозга, при котором бокс абсолютно противопоказан. Из-за чего? Отвечу. Из-за хамской, тупой и абсолютно непрофессиональной статьи в «Советском Спорте», названной «Нам не нужен такой бокс», по некоторым признакам, как я предполагаю, оплаченной и заказной. Сукин сын, её написавший… Не вы, Игорь Матвеев, у вас был замечательный предшественник.

— Валерий Евгеньевич! Прошу выбирать выражения, — пробовал меня остановить узбек, представлявший организаторов чемпионата, но куда там.

— Я выбираю. Иначе покрыл бы этого пидараса матом. Лучше, конечно, подать в суд, разорить газету и самого бумагомараку до нитки, но у нас так не принято. Опубликованное в центральной прессе — святая истина, даже если это полная ахинея. Из-за той заметки поднялась волна, тренерскому совету сборной ответственные товарищи сообщили: есть мнение Матюшевича на чемпионат мира не отправлять. Поехал другой супертяж, слабее, и продул. Желавшие сунуть палку в колёса советскому спорту добились успеха, по иронии судьбы — именно через жёлтую газетёнку «Советский Спорт». Как я оцениваю перспективы? Что-то давно никого не укладывал нокаутом.

Конечно, журналисты выбросят «пидараса» из публикации, как и нападки на центральную московскую прессу, но только советские. В зале присутствуют корреспонденты из Польши, ГДР и других соцстран, а главное — из СФРЮ, те точно тиснут в самом горячем виде.

— Иван Коротевич, «Физкультурник Белоруссии». После вынужденного пропуска чемпионата мира и последующих соревнований по боксу вы продолжили тренировки?

— Конечно. Во-первых, я, наконец, вполне освоился с супертяжёлым весом после стремительного перехода их лёгких категорий в максимальную, лучше двигаюсь. Во-вторых, не забрасывая бокс, полтора года уделял повышенное внимание своему второму спортивному увлечению — боевому самбо с активным использованием техник восточных единоборств. Как вы, вероятно, знаете, мне принадлежит звание мастера спорта СССР по самбо. Наверняка смотрели финальный бой с Варданяном, где завершающий удар был исполнен в технике каратэ, в боксе так не принято. Но в схватке с сильным, более крупным и высоким противником мне так показалось эффективнее. В грядущем чемпионате восточные методики будут использоваться ещё интенсивнее. Разумеется, я не собираюсь бить ногами в пах или ребром ладони по горлу. А вот приёмы концентрации, самомобилизации, купирования болевых ощущений — в каждом бою.

— Анжела Водопьянова, «Спортивная смена». Вы, очевидно, не сомневаетесь в своём успешном выступлении на чемпионате СССР. А в каких международных турнирах намереваетесь участвовать? Кубок по химии ГДР в Галлё-Нойштадте? Товарищеский матч в Белграде? Олимпийские игры?

— Во всех. Только решение принимаю не я, а тренерский совет. Иногда звучит: есть мнение, что у нас имеется другой кандидат, в лучшей форме. Самое простое — провести спарринг и выявить сильнейшего, но — нет. А вдруг тот самый сильнейший нечаянно получит травму? Я — за открытый бокс. Если кто-то уронит меня на канвас и выключит свет здесь, в Ташкенте, ни я, ни мои тренеры не будут пускать в ход закулисные рычаги, чтоб протолкнуть меня на престижные заграничные турниры.

После пресс-конференции, пованивающей скандалом, меня взяли в оборот парни в штатском из Первого главного управления.

— Товарищ капитан! — внушал мне старший группы. — Мы наблюдаем за вами перед операцией в Белграде. Своими провокационными заявлениями вы ставите всю операцию под удар!

— Напротив. Я формирую образ недовольного советской системой. Такой скорее перебежит, чем отличник боевой и политической подготовки.

— Не переусердствуйте! Спортсменам со слишком длинным языком выезды в капстраны, да в ту же Югославию, строго запрещены. Наши противники насторожатся: почему мы дали разрешение на выезд неблагонадёжному.

— Операция отменяется? Тем более, Юрий Владимирович… Светлая память… Он лично её курировал.

— Ни в коем случае не отменяется. Смерть Андропова никак не сказывается на текущих планах, за год наши люди заняли ключевые посты. Но потрудитесь держать язык за зубами. Любые демарши — только по согласованию с нами, в точном соответствии с данной инструкцией. Надеюсь, вы хорошо меня поняли.

— Так точно. Спасибо за доходчивое объяснение.

Когда шли из конференц-зала в номер, я поймал на себе насмешливый взгляд Кима. Уж он-то точно угадал связь моего спича с предстоящей белградской аферой.