Назад в СССР: демон бокса – 2

Глава 2

2

Завистники

Председательствующий объявил следующий пункт повестки дня: персональное дело кандидата в члены КПСС лейтенанта Матюшевича Валерия Евгеньевича.

— В партийную организацию белорусских частей Краснознамённого Западного пограничного округа поступило заявление товарища Матюшевича о приёме его в КПСС, кандидатский стаж исчисляется с двадцать девятого августа тысяча девятьсот семьдесят девятого года. По уставу мы сегодня должны рассмотреть вопрос, оправдал ли товарищ Матюшевич оказанное доверие и вправе ли мы принять товарища Матюшевича в ряды КПСС. Одновременно в партийную организацию округа поступил сигнал о недостойном поведении товарища Матюшевича, выразившемся в личной нескромности, корыстолюбии и хозяйственном обрастании. Слово имеет представитель первичной партийной организации в/ч 2187 старший лейтенант Соломахин. Пройдите к трибуне, товарищ.

Ясненько. Соломахин, получив от меня по мозгам, так и не перебрался в Минск, потому что в/ч 2187 — это Брестский погранотряд. Поскольку основная бюрократия округа находится в Киеве, в Минске совсем не много носителей зелёных погон. КГБ БССР они не подчиняются, но по каким-то договорённостям офицер погранвойск, то есть я, ведёт занятия по физподготовке с личным составом и КГБ республики, и с бойцами обоих погранотрядов — Брестского и Гродненского.

В общем, когда сотрудник числится кем-то одним, а работает совершенно иначе, в СССР принято сплошь и рядом. Но когда его надо в чём-то упрекнуть, все моментально закрывают глаза на договорённости, вытаскивают из стола список должностных обязанностей и, гневно тыкая в листик перстом указующим, спрашивают: почему это не выполнено? А это почему?

Я был готов к такому повороту в принципе, но не ждал вот прямо сейчас, хоть должен был, перехватив взгляд битого мной боксёра. Не в состоянии драться со мной на ринге, вздумал фехтовать на бумажках.

Соломахин, в отличие от меня, подготовился. Решил озвучить, какие плюшки получает от государства звезда спорта, тем самым возбудить нехорошие чувства у присутствующих. Офицер погранвойск, как и общевойсковой, начинал лейтенантскую службу с двухсот сорока на руки плюс форма, койка в казарме и пайка в столовке части. Потом, конечно, появлялись надбавки за звёздочки, выслугу и повышение в должности, но не космос, отчего многие рвались как с цепи сорвавшиеся в спецкомандировку в Афганистан, где год за два, а после — гарантия продвижения по службе. Минские, брестские и гродненские, считаю, ещё везунчики, служится им приятно, климат мягкий, население культурное, блага цивилизации близко, за сеткой — вполне дружественные поляки, товарищи из соцлагеря, потуги злоумышленников на нелегальное пересечение границы случаются крайне редко. Но вот, бывает, пора очередному товарищу с зелёным околышем на фуражке расти, скажем, с начальника заставы до заместителя командира отряда, а ближайшая вакантная должность — на монгольской или китайской границе. Откажешься, и следующее предложение появится, скажем мягко, нескоро, коль не пытался ловить карьерную птицу счастья за хвост. Соломахин не перевёлся в Минск на повышение, значит, следующий вариант выпадет ему где-то в местах некомфортных, если только не отправится в Афган за душманской пулей.

Все получили офицерские погоны после училища, и один я — после первого курса гражданского вуза. Катаюсь как сыр в масле, пока они кровь на границе проливают мешками… Абыдна, да?

Примерно это и вывалил мой неудачливый соперник, чуть в более обтекаемой форме. Я молчал, мне ещё дадут слово, причём главное выступление будет не здесь, а в Белсовете «Динамо» с плачем в жилетку и завываниями «обижают олимпийского чемпиона, товарищ генерал-майор госбезопасности!»

— Товарищ Соломахин утверждает, что вы, товарищ Матюшевич, всего лишь двенадцать раз провели тренировки с пограничниками и сотрудниками КГБ за последние три месяца, — начал разбираться по пунктам председатель. — Это правда?

— Так точно! — я встал, выпрямился. Хотелось бы как у Высоцкого, «обнажил я бицепс ненароком, даже снял для верности пиджак», то есть китель, пугая собравшихся спортивно-ударной мощью, но не то место и время.

— Почему?

— Защищал честь погранвойск СССР, общества «Динамо» и всего Советского Союза на чемпионате страны в Ростове-на-Дону, на Олимпийских играх в Москве и на турнире вооружённых сил дружественных стран в Варшаве, заметьте — все выиграл. В промежутках между соревнованиями занимаюсь с парнями гораздо чаще.

Снова влез Соломахин.

— Советский спорт — любительский, подразумевает занятие им в свободное от службы время. Товарищ Матюшевич манкирует прямыми обязанностями ради хобби.

— Что скажете? — ретранслировал председательствующий.

— По договорённости между Белсоветом «Динамо» и командованием погранвойск, с личного одобрения товарища Андропова, поддержание мной высшей спортивной формы и выступление на соревнованиях самого высокого ранга входит в мои прямые служебные обязанности. Полагаю, рапорт председателя Белсовета «Динамо» с визой Председателя КГБ СССР подшит к моему личному делу, а если было лишь устное указание — запросите в приёмной Председателя.

— Станем мы беспокоить самого товарища… — начал было Соломахин, но председатель его перебил:

— Товарищ лейтенант, вы на какой машине ездите — на УАЗе или на «волге»?

— УАЗ-469, товарищ майор, принадлежит моему родному деду, я его иногда эксплуатирую по доверенности. Что касается «волги», а такая машина вручена в дар каждому золотому медалисту Олимпиады, я на ней ездил месяц и продал.

— Почему?

— Потому что теперь езжу на «мерседесе».

Военные продвигаются в очереди на «жигули» несколько быстрее, чем штатские, но вынуждены долго копить с окладов, чтоб оплатить четырёхколёсное убожество, хотя бы «москвича». «Волга ГАЗ-24» считается предметом несбыточных мечтаний, а тут девятнадцатилетний с лёгкостью от неё избавляется, чтобы пересесть с неё… на что⁈ На «мерседес!» Туши свет…

— Откуда он у вас? — голос председателя напоминал стон, скатившийся на хрипотцу.

— Подарок. Во время турнира дружественных армий ко мне подошёл их чемпион и сказал: тебе не светит. Я ответил: забьёмся? Он — давай. Поставил свой «мерседес», трёхгодовалый, я — золотые часы. Поляк упал в первом раунде, промычал «ниц не можна зробить», и на следующий день я поехал в Брест за автобусом нашей команды на «мерседесе». Ну а так как ГАИ не зарегистрирует вторую машину на одного владельца, позвонил коллегам-боксёрам из Тбилиси, примчались на следующий день и забрали «волгу».

Продажа двух премиальных ГАЗ-24, за Кёльн и Ростов-на-Дону, принесла мне десять тысяч долларов. Третью, олимпийскую, я отдал за рубли, нужны для стройки в Ждановичах. К сожалению, злотые, выигранные в Варшаве на тотализаторе, пришлось там и оставить в тайнике, на доллары или марки обменять не удалось из-за возни с машиной, зато её я отдам не менее чем тысяч за пятнадцать, не рублей, конечно.

— Вы понимаете, что принимать такие подарки… нескромно?

— Считаете, товарищ председательствующий, дарители ошиблись, награждая меня столь щедро?

— А ещё ему выделен участок двадцать пять соток под коттедж в водоохраной зоне около водохранилища «Дрозды»! — выстрелил старлей-обличитель, чем, по его мнению, забил последний гвоздь в крышку моего гроба. На самом деле вручил мне бесценный козырь.

— Считаете, товарищ Соломахин, что его передача мне также ошибочна?

— И противозаконна! Вашей семье предоставлена комфортабельная трёхкомнатная квартира на троих в Минске на улице Одоевского!

Он почти кричал. Хорошо подготовился, стервец.

— Объясняю. Участок под строительство жилого дома с отдельным помещением для тренировок, а также чтобы я, взрослый мужчина, мог жить отдельно от родителей, выделен мне по личному письменному распоряжению Первого секретаря ЦК КПБ товарища Машерова. Секретарь! Прошу занести в протокол, это важно. Товарищ Соломахин только что назвал действия руководителя республиканской компартии незаконными, тем самым коммунист Соломахин опорочил партийную организацию Белоруссии.

Такого поворота не ждали, председательствующий пробовал встрять, но меня было уже сложно остановить.

— Обращаю внимание, что обвиняющий меня в нарушении партийной этики товарищ Соломахин сам нечист. Несколько лет назад он из карьерных побуждений пытался добиться перевода в Минск через Белсовет «Динамо», в служебное время и вопреки интересам службы ездил в Минск и даже выступал в отборочном поединке со мной, но был бит по морде, с тех пор затаил на меня злобу и в настоящее время пытается свести счёты, используя ложные обвинения. Я официально обращаюсь в партийную организацию… секретарь, внесите это в протокол… с требованием открыть персональное дело коммуниста Соломахина, публично высказавшего клеветнические измышления в адрес Первого секретаря КПБ, а также вовлекающего парторганизацию в процесс мщения за набитую на ринге физиономию. Соломахин, я вижу, вы не коммунист, а вредитель в наших рядах. Но хотя бы мужчина? Наденьте перчатки ещё раз, всё выясним до конца. Что же касается обвинений в неисполнении мной обязанностей, настаиваю на служебном расследовании с привлечением специалистов из «Динамо» и ответственных лиц из командования погранвойсками, с неизбежными оргвыводами в отношении тех, кто затеял конфликт. Прошу прощения, товарищ председательствующий.

Старлей сник, майор икнул. Что спросу с непутёвого старлея, оттрахают-то старшего…

— Думаю, что мы вполне разобрались, товарищи. Товарищ Соломахин, благодарю, садитесь. Следующий вопрос повестки…

— Виноват, товарищ майор. Мой кандидатский стаж истекает. Вы только что подвели черту: нарушений за мной нет. Прошу вас поставить на голосование принятие меня в КПСС.

Он явно хотел замять, провести это как-то не публично, быть может, незаметно вписать в протокол задним числом… Не знаю. Не получилось у него. Объявлял голосование с непередаваемой эмоцией в голосе, будто пробирался нагишом через крапиву. Послушные офицеры подняли руки «за», кроме, конечно, виновника заварухи, тот воздержался.

— Поздравляю, товарищ Матюшевич!

— Обещаю и далее гордо нести знамя советского спорта во славу Родины и пограничных войск! Товарищ председательствующий, как же второй нерешённый вопрос? О возбуждении персонального дела в отношении антикоммуниста и клеветника Соломахина⁈ Вдобавок — подлеца и труса? Недостойного даже сортиры чистить в погранчастях!

Зал шумнул, майор едва поймал отвалившуюся челюсть.

— Сначала обсудим в рабочем порядке, — выкрутился он, наверняка жалея, что спортивная гордость Белоруссии в моём лице вообще появилась на свет.

Как не сложно догадаться, после хурала майор вцепился в меня как клещ в собачье брюхо.

— Смерти моей хочешь, лейтенант? Разве так можно? Какое ещё расследование? Какое персональное дело⁈

— Я бы не требовал. Но тут как в боксе — если тебя ударили, бей в ответ, желательно до нокаута, иначе самого затопчут.

— У Соломахина родной дядя — генерал в Забайкалье!

— Чудесное место службы! Пусть пишет рапорт на перевод. Морозы, чистый воздух. Пусть проветрит мозги.

— Всё шуточки шутишь…

— Какие шуточки! Давайте так. Я молчу и терплю. Если полоумный в течение недели соберёт чемодан и укатит, молчу дальше. Ну а нет, извините. Урод публично оскорбил Машерова, назвав его действия незаконными, человек двадцать свидетелей. Вы хотите нести ответственность, покрывая его?

Майору под пятьдесят, мне девятнадцать, но если он думал растоптать меня как мальчишку… Прости, дружище, облом.

— Обсудим… Перевод из Западного округа — это подготовить надо.

— Конечно. Но вы не тяните. Разрешите идти?

— Катись!

Я покинул здание с колоннами и сел в УАЗ, с готовностью рыкнувший мотором в ответ на запуск стартёра. Проблем он мне особо не доставлял благодаря дружбе с председателем колхоза неподалёку от Жданович, подкидывал ему толику от подарков из поездок, например — всё грузинское спиртное после Ростова-на-Дону и сборов в Тбилиси, самому мне и десятой части того не нужно. Поэтому УАЗ, требовавший регулярной прочистки карбюратора, смазки, регулировки и прочее, не доставлял мне проблем и позволял оставаться чистым наездником, когда почти все советские автолюбители поневоле вынуждались хотя бы минимально осваивать профессию автослесаря. Поменять шаровые опоры передней подвески или крестовины карданного вала считалось пустяшной процедурой для обладателя «жигулей», ради такого стыдно катить машину на сервис, где очереди на многие месяцы. Сам не можешь — попроси соседа по гаражам, за бутылку поменяет. Что умиляло, на зиму большинство железных коней отправлялось частниками на прикол до апреля, и вполне респектабельные дядьки, включая профессора научного коммунизма, впрессовывались в переполненный городской транспорт.

Советский Союз не баловал своих граждан автомобильным комфортом. Ничуть. Поэтому приходилось действовать не по правилам системы, а искать свои ходы. И мне удавалось, по крайней мере, при эксплуатации брутального колхозного внедорожника.

УАЗ вполне подходил для зимы, довольно холодный внутри, зато нормально заводящийся в мороз и не буксующий в сугробах. Правда, включение переднего ведущего моста — отдельная песня, напоминающая стон, но не будем о грустном. Люфт рулевого колеса составлял несколько градусов, на скорости машина рыскала бы, но она не набирала большой скорости. Разумный максимум — семьдесят, на девяносто, казалось, уже идёт на взлёт, рёв почище, чем в кабине Б-17, тряска, но разбег не оканчивался отрывом от полосы и блаженным чувством полёта. Спидометр, кстати, у этого чуда техники не занимал места перед глазами, там просто кусок крашеного железа вместо приборной панели, а справа, где у нормальных машин приёмник. Передачи переключались с грохотом, лучше — с перегазовкой, тормоза требовали недюжинных усилий. Стёкла в дверцах не опускались, а зачем? Вы ещё спросите, не было ли в УАЗе гидроусилителя руля, центрального замка, ABS и кондиционера. Стоит ли удивляться, что я чаще обычного заезжал на Войсковой переулок, где ждал своего часа «Мерседес-280SE» тёмно-синего цвета, укрытый парашютной тканью от посторонних взглядов.

Поболтав с бабушкой и дедушкой обязательные полчаса, шёл к немецкому чуду техники, отгибал чехол и забирался на водительское сиденье.

Без преувеличений, это единственная виденная мной в СССР и в Европе машина, на которой ездил бы с удовольствием и в две тысячи двадцатые годы, особенно в таком состоянии — идеальном и по кузову, и по механизмам. Кожаный салон, непосредственный впрыск топлива, автоматическая коробка передач, независимая подвеска, электропакет… Да, высокий расход топлива, всё же сто восемьдесят пять лошадей и шесть цилиндров, но это мелочи.

До скрежета зубовного хотелось оставить себе «мерс», плюнув на накопления, необходимые для бегства. Я гладил руль и с тоской понимал: никак. Ездить на ней можно и в СССР, а вот оставить нельзя ни на минуту, чтобы не отломали звёздочку с капота, не вырвали магнитолу, не поцарапали и даже не пытались угнать. В ГАИ, а оно на Грушевке, едва ли ни в самом криминальном районе города, ездил на регистрацию, прихватив пару боксёров из «Динамо» для охраны. Даже если не приходили злоумышленники, а только добропорядочные городские обыватели, тоже не есть гут, «мерседес» окружался толпой любопытных, задававших тысячи идиотских вопросов, одних и тех же. В Минске не продавался девяносто пятый бензин, требующийся этому мотору, да и девяносто второй не слишком чистый, не знаю, сколько продержится топливный фильтр. Я залил под самую пробку топливный бак, он около ста литров, ещё за злотые в Польше, на польском горючем доехал от Бреста до Минска и стремился не сжигать остатки.

А если прилетит камешек в лобовое стекло или в фару? На грязных советских дорогах мусора полно. Из советского богатства разве что волговские шины подойдут по размеру вместо фирменных, но это примерно как принцессу одеть в валенки с калошами.

Буквально через неделю после регистрации машины меня пригласил на беседу опер из второго главка (контрразведка), он спросил напрямик:

— Вы знали, товарищ лейтенант, что Вацлав Мощански, подаривший вам машину, работает на ЦРУ?

— У меня такой информации не было. А у вас? От польских коллег?

— Закрытая информация, — ответил опер, но утвердительно кивнул. — Расчёт прост. Вы будете вынуждены снова обратиться к полякам, потому что ни запчастей, ни расходных материалов к «мерседесу» не найдёте. Даже в Польше с ними непросто, подобный лимузин позволяют себе считанные единицы. Плотное общение с ними, привычка к «красивой» жизни, а этот автомобиль — только начало, постепенно приведёт к необдуманным действиям, после которых последует вербовочное предложение.

— Складно, кроме одного. На кой чёрт ЦРУшникам сдался девятнадцатилетний пацан, тем более с такими расходами на вербовку, «мерс» стоит десятки тысяч марок?

— Именно. Кто вас заподозрит? Родились тут, стопроцентно не засланный, из партийной семьи. Но уже жали руку Машерову, вмешались в пари между Щербицким и Шеварднадзе, визу на присвоение звания вне всяких установленных правил ставил лично Андропов. Валерий Евгеньевич, вы — самый перспективный девятнадцатилетний юноша из всех проживающих в стране. Добудете последние высшие регалии в боксе, перейдёте на тренерскую и общественную работу, будучи вхожим в высокие кабинеты, официально или неофициально получите информацию особой государственной важности. Тогда инвестиции в «мерседес» окупятся у американцев в сто раз.

— Звучит логично…

— Ещё один аргумент. Вспомните, как Мощански созрел до предложения поставить на кон автомобиль. Вроде бы не хотел, да? Организовал спор, будто вы сами его подбивали, раззадоривали, верно? Польские товарищи характеризуют американского агента как исключительного психолога и интригана. Уверен, он вас обманул.

— Что вы советуете?

— Избавиться. Срочно продать. Вы же переправили три призовых «волги» в Грузию? Небось, не менее двадцати пяти тысяч цена на чёрном рынке.

— Тридцать. Если состояние новой.

— По-хорошему завидую. Мне не светит, но я считаю, вы заслужили подобное. «Мерседес» раза в три дороже, вам хватит на достройку дома в «Ждановичах» и безбедную жизнь. Обещаю, ваши небольшие шалости с перепродажей призов и подарков не повлекут последствий и, уверен, не послужат причиной шантажа со стороны вражеских спецслужб, но прошу не выходить за пределы разумного.

— Обещаю.

Тем не менее, я тянул, не звонил в Тбилиси. Уговаривал себя: неразумно сбрасывать «мерседес» быстро, так зарабатываю себе отмазку, что эксплуатировал имущество, приобретённое для себя лично, потом надоело, и перепродал бывшее в употреблении. С роскошным лимузином не прокатит, да и в случае повышенного интереса к моей персоне любой генерал-силовик не откажется от соблазна конфисковать игрушку и оставить себе лично под маркой служебного транспорта. Наверно, в Москве или на Кавказе шансы потерять «мерседес» выше, в тихом Минске — спокойнее. Однако откладывать невозможно.

Одновременно заканчивалось строительство в Жданах. Если в цивилизованной стране подобное — лишь вопрос денег, только закажи здание под ключ, в Советском Союзе не искали лёгких путей. Цемент для бетономешалки на фундамент, дорожки и основания ограждения, металл для ворот, насос для скважины, листы для кровли, брёвна для стен, доски для пола и перекрытий, рамы и стёкла для окон, провода, трубы, гвозди, шурупы… Каждая позиция представляла собой проблему, потому что лишь малая часть из списка находилась в свободном доступе для граждан. Остальное приходилось доставать, выписывать под разными левыми предлогами. А то и просто красть.

Нормальный алгоритм подобной стройки прост: разбираться в деле профессионально, бросить всё примерно на год и посвятить себя процессу без остатка. Либо, как вариант, растянуть возведение минимум на пятилетку.

Договорился с председателем колхоза, и он отрядил мне в помощь главного инженера. Я положил ему оклад в двести рублей, назначив прорабом, и понеслось. Всё бы хорошо, да только Санёк пил и периодически подворовывал, не в состоянии объяснить очередную недостачу. Что ещё хуже, имел собственное представление о возводимом объекте, не желая считаться с моим мнением.

Началось с того, что я заметил: высота потолка в спортзале куда меньше заданных трёх метров, жилые помещения первого этажа ниже чем два восемьдесят. А Санёк уже накатал межэтажные перекрытия и торопил плотников.

Я присел на подготовленное к подъёму бревно, щурясь на солнце. Светило садилось, заканчивался август, к зиме я намеревался вселиться и освободить съёмную квартиру — в неё возвращались хозяева-вахтовики из Сибири.

— Саша, где брёвна?

— Так в стенах, начальник! Больше нема.

— Стены всего по два с половиной метра высотой. У тебя чертёж: два восемьдесят дом и три в тренировочном зале. На брёвна у меня сохранилась накладная, там запас процентов двадцать.

— Так нема больше… Усе так строят, два с паловай метра — стандарт в СССР. Али ты — не савецки чалавек?

Трое плотников кинули работу и стояли поблизости.

— Значит, придётся звать милицию, обмерять дом. У тебя двое детей, долботрах. Им лет шесть отца с зоны ждать!

— Да кем ты себя…

Он не закончил. Я встал и ударил коротко под дых, завернул руку, уронил его мордой в землю, потом скрутил верёвкой щиколотки и запястья.

— Ответишь, падла…

— Ничуть. Советский гражданин вправе задержать правонарушителя для передачи в милицию.

Бросив извивающееся червяком тело, направился к плотникам.

— Парни, двадцать рублей премии, если скажете, где брёвна.

— Так у яго дома. Казал, баньку мне срубице.

— Все в УАЗ, этого берём с собой.

Санёк пробовал возражать, получил по харе и примолк, дав посадить себя на переднее правое сиденье. Дом его был километрах в пяти, брёвна обнаружились сразу. Я выдал мужикам по красной бумажке и ткнул вора мордой в похищенное.

— Где тут телефон — позвонить ноль-два?

Он нашёлся в доме, там замученная жизнью и необъятностью комплекции жена Санька валялась в ногах, умоляя не сажать её непутёвого в тюрьму.

Мне самому не хотелось раздувать пожар. Там, на стройке, есть несколько позиций, откровенно ворованных, Санёк брал наличку и подгонял материалы без накладных. Конечно, мне ничего не пришить, хищения организовал ушлый прораб. Ну а дальше? Те же листы нержавейки, заготовленные на кровлю, придётся вернуть в соответствующее РСУ, если всё всплывёт. Мне это надо?

Поэтому я, набрав ноль-два, не стал заявлять на ворюгу, а попросил контакт опорного пункта, после чего позвонил туда и как раз нарвался на участкового. Представился, обнаружив интересе к своей чемпионской персоне, коротко обрисовал проблему, назвал адрес. Через четверть часа раздалось стрекотание мотоцикла, точно такого же, как у соседского старшины в доме на Якуба Коласа. Ждановичский участковый был куда пристойнее с виду и носил офицерские погоны. Он выключил двигатель и слез со своего «харлея» марки «Урал», стряхивая пыль с сапог.

— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант.

— Здравствуйте, товарищ Матюшевич! Что вы ко мне так официально?

Ему было лет двадцать пять. Подтянутый, портупеей перетянутый, черноусый, довольно приятный. Без красных прожилок и серых мешков под глазами, выдающих дурные и, увы, весьма распространённые наклонности.

— Так я — всего лишь лейтенант погранвойск. Обращаюсь к старшему по званию.

— Зато олимпийский чемпион, чемпион Европы! Вас вся республика знает, все вами гордятся.

Я развёл руками.

— Мне приятно слышать, что для Санька обокрасть чемпиона — предмет особой национальной гордости.

Он нахмурился и зыркнул на связанное тело, лежащие рядом с похищенным.

— Развяжите-ка вы его, руки синие — затекут. А эти трое — подельники?

— Скорее свидетели.

Я рассказал предысторию. Старлей выслушал и сдвинул фуражку на затылок.

— Заявление писать будете?

— А надо? Мне бы стройку закончить.

— Правильно мыслите. Раз здесь строите, тут вам и жить. С местными контачить. Сергеевна!

— Тут я! — выскочила воришкина жена, клеившая ухо к разговору.

— Развяжи негодника. Валерий Евгеньевич, на какую сумму он вам ущерб нанёс?

— Брёвна надо перевезти обратно. Разобрать перекрытия, снять два венца второго этажа. Есть и другие убытки, но пусть хотя бы это. Видеть его больше не хочу.

— Двести рублей, — прикинул милиционер. — Сергеевна! Неси двести рублей, тогда обойдёмся без заявления. Конфликт погашен.

Я видел, что для бедной бабы это несусветная сумма, её зарплата в колхозе месяца за два, там платили очень мало. Но и сказать «фигня, оставьте себе» никак не мог. Если для меня две сотенных — не деньги, ждановичские непременно обязаны красть дальше.

Она сходила в дом, долго не возвращалась. Или прощалась с деньгами как с родными, или вынуждена была забраться в очень скрытый тайник, чтоб муж его не нашёл. Принесла, протянула.

— Зарплату за август атдашь? — промолвил развязанный и обнаглевший Санёк. — Я працавал!

— Хорошо. Давай только посчитаем, сколько цемента потрачено. Марка бетона какая? Ну, мужики?

Те же плотники кидали песок в бетономешалку и готовили раствор, как и многие в деревне — мастера на все руки.

— Ну, поди… двухсотая, — сказал один из них. — Санёк трэць свёз адразу. Потом яшчэ мяшкоу дзесяць.

— Наверно, я всё же напишу заявление.

Вынужденный считаться с возможным воровством, я заложил цемент в расходы с большим запасом. При той толщине фундамента и ширине основания под забор двухсотой марки хватало, как объяснили в райархитектуре, когда согласовывал проект. Но, жулик…

— Даруй! Не казни! Дзетки малыя…

Я отвернулся, не в силах смотреть на это колхозное ничтожество.

— Ну и что с ним делать? А главное — что со стройкой?

Милиционер почесал затылок.

— Поехали — посмотрим.

Я погрузил работяг в «бобик» и покатил впереди. На стройке милиционер обошёл возведённые стены, заглянул в колодец канализации, осмотрел запасы материалов. Потом подошёл вплотную.

— Вам завидуют, олимпиец. Деньгам, успехам. Не понимают, сколько труда вложено. Хотят на халяву, считают украсть, что у вас, что у колхоза, законным правом. Такие люди. Как динамовец динамовцу предлагаю: беру стройку на себя. Через месяц с большего закончим, тут второй этаж, кровля… Да, пока вода, сантехника, электричество, это позже, к зиме. В общем, ночевать можно будет через месяц, днём работы продолжим. Перезимуешь уже тут. Лады?

— Отлично звучит. Сколько?

Он снова двинул фуражку на голове. Возможно, тем самым стимулировал мыслительный процесс, как у меня обращение к дракону усиливало удар.

— Пятьсот по окончании. Отчитаюсь за каждую копейку. Лишнего не потрачу.

Ударили по рукам. Посчитали, сколько ещё надо денег и на что. Милиционер вызывал у меня куда больше доверия, чем Санёк по протекции председателя колхоза. Однако через колхоз добыли более половины материалов, включая лес-кругляк… Замкнутый деревенский круг.

Запустив процесс строительства и не решив с продажей «мерса», я убыл отрабатывать пограничный оклад — в Киев, на тренировки и показательные выступления перед начальством Западного пограничного округа. Уж там поинтересуюсь, долетел ли до их политотдела слух о том злосчастном партсобрании? Соломахина, как мне говорили в Минске, перевели. Но я, злопамятный, хотел удостовериться и узнать — куда именно. Если в Москву, с выделением служебной площади, а при генеральских связях и такое возможно, это очень странное наказание.

Там был очень неоднозначный приём. Военные, привыкшие к переводам по всему СССР, воспринимали Украину как очередную пересадочную станцию в карьере, не особо задумываясь, в какой национальной республике приходится жить несколько лет. Родившиеся здесь не могли простить избиения Саченкова на чемпионате страны.

После моральной акклиматизации заглянул в политотдел. Всё же новоявленный молодой коммунист, не хухры-мухры. Перспективный строитель светлого будущего. Заодно спросил про своё персональное дело, о таком ЧП их посланец в Белоруссии сто пудов был обязан доложить. Ни о чём таком в Киеве не знали, а Соломахин, оказывается, продолжил служить на прежнем месте и в прежней должности как ни в чём не бывало.

Вот не люблю такие способы решать вопросы, фактически ведь — низкое стукачество. Но и промолчать нельзя, тот пожилой политотделовский майор, проводивший партсобрание, решит, что об меня можно вытирать ноги, и пофиг, что получаю знаки внимания лично от Машерова.

Пришлось покопаться, и вот она — возможность. Оказалось, в кадрах округа нашёлся человек, пересекавшийся с покровителем Соломахина и затаивший обиду, отчего старлей отправился набираться боевого опыта к границе с Норвегией на крайний Север. Майор получил поздравления с окончанием честной и безупречной службы в связи с выходом на пенсию. Рапорт о продлении срока ему не подписали. Кто-нибудь ещё собирается меня попрекнуть «волгами» и «мерседесом»?

В начале октября, на закрытый чемпионат округа по контактным единоборствам в Киев приехал мой высокопоставленный болельщик и покровитель. После выделения участка я к нему больше не обращался, но получал поздравительную открытку после каждого выигранного турнира. Разумеется, не сам их писал, кто-то в секретариате ЦК КПБ, но сам факт, что Машеров дал поручение следить за спортивной карьерой и отмечать успехи, дорогого стоит.

Он посмотрел финал, тискал мне руку под недобрыми взглядами местных, ожидавших, что в моей категории победит украинский фаворит, обещал помочь, коль возникнут трудности, тогда обращаться напрямую… А у меня всплыл в мозгах, слегка ушибленных в финальном поединке, калейдоскоп из картинок к рассказу «И грянул гром» Рэя Брэдбери, перемешанных с информацией «Вышнего» о ключевых событиях в БССР моего нынешнего времени. Машеров разбился насмерть в автокатастрофе, в том числе — по вине престарелого персонального водителя, вовремя не отреагировавшего на изменение дорожной ситуации. Теперь ситуация изменится в Политбюро ЦК КПСС, где уже наверняка начались тайные манёвры в связи ухудшением здоровья «дорогого товарища» и выбором кандидата на высшую должность в партии. Машеров — ни разу не претендент на кресло Генсека, но на общий расклад сил влияет. Дав ему повод сгонять в Киев, а не глупо погибнуть под Смолевичами, я, по Брэдбери, раздавил бабочку размером со слона.

С каждой такой бабочкой бонусы послезнания истории уничтожаются. Даже «Вышний» бессилен помочь, он не вычислит, к каким последствиям приведут мои экспромты.

Примечание к главе второй. Если кто-то вдруг не читал (советую прочесть) или запамятовал за давностью лет небольшой рассказ «И грянул гром» Рэя Брэдбери, напоминаю: в нём центральный персонаж, путешествуя в далёком прошлом, случайно раздавил бабочку. Это, казалось бы, ничтожное событие повлекло негативные последствия в настоящем.