Куд плохо помнил, что было потом. Из событий сразу после падения он мог воспроизвести только обрывки. Например, как лез в машину скорой, отбиваясь от рук врача, как его рвало в больнице после того, как он увидел Юго на койке. Потом точно были сигареты, пепел с которых определенно стряхивала Ивэй — Куд помнил ее искусанные пальцы, мельтешившие перед глазами. Огромная пустая палата, испуганные врачи, писк аппарата поддержания жизни, хриплый голос Юко, который, обнимая бессознательного брастру, что-то бредил…
Гораздо лучше Куд помнил, как с него сняли протезы, и он обнимал одной недорукой Юко, трясущегося, молящегося, ревущего без остановки. Как обещал, что Юго выживет, что все будет хорошо, что перелом шеи можно вылечить. Он говорил так много всего, казалось, вплоть до цитирования учебников анатомии, что сам не запомнил ни слова. А Юко слушал, успокаивался и верил. Под утро они оба уснули — отключились, когда адреналин схлынул, когда состояние Юго стабилизировалось и до ушей донесся мерный писк аппаратов. Прямо на соседней койке, на одной подушке, почти обнявшись.
Четче всего в памяти отпечатался вой, какой-то ненормально громкий и заставляющий ноги подкашиваться. Юко не успел даже проснуться, но успел почувствовать. Он заорал за мгновение до того, как опустилась грудь брастры.
Юго умер во сне в семь двадцать утра.
Эммет сорвался в морге. Он не мог отпустить тело ребенка и так сильно прижимал к себе, словно пытался заставить себя с ним срастись. Ему хотелось выть и кричать, но оставалось только молча давиться слезами. Патологоанатом средних лет отвел взгляд, впервые на своей практике видя такую реакцию на смерть не-человека. Впервые за шестнадцать лет существования не-людей.
Юко так и не смог прикоснуться к брастре. Он, стоя поодаль, просто смотрел на лицо Юго — серое, безжизненное и холодное, и в его голове звенела тишина. Он не чувствовал ничего. Его половина умерла. Он сам умер наполовину, сам, казалось, лежал на этой койке со сломанной шеей. До его ушей донеслись обрывки чьих-то фраз:
— Перелом второго позвонка[13], зуб аксиса… Мозговая жидкость… — Юко прислушался. Уже рефлекторно, как всегда прислушивался к голосам взрослых в лаборатории. Мальчик, услышав незнакомые «умные» слова, невольно настроился на то, чтобы запомнить их. — Если бы его не трогали после падения, возможно…
Юко дернулся и пришел в себя. Картинка произошедшего сложилась, как паззл.
— Это все его вина, — сказал он тихо, но так, что Эммет услышал и повернулся к нему. А потом, скривившись и сжав кулаки, заорал: — Это Куд виноват, что Юго умер!..
Куд, поднеся культю, чтобы толкнуть дверь морга и увести оттуда Юко, замер и враз побледнел.
«Если честно, удачных результатов было мало. Велика вероятность отторжения, ведь глаза, если уж говорить, как есть, это часть мозга, — признался старый врач. Лучший врач их страны. — Мы не можем дать никаких гарантий не-людям: такое вообще научились делать всего несколько лет назад и только на людях… Вы уверены, что хотите участвовать в этом эксперименте?»
Нина согласилась практически без раздумий. Что бы там ни говорили близнецы, а ей глаза нужны. Она хочет видеть. Она будет видеть. И если есть хоть какой-то шанс стать зрячей, Нина отдаст все, что может отдать. Пусть даже придется терпеть боль — ей она была не страшна.
Нина боялась оставаться ущербной. Незавершенной по сравнению с теми, кто надел протезы и стал полноценным. Ее глаза не сделать здоровыми введением искусственных частей — те участки, которые можно заменить, у нее функционируют. Роговица, хрусталик, глазная склера, даже зрительный нерв… Не функционирует сетчатка. Какая-то врожденная патология, присущая всем не-людям. Нина не понимала деталей, но прекрасно понимала суть. И этот эксперимент — ее единственный шанс перестать быть обузой для всех. В больнице Нина подписала соглашение на операцию, которая состоится, как только для нее найдется донор.
Джонатан уговаривал ее этого не делать, Куд не поддержал, а Юко с Юго отделались нейтральным «здорово». Никто ее не понял, даже Джонатан, хотя девочка была уверена в его поддержке. Нина надулась и объявила отцу бойкот. Продержалась она целых четыре дня. Джонатан услышал ее голос только в аэропорте, когда они сошли с самолета поздно вечером и пешком направились в сторону гостиницы. Нина, опустив голову и будто вглядываясь в асфальт, спросила, почему отец против операции.
— Это опасно. Я считаю, что обещания доктора не гарантируют ничего.
— Ты не понимаешь, папа, — холодно сказала девочка. Она подняла на мужчину пустые слепые глаза с желтоватой пленкой на зрачках, и Джонатану показалось, что этим взглядом, пронизывающим насквозь, направленным куда-то за его спину, Нина его пригвоздила. — Ты зрячий. И Куд, и Юко с Юго. Вы все не понимаете!
— Ты в итоге останешься совсем без глаз, Принцесса…
— Пусть! Но попробовать я обязана! Если операция пройдет неудачно, я смирюсь с этим, но если она пройдет удачно у кого-то другого, когда я струшу — я никогда этого не прощу! Ни себе, ни вам!
Она, не дождавшись реакции отца, вырвала руку из его хватки и бросилась бежать, но, споткнувшись о кочку на старом тротуаре, упала и разодрала бедро. Джонатан болезненно поморщился, а Нина, не обращая внимания на боль, задрала голову и начала рассказывать, что небо голубое, леса зеленые летом и серые зимой. Что все это она знает по рассказам, но не более — она уже почти забыла то, что в детстве ей показывал Куд. В тишине полумертвого ночного города, замершего в освещении желтых фонарей, ее голос звучал ужасно громко, а слова казались незначительными. Будто Нина рассказывает небылицы. Мужчина присел рядом и просто приложил палец к ее губам, вынуждая замолчать. Нина уткнулась лицом в его грудь.
— Я хочу видеть, папа, — бессильно прошептала она, хватаясь за его плечи. — Я обязательно буду видеть весь этот мир своими глазами… Пожалуйста, не говори, что это невозможно.
Джонатан услышал всхлип и почувствовал, как в горле образуется ком. Он притянул Нину ближе, усадив на колени, обнял крепко-крепко и, прикоснувшись губами сначала к одному глазу, потом к другому, сдавленно прошептал:
— Будешь. Я верю. И обязательно поддержу тебя, Принцесса. Девочка моя, я буду с тобой до конца.
Юста уехала на восток без них. Люди и не-люди распихивались по автобусам, теряли и находили свои вещи, постоянно подходили к Фальбэйнам и выражали соболезнования. Эммет механически кивал, пожимая десятки рук и пропуская мимо ушей пустые и безликие слова поддержки. Юко упрямо не позволял себя обнять и пожалеть. Ивэй, стоявшая поодаль и молча ждавшая, пока Эммет снова подпустит ее к себе — мужчина никого, кроме Юко, к себе не подпускал, — зачем-то сказала Куду:
— Не жалей их. Лучше раздели их боль. Но ни в коем случае не жалей. Никого. Никогда.
Куд не очень понял, что она имела в виду, но переспросить не решился.
Когда Фальбэйны куда-то уехали, он почувствовал, что чем-то хорошим это не кончится. Когда они вернулись — в их руках была неприметная серая урна, которую Юко прижимал так трепетно, что казалось, будто там, внутри, находится что-то очень дорогое. Куд догадывался, что это, но озвучивать не хотел. Все вокруг превращалось в какой-то тихий, молчаливый и медленный кошмар. Куд, глядя на Фальбэйнов и вазу, постоянно ловил себя на мысли, что от них тянет горелой плотью. Куд знал, что прах не пахнет, но от ощущения, что Эммет и Юко пропахли насквозь, избавиться не мог.
— Можно мне подержать? — попросил он у Юко, когда взрослые, наконец, ушли и запах стал слабее. Юко, как ни странно, позволил, хотя Куду казалось, что он пошлет его к черту. Мальчик осторожно взял урну непослушными руками-протезами, которыми не чувствовал ничего, и прижал к себе, представляя, что она теплая. Юко, сквозь слезы глядя на Куда, спросил:
— Почему ты ему не помог? Почему ты его не спас? Ты был там…
Куд долго не отвечал. Он пытался подобрать правильные слова и справиться с тошнотой. Голос прозвучал глухо и жалко:
— Я поймал бы его собственными руками, я держал бы его так крепко, как только мог бы, но… — Куд сгорбился, обнимая вазу и начиная качаться вперед-назад. — Но у меня не было и нет этих рук.
Юко, разозлившись, схватил Куда за ладонь и случайно оторвал ее. Это отрезвило. Юко понял, что эти руки действительно не смогут его защитить и удержать. Они ни на что не способны. Эти руки, которыми они с Юго так гордились, не смогли их защитить. Юко, наконец, понял, что случившееся вовсе не вина Куда. Это его вина. Это он поверил в совершенство настолько хрупкой вещи, это он слишком много требовал от Куда, это он оставил в тот день Юго одного. Это он был единственным, кто во всем виноват. Тогда Юко взвыл и со злостью ударил ладонь протеза о пол, и Куд сдавленно вздохнул.
— Я не понимаю, чего ты от меня хочешь. Чего ты от меня ждешь, черт возьми, ты думаешь, я сам его оттуда столкнул?
— Заткнись, — оборвал его Юко и зачем-то начал снимать протезы, оставляя Куда в беспомощном и беззащитном разобранном состоянии. Тот не сопротивлялся даже тогда, когда Юко вдруг принялся разбивать его руки. Остервенело швырял в стену, подбирал и снова швырял. Топтался на пластике, давил его и вырывал провода. А потом, будто очнувшись, упал на колени. Куд, подполз ближе и опустил голову на плечо, чувствуя острое желание успокоить и успокоиться. Юко обнял его крепко-крепко, так же, как тогда, в больнице. Ненавидя, не прощая, но так отчаянно, будто Куд был единственным, кто у него остался.
Куд пытался представить себе, как будут выглядеть эти объятия, когда обо всем узнает Нина, но не мог. Он только надеялся, что ему все-таки удастся придумать что-нибудь, чтобы Нина ни за что не узнала, кто в этой серой неприметной урне.
На подъезде к Юсте, когда Джонатан уже сидел за рулем своей машины и отсчитывал последние пятьдесят километров, пришло сообщение от Ивэй. Короткое «задержитесь на сутки, Нине ни слова» порядком напугало мужчину, но звонить жене при Нине он не решился. Только сбавил скорость и свернул на ближайшую объездную. Девочка ничего не заподозрила: она не знала, сколько времени нужно ехать. Продержался мужчина лишь полтора часа. Он остановился прямо на обочине и, велев Нине сидеть в машине, отошел на несколько метров, доставая телефон. Ивэй взяла трубку не сразу, а когда начала говорить твердо и бесчувственно, будто репетировала этот монолог, на одном дыхании, мужчина понял, что зря поторопился со звонком. Лучше бы вообще не звонил. Джонатан медленно вдохнул и, грузно опустившись на корточки, выдохнул. В голове крутились десятки вопросов, но одновременно было жутко пусто. Собственный голос показался чужим:
— Когда придет ответ от Юсты?
— Завтра утром, — после паузы выдавила Ивэй: ее маска спокойствия и безразличности пошла по швам. — Мне тоже не нравится эта идея, но Эммет настаивает. Он никого не слушает. Единственное… Куд очень просил, чтобы Нина не узнала, и я не смогла ему отказать. Поэтому, пожалуйста, скажи Нине что-нибудь… другое.
— Хорошо, — сдавленно согласился Джонатан.
— Спасибо, дорогой, — искренне поблагодарила Ивэй, в который раз поражаясь сдержанности мужа. Джонатан был действительно сильным: мало кто мог выдержать такое, если не проработал в Юсте десять лет.
Джонатан, сбросив звонок, закурил, прикидывая, когда его хватит удар. Сколько еще будет таких случаев, сколько еще глупостей натворят те, кого он называет взрослыми людьми. Сколько ему еще придется скрывать. Джонатан устал, так устал, что ему хотелось плакать. А может быть, глаза щипало вовсе не из-за этого.
Джонатан, как и пообещал, ничего не сказал Нине. Он и дальше поехал прочь от Юсты, нацелившись на дальний городишко и надеясь, что там еще кто-то есть. Леса за окном понемногу начали сменяться заросшими лугами, а потом и вовсе исчезли, уступив место аккуратным прямоугольникам посадок. Нина, поерзав, попросила остановиться. Джонатан затормозил прямо напротив поля, с которого что-то убирали. В памяти всколыхнулась ностальгия.
— Эй, Принцесса, гляди, твой любимый дым, — сказал он и взял Нину за руку. Девочка, принюхавшись, просияла и, совсем как в детстве, забыв о нужде, потянула отца ближе к костру. На этот раз совсем маленькому.
Она водила руками, хватая пальцами дым, вдыхала его полной грудью и кашляла. Казалось, пробовала даже на вкус, высунув язык. Джонатан отметил, что с тех пор, как они с Кудом на каком-то поле делали то же самое, прошло ровно десять лет. Нине шестнадцать, а не шесть. Куду пятнадцать, а не пять. Ему, Джонатану, пятьдесят… Столько всего изменилось! Десять лет назад они ехали отдыхать на море. Безработная Ивэй, едва вырвавшийся с работы Джонатан и двое обычных детишек не-людей. Сейчас: занятая Ивэй, замученный Юстой Джонатан и двое принадлежащих корпорации образцов. Как все поменялось…
— Я помню его таким же, — обернулась Нина. — Ничего не поменялось! Дым, кажется, везде и всегда одинаковый, да? Он отличается от пара из чайника или над кастрюлей. Он мягче… Было бы здорово вот так трогать дым почаще! Пап, а скажи, там, куда мы поедем, будут дни уборок на улицах? Мы будем жечь костры, как в сквере? Я когда-нибудь увижу огонь? Я хочу посмотреть на него. Я же смогу посмотреть на него, да? — она спрашивала что-то еще и совсем не обращала внимания на то, отец не отвечает. Джонатан смотрел на дым и вместо каких-то растений, весело потрескивающих в огне, видел гроб с Юго, с ревом сгорающий в печи крематория. И лицо Эммета, застывшее за термостойким стеклом. Серое, безжизненное и потерянное. Он стоит там совсем один и держит в руках выписку о том, что глаза его сына приняты в глазном банке[14]. Глаза, которые Юго завещал Нине. Если Юста даст одобрит это завещание завтра утром, Нина сможет видеть.
Желание девочки сможет исполниться. Но совсем не так, как она могла себе представить. И Джонатан, впервые желая, чтобы Юста послала Эммета к черту, искренне хотел, чтобы это «может» никогда не осуществилось. Ведь иначе Нина будет смотреть на тех, кто ей дорог, глазами того, кого они не уберегли. Смотреть на тех, кто будет врать ей всю оставшуюся жизнь.
Ему страшно хотелось спать, но в то же время кровь стучала в висках, побуждая к действию. Этой ночью Куд, трясясь от страха, не сомкнул глаз: после разговора с Ниной, которая так ждала операцию, которая была так рада, что ей быстро нашли донора, он чувствовал себя отвратительно. Его даже наяву преследовали кошмары. Юко, судя по всему, тоже — он глубокой ночью постучал в дверь комнаты Куда и Ивэй и молча застыл на пороге, показывая, что не зайдет. Они не говорили — просто сидели рядом на коридорном диванчике старой гостиницы и смотрели, как колышутся деревья за окном. Куду хотелось курить, у Юко от безделья и стресса болели пальцы.
Утром их спокойно позвали, будто не удивленные тем, что мальчишки сбежали, заставили поесть и повели в больницу. Им предстояло быть там, пока Нине делают операцию. Им предстояло переживать каждую секунду, будто последнюю. Сложности начались еще до того, как хирург приступил к делу: Нина плохо реагировала на наркоз. Юко, услышав крик боли, сжал культю Куда, бешеными глазами глядя на дверь операционного блока.
— Все в порядке, — дрожащим голосом заверил Куд. — Все хорошо…
Они не дождались — уснули, привалившись друг к другу, как только уснула Нина. Не видели, как вышел довольный доктор и бледная, но счастливая Ивэй, как оживился Эммет, подавшись вперед с кучей немых вопросов, ответы на которые уместились в одно-единственное слово: «успех». Не видели, с каким видом выдохнул Джонатан, так и не принявший этой операции. Не чувствовали, как их пытались разбудить. Мальчишки спали и не видели никаких снов. Кошмары их не преследовали.
Куд проснулся от того, что у него жутко затекла шея и почему-то стало резко холодно. Он сидел, привалившись боком к стене и наклонив голову, разогнуть которую не удалось.
— Идем? — тихо спросил Юко, глядя в конец коридора. — Они уже там.
Еще до палаты Куд услышал, как пищат подключенные к Нине аппараты, и подумал, что ему будет больно увидеть ее на больничной койке. Но от вида спокойно спящей девочки с чистой белой повязкой на глазах он испытал такое облегчение, что подкосились ноги. Он едва дополз до стула возле койки и опустился на него, не говоря ни слова. Врач и Эммет, только кивнув им и друг другу, ушли, оставив мальчишек одних. Мужчина напоследок крепко похлопал Юко по плечу, подбадривая. Другой рукой он держал урну.
Юко склонился над девочкой, будто вглядываясь в ее лицо. Юко действительно вглядывался. Напряженно, ожидая, когда же двинутся глаза под закрытыми веками и повязками. Глаза его брастры. Мальчик наклонился ближе и чуть прикоснулся губами к белой марле. К одному глазу, потом к другому. Медленно, стараясь даже не задеть повязки, но почувствовать губами тепло, исходящее от нее. Потом он, зажмурившись, упал лицом Нине на грудь и прерывисто вздохнул. Куд делал вид, что его тут нет. Куд вдруг понял: он только что увидел то, что ему не следовало видеть.
— Эй, не делай вид, что тебя это не касается, — тихо буркнул Юко, не поднимая головы. — Мог бы хоть подойти к ней. Ты же скучал.
Куд дернулся, но не ответил. Он приблизился к Нине с другой стороны и, опустившись на колени, лег так, что раскрытая ладонь девочки оказалась под его щекой. Заговорить на тему, которая мучила его последние дни, стоило огромных усилий.
— Эй, — робко позвал он и услышал в ответ сердитое сопение: Юко услышал и догадался, о чем Куд спросит.
— Мне-то откуда знать? Я не хочу ее обманывать. Но и сказать правду не смогу. Она не выдержит. Она же наша тепличная девочка… — устало сказал Юко и усмехнулся, чуть не заплакав: — Папа предложил сказать, что Юго уехал на север.
— Она ведь не поверит. Потребует объяснений от него лично.
— Папа уедет с Юго — и она поверит. Папа-то сможет объяснить.
— Прятаться от Нины? Эммет пойдет на это? — Куд был удивлен. Юко обиженно сопел.
— Папа действительно уедет. Мне это не нравится, но он уже все решил.
Куд резко поднялся и, обогнув кровать, рухнул на Юко, пытаясь его обнять.
— Я останусь с тобой!
— Ради Нины? — горько усмехнулся мальчик, вытирая глаза.
— Ради тебя. Я не хочу оставлять тебя одного. Мы с Ниной ни за что не оставим. И сделаем так, что Юго будет всегда-всегда рядом. Надо просто верить. Тогда и Нина поверит.
— Угу… — Юко уже ревел. — Юго с нами. В ее глазах… Черт, это мне теперь всю жизнь надо будет носить цветные линзы. Купи мне линзы, а?
— Куплю, — выдохнул Куд, поднимая глаза. Нина безмятежно спала, и это почему-то давало надежду. Все будет хорошо. Больше они никого-никого не потеряют.