Не введи во искушение

Глава 20

Ростовский вокзал, деливший город на две части — рабочую окраину и центр, несколько раз переходил из рук в руки. То его занимали отряды Красной гвардии, то в атаку переходили калединцы.

Шесть дней длились бои за Ростов, до тех пор пока атаман Каледин не прибегнул к помощи добровольцев генерала Алексеева. Тогда только очистили город от большевистских отрядов.

На ростовский вокзал приходили поезда с беженцами из Москвы, Питера» Харькова, Киева. Вчерашние банкиры, купцы, офицеры, юнкера наполняли город.

Из Новочеркасска прибыли генералы Деникин, Лукомский, Эрдели, Марков. Явился и Корнилов, взял в свои руки руководство по дальнейшему формированию Добровольческой армии.

Войсковой атаман Каледин слал телеграммы на австро-германский и румынский фронты, требовал отослать на Дон казачьи полки. Им было предписано встать по железной дороге Новочеркасск — Чертково — Ростов — Тихорецкая. Казачьи полки, заражённые большевистскими идеями, решено было расформировать.

2 декабря Добровольческая армия генерала Корнилова полностью овладела Ростовом.

В Новочеркасске в атаманском штабе на заседании правительства было решено: часть казачьих полков выступит к Царицыну, к границе Саратовской губернии. Одновременно началось формирование новых частей.

В условиях, когда к Донской войсковой области подходили красногвардейские отряды, на эти части Каледин возлагал большие надежды.

Из окна особняка войскового атамана был хорошо виден новочеркасский собор. По праздникам сюда стекался люд со всего города. Казаки собирались у памятника Ермаку Тимофеевичу, обсуждали новости, судили войсковое правительство, перемывали кости Керенскому, Ленину, Корнилову... Многие требовали защищать город от приближавшихся красноармейских частей.

Африкан Богаевский, прищурившись, смотрел в Окно, говорил со злостью:

— Всех этих болтунов собрать воедино, добрый батальон был бы. Они дождутся, пока их красные за ж... возьмут.

Каледин соглашался, кивал. Богаевский продолжал:

— А что, Алексей Максимович, может, надо силой забирать?

— Каледин усмехнулся:

— Силой не воюют. До первого выстрела. Вот когда жареный петух клюнет и большевички земли их начнут делить, тогда враз поумнеют.

— Большевики к Черткову подошли. Может быть, навстречу им двинуть юнкеров генерала Попова?

— Добровольцы Попова фронта не нюхали, дальше стен своего училища не бывали. Да и сам Попов хоть и носит погоны генерала, а в боевых операциях участия не принимал. Остановить красногвардейцев, Африкан Петрович, сумеют только казачьи части, а у меня к ним уже большой веры нет. Я получил известие, что в Каменской собираются казаки, сочувствующие большевикам. Хотят в противовес войсковому правительству свою власть избрать.

— Пресечь такое на корню!..

— Я об этом, Африкан Петрович, думаю. Только надо повременить, пусть выговорятся. Поглядим, что решат. В случае чего дадим указание 10-му Донскому полку...

В Каменской казаки до хрипоты спорили, аж пот многих прошиб.

Жарко в зале. Явились представители от многих станиц и хуторов. На сцене за длинным столом председательствовал Фёдор Подтёлков: сам хоть и не большевик, но линию занимал большевистскую. Говорил — словно дрова рубил:

— Несправедливость на Дону... Казака мироеды гнут... Где казаку правды искать? В Питере или Москве? От кого? Я не большевик, но в Ленина веру держу...

Рядом с Подтёлковым казак Кривошлыков из станицы Еланской, хутора Горбатова, длинный как жердь.

Дальше сидели посланный от армии Щаденко и букановский казак Лагутин, первый председатель казачьего отдела при ВЦИКе.

Казаки в одном сходились: на фронт не ходить и на Дон московских солдат и иногородних не пускать. Когда их помощь потребуется, тогда и призовём.

От посланников некоторых полков раздавались голоса:

— Пошлём делегацию к Каледину в Новочеркасск, пусть передаст власть съезду!

— Арестовать Каледина и войсковое правительство!..

Неожиданно встал Кривошлыков, перегнулся через стол, выкрикнул в зал:

— Изберём Военно-революционный комитет?

— Верно!

— Кого?

— Подтёлкова в председатели!

— Подойдёт! А в секретари Кривошлыкова?

— Тоже подойдёт.

— Кого желаем видеть членами комитета?

— Кудинова, Лагутина, Минаева...

Посыпались фамилии под крики одобрения. У двери какой-то казачок негромко обронил:

— Ну, жди гостей из Новочеркасска...

В карательных целях в Каменскую прибыл 10-й Донской полк. Выгрузившись на станции, казаки тотчас оказались в окружении митингующей толпы. Ни арестовать зачинщиков, ни разоружить их прибывшие оказались не в состоянии. Тогда в помощь им прибыла делегация от Войскового Круга. Председатель Агеев, члены Светозаров, Уланов, Кареев, Бажелов и войсковой старшина Кушнарёв. Их сопровождали казаки лейб-гвардии Атаманского полка. Под его охраной делегация явилась в здание почтово-телеграфной конторы, где проходило заседание Военно-революционного комитета.

С обвинением выступил Агеев. Он утверждал: съезд — это измена Дону, сговор с большевиками: И требовал: делегатам съезда прибыть в Новочеркасск...

Подтёлков сначала не согласился, однако на следующий день они с Кривошлыковым всё-таки решили поехать.

Добирались в стылом прокуренном вагоне. Переговаривались короткими фразами:

— Не столкуемся. Напрасно едем.

— Потребуем от Каледина передать власть...

Поезд в Новочеркасск прибыл в полдень. Низкие тяжёлые облака плыли над городом. На перроне толпились казаки. Делегацию сразу окружил конвой. Ругались, выкрикивали:

— Что, большевикам продались!..

Толпа напирала. Конвой взял ружья наизготовку.

— Сопровождают ровно заключённых.

— Не дивись, от черкесни иного не ждали...

В зал войскового правления набилось много народа. Подтёлков осмотрелся:

— Вот сборище, будто на концерт собрались.

Делегаты от Военно-революционного комитета в первых рядах. Прошёл на своё место, сутулясь, Каледин, следом Богаевский. Усевшись, Каледин снял фуражку, положил перед собой.

— Начнём, господа, не будем время терять.

Он посмотрел на членов комитета.

— Что нам скажет господин Подтёлков? Или, может, вас лучше величать товарищем?

— Можно и товарищем. — Подтёлков коротко изложил цель приезда в Новочеркасск.

Кривошлыков передал Каледину лист с ультиматумом.

Тот лист вернул, проговорил:

— Читайте.

В тишине зала раздался звонкий голос Кривошлыкова:

«Вся власть в области Войска Донского... переходит от войскового атамана к Донскому военно-революционному комитету...

Все отряды, какие действуют против революционных войск, отзываются 15 января сего года и разоружаются, равно как и добровольческие дружины, юнкерские училища и школы прапорщиков. Все участники этих организаций высылаются из пределов Донской области в места их жительства...

... Члены Войскового Круга объявляются неправомочными... Немедленной передачи власти областному казачьему Военно-революционному комитету, впредь до образования в области постоянной трудовой власти всего населения...»

Каледин криво усмехнулся:

— Какие казачьи части вас уполномочили?

Подтёлков поднялся, откашлялся. Перечислял полки и батареи, ему подсказывал Кривошлыков.

Каледин, не переставая усмехаться, спросил с подковыркой:

— Вы власть Ленина и Совета народных комиссаров признаете?

Подтёлков ответил невнятно. За него сказал Кривошлыков:

— Мы казаки, и управление у нас должно быть казачье. И если народ доверяет Советам, то и мы подчиняемся.

Подтёлков добавил резко:

— Мы намерены ввести у себя казачье самоуправление.

Тут голос подал Богаевский:

— Значит, вы не признаете Войсковой Круг?

— Смотря в чём.

— Кто же нас рассудит?

— Народ! — Подтёлков окинул глазами зал. — Народ!

После короткого совещания членов войскового правительства Каледин заявил:

— Наше правительство избрано всем населением Дона и не может сложить своих полномочий без общего решения. Вот соберётся Большой Войсковой Круг — ему и решать. Л я за власть не держусь...

Богаевский сказал веско:

— Только Большой Круг вправе сменить правительство.

— А кто на Круге командовать будет? Ежели вы, так мы его решения не примем, — возразил Подтёлков. — Нас трудовые казаки и фронтовики поддерживают.

Один из членов войскового правительства заметил:

— Красногвардейцы на Дон рвутся, чтобы казачество уничтожить. Они и Россию уничтожили...

Подтёлков рукой как саблей взмахнул:

— Передайте власть в руки Ревкома, и Красная гвардия прекратит наступление.

В зале громко прозвучал голос кавалера четырёх Георгиев подъесаула Шеина:

— За вами, Подтёлков, народ не пойдёт. Дон изменников не любит...

Итог подвёл Каледин:

— Сегодня мы вам, господа делегаты, не ответим. Обсудим, тогда и выслушаете наше решение...

Ответ Подтёлков и Кривошлыков получили на другое утро. Войсковое правительство категорически отказалось выполнить волю Военно-революционного комитета. Только Круг, законный орган власти, представляющий казачье население области, имеет право сместить войсковое правительство и избрать новое...

— Значит, не столковались, теперь нас сила рассудит, — пожал плечами Подтёлков.

Новочеркасск покидали, недовольные поездкой.

О том, как складывалась жизнь Краснова после того как автомобиль привёз его из Смольного на петроградскую квартиру, он рассказал в своих воспоминаниях:

«...Я жил дома, пользуясь полной свободой. Ко мне приходили гости, жена моя уходила в город и приходила, мы говорили по телефону. В прихожей неотлучно находились два матроса, но это были не часовые, а : скорее генеральские ординарцы. Они помогали гостям вдеваться...

А Донской комитет, непрерывно сообщаясь со мной в советуясь у меня, делал своё дело. 4 ноября он добился отправки эшелонов в район Великих Лук, куда стягивался весь корпус. 6 ноября комитет явился ко мне с подъесаулом Петровым, назвавшимся кем-то вроде Комиссара нового правительства. Мне показалось, что он играет двойную роль. Хочет служить большевикам и в то же время на всякий случай подслуживается ко мне. Таких людей в ту пору было много. Я решил использовать его. В Кронштадте сидели трое офицеров 13-го Донского полка, захваченные матросами, когда они ехали ко мне из Ревеля, и есаул Коршунов, арестованный в Петрограде. Я дал задачу освободить их.

Петров добился их освобождения.

Наконец вечером 6 ноября члены комитета, сотник Карташев и подхорунжий Кривцов привезли мне пропуск на выезд из Петрограда. Я не знаю, насколько этот пропуск был настоящий. Мы об этом тогда не говорили, но мне рекомендовали его не очень давать разглядывать. Это был клочок серой бумаги с печатью Военного Исполнительного Комитета С. С. и Р. Д. с подписью товарища Антонова, кажется, того самого матроса, который снимал с меня показания. В сумерки 7 ноября я, моя жена, полковник Попов и подхорунжий Кривцов, забравши кое-что из платья и белья, сели на сильную машину штаба корпуса и поехали за город. Мы все были в форме, я с погонами с шифровкой 3-го корпуса, при оружии.

В наступившей темноте мы промчались через заставу, где что-то махал руками растерявшийся красногвардеец, и понеслись, минуя Царское Село, по Новгородскому шоссе. В 10 часов вечера мы были в Новгороде, где остановились для того, чтобы добыть бензин.

А в это время на петроградскую мою квартиру явился от Троцкого наряд Красной гвардии, чтобы окончательно меня арестовать.

На другое утро мы были в Старой Руссе, где среди толпы солдат сели на поезд и поехали в Великие Луки.

9 ноября я был в Великих Луках и здесь испытал серьёзное огорчение. В Великих Луках стояли эшелоны 10-го Донского казачьего полка, моего полка. Казаки этого полка были мною воспитаны, они со мною вместе были в боях, мы жили тесною, дружескою жизнью. Кому-то из моих адъютантов пришло в голову, что самое безопасное будет, если я поеду с ними на Дон, и он пошёл в полк переговорить об этом.

Казаки отказались взять меня, потому что это было для них опасно.

Не то огорчило меня, что они не взяли меня. Я бы всё равно не поехал, потому что долг мой перед корпусом не был выполнен — мне надо было его собрать и отправить к Каледину, а огорчил мотив отказа — трусость.

Яд большевизма вошёл в сердца людей моего полка, который я считал лучшим, наиболее мне верным. Чего же я мог ожидать от остальных?

Я поселился в Великих Луках.

Я считался командиром 3-го кавалерийского корпуса, со мною был громадный штаб, и при мне было казначейство с двумя миллионами рублей денег, но все дни мои проходили в разговорах с казаками. Все неудержимо хлынули на Дон. Не к Каледину, чтобы сражаться против большевиков, отстаивая свободу Дона, а домой, в свои станицы, чтобы ничего не делать и отдыхать, не чувствуя и не понимая страшного позора нации...»

Казаки хотели какой угодно ценой ехать по домам. Приходилось часами уговаривать, чтобы они ехали честно, с оружием и знамёнами.

Это было по сути то же дезертирство, которое в своё время охватило пехоту, но пехота бежала беспорядочна, толпами, а это было дезертирство организованное: люди ехали сотнями, в полном порядке, со своими офицерами, но всё равно — они ехали с фронта, покидая позиции... Краснов говорил им, они слушали, соглашались как будто, однако после долгих разговоров наступало молчание, лица становились упрямыми, и кто-нибудь непременно спрашивал:

— Когда же, господин генерал, будет нам отправка?

Одна мечта была у них — дом. Эти люди были безнадёжно потеряны для какой бы то ни было борьбы. Краснов написал свои соображения атаману Каледину по этому поводу...

12 ноября 1-я Донская дивизия стала грузиться в эшелоны для отправки на Дон. В свою очередь начала волноваться Уссурийская дивизия, требуя отправки на Дальний Восток. Краснов хотел отправить уссурийцев тоже на Дон, где дивизия могла быть полезной. Но комитет дивизии сам поехал в Ставку к Крыленко и добился от него пропуска на восток.

6 декабря началась отправка эшелонов Уссурийской конной дивизии.

К середине декабря в Великих Луках, заполненных большевистскими пехотными полками, оставался только 3-й Уральский казачий полк и команды штаба корпуса. Уральские казаки небольшими группами уходили по домам, и полк таял с каждым днём.

Большевики же хитро определили своё отношение к казакам и казачеству. Казаки были как бы государство в государстве: их пока не трогали, с ними заигрывали. Так, 6 декабря начальник пехотного гарнизона полковник Патрикеев отдал приказ о снятии погон и знаков отличия, но сейчас же добавил, что это не касается казачьих частей, которые имеют право продолжать носить погоны.

С местным комиссаром Пучковым Краснов жил дружно. Пучков хотя и называл себя большевиком, но в душе оказался ярым монархистом; офицеры штаба корпуса часто бывали у него, дало обычно заканчивалось выпивкой и воспоминаниями небольшевистского характера. Краснов решил использовать Пучкова и добиться пропуска остаткам корпуса в Пятигорск для расформирования. Пётр Николаевич хотел остановить эшелон в Великокняжеской и передать всё имущество корпуса Каледину. Имущество было немалое. Оставалось полмиллиона денег, было более тысячи комплектов прекрасного обмундирования, вагон чая, вагон сахара, несколько автомобилей, радиостанция. Генерала Солнышкина Краснов командировал в Ставку, и благодаря личному знакомству с Бонч-Бруевичем, бывшим начальником штаба у Крыленко, тот добился назначения эшелона в Пятигорск и пропусков.

Дело шло медленно, положение красновцев в Великих Луках становилось всё более тяжёлым. Носить погоны стало немыслимо: солдаты охотились за офицерами. Но снимать погоны офицеры считали оскорбительным, и потому 21 декабря переоделись в штатское. Однако это не улучшило положения. Офицеров знали в лицо и готовились расправиться с ними.

Может быть, думал Краснов, настало время бежать? Но как бежать? За ним следили команды штаба, писаря, денщик и вестовой. Генерал мог выехать на прогулку верхом и не вернуться, но тогда пришлось бы бросить жену и офицеров штаба, которые верили в него.

Между тем, несмотря на все обещания об отправке в Пятигорск, эшелонов не давали. 11 января 1918 года пришло требование сдать все деньги корпусного казначейства в Великолукское уездное казначейство. Протестовать было бесполезно, да и законного права не было: корпус был расформирован.

Наконец 16 января дали поезд на Пятигорск. Благополучно погрузились офицеры корпуса и остатки команд, загрузили имущество, автомобили, лошадей.

Всё шло гладко. Краснов решил воспользоваться случаем и поехать с женой к её сестре в Москву с тем, чтобы потом догнать эшелон в пути.

В Москве Краснов узнал, что атаман Каледин объявлен изменником, что где-то у станции Чертково идут бои между большевиками и донскими казаками. С трудом, в товарном вагоне, переполненном солдатами, ругавшими Корнилова, Каледина и самого Краснова, генерал с женой 28 января добрался до Царицына. Надо было искать поезд.

На станции Пётр Николаевич увидел одного из офицеров своего штаба, ротмистра фон Кюгельгена, который сообщил, что накануне в Царицыне их эшелон остановили, отобрали всё имущество, лошадей, повсюду искали Краснова, заявляли, что он приговорён к смертной казни. Портреты Краснова разосланы по всем станциям от Царицына до Пятигорска. По городу ходят красногвардейцы, разыскивая генерала, так как имеются сведения, что он в Царицыне.

Настало время бежать...

Первые удары калединцев по революционным казачьим частям побудили Военно-революционный комитет перебраться в Миллерово.

Сложность ситуации заключалась в том, что калединцы действовали в данном случае сообща с украинскими контрреволюционными силами, создавшими само националистическую Раду.

Военно-революционный комитет послал в Петроград телефонограмму о признании советского правительства и Совета народных комиссаров, а в Донской Области создал своё краевое правительство.

Совет народных комиссаров направил в помощь Донскому ревкому красногвардейские полки. Они нанесли решительные удары по калединцам, разгромили карательный отряд Чернецова.

В свою очередь рабочие Таганрога и Ростова подняли восстание и ожидали подхода красногвардейцев...

В этой обстановке генералы Корнилов и Алексеев, сколотив полуторатысячную Добровольческую армию, дали в Новочеркасск атаману Каледину телеграмму, что они уведут добровольцев на Кубань. Начался широко известный в истории «ледовый поход» корниловских добровольцев.

Получив телеграмму Корнилова, Каледин враз осунулся и постарел. Он созвал экстренное совещание.

В 9 часов утра в атаманском дворце собрались члены войскового правительства. Сам Каледин явился позже всех. Он медленно прошёл на своё место, сел, обвёл тяжёлым взглядом присутствующих.

— Господа, — хрипло произнёс он, — я получил телеграмму от генерала Корнилова. Он покидает со своей армией Дон. Для защиты области у нас не осталось сил. Помощи нам ждать неоткуда. Донщину раздирают противоречия. — Каледин налил из графина воды: рука, державшая стакан, дрожала. — Население к нам настроено в основном враждебно. Господа, мы не допустим кровопролития. Я предлагаю передать наши полномочия другому правительству.

Богаевский насупился:

— Я тоже слагаю с себя полномочия, если от своих полномочий отказался Алексей Максимович.

В зале наступила мёртвая тишина, лишь был слышен за окном цокот копыт.

Снова голос Богаевского:

— Надо составить акт о передаче власти городской думе.

— Это само собой разумеется.

— Соберёмся часов после четырёх, — раздались голоса.

Поднявшись, Каледин ушёл в свой кабинет. Члены правительства проводили его глазами.

— Он плохо выглядит, господа, — заметил кто-то.

Богаевский встал:

— Господа, мы должны обсудить порядок передачи дел...

Неожиданно на лестнице раздался шум. В дверь без стука ворвался, рыдая, адъютант Каледина.

— Алексей Максимович застрелился!

Члены войскового правительства толпой вбежали в кабинет Каледина.

Атаман, вытянувшись, лежал на походной офицерской койке. На полу валялся наган, на стуле рядом тускло блестела крышка именных часов...