Не введи во искушение

Глава 1

Тачанка, раскрашенная красной и синей красками, бойко катила по донской степи. Казалось, степь не имела ни начала, ни конца. Иногда попадались буераки с колючим терновником. На обрывах земля была подобна слоёному пирогу: белёсая и каменистая, грозящая в непогоду обвалами.

Буераки — любимое пристанище волков. Здесь они закладывают берлоги, выводят волчат, здесь сбиваются в стаи, ночами вой разносится по всей степи.

В мае пролились тёплые грозовые дожди и сытно напоили землю. Сочная зелёная трава укрыла всю степь, и только местами рыжими заплатками выделялись суглинки с редкими булыжниками.

Вот-вот расплеснётся степь радужным цветом: засинеют васильки и жёлтыми полянами поднимется маслянистая сурепка. Дивными красками заиграет донское приволье.

В степи полковнику Петру Николаевичу Краснову дышалось легко, воздух был такой чистый, что казалось, пьёшь родниковую воду. Полковник считал себя природным донским казаком, хотя и родился в Санкт-Петербурге. В столице закончил гимназию, Александровский кадетский корпус, потом Павловское военное Училище. Учился Пётр Краснов хорошо. Получил звание фельдфебеля Роты Его императорского Величества» над которой шефствовал сам государь.

Пётр любил бывать на Дону, окунаться в его жизнь. Он ездил сюда чаще всего с отцом, посещал станицу Вёшенскую, к которой были приписаны Красновы, и где им полагался земельный пай.

Время учёбы подходило к концу, и за блестящие успехи и организаторские способности Краснов удостоился чести быть занесённым на мраморную доску почёта и права выбора службы. Он выбрал лейб-гвардии Атаманский полк. Это был второй из казачьих донских гвардейских полков.

История Атаманского полка уходила в далёкое прошлое. Ещё в 1775 году донской атаман Иловайский сформировал десятисотенный полк, с той поры эта военная часть традиционно считалась гвардией Войска Донского. Сменялись императоры, сменялись атаманы, но Атаманский полк оставался. А когда при императоре Николае Первом атаманом всех казачьих войск был объявлен наследник престола, Атаманский полк с Дона перевели в Санкт-Петербург. Он стал именоваться лейб-гвардии Атаманским Наследника Цесаревича полком.

Отец Петра Краснова, узнав о выборе сына, не удивился. Казачий офицер, дослужившийся до звания генерал-лейтенанта Главного Управления Казачьих Войск, он и сам предпочитал казачью службу.

На Дону Красновы были известным родом. По преданию, их предок пришёл туда ещё во времена царя Алексея Михайловича и был принят в казачество в станице Букановской...

Покачиваясь на мягких подушках тачанки, прикрытых персидским ковром, полковник Пётр Краснов ехал по донской степи и вспоминал свой жизненный муть от теперь уже далёких дней училища до нынешнего дня.

Краснов знал: теперь уже не скоро придётся вновь побывать на Дону. Месяц тому назад он получил новое предписание: явиться для прохождения дальнейшей службы в 1-й Сибирский полк имени Ермака Тимофеевича. Полк стоял в городе Джирекенте, что вблизи маньчжурской границы. В тех местах Краснов и прежде бывал. Ему были знакомы и дальневосточные леса, и богатые рыбой реки Приамурья... Но что могло быть прекраснее и дороже Дона с его плёсами, лугами, степным привольем? Вон хотя бы это многоцветье. Или ещё не поседевшие ковыли, какие по осени переливаются морем. Трава, ещё не вымахавшая во весь свой рост...

По воспоминаниям старожилов, бывали годы, когда трава вырастала по брюхо коня, а иногда даже ₍ скрывала верхового.

Пётр Николаевич подумал, что такое, наверное, случалось в старые времена, когда на Дону селились предки нынешних казаков, в том числе прославивший красновский род генерал-майор Иван Кузьмич Краснов, выбившийся в известные полководцы при Суворове и Кутузове, водивший донские полки при атамане Платове и погибший в сражении под Колоцким монастырём за два Дня до Бородинской битвы. Имя этого храброго генерала на Дону не предали забвению, и когда в Русско-японскую войну семнадцати первоочередным донским полкам присваивали имена почётных шефов, то вспомнили и Ивана Кузьмича Краснова...

Гордились в роду Красновых и последующими героями, честно служившими царю и Отечеству ещё в Крымскую войну, носившими полковничьи и генеральские погоны. А начиная с генерал-лейтенанта И. И. Краснова эта фамилия стала известна и в литературных кругах. Иван Иванович Краснов написал стихотворные произведения «Тихий Дон» и «Князь Василько», исторические и историко-этнографические работы «Оборона Таганрога», «О казачьей службе» и другие произведения. Пётр Краснов помнил, как пробовал силы в литературе его отец, Николай Иванович, и тоже довольно успешно. Литературная стезя манила Петра ещё с юности, когда он издавал свой журнал и сотрудничал в ряде петербургских печатных изданий...

От станицы Вёшенской до станция Миллерово путь неблизкий. Ночевали в одном из украинских сел, где был заезжий дом. Село небольшое, белые мазанки, крытые камышом, загоны для скота, высокие тополя вдоль улицы. Встречную арбу тянула пара круторогих волов.

Ехал полковник до Миллерово долго и за время пути о многом передумал. В молодые годы он болезненно относился к тому, что друзья по училищу называли его петербургским казаком, и поэтому всегда старался сблизиться с донцами, когда те бывали в Петербурге. Особенно тянулся Пётр к хопёрцам и вёшенцам: может, Потому, что там находилась паевая земля Красновых, куда он наезжал в молодости...

Молодой казачок Ванька Шандыба, сидя на облучке, лихо правил тачанкой. Из-под фуражки с лакированным козырьком выбивался тёмно-русый чуб. Казачок выводил сильным голосом песни о Доне, о его приволье. Одна песнь сменяла другую. Видно, знал их немало. А Пётр Николаевич вспоминал, как он впервые появился в Атаманском полку, как целый год числился без вакансии, как лишь потом его зачислили корнетом...

В те же годы появились его первые литературные произведения, и о Петре Краснове заговорили как о писателе-романтике, воспевающем казачество и его славное прошлое. Но, получив признание как литератор, Пётр Николаевич остался верен военной службе. Бод проучился он в Академии Генерального штаба, подучил звание сотника и был назначен полковым адъютантом, то есть начальником штаба полка...

Ездовой придержал коней, объезжая буерак. Лошади, почуяв волчий дух, захрапели. Весной и летом волки не страшны человеку: в эту пору они сыты. А вот зимой голодная стая опасна. Она дерзкая и лютая...

Вёрст через десять впереди блеснуло озерцо» поросшее по берегу осокой.

— Ваш благородь, извольте дать коням отдых. До Миллерово ещё далеко.

Краснов щёлкнул крышкой, посмотрел на часы, согласился:

— Пожалуй, можно.

Шандыба остановил коней, насыпал в торбы овса. Краснов направился к озерцу. Был полковник выше среднего роста, коренастый, чуть сутулый, тёмные волосы зачёсаны на затылок.

Низко, со свистом, пронеслась утиная стая, села на воду, поплыла к камышам. Пётр Николаевич не был охотником. Всё свободное время он проводил либо с казаками на учебных занятиях, либо за письменным столом. В джигитовке и владении саблей, как считали сослуживцы, у Краснова не было соперников. Его успехи не раз отмечались на смотрах...

Казачок свистнул, и отдохнувшие кони пошли резво. Пётр Николаевич спросил:

— А что, Иван, поди, скоро на службу?

— Да уж не за горами... Отец скоро за конём отправится.

— Лагерные сборы где отбывал?

— Прошлым летом в Персияновке. А так в Вёшках с нами наш урядник Пантелей занимается!

— Суров?

— Да не жалостлив. Особенно на рубке лозы лютует... А ещё не даёт поблажки тем, кто за конём не следит... Я пока на Чалом езжу...

— Когда же назад в Вёшенскую?

— Завтра поутру. У односума заночую и тронусь... С ним в лагерях кашу из одного котла ели...

В Миллерово попали накануне прихода поезда. День клонился к исходу. Ванька внёс в вагон красновский саквояж и пожелал доброго пути.

В купе Краснов оказался один. Отодвинув штору, он посмотрел на перрон, где на пристанционном базарчике чем только не торговали старухи и молодайки: масло сливочное в лепёшках на травяном листе, сметана и молоко в крынках, куры отварные, яблоки мочёные; яблоки генерал, отец Петра, приезжая на Дон, всегда покупал и ел с особенным удовольствием... Мимо вагона старик пронёс вяленого сазана, и Пётр Николаевич вспомнил, как однажды в юности, в Вёшенской, он жил в доме, где в боковой пристройке обитал дед, промышлявший рыбной ловлей. За ту неделю он Пристрастил к рыбалке и Петра. Как-то утром, едва небо тронула заря, Пётр поехал один на рыбалку. Вывел лодку из заводи, взялся за весла. На мелководье щука гнала мелочь, стайка серебром рассыпалась по водной глади. Приналёг Пётр на весла, направил лодку к противоположному берегу, где водились сомы и сазаны. Дон тихий, не шелохнётся. Выгреб, приякорился, корм из варёной пшеницы рассыпал. Размотал удочку, червяка крупного на крючок насадил. И не успел по сторонам осмотреться, как поплавок качнулся и пошёл вглубь. Пётр за удилище дёрнул и ахнул: размером с добрый чугун сазанья голова показалась и снова ушла на глубину. Тут Пётр вспомнил уроки деда-рыбака. Попустил леску и снова потянул. Хватил сазан воздуха, пошёл на дно. Так водил Пётр долго и, когда сазан вдосталь наглотался воздуха, вывел его на мелководье... Дома сазана взвесили — потянуло на десять фунтов. С тех дивных пор Пётр Николаевич больше на рыбалке не бывал...

У входа на вокзал висел медный колокол, оповещавший об отходе поезда. На скамье, потемневший от непогоды, стоял чан с водой, на цепи болталась жестяная кружка. Несколько скучающих пассажиров ждали встречный поезд. Дежурный по вокзалу в красной фуражке вышел, трижды ударил в колокол. Паровоз сипло загудел, дежурный поднял жёлтый флажок, и поезд, лязгнув сцеплениями, тронулся, медленно набирая ход. Остались позади станционные постройки, домики, пакгауз, водокачка, переезд. Поезд весело побежал по Донщине...

Полковник осмотрелся: диван-кровать» обтянутый красным плюшем» чисто вытертые зеркала, на столике у окошка хрустальный графин, тонкий резной стакан в серебряном подстаканнике...

А за стеклом вагона донская земля. Его, Краснова и его предков земля. Он гордился своими предками, гордился казаками-донцами, какие верно служили государям, всегда считая, что любая смута есть явление разрушительное. В этом полковник убедился, когда в 1905 году подстрекатели из социалистических партий устраивали бунты в Москве и Петербурге.

В то время Краснов был приписан к штабу Забайкальской казачьей дивизии и принимал участие в боевых действиях в войне с Японией, за что был награждён орденом Святой Анны 4-й степени, а за последующие сражения под Ляояном — орденом Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантами. За бой на реке Шаха и под Мукденом ему вышла дополнительная награда — мечи к уже имевшемуся ордену Святого Станислава. По материалам тех сражений у Краснова-писателя появилась большая книга, названная им «Год войны».

Приоткрыв дверь, в купе вошёл проводник в синей форменной куртке, внёс постельное бельё. Полковник вышел в коридор и, пока проводник готовил постель, смотрел в вечернюю сумеречную степь.

Вскоре под мерный перестук колёс Краснов крепко заснул.

Хутор Пригибский одним боком так прирос к Вёшенской, что казался с нею одним целым. Как и Вёшенская, которую казаки любовно переименовали в Вёшки, Пригибский лежал на пологом песчаном берегу Дона. Хутор многолюдный, со своим атаманом, со своей церковью, что напротив меловых отрогов.

Ежели податься от Вёшенской в сторону Усть-Хопёрской, то там Дон роднится с Хопром. Берега здесь обрывистые, с омутами, где ловят сома и вялят на зиму. Напротив Усть-Медведицкой в норах кишмя кишат раки, крупные, клешнистые, такие разве только возле Аксая ловятся.

Ванька Шандыба, по-хуторскому — Кагальник, получил прозвище от дальнего предка, появившегося на хуторе из Кагальника.

Мать, тётка Матрёна, сына любила, но иногда укоряла:

— Ой, не сносить тебе, Ванька, головы.

Особенно часто повторяла она это с той поры, когда Щ1андыба пробрался к мельнику в сад, а собаки укараулили, не дали слезть с дерева. Мельник отхлестал Шандыбу крапивой, после чего Ванька полдня в Дону отсиживался. А сверх того старый Шандыба отходил Ваньку вожжами, приговаривая:

— Не позорь казачьего рода...

Жили Шандыбы не то чтобы богато, но и не бедно. Сами управлялись со своей землёй, успевали и отсеяться и урожай собрать. В зиму пару кабанчиков заваливали, оттого в холода было своё мясо и сало. Потом наступала пора резать гусей, бычка. Куры неслись, и в яйцах нужды не было.

До службы Ваньке Шандыбе оставалось чуть больше года. Пока у урядника Пантелея обучался конной езде и владению шашкой.

Прошлым летом хуторяне отправляли своих будущих служивых попробовать казачьей жизни в Персияновских лагерях, а в нынешнюю весну Ваньке довелось отбывать службу при вёшенском станичном атамане. Дело нехитрое: куда господин атаман пошлёт. Сидит себе казачок в правлении, а когда потребность какая, бежит либо едет куда велят.

Ванька своей «тыждневной» службой был доволен — удалось от посевных работ передохнуть. А то, едва снег с земли, с отцом и младшим братом Мишкой — в степь, от темна до темна в работе.

Нынешней лесной приглянулась Шандыбе девчонка Варька, хуторская, с другой улицы. Хоть и была она ещё голенастая, ровно цыплёнок, но Ванька решил: к сроку, когда службу воинскую отбудет и воротится домой, Варька в самый сок войдёт, в невесту выходится. Тогда и зашлют Шандыбы сватов...

Как-то раз шла Варька к Дону с корзиной бельё стирать, а Ванька ей дорогу заступил.

— Пропусти, — нахмурилась.

— А вот и не пропущу, покуда не скажешь, что станешь ждать меня со службы.

— Ты ещё отслужи, а там поглядим, — гордо ответила Варька и, обойдя Шандыбу, пошла к Дону.

У Ваньки до конца «тыждневной» оставалось три дня, когда его покликал атаман.

— Вот что, Шандыба, завтра спозаранку закладывай тачанку. Коней из станичной конюшни бери лучших. Повезёшь его превосходительство полковника Краснова в Миллерово...

Полковник оказался малоразговорчив. Всю дорогу сидел, откинувшись на спинку тачанки, о своём думал. Ванька песни пел, полковник молчал.

Устав петь, принялся и Шандыба время коротать в мыслях. А они у него какие: скоро, поди, сено косить. Отец погонит его с братом на дальнее займище, на ту сторону Дона. Трава там хорошая, но скосить и высушить — одно дело, а как перевозить? В день по нескольку раз через реку переправляться. Пока сено в тюки запрессуешь да на пароме переправишь, на спине соль на рубахе выступит. За лето и осень, ровно мартовский кот, исхудаешь, одни кости да кожа остаются. А зимой как встанет Дон да в лёд закуётся, оставшиеся копёнки санями вывозить. Всем хутором санный поезд за Дон тянется.

Зимой у Ваньки была ещё одна забота: силки на зайцев ставить. Зайцы к самой станице подходили, кору молодую по садам объедать. Выйдет Ванька в сад — то одно дерево попорчено, то другое, и по всему снегу следы петлями. Шандыба силки расставит, глядишь, и попался косой.

Правда, ловить зайцев силками Мишка, младший брат Ваньки, наловчился лучше: у него редкая ночь без добычи проходила. Шандыбам зайчатина так приелась, что они её живности домашней скармливали...

Ещё Ванька подумал, что на будущий год отец собирается в Зимовники, где будет конная ярмарка. Пора коня строевого покупать, справу к службе готовить. Шорнику заказать седло новое, чтоб седельные подушки подогнал, сумы перемётные, уздечку, стремена. А что до всякой амуниции, так её задолго собирали, в походный сундучок укладывали, нафталином пересыпали. Не доведи бог на смотре, когда комиссия проверяет подготовку казака к службе, опозориться. А ежели казак безлошадный, то его в пехоту, в пластуны записывали. У Шандыбы в роду из кожи вон лезли, но в безлошадные не попадали, все в кавалерии служили...

В Миллерово Ванька вёз полковника серьёзного, не какого-нибудь канцеляришку, штабную крысу, а боевого офицера. Эвон на груди орденов сколько! В правлении слышал, как писарь говорил, что полковник Краснов на восток к манжурской границе едет, полк казаков уссурийских принимать.

Писаря из правления Шандыба хорошо знал, это был Варькин отец Кондрат Павлович. Лет пять тому назад он служил в казачьей сотне, квартировавшей в Москве. Уезжал голь голью, а воротился с большими деньгами. Заходил в гости, похвалялся новой бекешей, хромовыми сапогами со скрипом. Разговаривая с Ванькиным отцом, Захаром Мироновичем, говорил:

— Мы, Мироныч, там в Москве смутьянам шкуры поспущали. Будут помнить казачьи нагайки.

Говорил, а сам то и дело вытаскивал из кармана серебряные часы-луковицу, на время смотрел, крышкой щёлкал.

Ушёл Кондрат, в хате установилась тишина. Но вот Захар Миронович вздохнул:

— Ох-хо, не похвалялся бы лучше Кондрат. Слёзы людские — они запросто не прольются. Господь всё видит, всё слышит...

А Ванька другое заприметил. Вскоре часы-луковица в кармане хуторского атамана оказались, а Кондрат в писарях стал хаживать, в правлении штаны протирать. Хоть всем известно — грамотность-то у него не ахти какая...

Рассказал Ванька о том отцу, да Захар Миронович цыкнул:

— Не твоего куриного ума дело...

Иван Кондрату Павловичу в душе завидовал. Видать, удачлив Варькин отец. Окажись Ванька на его месте, тоже обогатился бы...

Захару Мироновичу сын не перечил. Только уж он, Ванька, с такими часами не расстался бы ни за что.

Иван представил себя в новой гимнастёрке, в сапогах хромовых, шагающим по хуторской улице. Видит: навстречу Варька идёт. Он небрежно лезет в карман, серебряной крышкой щёлкает, время смотрит... Гляди, Варвара Кондратьевна, каков я...

Размечтался Шандыба, особливо когда из Миллерово возвращался. Кони бежали резво, от дум никто не отвлекал. Туда ехали — полковник всё степью донскою любовался. А Ваньке степь уже давно не в новинку. Он каждодневно её видит...

Сон в поезде оказался зыбким. Он вернул Краснова к тем далёким годам, когда его с сотней казаков приписали к дипломатической миссии, отправлявшейся в африканскую страну Эфиопию. Это было первое российское представительство, которому надлежало призвать государство эфиопов, укрепить его международное положение.

Состав из нескольких пассажирских вагонов и теплушек с лошадьми в октябре 1897 года проследовал до Одессы. Здесь казаки погрузились, на пароход. Кони опасливо ступали на трап, норовили вырваться, их загоняли силой. Потом погрузили тюкованное сено, мешки с овсом, последними поднялись сотрудники миссии с багажом.

Пароход следовал до Джибути, побывал в шторме. Когда оказались на твёрдой земле и позади осталась изнуряющая водная стихия, казаки вздохнули облегчённо. Но они не представляли, какие трудности им ещё предстояло преодолеть; почти трёхмесячный конный переход через пустыни и горы, пока, наконец, показался главный город эфиопов Аддис-Абеба и миссия предстала перед абиссинским вождём Менеликом.

Абиссинский император выказал казакам расположение, приём устроил. А донцы абиссинкам поражались.

— Гляди-кось, экие красотки, ровно в краске коричневой разукрасились...

— Глазасты, а зубы белые...

— Что зубы, ты на губы гляди. Губасты. Такая знаешь как целуется!

— А ты целовался?

— Ишшо нет...

С первых же дней Краснов приступил к восстановлению боевых качеств казаков, проводил джигитовку. Донцы продемонстрировали Менелику и его приближённым свою выучку, удивив эфиопов ловкостью владения конём и саблей.

Менелик щедро наградил казаков, а руководителю конвоя Краснову вручил офицерский крест Эфиопский 3-й степени...

Не успел Пётр Краснов толком отдохнуть от трудного пути в африканскую страну, как его с важными донесениями отправили на родину. Обратный путь через Пески и горы он проделал за одиннадцать дней, удивляясь выносливости своего мула. Потом опять пароход до Одессы и поезд уже до Санкт-Петербурга... Здесь его ждала заслуженная награда — орден Святого Станислава 2-й степени, а от союзников России французского правительства орден Почётного легиона...

После Эфиопии куда только не забрасывала судьба Петра Николаевича. Побывал он в пострадавших от голода центральных губерниях, потом командировали в Курск на Большие манёвры, после чего направили на границу Турции и Персии.

В 1901 году Краснов был уже на Дальнем Востоке: специальный корреспондент газеты «Русский инвалид» на китайской войне. И как результат — новая книга «По Азии. Путевые очерки Маньчжурии, Дальнего Востока, Китая, Японии, Индии».

Краснов участвовал в войне России с Японией, за что был удостоен нескольких боевых орденов. А уже через год и несколько месяцев вышли его очерки о Русско-японской войне.

После революционных событий 1905-1907 годов Краснов закончил офицерскую кавалерийскую школу, ездил с командировками по казачьим войскам, получил чин полковника. Теперь он был назначен в 1-й Сибирский Ермака Тимофеевича полк, что на границе с Маньчжурией...

Краснов пробудился, сел у окна. День только начался, но полковник всегда поднимался рано, сказывалась прошлая жизнь: частые командировки, упорная работа за письменным столом.

За окном вагона пробегали леса. Пётр Николаевич знал: в Первопрестольной он пересядет на скорый поезд и тот привезёт его в Петербург на Варшавский вокзал, а там, на Невском, ждёт его жена Лидия Фёдоровна, Лидочка. Краснов обвенчался с ней по приезде из Эфиопии. Влюбился сразу, впервые увидев в театре. Камерная певица настолько увлекла его, что Краснова не остановили ни её второй брак, ни её родословная. Была она немка, дочь статского советника.

До своего отъезда в Джирекент полковник отправил на новое место службы верного адъютанта, хорунжего Алексея Любимова, с багажом и теперь собирался ехать налегке, взяв с собой жену да наброски к будущим книгам «Борьба с Китаем» и «По Азии». Книги были давно уже написаны, но хотелось кое-что переделать, улучшить.

Возвратившись из Аддис-Абебы, Пётр Николаевич выпустил две книги: «Казаки в Африке» и «Казаки в Абиссинии», сразу же привлёкшие внимание читателя описанием необычных земель.

Провожая хорунжего, полковник наказал, чтоб квартира была удобной, просторной, с кабинетом для литературных занятий...

На Алексея Любимова Пётр Николаевич полагался во всём. Он знал его ещё по службе в Атаманском полку. Донской казак из станицы Константиновской был сыном крепкого хозяина, урядника Михаила Любимова. Одно время был атаманом, но годы взяли своё. Сейчас, по рассказам Алексея, отец сам уже не обрабатывал принадлежавшую ему паевую землю, а нанимал пришлых. Кроме причитавшегося ему и сыну надела отец арендовал ещё несколько паёв у станичного правления.

До службы Алексей обучался в Новочеркасском кадетском училище и мечтал об офицерских погонах. И когда получил чин хорунжего, был очень рад. Полковнику Краснову он служил преданно, помнил наказы отца: командира своего чти и звание казака не позорь...

Краснов частенько спрашивал у своего адъютанта, что пишет ему отец Михаил Алексеевич, какими событиями живёт Дон и столица Войска Донского Новочеркасск.

В Джирекенте у маньчжурской границы Пётр Николаевич бывал проездом ещё в те годы, когда принимал участие в Русско-японской войне. В Главном управлении казачьих войск ему аттестовали 1-й Сибирский казачий имени Ермака Тимофеевича полк самыми лестными словами. Джирекент Краснов знал — захолустный город. Но Петра Николаевича заверили: при первой же возможности из Азии его перебросят в европейскую часть России.

Полковник гадал, произойдёт ли это до начала войны. А что война непременно грянет, он был уверен: тучи сгущаются. Россия в коалиции с Францией и Англией. Ей противостоит Германия и Австро-Венгрия. Как будут разворачиваться боевые действия? Нет сомнения, немцы и австрийцы откроют фронты на востоке против России и на западе против Франции. Основной удар, считал Краснов, примет на себя Россия. Не раз обращаясь к карте, полковник видел: на первом этапе русской армии придётся отражать наступление австро-венгров. Австрийской и венгерской конницам Пётр Николаевич отдавал должное, но был убеждён: до казаков, их лихости, умения владеть саблей и пикой противнику далеко...

Вот и Москва. Краснов поднялся, попросил проводника прислать носильщика за саквояжем, а сам вышел на перрон.