Неистовый Роланд. Песни I–XXV

1 Даже легким шевельнувши поводом,

Мы удержим жеребца на скаку;

Но как редко угрызения разума

Страстную обуздывают похоть,

Когда сласть впереди!

Так медведя не оторвешь от меда,

Если он лишь почуял сладкий запах

Или каплю слизнул с горшка.

2 Так с чего бы и Руджьеру обуздываться,

Если ищет он наслаждения, а пред ним

Милая Анджелика, нагая,

В благостном уединении дубравы!

И он уже не помнит о Брадаманте,

Врезанной в его рыцарское сердце;

А хоть бы и помнил,

Он не слеп, чтобы отвергнуть вот эту,

3 Пред которой и сам суровый[189]

Ксенократ не явился бы воздержан!

Отшвырнув Руджьер копье и щит,

Торопливо выпрастывался из доспеха,

Как вдруг красавица,

Стыдливо потупясь на свою наготу,

Видит у себя на пальце дивный

Перстень, отнятый у нее Брунелем.

4 С этим перстнем она когда-то[190]

Впервые явилась к франкам

Вместе с братом, которого копье

После стало добычею Астольфа;

Этим перстнем разбила она чары

Малагиса близ Мерлиновой пещеры;

Этим перстнем она и Роланда

Вызволила из Драгонтинина плена;

5 С этим перстнем она незримой[191]

Вышла из башни злого старца, —

Но к чему нанизывать

Все, что ведомо вам и без меня?

Брунель в Альбракке

Выкрал у ней перстень для царя Аграманта,

И с тех пор судьба на нее нахмурилась,

И она обездолилась отчим царством.

6 А теперь, завидев его на пальце,

Чуть от радости не зашлась она умом,

И не знает, не сон ли это,

И еле верит глазу и ощупи.

Сорвав с пальца, единым взмахом

Кольцо — в рот, и быстрей мгновенья

Исчезает она из глаз Руджьера,

Как солнце в туче.

7 Озирается Руджьер,

Рыщет во все стороны, как безумный,

А потом, припомнив про перстень,

Застывает в стыде и бессилии,

И клянет, что он такой разиня,

И корит, что такою неучтивостью

Отнеслась неласковая

На рыцарскую послугу.

8 Восклицает: «Неблагодарная!

Такова-то от тебя мне награда?

Отчего тебе милей украсть кольцо,

Чем принять его честным подношением?

Возьми перстень, возьми щит, возьми коня

И всего меня,

Но яви мне красу твою нескрытою!

Ах, ты слышишь, но ты не отвечаешь».

9 Так он бродит над источником, ропщущий,

Ощупью, как слепой,

Простирает объятья в тщетный воздух,

Ждет в них милую, а ее нет.

А она уже далеко:

Щла и шла, и дошла до пещеры

В горном склоне, емкой и просторной,

А в пещере ей нашлось, что поесть.

10 Там жил старик-пастух,

Выпасая конный табун

Свежей травкой над свежей речкой

Под горой в подолье.

Вкруг пещеры была сень

Кобылицам от полуденного зноя,

И долго там отдыхала в этот день

Анджелика,

Никем не видимая.

11 А когда освежил ее вечер,

И решила она: «довольно медлить!» —

Завернулась она в рогожу —

Ах, не то, что ее прежние веселые

Зелень, желть, синь, и огнь, и пурпур,

Столько красок, столько покроев! —

Но и это рубище

В ней не сгладило красоты и знатности.

12 Замолчите, хвалители бегучей[192]

Галатеи, Неэры, Филлиды, Амариллы!

Не в обиду вам, Мелибей и Титир, —

Далеко им до нашей красавицы!

Выбирает Анджелика из табуна

Самую угодную кобылицу

И сбирается с мыслями

Воротиться на свой родной Восток.

13 А Руджьер,

Тщетно ждавши, не явится ли подруга,

И поняв, наконец, что нет,

Что не рядом она и не слышит, —

Отошел взнуздать

Скакуна своего земного и воздушного —

Хвать, а тот перегрыз узду

И умчал в поднебесье, куда глаза глядят.

14 Налегла беда на беду:

Без копытной птицы остался рыцарь.

Женский обман да конский угон —

Камнем ему на сердце; но еще тяжелей —

Тоска и страх,

Что пропал бесценный его перстень:

И не потому, что великая в нем сила,

А что это — дар его дамы.

15 Что ж! нерадостно вскидывает он

На плечи бронь, а за плечи щит,

И шагает со взморья через травный луг

В просторный дол,

Где дремучий лес,

А тропа в нем протоптанней и шире,

И немного он прошел, — как вдруг

Справа, в самой чаще слышит шум:

16 Громкий шум, страшный лязг

Меча в меч; рыцарь ломится меж стволов

И видит: двое

В малом месте бьются большим боем,

Без прощенья и без пощады,

Словно это месть, а за что — неведомо.

Один — великан, грозен и свиреп,

Другой — пылкий и отважный витязь.

17 Щитом и клинком, прыжком и скачком

Отбивается витязь,

Чтоб не грянула на него дубина,

Двоеручно вскинутая великаном;

Павший конь его лежит на тропе.

Встал Руджьер и смотрит на битву,

И не ровен душой,

А желает одоления витязю,

18 Но держит себя в стороне,

Только смотрит, а помочь — ни на шаг, —

Как вдруг человек-гора

В две руки глушит палицею по шлему,

Меньшой рушится под ударом,

А большой, чтоб добить,

Сволакивает с простертого шлем,

И видит Руджьер знакомое лицо —

19 Видит Руджьер в открытую

Милый лик возлюбленной своей

Красавицы Брадаманты — вот кого

Гнет под гибель гнусный гигант!

Рыцарь выкликает его на бой,

Рыцарь мчится, грозя нагим клинком, —

Но злодей не хочет новой схватки —

Он хватает полумертвую,

20 Вскидывает на плечи и прочь:[193]

Как волк тащит малую овечку,

Как голубку или прочую птичку

Взносит ястреб в кривых когтях.

Видит Руджьер, без него добра не будет,

И бегом по пятам, — но тот

Мерит лес такими шагами,

Что и взгляду не угнаться вслед.

21 Так в побеге и так в погоне

Бегут двое по темному лесу,

А тропа все шире и шире,

И вот вывела их на просторный луг, —

А дальше ни слова: пора

Воротиться мне к Роланду, который

Только что Кимосхов перун

Свергнул в хлябь, чтоб никто уж его не видел, —

22 Но напрасно! Враг[194]

Рода человечьего, измыслитель

Этой пагубы, подражатель огня,

Сквозь тучи в землю гремящего с небес,

Как когда-то Еву пронял яблоком,

Так и эту

Вновь явил добычу некоему чернокнижнику

На свежей памяти наших дедов.

23 Адская снасть,

Скрытая в столько вод столько лет,

Выколдовалась из пучин

И явилась поначалу у немцев,

А они, пытая так и так,

Дьяволовым погибельным подсказом

До того изострили ум,

Что доискались ее употребления.

24 А после — Италия и Франция и все[195]

Страны переняли страшную науку:

Иной льет бронзу в полые льяла,

Жидко топленную в печном огне,

Иной сверлит железо, иной тачает

Легкий ствол и тяжелый ствол,

И зовут это пушкою, простою, двойною,

И бомбардою, и единорогом,

25 Мортирой, фальконетом, кулевриной,

И кому еще какое имя нравится.

А с того — и в клочья сталь, и камни в пыль,

И ничто разящему не преграда.

Бедный ратник, брось в кузнечную печь

И доспех и самый меч,

А взвали пищаль или фузею —

Ничего иначе ты не выслужишь.

26 Зверская, злодейская кознь,

Как нашла ты угол в людском сердце?

Чрез тебя ныне рыцарство без славы,

Чрез тебя ныне война без чести,

Чрез тебя храбрость и доблесть без цены,

Ибо худший с тобой сильнее лучшего.

Чрез тебя отваге и удали

Больше нет удела в ратном поле;

27 Чрез тебя[196]

Столько полегло князей и рыцарей

Нынче в недовоеванной войне,

Что весь мир в слезах, а Италия вдвойне!

Оттого-то я сказал, и не лгу,

Что нет некого и не было

Злее, коварнее, зловреднее,

Чем искусник проклятого орудия.

28 И я верю: Господь,[197]

Чтобы вечною была казнь,

Ввергнет его черную душу

В ту слепую бездну, где Иуда.

Но воротимся же к герою,

Рвущемуся к слезной Эбуде,

Где юных и прекрасных

Дам бросают на пожрание чудищу.

29 Спешит Роланд,

Но ветер ему не в помощь —

Справа ли, слева ли,

Сзади ли, но так он слаб,

Что не долго на нем управишь,

А то вовсе стихнет,

А то дунет в лоб, и тогда кружи назад

Или рыскай, перебрасывая парус.

30 Но Господу было угодно,[198]

Чтоб приплыл он к острову не прежде

Короля ирландского и успел

Свершить то, о чем я вам поведаю.

Говорит Роланд своему кормщику:

«Стань под берегом,

А челнок дай мне —

Я один поведу его к утесу.

31 И еще мне надобен большой якорь

И при нем его толстый канат, —

А зачем, увидишь сам,

Коли доберусь я сойтись с чудищем».

Взяв задуманное,

Без доспеха, с одним мечом

Оттолкнул он челн

И один гребет к тому утесу:

32 Грудью к веслам, спиною к цели — [199]

Как соленый краб

На песок из заводи или топи.

А уж был тот час,

Как Заря взметнула златые кудри

Перед Солнцем, вставшим

По пояс в море, от пояса в небе,

И ревниво роптал ее Тифон.

33 Как подплыл он на переброс

Камня, сильною пущенного мышцей, — вдруг

То ли слышит, то ли не слышит

Плач, едва долетающий до слуха.

Оборачивается влево,

Скользит взглядом, и над самой водою

Видит: женщина в узах

У столба, нагая, и волны у ног.

34 Лица ее он не видит — [200]

Далеко, а она потупилась, —

Но налег и гребет,

Чтоб поближе узнать, чего не знает.

Тут взревела бездна,

Гром отгрянул в гротах и рощах,

Вздулись волны, и встало чудище,

И под ним не стало видно моря.

35 Как из темного дола всплывает влажная[201]

Туча, чреватая грозой и ливнем,

И ширится на мир,

И стирает день слепою ночью, —

Так встал зверь,

Подбирая под себя все море.

Волны в клокоте, Роланд тверд и горд,

Не сменясь ни лицом, ни сердцем.

36 Как решившийся в дело,

Он быстр:

Чтобы разом

Деве стать охраной, гаду пагубой,

Он бросает меж них свой челн;

Меч его в ножнах,

А канат и якорь — в руке,

И, не дрогнув, он ждет страшилища.

37 Зверь уж здесь,

Разом рушится на Роландов борт,

Разевая пасть

В рост всаднику на коне;

И тогда Роланд прядает вперед,

Прямо в глотку,

Вместе с якорем, помнится, вместе с лодкой,

И вонзает якорь в тот зев и тот язык,

38 Чтоб ни верхней упасть, ни нижней встать

Челюсти с крушительными зубьями.

Так в копях железокопы

Крепят крепь над своими лазами,

Чтоб нечаянною осыпью

Не накрыло небрежного труженика.

А от крюка до крюка того якоря

И Роланду не достать без прыжка.

39 Уверясь таким распором,

Что уж гад не сведет клыков,

Роланд вырвал меч и под темным сводом

Бьет вверх, бьет вбок, лезвием, острием —

Как крепость

Не крепка, когда враг внутри,

Так бессильно чудище

Против витязя в собственной пасти.

40 То от боли оно бьется меж волн,

Выгибая спину и чешуйные бока,

То ныряет

И взметает брюхом песок со дна.

Чует франкский паладин: его захлестывает;

Выгребает вплавь,

Бросив якорь в зверском зеве, а канат

Сжав в руке.

41 С ним в руке доспешив он до утеса,

Упирает ноги

И в два зуба рвущий зверскую пасть

Выбирает на себя якорь.

И влечется зверь-гора на пеньковой бечеве

Пред силу сил,

Пред ту силу, которая в один рывок

Движет дальше, чем ворот в десять.

42 Как дикий бык,

На рогах почуяв негаданный аркан,

Рвется вправо, влево, вкруг,

Вверх и вниз, но уж из пут не выбиться, —

Так морская тварь, из родных зыбей

Мощною влекомая мышцею,

Ста изгибами, ста извивами

Мечется с крюка, а уйти не может.

43 Льет кровь из губ,

Стало Красным синее море,

Бьет ^вост меж волн,

Разверзая его донные глуби,

Взбитая брызжет ввысь

Пена, и застит солнце,

Гулом отозвались

Горы, чащи, дальнее взморье;

44 Старый Протей, заслышав[202]

Столько шуму, показался из грота

И, завидев Роландов въезд и выезд

Меж зубов, и чудо-рыбу на канате,

Бросился вглубь пучины,

Не собрав своего, морского стада;

Нептун помчал к эфиопам,

Погоняя подъяремных дельфинов;

45 Левкотея в слезах над Меликертом,[203]

Нереиды, разметав мокрые кудри,

И Тритоны, и Главки, и прочий

Морской люд не знает, куда бежать;

А Роланд чудо-рыбу тащит к берегу,

И тут заботам его конец:

От натуг и мук

У ней дух вон, едва легла на отмели.

46 Толпою островитяне

Сбежавшись на дивную битву,

Суеверным терзались страхом,

Не кощунство ли святой этот подвиг?

Толковали: вновь

Обозлится Протей, ополчится Протей

Всей морскою тварью им на остров,

И опять не избыть старинной распри.

47 Не лучше ль, пока не худо,

Просить мира у горького бога,

А удальца

Свергнуть в море, ему в угоду?

Как огонь от факела к факелу

Озаряет целую окрестность,

Так от сердца к сердцу

Рвется страсть, чтоб Роланда бросить в море.

48 Кто с пращом, кто с луком,

Кто с мечом, кто с пикой бежит на взморье,

Сзади, спереди, со всех сторон,

Издали, изблизи, все на приступ.

В диве герой

На такую зверонравную встречу —

Что за сверженного гада

Обида ему, а не наградная честь.

49 Но как бурый медведь

У Литвы или Руси на людном торге

Идет себе прямо

И не слушает шавочьей брехни,

И ни глазом на них не поведет, —

Таков паладин пред сбродом,

Зная: стоит ему подуть —

И не станет низменного толпища.

50 Повернулся он, взялся за меч — [204]

И впрямь мигом стало просторно.

Думали шальные,

Что он им не соперник

Без панциря на груди,

Без щита на руке, без доспеха,

А не знали, что от темени до пят

Он и кожею крепче камня.

51 Но чего Роланд не даст другим,

То Роланду дадут другие:

В десять взмахов положил он тридцать,

А не в десять, так в немногим больше!

Вмиг берег пуст;

Повернулся Роланд высвободить даму,

Как. вдруг

Новый шум, новый крик несется издали.

52 Пока нашего рыцаря

Всей толпою спирали дикари,

Без помехи со всех сторон на остров

Всходят ирландцы,

И ударили с разных берегов,

И рубили, не зная жалости, —

За правду ли, по злобе ли,

Но ни возраста не щадя, ни пола.

53 Здешние беззащитны:

И застигли их врасплох,

И остров мал, и народу мало,

А еще того меньше ума-разума.

Все добро — на поток, все дома —

На поджог, все головы — под меч,

Стены стерты

В прах, нигде ни единого живого.

54 Но до воплей, шума и грохота

Нет Роланду дела:

Он подходит к той,

Что ждала на скале стать снедью чудищу,

Он глядит, и она ему знакома,

И чем ближе он, тем знакомее:

И он видит Олимпию, и это

Впрямь Олимпия, верная неверному.

55 Бедная! поруганная в любви,

Новый приняла она удар —

В тот же день

Взяли ее разбойные моряки

На Эбуду. Признала она Роланда, —

Но, нагая,

Лишь молчала, тупила лицо

И не смела вскинуть к нему очи.

56 «Какою судьбою, — спросил ее Роланд, —

Принесло ее к этому острову

Оттуда, где при супруге

Он оставил ее в счастье и в радости?

«Не знаю, — она в ответ, —

Спасибо ли вам за вызволение из смерти,

Или горе мне, что из-за вас

Не пресеклись нынче мои муки.

57 Благодарствовать бы мне,

Что от страшной избавлена я гибели —

Страшной, ибо зверь

Гробом мне готовил утробу, —

Но нет во мне благодарства,

Ибо смерть лишь спасенье мне из бед,

А была бы я радостнее

От ваших рук концу моих бед».

58 И с великим она плачем[205]

Молвила, как покинул ее супруг

Спящую на том острове,

Где и взял ее в полон морской разбой.

Говорила, а телом поворачивалась,

Как у живописца или ваятеля

Та Диана над теми струями,

Где плеснет она в очи Актеону, —

59 Прикрывая грудь и живот,

А бедро и бок являя взору.

Ждет Роланд, чтоб подплыл его корабль,

Приодеть любою одеждою

Высвобожденную даму из оков, —

Но тут

Предстает Оберт, ирландский король,

Прослышав о поверженном чудовище —

60 Что приплыл из-за моря паладин

И вогнал ему в глотку тяжкий якорь

И взволок на сушу,

Как ладью волокут в упор течению.

Чтоб узнать глазами,

Правду ли сказал сказавший, —

И явился Оберт, а его люд

С четырех концов громил Эбуду.

61 Хоть и был Роланд

Весь в крови, в поту, и мокр, и грязен, —

Оттого в крови,

Что вошел он и вышел в пасть чудовища, —

Но узнал его ирландский король,

С первой вестью о том подвиге

Положив в душе,

Что ничья, как Роландова, эта доблесть.

62 А Роланда он знал,

Бывши рыцарским отроком во Франции

И лишь год как воротясь принять венец

По кончине родителя.

Видел он его не раз, говорил не два,

А без счету и сметы,

И вот бросился обнять его и приветить,

Скинув шлем со лба.

63 Как король Роланда, так Роланд короля

Радуется, увидев;

Вновь и вновь сменясь они объятьями,

Завели беседу,

И сказал Роланд Оберту о красавице,

Как была она предана

Вероломным Биреном,

Последним из всех, кому такое подстать;

64 И сказал, сколько раз она являла

Великую ему свою любовь,

Как лишилась дома и рода,

Как готова была на смерть,

И это все — лишь малое из многого,

А тому многому и счета не счесть.

Так он сказывал, а красавицыны ясные

Очи изливались потоком слез.

65 Было ее прекрасное лицо,

Как вешнее небо,

Когда брызжет дождь, и вдруг из туч

Светлое показывается солнце.

И как нежною песнею соловей

Оглашает зелень дубравной сени,

Так любовь купает крыло

В токе ясных слез, и смеется свету.

66 Золотые стрелы любви

Зажжены очами, закалены ручьями

Льющихся слез меж лилий и роз,

И такая в закаленных сила,

Что юноше не ограда

Ни щит, ни кольчуга, ни железная скорлупа:

Он стоит, он глядит в лицо и кудри,

Чует рану в сердце, а отколе — невесть.

67 Несравненны прелести Олимпии:

И не только

Лоб прекрасен, очи, ланиты, кудри,

И уста, и нос, и плечи, и шея, —

Но и перси,

И что скрыто бывает под покровами, —

Таково, что выше

Ничего не сыщется в целом божьем мире.

68 Белей взору, чем нетроганый снег,

Глаже пальцам, чем слоновая кость,

Округлые груди

Были, как тростниковое молоко,

А меж ними крылась

Складка, как тенистое разложье

Меж крутых холмов,

Наметенных снежною зимою.

69 Гибкий бок, дивное бедро,[206]

Белые голени,

Гладкий, словно зеркало, живот, —

Были, как из-под Фидиева резца,

Говорить ли и о том в ее теле,

Что она так тщетно пыталась скрыть?

Нет, скажу одно:

С темени до пят в ней всё — прекраснейшее.

70 Явись она фригийскому Парису[207]

На Идейском пастбище, — и ей.

Уступила бы Венера и две другие:

Лишь ее бы красоте стала честь.

И не плыл бы он тогда в Амиклы

Попрать святость гостеприимства,

А сказал бы: будь Елена Менелаю,

А себе я желаю только эту.

71 Явись она в Кротоне,[208]

Когда Зевксис, затеяв образ

В Юнонин храм,

Вкруг себя собрал нагих красавиц,

Чтоб сложить в совершенство

Лучшее от одной и лучшее от другой, —

Вмиг никто не стал бы ему надобен,

Все красоты он обрел бы в ней одной.

72 Поклянусь я, что никогда Бирен

Не видал своей красавицы нагою —

У него бы не стало злобных сил

Бросить ее на безлюдную погибель.

Диво ли, что вспылал о ней Оберт?

Пламени не скрыть:

Говорит он утешные слова

И надежит, что обернется горе радостью,

73 И сулит, что пойдет с нею на Голландию,

Что пока не отобьет ее земли,

Пока праведная и памятная месть

Не казнит ее изменника, —

Он не сложит ирландского оружия,

И не станет медлить ни дня.

А меж. тем велит

Искать по всем домам одежд ей и платий.

74 Недалек был поиск:

Все сыскалось, не сходя с острова:

Каждый день здесь оставлялись платья

От нещадных драконьих жертв.

В недолгом явилась сборе

Пред Обертом груда всех покроев,

И велел он одеть Олимпию,

И жалел, что не может так, как надо.

75 Но ни лучший шелк, ни золото,[209]

Флорентийским тканое искусством,

Ни шитье, в котором столько

И ума, и сил, и терпения,

Не смогли бы сделать ее красивей:

Ни лемносский, ни Минервин труд

Не достоин лечь покровом на те прелести,

Что не выйдут из ума у ирландца.

76 Этою любовью

Много доволен наш паладин,

Оставляя страстного короля

Мстить войною Биреновой измене —

Не то стала бы такая докука

Отвлечением ему самому,

А он шел на выручу

Не Олимпии, а собственной даме.

77 Видно было: здесь ее нет,

Но не видно было: была ли,

И некого спросить: ни души

Не осталось живой на целом острове.

Потому на другое утро,

Как отчалил от острова флот,

Вместе с ним отчалил Роланд в Ирландию,

Чтоб оттуда — во франкские края.

78 Как его ни молили,

Не промедлил он в Ирландии ни двух дней —

Любовь гнала вслед красавице,

Не давая ему привала.

Он уходит, вверив Олимпию

Королю под клятвенным обетом, —

Да и то было лишним:

Король сделал больше, чем брался.

79 В немного дней он собрал людей,

Он вошел в союз с английским государем

И в другой с шотландским, и отбил

Голландию, и ни фризского вершка

Не оставил Бирену, и взбунтовал

На него Зеландию, и не прежде

Кончил брань, чем бросив его на казнь, —

Но и то ему, предателю, было мало.

80 А Олимпию берет он женою — [210]

Из графини она стала королевою.

Но воротимся же к рыцарю, который

День и ночь по волнам под парусом

Правит вновь к тем самым причалам,

От которых когда-то вышел в плаванье,

Вновь он в латах, седлает Златоузда

И показывает спину морям и бурям.

81 До конца той зимней поры,

Верно, было ему время к добрым подвигам,

Но они доселе скрыты от слуха —

Не моя вина, что и я промолчу:

Потому что всегда Роланд

Был удал не на слово, а на дело,

И чему не случалось соглядатаев,

То осталось неведомо и молве.

82 Так и дотянулась зима: в тиши,[211]

Не подавши о нем статочной вести.

А как солнце сверкнуло в небосводе

От кроткого Фриксова овна,

И Зефир, сладостный и радостный,

Вновь привеял любезную весну,

То в рассеве цветов и юных трав

Новые разнеслись Роландовы подвиги.

83 По горам и долам, полям и взморьям

Ехал он, печальный и скорбный,

И въезжает в новый лес, — и вдруг

Долгий зов, громкий стон бьет в слух,

Рыцарь шпорит коня, хватает меч,

Мчит на крик, —

Но что из этого вышло, —

С вашего позволения, в следующий раз.