Неистовый Роланд. Песни I–XXV

1 Победа всегда прекрасна,

От уменья ль она или от случая,

Но чем больше крови,

Тем меньше победоносному лавров;

И та лишь вековечна слава,

Божеских достойная честей,

Когда вождь сбережет свои дружины,

А врага повергнет под пяту.

2 Такова, государь, ваша победа,[295]

Когда Льва, свирепого по морям,

Распростершего мощь свою вдоль По

От устья до нашего Франколина,

Вы взнуздали так, что львиный рык

Нам не в страх, когда вы над нами.

Вот пример для всех, кто победен:

Враг погиб, свои спасены.

3 А язычнику это не далось —

Дерзкий на беду, спнул он ратных

В ров, где пламя мгновенное и жадное

Всех пожрало, никого не обошло.

Стольких тел

Не вместил бы ров,

Но огонь изгрыз, изглодал их в прах,

И тогда сыскалось место для каждого.

4 Одиннадцать тысяч и двадцать восемь

Выжрало жаркое жерло;

Не было на то их воли,

А воля была немудрого вождя.

В блеске, в треске

Гибли они в челюстях пламени,

И лишь винный в их погибели

Миновал мучения — Родомонт,

5 Дивным перестигнув скачком

К заокопному вражескому склону,

А сойди он с прочими в пропасть,

Тут бы приступу его и конец.

Обернулся на адский дол,

Видит пламя, плещущее ввысь,

Слышит крик и стон своего люда

И рычит в небеса буйную хулу.

6 А в тот час король Аграмант[296]

Двинул рати на градские ворота:

Знав, какая на другом рубеже

Злая брань пылает столькими мертвыми,

Чаял он, что здесь

Безохранно негаданное место.

А при нем — Бамбираг, король Арзиллы,

Баливерс, всех пороков первый друг,

7 Кориней из Мульги, изобильный

Прусион, царь Блаженных островов,

И Малабуферс

Из Феццана, где бескрайнее лето,

И другие князья, и третьи,

В крепких латах, бывалые в войне,

А еще того больше — оробелых и бездоспешных,

Чьему сердцу мало и тысячи щитов.

8 Но иное предвиделось,[297]

А иное увиделось сарацинскому вождю:

Был у тех ворот

Сам державный Карл, и с паладинами —

Соломон и Оджьер-Датчанин,

Два Гвидона, два Анджелина,

И баварский князь, и Ганелон,

И Оттон, Берленгьер, Авин и Аволий,

9 И без счета меньших

Французов, ломбардцев, немцев,

Каждый полк со своим вождем, и каждый

Рвется слыть удальцом меж удальцов.

Обо всем вам будет поведано,

Но не здесь, — мне к другому пора герою,

Он мне плещет, он издали зовет,

Он мне не велит покладать перо.

10 Что ж! пора мне вернуться, где оставлен

Британец Астольф, неустанный в приключениях:

Долгая чужбина давно ему постыла,

Жажда о родине давно в нем как пожар,

А к тому подала ему надежду

Не сама ли Альцинина победительница?

Хочет она его воротить

Безопаснейшим путем и удобнейшим,

11 Снаряжает галеру лучше всех,[298]

Бороздивших сийее море,

А чтоб не было от Альцины

Недоброго случая помехою на пути,

Отправляет Логистилла с сильным флотом

Андронику и Софросину

Споспешницамй его благополучия

До Арабского или Персидского залива.

12 Плыть она велит ему вдоль[299]

Скифов, ицдов и набатейских арабов,

А потом после долгого пути

Повернуть к Персиде и Эритрее,

Чем блуждать в той Бореевой пучине,

Где ветры неуемны и злы,

И бессильно солнце

Встать порою месяцы и месяцы.

13 Видя все готовым,

Дозволяет фея принцу: плыви!

Но сперва наставляет наставлениями,

Слишком долгими моему рассказу,

И дает ему, чтобы спастись

От безвыходных сетей волхования,

Славную и надобную книгу,

Чтобы всюду с ним была от ее любви.

14 Сказано в той книге,

От каких заклятий как беречься,

А где что в ней раньше или позже,

На то есть оголовки и росписи.

И еще у нее для Астольфа

Всем дарам дар —

Это рог с небывалым звоном:

Кто услышит, никто не устоит.

15 Это рог с небывалым звоном:

Где ни грянет, все перед ним вспять, —

Нет такого храброго сердца,

Чтоб, услышав, не обратиться в бег.

Вихрь ли, гром ли, земной ли трус —

Все они ничто перед гулким.

И тысячу крат благодарствуя,

Феино напутствие принимает Астольф.

16 От пристани, из тихих затонов,[300]

С добрым ветром прямо в корму,

Вдоль обильных весей и людных градов

Ароматной Индии плывет пловец

Мимо россыпей островов налево

И направо, пока не видит

Того брега Апостола Фомы,

От которого кормщик берет к северу.

17 Бок в бок Золотого Херсонеса,[301]

Доль в доль драгоценных побережий

Славные суда по большой воде

Вновь и вновь видят в море пену Ганга,

Видят, как узится пучина

Между Коморином и Тапробаною,

Доплывают до Кочина, а тут

И конец индийским пределам.

18 Так скользя Астольф по волнам

Меж надежными и верными спутницами,

Хочет знать и спрашивает Андронику:

Из закатных стран

В эти зорные моря заплывал ли

Хоть какой челн на веслах и под парусом?

И мыслимо ли вплавь

Доспешить от Индии до бриттов и франков?

19 Отвечает Андроника: «Знай,[302]

В океанском лежит земля объятии,

И волна сливается с волной

От кипящих морей до ледовитых;

Но как эфиопская Африка

Разбежалась вширь далеко на юг,

То иные и молвили,

Что на тех местах от Нептуна запрет.

20 Оттого-то ни с индийского Востока

Не пытаются к европейским берегам,

Ни в Европе мореплаватель

Не надежен достигнуть наших мест:

Земная гряда препоною

Нудит вспять и этих и тех,

Дальностью убеждая верить,

Будто пояс ее обомкнул весь круглый мир.

21 Но в круженье лет[303]

Прозираю я: от крайнего Запада

Новые плывут аргонавты,

Проторяя путь, неведомый днесь.

Вот иные, огибая Африку,

Правят вдоль чернокожих берегов

И минуют тот рубеж, от которого

Возвращает к нам солнце зимний Козерог,

22 Чтоб в конце большого пути[304]

Им раскинулись смежные моря,

А потом берега и острова,

Где индийцы, и арабы, и персы.

Вот иные, налево и направо

Оставляя Геркулесовы труды,

Чертят круглый путь вслед за солнцем

И находят новый край и новый свет.

23 Вижу: святой крест, вижу: кесарский[305]

Стяг взнесен на зеленом берегу;

Вижу: избраны иные блюсти суда,

А иные покорять большие страны;

Вижу: от десятков бегут тысячи, вижу:

Заиндийские царства пали пред Арагоном

И вожди государя Карла Пятого

Где ни ступят, там и торжество.

24 Божья на то воля — [306]

Быть тому пути скрыту

И досель, и отсель, пока шестое

И седьмое не минет столетие;

А явиться в пору,

Когда спрянет мир в одну державу

Под державцем мудрейшим и праведнейшим

Со времен капитолийского Августа.

25 От австрийской и арагонской крови[307]

По левую руку Рейна

Встанет властный, доблестями превыше

Всех доблестей писаных и петых.

Это он восставит Астрею

Из смерти в жизнь, из гонения на трон,

И с нею отринутые миром,

Под его рукой воскреснут добродетели.

26 По таким заслугам вышняя Благость[308]

Возвеличит его диадемою

Не над тою лишь державою, над которою

Были Август, Траян, Марк и Север,

Но над всеми окраинами света,

Где ни солнца, ни смен времени,

Чтобы стало под этим властелином

Едино стадо, един пастырь.

27 А чтоб легче одержали верх[309]

В вечном небе писанные уставы,

Даст ему вышнее Провидение

Необорных вождей на морях и сушах.

Вот Эрнанд Кортес,

Повергший под кесарские указы

Столь восточные города и царства,

Что и нам они неведомы в Индии;

28 Вот Проспер Колонна, вот маркиз[310]

Пескары, а вот за ними следом

Юный из Васта, кем милая Италия

Дорого станет франкским лилеям.

Вот я вижу:

Третьим он рвется к лавровому венцу —

Как скакун, последний от черты,

Настигает, опережает. И вот он — первый.

29 Этот юный — имя ему Альфонс —

Таков доблестью, таков верностью

Даже в сильные свои годы,

Счет которым не сверх двадцати и шести,

Что доверит государь ему воинство,

Зная:

Сохранив его, сохранит он все,

И весь мир ему склонится покорствовать.

30 Как этими возвеличит он вождями[311]

Державу на сухих ее путях,

Так и в море, которое замкнулось

Меж Европой и солнечною Африкою,

В каждой будет он победен войне,

Пока друг ему — Андрей Дориа,

Дориа, кем станет безопасно

Ваше море от разбойных хищников.

31 Не такая хвала довлеет[312]

И Помпею, смирителю пиратов,

Ибо не были вровень те пираты

Силе царства, сильнейшего в веках;

Этот же — исцелит большое море

Лишь своим умом и своей десницею,

Но от Кальпы до Нила

Дрогнут берега пред громким именем.

32 Вижу, как, храним[313]

Верностью названного и флотом,

В им раскрытые врата Италии

Вступает венчаться Карл.

Вижу: простертую награду

Не себе герой приемлет, но согражданам,

Вымолив для города вольность,

Где иной бы подмял его под власть.

33 Не славней ли такой труд для отечества[314]

Всех побед

Древнего Юлия в Галлии, Фессалии,

Африке, Испании и вашей земле?

Ни Октавий, ни ратный его соперник

Столькой не снискали бы хвалы,

Ибо меркнет слава,

Когда взносится сила на отечество.

34 Кто отчизну из вольности ввергнет в рабство, — [315]

Краснеть тому от стыда,

И не сметь тому вскинуть очи,

Слыша имя Андрея Дориа!

Вот, я вижу: сугубится награда,

И сверх блага, общего с соотчичами,

Карл ему дарует тот обильный край,

Из какого стал норманн велик в Сицилиях.

35 И не только к нему, военачальному,

Блещет щедростью веледушный государь,

Но и к всем, чья кровь

Не скудела на кесарские подвиги.

Верного одарить

Городом или краем

Ему радостней, чтущему достойных,

Чем умножиться царствами и державствами».

36 Таково гласила о победах

Через много грядущих лет

Новому Карлу от его вождей

Андроника пред британским наследником,

А меж тем на восходные ветры

Налагала и отпускала удила,

И меняла попутный на попутный,

И взвевала то слабей, то вольней.

37 Вот уже Персидское море[316]

Простирается им в великую ширь,

Вот они в немногие дни

Приплывают в залив Святых Волхвов,

К пристани кормою

Ходкие приваливают корабли —

А отселе, без страха пред Альциною,

Держит вдаль Астольф по сухому пути.

38 Много он полей, много рощ,

Много долов и много минует гор,

Где не раз темной ночью и белым днем

Налетают наездники в упор и в догон;

Видит львов, ядовитых видит змей,

И иные на тропе его хищники;

Но у губ быстр рог —

И в трепете встречные врассыпную.

39 По Счастливой едет он Аравии,[317]

Дышащей фимиамом и миррою,

Где приют себе избрала

Птица Феникс, единственная в свете;

Вот пред ним и Красные волны,

Божьей волею в месть сынов Израиля

Поглотившие Фараона с его воинством;

А отселе путь его в Град Героев.

40 Вдоль Траянова он скачет протока,[318]

Под седлом его конь не знает равных,

Так он легок выступом и выбегом,

Что под ним ни песок не в сыпь,

Ни трава не смята, ни снег не сбит,

Над волной летит, не смочив копыт,

Так он стелется, что не в мочь ему вслед

Ни стреле, ни ветру, ни молнии.

41 Имя коню — Рабикан,[319]

Он ходил когда-то под Аргалием,

А рожден от огня и ветра,

А напитан не овсом, а чистым воздухом.

Скачет рыцарь на Рабикане верхом

По Траянову берегу к Нилу,

И еще не досказал он до устья,

Как вдруг видит: плывет к нему кораблик,

42 На корме кораблика — отшельник,

Белая до пояса борода,

Зовет он к себе паладина,

Кличет его издали: «Сын мой,

Если жизнь тебе не надоела,

Если смерть принять не охота,

То плыви со мною на ту сторону,

А на этом пути тебе погибель.

43 Не проедешь ты шести верст,

Как заедешь на лютую засаду,

А в засаде — злой великан,

Семь локтей от темени до пят.

От него уйти

Нет надежды ни конному, ни пешему:

Он кому вгрызется в горло, с кого сдерет кожу,

Тех разорвет на части, этих сглотнет живьем.

44 У злодея жестокая забава —

Выплел он умелую сеть

И раскинул невдали от пещеры,

Пыльным притаив ее песком —

Кто не знает, тот не заметит,

Какова она тонка и крепка.

Кто ни мимо, на того он с криком,

Тот шарахнется, и мигом в плену.

45 А терзатель с хохотом

Тащит запутавшихся в свой дом,

Будь то рыцарь, будь то девица,

Будь то подлый или большой человек.

Сгложет мясо, высосет кровь и мозг,

А кости разметет по безлюдью;

Где ни взглянь, человечьи кожи —

Страшное убранство его жилья.

46 Сверни, сынок, свороти, сынок,

И спокойно правь до самого моря!»

А паладин бестрепетно ответствует:

«Спасибо, отец, за добрый совет,

Но такая забота об опасности

Мне не в честь, а честь дороже жизни.

Не трать слов:

Не сверну, а поеду прямо к логову!

47 Отступив, спасу я жизнь, но не честь,

И такое спасенье — хуже смерти;

А не отступив — что встречу худшее?

Лягу мертвым с прежними мертвыми!

Но быть может, Господь меня направит,

Ляжет враг, а я выйду жив

И открою этот путь многим тысячам —

Значит, больше мне выгод, чем невыгод!

48 Взмерь-ка разность, смерть ли одному,

Избавление ли многому множеству?»

Говорит отшельник: «С богом, сын мой,

И да будет бдителем над тобой

Страж небес, Михаил Архангел!»

И благословил в простоте души.

Астольф правит по Нильскому берегу,

Сам в надежде не на меч, а на рог.

49 Видит: между водью и топью[320]

По песку бежит узкая тропа,

А в конце — одинокий дом, как замок,

И кругом — ни души человеческой;

Лишь со всех сторон пригвождены

Руки, ноги, головы бедных путников —

Ни окна в стене, ни зубца на стене,

Из которого не смотрело бы мертвое.

50 Как охотник в Альпах,

Одолев большую беду,

Прибивает на ворота медвежью

Злую лапу, толстый череп, шкуру в космах, —

Так казал нещадный людоед

Тех отважных, кому пришлось с ним встретиться.

А вокруг без счету белые кости,

И в канавах по край людская кровь.

51 На пороге — Калигорант:

Так зовут кровожадного, который

Дом срой трупами украшает

Как иные — пурпуром и златом.

Завидев герцога,

Он кипит ликованием,

Ибо вот уже два месяца и третий,

Как ни всадника не было на тропе.

52 Он стремглав бросается

Через топь в камышевую темь —

Забежать врасплох

И ударить витязю в заплечье,

А потом залучить его в тенета,

Затаенные под песком,

Как всех прочих, кого злая судьбина

Наводила на этот путь.

53 Усмотрев нападчика,

Натянул паладин узду,

Стережась, не ступить бы в сеть,

О которой его сведомил добрый старец,

А рог — в рот,

И рог гремит безобманно:

Дрогнул исполин

И вспять со всех ног без удержи.

54 Трубит Астольф, но следит Астольф —

Все ему мерцает ловчая снасть;

А людогуб бежит, не глядя, куда —

Ни духа в груди, ни света в очах,

И от непроглядного ужаса

В неминучую свою западает западню,

Схлестывается сеть,

Он в узлах, и он на земле.

55 Взвидевши рухнувшую тушу,

Без опаски, меч из ножон,

Набегает британец отомстить

За несчетные губленные души, —

Но глядит и видит: беспомощного убить

Слыло бы не доблестью, а подлостью,

Коли он по рукам, ногам и горлу

Непошевелимыми сужен узами.

56 Эти узы выковал Вулкан[321]

Тоньше тонких, но такою выковкою,

Что ни малого не разъять звена,

Суетно усилуясь.

Этими он узами оковал

Из единой ревности

Марса и Венеру, по рукам и ногам

Приточив их к преступному их ложу.

57 А потом у ковщика эту сеть[322]

Скрал Меркурий, чтобы пленить Хлориду,

Хлориду, которая Авроре

Мчится вслед перед солнечным лучом

И из гнутых складок

Сеет лилии, розы и фиалки.

На лету подстерег ее Меркурий,

И не без улова стала сеть,

58 А была та ловля,[323]

Где в семь уст эфиопский льется Нил.

А потом та сеть

На века легла в Каноп во храм Анубиса,

А три тысячи лет спустя

Переял святыню Калигорант,

Выхватил нечестивец сеть,

Пожег город и разорил капище.

59 Эту сеть и раскинул он в песке,

Чтоб не минуть бы ее никоторому

Из травимых, а кто ее хоть тронет,

Тот уже не вызволит ни рук, ни ног.

Отымает Астольф от сети цепь,

Вяжет скованному руки за сцину,

Грудь и локти оставляет в путах,

Чтоб не вырвался, и велит ему: «Встань!»

60 От лодыжных избавленный узлов,

Встал злодей безропотно, как девушка.

И решил Астольф повести его напоказ

По городам, и селам, и замкам,

А ту сеть,

Тоньше коей не ковано под молотом, —

Чтоб он нес на себе, как пленник,

В триумфальной ведущийся череде, —

61 И чтоб нес он и шлем, и щит,

Как слуга по пятам за хозяином.

С тем и в путь; и куда ни ступит,

Все ликуют, что дорога свободна.

Едет Астольф дальше и видит

Пред собою мемфисские гробницы,

Мемфисские знаменитые пирамиды,

А на том берегу — многолюдный Каир.

62 Народ толпится

Посмотреть на укрощенного великана;

«Статочно ли, — толкует, —

Такой маленький, а взял такого большого!»

Теснятся справа и слева,

Не дают ни проехать, ни пройти,

Дивуются, рукоплещут

И славят за небывалую доблесть.

63 А Каир был не так еще велик,

Как о нем рассказывают нынче,

Что улиц в нем восемнадцать тысяч,

И то не вместить всего народу,

А дома в нем по три жилья,

И то многие спят под чистым небом,

А султан живет в большом замке,

Ни богаче нет, ни прекраснее,

64 И при нем пятнадцать тысяч ближних,[324]

Все — Христовы вероотступники,

Все с женами, и с детьми, и с конями,

И все под одною кровлею!

Собирается Астольф посмотреть,

Где и как льется Нил у Дамиэтты

В соленую заводь, потому что

Слышал он: и там нет людям ходу,

65 Оттого что над самым нильским устьем

Стоит башня, а в ней разбойник,

Гроза всех и сельских и путников

Оттуда до самого Каира:

Никто супротив него не выстоит,

Нет на него (молвят) погибели:

Сто тысяч на нем ран,

А все из него душа не вынется.

66 Вот чтобы изведать, не можно ли[325]

Перерезать Парке нить его дней,

Отправляется Астольф на Оррилла

(Так он звался) к самой Дамиэтте,

А оттуда — к Нильскому устью,

На берегу которого — башня,

Где живет заколдованный, родившись

От феи и нечистого духа.

67 Глядь, а здесь уже рубятся и бьются[326]

Два наездника и Оррилл;

Наседает один на двух,

Так, что те едва отбиваются,

Хотя битвенная их слава

Целому ведома свету:

Это — Оливьеровы два сына,

Белый Грифон и черный Аквилант.

68 Правда, что колдун вышел к бою[327]

С большою себе подмогою:

С хищным зверем,

Который лишь в тех местах и водится:

Живет в Ниле, живет на берегу,

А кормится человечьими туловами

Плавающих и путешествующих,

Которые не остереглись и которым не повезло.

69 Зверь, уж мертвый

От двух братьев, лежал на том песке,

А они рубили Оррилла,

А Орриллу от них хоть бы что:

Сколько ни рублен, ни разу не гублен,

Можно рубить, а нельзя убить.

Отсечешь ему руку или ногу,

А он ее приставит — и как к воску воск.

70 До зубов раскроит его Грифон,

По грудь — Аквилант,

А колдун лишь смеется под ударами,

И обидно им, что втуне их труд.

Кто видел живое серебро,

У алхимиков зовомое Меркурием,

Как разбрызнется оно и вновь сольется,

Тот припомни это на мой сказ.

71 Как ссекут ему голову — Оррилл слезет,

И бредет за ней, пока не добредет,

И подымет за нос или за волосы,

И на место, а она и прирастет.

Отрубил ему Грифон голову, забросил

В самую середину Нила,

А Оррилл туда, и вплавь, как рыба,

И назад, и голова на плечах.

72 Две красавицы в знатных одеяньях,

Одна в черном, другая в белом —

Из-за них-то и затеялась сеча —

Стояли и смотрели на удальцов.

Это были две добрые феи,

Воскормившие Оливьеровых сынов

Когда их, младенцев,

Две большие птицы с кривыми клювами

73 Унесли в чужие края[328]

Далеко от их матери-Гисмонды, —

Но зачем мне тратить слова

На всеведомое повествование,

Хоть и сбился в нем былой повествователь,

И назвал их отцом не их отца?

Вот теперь оба юных и бились

В битве, предуказанной им феями.

74 А уже закатывался день[329]

За далекие острова Блаженных,

И уже застилали зримость сумраки

Под неверною и невнятною луной,

И воротился Оррилл в свою твердыню,

Ибо сестры, и черная и белая,

Положили предел тому сражению

До поры, пока вновь настанет солнце.

75 Тут Астольф, давно угадав[330]

По чертам, а пуще по метким взмахам

И Грифона и Аквиланта,

Был не горд и не медлен их приветствовать;

А они, увидав в поводу

Великана у щита со знаком парда

(Рыцарь парда — так звали Астольфа),

Отвечали ему с не меньшим вежеством.

76 Дамы приглашают к отдохновению

Поединщиков в ближний свой чертог;

Их встречают в полупути

Девицы и факельные слуги;

Кони сданы конюшим,

Брони не давят спин,

И в цветущем саду накрывается пир

Возле светлого свежего источника.

77 А дикого великана приковали

Двойною толстою цепью

К зеленому вековому дубу,

Что не вырвать никаким рывом,

И приставили десять сторожей,

Чтоб и ночью не мог он высвободиться

И напасть, и наделать бед

Спящим беспечным и беспомощным.

78 Богатое было угощение,

Но не им дорожился пир,

А уветливой умною беседою

Об Оррилле и его чудесах:

Как подумать, не сон ли это —

Подберет с земли руку или голову,

И приставит, и она прирастет,

И опять он в бой, еще свирепее.

79 Но Астольф уже прочел в своей книге,[331]

Где наказы против всех чародейств,

Что не вынуть из злодея душу,

Пока цел у того заветный волос;

А как вырвать тот волос или усечь,

То колдун в тот же миг и ляжет мертв.

Так-то было писано в книге,

Да не писано, как тот волос угадать.

80 Но радуется Астольф,

Словно он стяжал уже лавр победы:

Чает немногими ударами

Вырвать чернодею и волос и жизнь.

Бремя такого дела

На свои он испрашивает плечи:

Ежели допустят его до битвы

Братья-рыцари, то Орриллу конец.

81 И охотно уступают братья-рыцари,

Полагая, что тщетен этот труд.

Вот вышла в небо Аврора,

А из замка в поле — Оррилл,

А на Оррилла — британский герцог:

Один с палицей, а другой с клинком.

Тысяча у Астольфа ударов,

Хоть один да отлучит дух от тела.

82 То отрубится кулак при дубине,

То отвалится рука с кулаком,

То Астольф рванет поперек по панцирю,

То отхватит обрубок за обрубком.

Но Оррилл как нагнется, как подымет,

Что отрублено, и снова он цел.

Искроши его хоть на сто кусков,

Миг, и глядь, он опять цел и сросшийся.

83 Но вот тысячный вскинулся удар,

Улучил меж плечом и челюстью,

Снес голову с плеч,

Снес шлем с головы, —

И не ждет Астольф, пока соперник спешится,

А хватает голову за космы,

И враз в седло, и вскачь вдоль реки,

Чтоб кровавую не отбил обезглавленный.

84 Не поймет растерянный, что и как,

Бредет, шарит в пыли свою голову;

Но заслышав, что это всадник

Мчится в лес, унося ее с собою, —

Тотчас сам к коню,

И в седло, и в погоню, и без отдыха,

И хотел бы крикнуть: «Постой! назад!» —

Но молчит: его рот в руках у герцога.

85 Радуется, пятками о бока,

Мчит, отпустив поводья,

Но ему еще немалое поле

До Рабикана, дивного скакуна.

А меж тем Астольф по его космам

Рыщет пальцами от бровей к загривку,

Ищет торопливо,

Где тот волос, в котором все бессмертие?

86 Дыбятся волосы без счета,

Ни один не длинней и не короче;

Который же вырвать,

Чтобы вышла смерть душегубцу?

Лучше, — думает, сниму-ка я все!

Но ни щипцов у него, ни ножниц;

И тогда он хватается за меч,

Потому что он режет чище бритвы.

87 Взявши голову за самый ее нос,

Он лысит ее и сзади и спереди, —

И вот выпал роковой меж волосьев,

И лицо стало стылое и бледное,

Закатился зрак,

Закатилась жизнь за явную смерть,

А безглавое тулово

Рухнуло в корче из последнего седла.

88 Возвращается Астольф,

Держа голову, меченную смертью,

К своим рыцарям и своим дамам

И показывает им на дальний труп.

У тех приветные лица,

Но рады ли они, я не знаю —

Зависть гложет сердце братьев-рыцарей,

Что такая победа — не у них.

89 Берегущим красавицам

Тоже, верно, не мил такой исход:

Чтобы дольше длилась

Обреченная жизнь двух братьев,

Скорым во Франции грозимая концом,

Здесь они их вывели на Оррилла,

Чтобы скрасть их время, покуда

В небе не минет недобрая звезда.

90 А местник Дамиэтты

Как заслышал об Оррилловой погибели,

Так пустил в небеса голубку

С грамоткою на нитке под крылом.

Прилетела она в Каир —

Из Каира выпускают другую

(Так здесь водится), и в малое время

Уже всюду знают: Оррилл убит.

91 Подвигу конец;

Ободряет герцог славных юношей, —

Хоть они без стрекала и без шпор

Сами кипели доброй волею

Возвыситься к обороне

Святой Церкви и державного Рима,

От восточных браней отстать,

А славы искать меж соплеменников.

92 Испросили Грифон и Аквилант

Отпущения каждый у своей дамы,

И невмочь тем было противиться,

Хоть и ныло сердце об удальцах.

Сели втроем на коней

И пустились вправо, рассудивши

Поклониться прежде святым местам,

А потом уже тронуться во Францию.

93 Было можно бы взять и влево,

Где дорога ровнее и утешнее

И по самому лежит морскому берегу,

Но они взяли вправо, в дичь и глушь,

Потому что так неделею ближе

До святого града Святой Земли.

По пути была вода и конские травы,

А более того — ничего.

94 Для такой дороги[332]

Снарядили они себе все надобное

И взвалили на шею великану,

Потому что он и башню бы снес.

А в конце пути, трудном и опасном,

Вот взошли они на гору, и открылась

Та Святая Земля, где кровию

Грех наш омыла всевышняя Любовь.

95 У самого входа в город[333]

Их встречает небезвестный им юноша —

Сансонет из Мекки,

Свеж годами, но зрел умом,

Славен доблестью, славен рыцарственностью,

Чтим народом;

Ко Христу обратил его сам Роланд

И своею рукою привел к крещению.

96 Здесь он замышлял

Встать оплотом на калифа Египетского

И воздвигнуть вокруг лобной Голгофы

Стену в круг на две тысячи шагов.

Он приветил их,

Неложною просиявши любовию,

И ввел в город и в вольные покои

Королевских своих палат.

97 В подданной ему земле

Право правил он от державы Карла

В дар ему приводит Астольф

Исполинственно могучую тушу,

За десятерых

Вьючных способную верблюдов,

А в другой ему дар при великане —

Сеть, в которую ловлен великан.

98 Сансонет в отдарок дает герцогу[334]

Знатные ножны для его меча

И две шпоры, правую и левую,

Золотой прихват, золотой укол, —

Самого-де того Святого Воина,

Что змия сразил, а царевну спас.

Взявши Яффу, взял их в Яффе

Сансонет со многой иной добычею.

99 Исповедав грехи свои в обители,

Доброю благоухающей славою,

По всем таинствам Христовых страстей

Обошли паломники храм за храмом —

Храм за храмом, ныне, увы, сквернимые

Маврами, на позор Христовым верным!

Вся Европа в войне, повсюду бьются,

Но не там, где оно всего нужней!

100 Но меж тем как набожные

Стлались духом в покаянном чине,

Вдруг приходит из греческой земли

Дальний странник, ведомый Грифону,

С тяжкими вестями и язвящими,

Всем желаньям его и умыслам поперек.

И так-то полыхнуло в нем сердце,

Что уж стало ему не до молитв.

101 Такая была беда,[335]

Что любил рыцарь даму Оригиллу,

Пред которою ни одна из тысячи

Не нашлась бы краше лицом и станом,

Но такую уж злую и коварную,

Что по градам и весям,

По большой земле и морским островам

Век искав, не сыскать другой подобной.

102 В Константиновом Цареграде

Он оставил ее в жаркой горячке,

Уповая, что воротясь,

Обретет ее краше и любовнее;

А теперь услышал,

Что она в Антиохии с новым милым,

Потому-де, что более не в силе

В цвете юности спать совсем одна.

103 С этих скорбных пор нет Грифону

Роздыха от вздохов ни в ночь, ни в день:

Что другим в радость,

То ему только душу бередит.

Вспомни всяк, кто сведался с Амором,

Какова калена его стрела!

А всего тяжелее молодцу,

Что нельзя и признаться в своей беде,

104 Потому что за ту любовь

Старший брат его, умный Аквилант,

Тысячу корил его раз,

Чтоб исторгнуть из юношеского сердца

Злейшую из злейших на белом свете, —

Такою она ему виделась,

И он клял, а Грифон ее оправдывал,

Ибо всяк всегда рад себя обманывать.

105 И вот положил он,

Не сказываясь Аквиланту,

Одиночкою доспеть в Антиохию

И похитить похитившую его сердце,

А умычнику ее

Так отмстить, чтобы век об этом помнилось.

Что и как из этого вышло, —

Расскажу я вам в следующей песни.