Неистовый Роланд. Песни I–XXV

1 Кто высок в колесе Фортуны,

Тот не знает, любим он или нет:

Истинные друзья и неистинные

Одинаковые твердят ему слова.

А как сменится счастье на беду,

Так отхлынет льстящийся сброд,

И останется только сильный сердцем,

И его любовь — по смерть и за смерть.

2 Вот большой человек в придворности,

А вот малый, на которого не глядят;

Но будь сердце наружу, как лицо,

Вмиг была бы их судьбе перемена —

Малого господин бы вознес,

А большого смешал бы с низкой чернью.

Так воротимся же к Медору, и в жизни

И в смерти верному пред своим королем.

3 Искал он, юный, спасенья

На дубравных путаных тропах,

Но тяжкая ноша на плечах

Не давала ему хода и выхода.

Край неведом, а путь неверен,

Он блуждает в колющем терновнике,

А его легкоплечий товарищ

Далеко уже впереди.

4 Клоридану уже и не слышен

Шум и крик погони; но вдруг

Он глядит, а Медора нет,

И как сердце выпало из груди.

«Ах, — восклицает, — ах,

Как я мог забыть тебя и себя

До того, что вот, я один,

И не знаю, где ты и когда ты!»

5 Так воскликнул и по кривой

Прочь дороге из лукавой дебри,

И пришел, откуда пошел,

И спешит вдогон собственной погибели.

Слышит ржание, слышит крики,

Слышит вражий грозящий голос,

Слышит, наконец, Медора, и видит:

Он один и пеш, а конные вокруг.

6 Конные вокруг, их целая сотня,

Над ними Зербин, он кричит: «Бери живым!»

Бедный юноша, как челнок на стане,

Мечется, ищет, где спастись,

Прячется за дуб, вяз, бук, ясень,

А все с милою ношею на плечах.

Наконец, полагает ее наземь,

А сам ходит вокруг лицом к врагу.

7 Так медведица,[404]

В скальном логове поднятая ловчими,

Вставши над детенышами,

Рвется ревом меж любовью и яростью:

Злость и лютость ее зовут

Окровавить клычья и когти,

А любовь

Укрощает оглядкою на приплодышей.

8 Клоридан не ведает, как помочь,

Хочет смерти рядом с товарищем,

Но не прежде он отдаст жизнь за смерть,

Чем отымет у многих и у многих.

Вот он вскинул стрелу на лук

И, невидимый, таково уметил,

Что первый между шотландцами

Пал из седла с пронзенной головой.

9 Остальные озираются,

Откуда к ним смертельная трость,

А уже вторая вослед,

И второй ложится вровень первому, —

В торопи кричавшего и пытавшего,

Чей лук, чья стрела,

Настигает острие прямо в горло,

В полуслове оборвав его крик.

10 Невмочь за своих Зербину:

В яром гневе

Скачет к Медору,

«Поплатишься!» — кричит,

Золотые кудри

Сильной ухватывает рукою;

Но взглянул в его светлое лицо,

И вошла в него жалость и пощада.

11 А юноша молит:

«Рыцарь,

Заклинаю тебя твоим богом, —

Не прети мне хоронить короля!

Большей мне милости не надо,

Жить не жажду,

Дай мне жизни лишь по тот конец,

Где зарою моего господина!

12 Ежели, как фивский злой Креонт,[405]

Хочешь ты питать волков и коршунов, —

Брось им в корм меня,

Но дай скрыть от них Альмонтова сына!»

Так стенал Медор,

И слова его тронули бы гору:

Всколыхнулся любовью и жалостью

Князь Зербин.

13 А в тот миг который-то злобный рыцарь,

Позабыв уважать вождя,

Замахнул копье

И в невинную грудь разит молящего.

Падает пораженный юноша,

Кровь в испуге отхлынула от щек,

Зербин чает его убитым,

И такое злодейство ему невстерпь.

14 С болью и негодуя,

Восклицает он: «Жди себе поделом!»

И с недоброю думою поворачивает

На того, кто осмелил злой удар;

Но тот вмиг

Прочь и вскачь, пока цел.

А увидя простертого Медора,

Клоридан выносится из кустов,

15 Бросил лук, вращает булат,

Разъяренный, в гуще ненавистных,

И не мести он ищет впору гневу,

А лишь ловит смерть.

И он видит, как от стольких клинков

Закраснелась мурава его кровью,

И он, чуя, как лишается сил,

Распростерся близ милого Медора.

16 Мчат шотландцы вослед вождю

По высокой чаще к высокой мести,

Оставляя двух павших сарацинов:

Один мертв, другой еле жив.

Долго юный лежал Медор,

Истекая кровью из тяжкой раны,

И тут был бы конец,

Не приспей нечаянная спасительница.

17 Подъезжает к нему девица

В смиренной пастушеской одежде,

Но прекрасная ликом, царственная осанкой,

Благородная каждым мановением.

Я так долго о ней вам не поведывал,

Что не всякому впору ее узнать;

А была это сама Анджелика,

Дочь Катайского великого хана.

18 Как вернулось к ней то кольцо,

Коим обездолил ее Брунель, —

Таковым надмилась она мнением,

Что глядит на всех с высокого высока.

И едет одна, и гнушается она

Даже самыми славнейшими спутниками;

И ей стыдно припомнить, что в любви

При ней были Роланд и Сакрипант,

19 А еще того ей досаднее

Благосклонство былому тому Ринальду,

Ибо-де невместно

Опускать столь низко милостный взор.

Но не снесши такой от нее обиды,

Бог Любви

Со стрелою на тетиве

Сторожил ее над телом Медора.

20 И увидевши Анджелика юношу,

В тяжкой ране предчующего смерть,

Но не о своей судьбе томящегося,

А о том, что король не погребен,

Чувствует: небывалая

Входит нежность в непривычную грудь;

И смягчилось ее крутое сердце,

И вдвойне — услышав его рассказ.

21 Всходит ей на память индийское

Первоучное врачевство,

Ибо сказывают, что в Индии

Оно знатно и в славе и в чести,

И не в книгах писано,

А из уст идет к сыну от отца, —

И вот хочет она травными соками

Напитать его цвет до зрелых лет.

22 И припомнилась ей, мимо едучи,[406]

На цветном лугу всеотменная трава —

Диктаман ли трава, панацея ли трава,

Но такая,

Что спекает кровь и свевает боль,

И тяжкая рана с ней не тяжкая.

Невдали сыскав ее и сорвав ее,

Возвращается она туда, где Медор.

23 А навстречу — пастух,

Проезжавший верхом по той дубраве

Вслед за телкой, которая отбилась

И два дня не ворачивалась в хлев.

Привела его царевна туда,

Где Медорова сила исходила кровью,

И земля насквозь в той крови,

И вот-вот он испустит дух.

24 Сходит Анджелика с своей лошади

И велит сойти пастуху,

Растирает траву между каменьями,

Точит сок на белые свои руки,

И вливает его в рану, и влагою

Орошает грудь, и живот, и стан;

И такая в той влаге власть,

Что застыла кровь и вернулась сила.

25 И вернулась сила, да так,

Что садится он на пастушью лошадь,

Но не прежде в путь,

Чем предав земле милого господина,

И рядом с ним — Клоридана,

А потом он готов, куда она.

А она, волнуемая жалостью,

С ним осталась под кровом пастуха,

26 И пока Медор не встал, исцеленный,

Не хотела прочь: такова

В ней взошла и жалость и нежность

Над простертым юношей на траве.

А как взвидела его прелесть и вежество,

Вгрызлось в сердце ей тайное жало,

Вгрызлось тайное жало, как кресало,

И любовный заполыхал пожар.

27 Жил гостеприимец-пастух

С доброю женою и сыновьями

В лесной хижине меж двух гор,

Свежесложенной, красивой и крепкой.

Там-то красавицыной заботой

Исцелилась Медорова рана,

Но еще того скорее и шире

Вскрылась рана у нее самой в сердце:

28 Широкая рана и глубокая

От незримой взору стрелы,

Испущенной окрыленным лучником

Из Медоровых очей и кудрей.

Жжет ее неминучее пламя,

Но ее все мысли не о себе,

А о том лишь, как оживить

Винного в той страде ее и муке.

29 Стягивается его рана и сохнет,

А ее — все шире и все больней.

Он здоров, а она в жару и знобе

Лихоманки, неведомой дотоль.

День от дня он расцветает все краше,

А она истаивает, как снег,

Павший в неурочную пору

На простор, открытый дневным лучам.

30 Чтобы страсть не сделалась ей погибелью,

Она ищет сама себе помочь

И в таком мучении

Ждать не медлит зова со стороны.

Закусив удила стыда,

С дерзостью в устах и во взорах,

Просит она зелья той ране,

Что он сам ей, не ведая, нанес.

31 О граф Роланд! о черкесский Сакрипант!

Что вам проку от вашей звонкой славы?

Дорого ли ценена ваша честь?

Хороша ли мзда за служение?

Встаре или внове

Вспомните ль хоть малую вы любезность

Наградительным воздаянием

Всех страданий, принятых за царевну?

32 О владыка Агрикан,

Будь ты жив, какова была бы мука

Тебе, знавшему лишь перекор и отпор,

Столь безжалостный и столь безженственный!

О Феррагус,

О иные несчетные и тщетные,

Каково бы вам видеть неприступную,

В чьих объятиях — молодой Медор!

33 Даровала Медору Анджелика

Некасаемую первую розу

Того сада, того вертограда,

Где невступна была рука искателей.

А тому дару в украшающую честь

Справила она святые обряды

Брачные, осененные Амором,

Предводимые пастушьей женой.

34 Не бывало праздничней свадьбы,

Чем под тою смиренною кровлею,

И потом не один блаженный месяц

Там влюбленные лелеяли счастье.

Ни на шаг красавица от желанного,

А все нет ей утоления;

Ни на миг не размыкает объятий,

А не стынет страсть.

35 День и ночь в дому и в саду[407]

Все она рядом с милым:

Поутру и повечеру

Они бродят по зеленым приречьям,

В полдень укрывает их грот,

Кроткий и приютный, как тот

Верный сторож в памятное ненастье

Нежных таинств Энея и Дидоны.

36 А вдоль тех сладострастных троп

Где ни встал прямой ствол над ясною влагою,

Где ни лег податливый валун,

Она ладит булавку или нож,

Чтобы в тысяче и тысяче мест

И под небом и на хижинных бревнах

Выплелись, как вязь, имена

Медора и Анджелики.

37 А когда порассудилось красавице,

Что уже им вдосталь этих мест,

То взгадала она вновь в Катайскую Индию,

Чтоб Медора венчать на свое царство.

Было у нее золотое запястье

В самоцветной красе каменьев,

Дар любви от графа Роланда,

Ей носимый долго и несъемлемо, —

38 Подарила его фея Моргана[408]

Зилианту, озерному своему пленнику,

А тот, воротясь к отцу

Помощью и доблестью Роланда,

Отдарил его графу, а Роланд,

Быв влюблен, принял знатное обручье,

Чтоб поднесть от своей любви

Анджелике, достолюбезной владычице.

39 И не столько по приязни к Роланду,

Сколько за красу и роскошество

Дорожила им красавица так,

Как никоей иной меж драгоценностей;

И не знаю уж, каким она чудом

Сберегла его на том слезном острове,

Где безжалостно лютый люд

Ее бросил на пожрание чудищу.

40 А как было ей нечем наградить

Доброго пастуха с его пастушкою

За служительную их верность

Во всю пору жития в том пристанище, —

То сняла она обручье с руки

И вручила им от доброго сердца,

А сама пустилась с другом ко взгориям

Что меж франкскою землею и испанскою.

41 Они чаяли в недолгие дни[409]

В Валенсию доспеть и в Барселону,

Чтобы там случился долгий корабль

Наготове в левантийские страны.

И уже за спиною горных круч

От Гироны им открылось море,

И они, держа его по левую,

Ехали по барселонской дороге,

42 Но еще не доехали, как вдруг

Видят: на песке — бесноватый,

Как свинья, в грязи и в пыли

И с боков, и сзади, и спереди.

И как бросился он на них,

Словно пес на нечаянных прохожих,

Так и быть бы им в сраме и беде…

Но довольно: вернусь-ка я к Марфизе.

43 А Марфиза, Астольф, Аквилант,

И Грифон, и прочие плывущие

Самой смерти смотрят в лицо,

А не в силах обороть пучину.

Все круче, все самовластнее

В грозном гневе злая стихия,

Три дня она рвет и мечет,

А ни света не видать впереди.

44 Лютым ветром, ярым валом

Сбиты и разбиты надпалубья;

Что и не доломано,

За борт сами доламывают пловцы;

Кто залез в каморку

И при светике светильника

Следит путь по морскому чертежу,

А кто с факелом торопится в трюм;

45 Иной на носу, иной на корме

У сыпучих склянок

Оборачивает время по получасу,

Чтобы знать, куда их мчит и быстро ли,

А потом

Каждый со своей чертежной справою

Все сбредаются на средину палубы,

Куда скликнул их кормчий на совет.

46 И один твердит:[410]

«Лимасольские перед нами отмели»,

А другой: «Триполитанские рифы,

Перегрызшие столько кораблей»,

А третий: «Мы у Атталии,

Где у каждого кормщика стон в груди»,

И всяк стоит на своем,

Но над всеми — страх и отчаянье.

47 Третий день все злей

Рвет вихрь, бьет вал,

Тот снес в щепь переднюю мачту,

Этот смыл кормило и кормщика;

Кто не в трепете,

У того, знать, каменная грудь,

Крепче стали: сама Марфиза

Не таила, что изведала страх.

48 Всяк сулится Господу в паломники[411]

На Синай, в Галисию, в Рим,

И к Эттинской Богоматери,

И к Святому Гробу, и мало ли куда.

А корабль измучен,

То он канет, то прянет ввысь;

И к последнему его облегчению

Рубит кормчий мачту под главным парусом.

49 Мешки, ящики и всякую тяжесть

Мечут в море с носа и с кормы,

Пустошат кладовые и запасники,

Знатный груз — в пасть алчущих волн;

Те к насосам, и вон из корабля

Хлещут вредное море в море;

Эти в трюм, где удары волн

Размыкают щелями доски.

50 Четыре трудных, четыре страдных[412]

Перемучась дня,

Им и сгинуть бы в торжестве пучины,

Будь хоть малость крепче морская злость;

Но взмаячил надеждою затишья

Вожделенный светоч святого Эльма,

Вспыхнув на подпарусе на носу,

Ибо не было ему ни мачты, ни реи.

51 Пред светлым пламенем

Пали на колени плывущие,

Влажным взором, трепетным зовом

Умоляя о неволнуемом пути.

Не знавшая удержу

Смолкла ярость,

Стихла моряна, стих береговик,

И один владычит ветер из Ливии.

52 Он владычит великой властью,

Он из черных губ

Так вздувает взвороженную зыбь,

Что нагон теченья

Мчит быстрее схваченный челн,

Чем крылатый летит скиталец коршун;

И пугается кормчий, что умчит его на край

Света, или разобьет, или утопит.

53 Но у дельного кормчего на все есть снасть:

Он велит спустить загребные буи,

Травит с кормы канат,

И корабль забирает втрое медленнее.

Таковым-то умыслом,

А того паче знаменьем огней

Погибавшее судно спасено

И спокойно бежит в большое море.

54 Подплывают к сирийскому Лайязу,[413]

Видят город на берегу залива, —

Так он близко,

Что видны две башни у входа в гавань.

Но увидев такое, корабельщик

Помертвел лицом,

Оттого что не хотел он к той пристани

И не мог повернуть обратно в глубь.

55 Он не мог повернуть обратно в глубь,

Оттого что не было мачт и рей,

Оттого что брусья и доски

Взбухли, сбиты и сшатаны волной.

А та пристань была как смерть

Или как неволя до гроба,

Ибо всяк на беду туда попавший

Становился или мертв или раб.

56 А остаться ни назад, ни вперед —

Тоже страшно, потому что туземцы

Могут ринуть боевые ладьи

На корабль, слишком слабый плыть или биться.

В таковом-то корабельщиковом сомнении

Вопрошает его британский князь,

Отчего он не знает, что делать,

И не смеет бросить причал?

57 Отвечает ему корабельщик:

«Это берег смертоносных женщин,

У которых древний закон —

Всех пришельцев казнить или неволить;

А спастись дано лишь тому,

Кто побьет в одном бою десять витязей,

А потом в едину ночь десять девушек

Удоволит радостями любви.

58 Если сборет он первую борьбу,

А во второй приключится с ним осечка, —

Тут ему и смерть, а товарищам —

Рыхлить борозды и пасти волов.

Если сладит он с обоими подвигами —

Будет его спутникам воля,

А ему — отнюдь: он останется в плену

И возьмет себе десять жен по выбору».

59 С хохотом слушает Астольф

О таком затейном обычае.

Подошли на смех Сансонет,

И Марфиза, и Грифон с Аквилантом;

Повторяет им корабельщик,

Отчего он не хочет приставать:

«Лучше, — говорит, — захлебнусь

В море, чем склонюсь в ярмо невольника!»

60 Как начальник — так и матросы,

И за ними остальные пловцы;

Но Марфиза с товарищами перечат,

Им надежней не море, а земля,

Путь по разъяренным хлябям

Хуже им ста тысяч мечей, —

Оттого им и страх не в страх

Там, где можно померяться оружием.

61 Шумно рвутся паладины вперед,

А отважней всех — англичанин,

Потому что знает: лишь грянь он в рог,

И во всей округе никто не выстоит.

Одни призывают к пристани,

Другие — прочь, между всеми — спор;

Наконец, сильнейшие

Приневоливают корабельщика к берегу.

62 А меж этим, глядь,

Чуть заметив их из хищного города,

Поспешает галера с лучшими

Гребцами и бывалыми кормчими

Прямо к бедному,

Где не знают, что делать, кораблю, —

Захлестнуть с кормы его бивень

И выгрести из опасного моря.

63 Подтянувшись на том канате к пристани —

Не под парусом, а за веслами,

Ибо вихрем сорвана снасть,

Что ловила ветер справа и слева, —

Облачаются витязи в железные

Панцири, опоясывают мечи,

Трепетным корабельщикам

Подавая отвагою надежду.

64 Лукоморьем выгибался залив,

На четыре мили обходом,

А по входу шестьсот шагов,

Башня справа и башня слева, —

Ниоткуда не опасна им бездна,

Ежели не прямо с полудня.

А над бухтою, вскат над вскатом,

Встает город, как круговой театр.

65 Чуть явился в виду корабль,

О котором весть уже в разлете, —

Как обстали пристань шесть тысяч

Ратниц с луками, в боевых уборах,

А по горловине

Бухты, от скалы до скалы

Вытянули цепь вперерез побегу

Наготове снащеные ладьи.

66 Старейшина, престарелая,[414]

Как Сивилла, как Гекторова мать,

Выкликает корабельщика к спросу,

Что милее им, жизни ли решиться,

Или им милей доживать

Под ярмом по здешнему уставу?

В выбор — одно из двух:

Смерть и плен.

67 Продолжает старая: «Но ежели

Между вами будет такой храбрец,

Чтобы выйти на десять наших

И побить их в смертном бою,

А потом в единую ночь

Стать супругом десяти девицам, —

Он останется и будет нам князь,

А вы, прочие, в путь, куда хотите.

68 А кто хочет остаться, тот останься,

Но условившись:

Чтобы жить ему на свободе,

Пусть возьмет себе десять жен.

Если же не соспорит ваш поборник

На одном скаку с десятью,

Или не осилит второго подвига, —

Ему гроб, а вам неволя по гроб».

69 Думала старуха, что в рыцарях

Встанет страх, а встал бранный пыл:

Каждый мнит себя разителем,

Каковому оба подвига по плечу.

И Марфиза кипит, как все,

Хоть вторая затея ей несручна;

Все равно: в чем откажет пол,

Даст клинок, и она полна удачи.

70 Корабельщиковым голосом

Оглашает сговоренный ответ:

Есть такой паладин,

Что за всех дерзнет и в бой и на ложе!

Нет преграды, и кормчий правит к берегу,

Пал причал петлею вокруг бревна,

Сходни спущены, и герои в латах

Важно сходят с конями под уздцы.

71 Они шествуют через город,

Они видят: гордые дамы,

Опоясавшись, гарцуют по улицам,

В ратных латах блещут на площадях.

Здесь мужчинам

Нет ни панцирей, ни мечей, ни шпор,

Кроме сказанных десяти бойцов,

К обычайному призванных ратоборству.

72 Остальным — иголка, станок, челнок,

И веретено, и чесалка,

И платье до пят,

Женское, нежащее и медлящее;

А иных содержат в цепях

Пахать пашню и смотреть за скотиною.

Малолюден мужской пол —

Едва сотня их на женскую тысячу.

73 Собираясь наши витязи

Метнуть жребий, кому из них за всех

Положить десяток на ратном поле

И иной десяток на ином,

Не считали в счет храбрую Марфизу,

Полагая, что ей бы и несродно

Выступать на ночной турнир,

Не имея победного удобства, —

74 Но она желала метать со всеми,[415]

И метнувшись, жребий пал на нее.

Говорит она: «Прежде должна я пасть,

А потом и вам впасть в неволю, —

Но клянусь мечом

(И простерла руку к мечу на поясе):

Рассеку я им вражеские умыслы,

Словно Гордиев узел — Александр.

75 Не хочу, чтобы во веки веков

Этот край был смертным для странников!»

Так сказала, и никто из друзей

Не умел ее отбить от затеи.

Оставляют они на ее долю

Умереть или вызволить своих,

А она, уже в кольчуге и панцире,

Направляется к битвенному поприщу.

76 Был луг на высокой ровности,

И ступенями — скамьи со всех сторон:

Для турниров, для боевых ристаний,

Для звериных травль и прочей потехи,

И ограда о четырех медных вратах;

И туда-то

Стекшиеся толпами воительницы

Призывают Марфизу войти.

77 Въехала Марфиза,

А под ней — серый в яблоках жеребец,

Малая головка, нравный взгляд,

Чудо-стати, горделивая выступка.

Больше всех, легче всех, удалей всех

Между тысяч под дамасскими седлами,

Избран, убран и отдан в дар

Он Марфизе от короля Норандина.

78 Въехала Марфиза

В полуденные ворота,

Не успела встать —

Слышит: грянули и раскатились трубы,

И глядит: в арктические ворота

Едут на нее десять встречников,

А меж ними первый

Силой стоит девяти остальных.

79 Едет он на рослом коне:

Кроме лба и левой задней бабки,

Ни единого белого пятна,

С головы до пят вороной, как ворон.

А под цвет коню — и цвет конника:

В ясный знак,

Что как светлое поперечно темному,

Так утеха — скорбной его душе.

80 Трубы вструбили к бою,

Десять рыцарей уставили копья,

Лишь гнушается черный рыцарь —

Отстранился и не рвется на брань.

Лучше ему общий закон

Преступить, чем собственное вежество:

Застыл одаль и зорко смотрит,

Как соткнутся девять копий с одним.

81 Жеребец легким дробным выбегом

Вымчал им навстречу Марфизу;

У нее копье вперевес,

Четверым силачам едва под силу,

Между многих самое крепкое,

Нарочито взятое с корабля.

Вся она, как огнь, —

Тысяча побелела лиц, тысяча дрогнула сердец.

82 Первому прободает грудь,

Латному, легко, как безлатному:

Через щит, толстый и окованный,

Через бронь, кольчугу и ткань

Вошло острие и вышло

На четыре пяди из-за плеч;

Таковым пригвоздив его ударом,

Прочь его и вскачь на остальных.

83 Грянула на второго,

Прянула на третьего —

Рухнувших опрокинула навзничь,

Разом вон из седла и из живых:

Таково крута была схватка,

Плоть в плоть, дух в дух;

Как бомбардные ядра конный строй,

Так крушит супротивников Марфиза.

84 Над ней — в щепах[416]

Копье за копьем,

А ей — ничто,

Как стене от мяча:

На ней доспех

Тверд невпрокол,

Кованный в кузне ада,

Каленый в воде Аверна.

85 Доскакав до края,

Поворотив коня

На выживших шестерых,

Рубит и губит, в крови по рукоять,

Кого в шею, кого в плечо,

А кого пропоясавши так,

Что скользят в траву грудь и руки,

А живот и ноги сидят в седле:

86 Так всекся меч

Меж ребер и бедер,

Что сидит полтела,

Как обетный дар,

Чей из воска, а чей серебряный,

Приносимый ближним людом и дальним

В божью церковь

За свершенье молитвенных желаний.

87 Недруг в бегство, она за ним,

Настигает его на полупоприще

И кроит ему голову и шею

Так, что уж ни лекарю не сшить.

Полегли все девять,

Кто убит, кто без сил,

И ему заведомо не восстать

К новой сече.

88 А меж тем в стороне

Был недвижен десятый, введший девять,

Полагая недостойным рыцаря

Силой стольких смять одного.

Но увидев, как от единой руки

Пал весь взвод,

Тронул он бронного коня,

Чтобы вежество не мнилось немужеством.

89 Давши знак,

Что есть слово у него прежде дела,

И не чая, что мужеский доспех

Скрыл девицу, он молвит:

«Храбрый рыцарь,

Ты устал от стольких смертей —

Стал бы я неучтив,

Пожелав много множить твою усталь.

90 Отдохни до новой зари

И воротимся в поле — не всперечу!

Не знатна мне честь

Одолеть утомленного трудом».

«Не внове мне ратный труд,

Не в усталь такая малость, —

Отзывается ему дева, —

И тебе недолго в том увериться.

91 Благодарствуй в вежестве,

Только отдых мне не надобен:

Еще долог день

И зазорна тяготная праздность».

Отвечает рыцарь: «Твою волю

Легче мне удоволить, чем мою:

Что ж, увидим,

Точно ли так долог твой день?».

92 Так сказавши, торопит вынести

Два копья, два тяжких древка,

И дает Марфизе выбрать угодное,

И берет второе за ней,

И уже они на местах,

Ждущие трубного звука, —

И взгудела земля, вода и небо

Из-под грома рванувшихся копыт.

93 Ни вздохнуть, ни моргнуть, ни ахнуть

Ни единому меж взирателей —

Так вковался взор

В то, чей будет верх.

Нагибает Марфиза копье

Чтобы выбить черного рыцаря —

Черный рыцарь

Так же насмерть уметился в Марфизу.

94 Словно не дубовые грузные,

Словно зыбкие и хрупкие ивовые,

Выщепились копья по рукоять,

И в такой опор

Вшибся конь в коня,

Что как серп перерезал им поджилья.

Оба прочь с копыт,

А бойцы вырываются из седел.

95 Сотни сот соперников

Ссаживала смаху Марфиза с конских спин,

А сама — ни разу,

И вот, пришлось.

Небывалостью

Застывает она оцепенев;

Небывалостью поражен и черный

Рыцарь, тоже несвычный падать в пыль.

96 Чуть коснувшись праха,

Оба вмиг на ногах и снова в бой.

Бешен меч колоть и рубить,

Быстр отбой щитом, клинком, уклоном.

То празден удар, то непразден удар,

Свищет воздух, звон до небес:

Знать, у вцтязей крепче наковален

Щит, шлем, бронь.

97 Тяжела рука у девицы,

А не меньше того — у рыцаря.

Мера мере вровень:

Сколько каждый даст, столько примет.

Кому любо взглянуть на двух отважных,

Не ищи других,

Не ищи, кто метче и проворнее —

Быть, как они, никому невмочь.

98 Смотрят женщины, смотрят воительницы,

Как удар разит на удар,

И ни малого в бьющихся не видя

Неможенья сил,

Величают их могучими меж могучих

Паладинов от моря и до моря,

Ибо кабы не мощь,

Им бы пасть не от ран, а от усталости.

99 Говорит в душе своей Марфиза:

«Благо мне, что он стоял в стороне, —

Будь он меж дружиною,

Верно, мне бы не быть живой,

Коли здесь один на один

Я едва его перестаиваю».

Говорит,

А клинок в руке ходит и ходит.

100 «Благо мне, — говорит в душе соперник, —

Что мой враг не пожелал раздохнуть:

Мне далась оборона от усталого,

Потрудившегося в бою, —

А кабы до новой зари

Он набрался бы сил, то каково бы?

То и счастье,

Что не внял он на мой увет».

101 До вечерней тьмы

Ни один не вышел лучше другого —

А как канул свет,

Не с руки поединок поединщикам.

Стала ночь, и воительной красавице

Первый молвит учтивый паладин:

«Как нам быть, коли недобрая ночь

Застигает нас равными в удаче?

102 Мне за лучшее видится дожить

Твою жизнь до утреннего рассвета,

Потому что дольше малой ночи

Не дано мне продлить твои дни.

А что краток срок,

Ты вменяй не мне,

А вменяй неключимому закону

Стороны, где владычит женский пол.

103 Ведомо Всеведущему,

Как мне больно за тебя и твоих —

Так останься ж у меня, и с соратниками:

Больше нет вам приютных мест,

Потому что на тебя уже кипит

Скоп всех вдов, чьи мужья сегодня пали,

А у каждого было павшего

Десять жен.

104 Девяносто женщин

Жаждут мстить за нынешнее вдовство;

Ежели не вступишь ко мне под кров —

Сей же ночью жди на себя приступа».

Отвечает Марфиза: «Предложенное — приемлю,

Веря,

Что не меньше ты добр и прям,

Чем силен рукою и пылок духом.

105 Не тужи, что недолгая мне жизнь —

Как бы не встужить тебе о собственной!

Весело ли было, рубясь,

Повстречать не слабейшего соперника?

Длиться ли нашей битве, двоиться ли,

Под ночным ли, под дневным ли светилом,

По-любому будь,

Как тебе угодно, а я вготове».

106 Так отсрочен бой,

Пока утро не встанет из-за Ганга,

И никто не знал,

Кто сильнее из двух отменных воинов.

Тотчас идет гостеприимец

К Аквиланту, Грифону и споспешникам,

И зовет до нового дня

Разделить с ним его жилье и время.

107 Те нимало не колеблются,

И при белых при факельных огнях

Все идут в государские палаты,

Где для каждого разубран покой,

А оба единоборца,

Снявши шлемы, стоят, оцепенев,

Ибо рыцарь под забралом оказывается

Восемнадцати, не более, лет, —

108 И дивится девица,

Что так юн, а так искусен мечом,

И дивится юноша, видя

Кудри той, с кем еле выстоял бой.

Друг у друга спрашивают имя,

Друг от друга слышат ответ;

А какое было имя у юного,

О том будет новый мой сказ.