Ненависть вождя и любовь разбойника

ЗАПОЗДАЛОЕ СОЖАЛЕНИЕ

Бросились по названному адресу. Бандитов на месте не оказалось. Два дня пятнадцать доблестных чекистов сидели в засаде.

Ленин в Кремле бушевал. Требовал: «Пора, давно пора Яшку к стенке поставить!»

Люди не любят свидетелей их позора. Вожди особенно.

И вот, казалось, явилось чекистское счастье — в начищенных до блеска прохарях со скрипом, в красной рубашоночке с кожаным пояском, в новой фуражке с лакированным козырьком по переулку шёл красавец — Леха Кириллов по кликухе Сапожник.

Чекисты не дураки, но не смекнули, что это всего лишь приманка. Когда Сапожника схватили, чтоб транспортировать на Лубянку для допроса с пристрастием, раздался гром выстрелов. Доблестный жиган Сапожник бежал, а брусчатку окропила молодая кровь чекистов.

Взбешённый Ленин, не избегая простонародных выражений, грассируя сильней обычного, отчитывал Феликса. Феликс, напоминая произношением о своём польском происхождении, жёстко выговаривал Петерсу. Петерс с отчаянным латышским акцентом орал на рядовых, ни в чём не виноватых бойцов.

Зато в народе с упоением рассказывали легенды о неуловимом бандите-красавце Яшке Кошельке, о его щедрости, о том, что он помогает сиротам, грабит только богачей. По сравнению с этими легендами меркли подвиги заграничного Робин Гуда. Это был тот случай, когда простые люди сочувствовали разбойнику.

А что Яшка? Он устал от бандитской жизни, устал прятаться, устал вздрагивать при каждом стуке в дверь. Читатель удивится, но Яшка вёл дневник (хранится в архиве ФСБ). Красивым почерком, весьма грамотно Яшка писал: «Неужели всё кончено? О, кажется, я не в состоянии выдержать… Боже, как я себя плохо чувствую — и физически, и нравственно! За мной охотятся, как за зверем: никого не щадят. Что же они хотят от меня, ведь я дал жизнь Ленину». И далее: «Как жаль, что я не убил Ленина».

Под последней фразой подписались бы многие русские люди.

Тем временем судьба вынесла свой приговор.