Непал без вранья

Глава 7 Деревня

Для того чтобы стать хорошим учителем, надо полюбить детей, а чтобы полюбить непальских детей, надо полюбить в первую очередь непальцев, решила я. Но как это сделать, когда ты не способен их понять? И речь здесь совсем не о языке. Непальцы отличаются от нас — пока живешь в туристическом Тамеле, это почти не бросается в глаза. Но жизнь в деревне, далекой от влияний Запада, хранит первозданный характер и отношения, сформированные веками, без участия мировых войн, сексуальной революции, борьбы за права угнетенных и других переворотов сознания человека.

***

Еще никогда мне не доводилось строить непосредственные, настолько близкие отношения с другой культурой. И прежде чем попасть в Непал, я и не догадывалась, насколько, оказывается, нетерпима. Непросто было привыкать к нечистоплотности местных жителей, и многие манеры меня откровенно пугали. Плеваться и отхаркиваться, например, здесь в порядке вещей. Именно поэтому было сложно привыкать к деревенскому Субасдаю, помощнику Асиса, шумному, чавкающему и громко отрыгивающему за столом.

Но человеку, поборовшему брезгливость, вдруг открываются и другие качества непальцев, не настолько очевидные и все-таки повсеместные, такие как доброта и непосредственность. Доверчивость. Вот почему обещать им что-то, чего не собираешься выполнять, здесь настоящее преступление. Тебе поверят и будут ждать до последнего. Сюда же можно отнести и щедрость: имеют непальцы совсем немного, но делятся этим на равных. И если же появляется что-то лишнее, они обязательно позовут всю деревню и отметят это как следует. А стоит ли говорить о трудолюбии, неприхотливости и — что совсем удивительно — их жизнерадостности, несмотря на тяжелую работу и скудные условия.

* * *

Живут здесь общественно, понятие интимности очень размытое. «"Частная жизнь" — выражение незнакомое этому коллективному сообществу. Такого слова даже не существует в непальском языке», — прочла я в культурном справочнике. Сама с этим столкнулась, когда впервые принимала душ — на улице, посреди двора, окруженная невозмутимой непальской публикой. А порой рано утром без стуков и представления к нам заглядывает старушка Азур Ама и долго нас рассматривает. И если мы уже не спим, вручает завтрак — кукурузу или сладкую картошку, местный овощ.

Но все это ерунда в сравнении с тем, что испытал на себе когда-то Клаус, один из волонтеров, живший здесь пару лет назад. «Они приходили к нему в комнату и проводили там все свободное время, — рассказывает Асис. — Дошло до того, что Клаус перестал возвращаться, убегая в сад или горы, чтобы побыть в одиночестве».

Но если же волонтерам жизнь общины малопонятна и неуютна, то для деревенских это необходимая поддержка. Здесь все делают сообща: справляют свадьбы и отмечают фестивали, рожают детей, собрав всех женщин деревни на подмогу, или провожают в последний путь. Ну и, конечно, помогают, чем умеют, и даже нас, волонтеров, зовут таскать мешки с рисом, когда грузовик привозит продукты (слава богу, не чаще раза в месяц).

Несмотря на то что общего языка у нас нет, общаться непальцы любят. Каждое утро, спускаясь во двор, я встречаю Азур Аму, которая говорит мне что-то по-непальски — долго и вопросительно. Всегда интересно, что это значит, и однажды спрашиваю об этом Субасдая.

— Холодно или нет тебе было спать? Так она говорит.

— Ответь ей, пожалуйста, что все было отлично.

«Рамро», — стыдясь своего трехсловного лексикона, отвечаю я, в который раз повторяя себе, что пора изучать непали.

И конечно же, говоря о местных, нельзя не вспомнить того особого гостеприимства, которое непременно почувствуешь, если живешь в непальском доме. Ту заботу, что мы получаем от улыбчивого Макармамы с квадратным лицом и глазами-щелочками и его круглой во всех отношениях жены Фупу — такая вот семейная геометрия. С этой парой у нас связано много разных историй. Например, каждый раз, когда к нам заходит Макармама — чтобы, скажем, угостить нас рокси или зелеными апельсинами, — он окидывает взглядом комнату и вытаскивает заплесневелый матрас (который я убрала еще в день приезда, решив спать прямиком на соломе) отовсюду, куда бы его ни спрятала. И показывает на кровать — всё вы, мисс, перепутали. А я преглупо улыбаюсь и изображаю дурочку, ведь мне не хочется обижать Макармаму и выставлять себя привередливой иностранкой: отвратительные, дескать, у вас постели, да и вообще все условия оставляют желать лучшего. А Макармама искренне не понимает, в чем же дело, — он сам других условий не знает.

А есть еще одна история, которая приключилась у меня с Фупу. Заметив мою простуду, Субасдай отправил меня к ней за «лучшим лекарством на свете». Она пригласила меня в кухню, темную каморку с земляным полом и очагом, и вручила что же вы думаете? Все тот же кипящий рокси целую плошку — и огурец. И не выпускала до тех пор, пока я со всем этим не справилась.

Да, пьют здесь, как можно заметить, порядком.

* * *

— Правда, прямиком в кухню? — удивляется Яна. — Кухня — святая святых непальской женщины. Без разрешения туда зайти никто не может. Ты, кстати, сняла обувь? Иначе легко оскорбить хозяйку. Они даже на улице босиком ходят, как ты видела.

— А почему ты так удивляешься?

— Ну, просто они еще живут по законам кастовой системы, и иностранцы у них считаются нечистыми. Помнишь родителей, которые приходят помочь на огороде? Так вот, мы можем готовить им еду, но раскладывать ее не имеем права, этим всегда занимается Субасдай. Элли не знала и однажды накрыла на стол, пригласила, так они вообще есть отказались.

— Да что ты! В самом деле?

— И это еще ничего. Вот как они обращаются со своими — просто кошмар. Ты помнишь Бидурдая, козлопаса? Вот он здесь из касты неприкасаемых. На прошлой неделе нас всех позвали в гости в непальский дом, а ему не разрешили пройти дальше порога. Было жалко смотреть, как он там сидит один, еще и под ливнем… И даже сигареты ему не подавали, а бросали, как собаке. Нам это понять очень сложно, но такие уж тут правила.

«Кастовая система Непала делит общество на четыре основных категории», — прочла я в справочнике. Хотя официально кастовость отменили в 1963 году, на практике она все еще влияет на взаимоотношения в областях политики[48] и бизнеса, определяет, кто какую получит работу, где сможет учиться и с кем создавать семью. Только высшие касты могут быть воинами и священнослужителями, в то время как портных, кузнецов и сапожников до сих пор угнетают как низшее сословие. Так вот европейцы (а также мусульмане, мясники и уборщики) относятся к касте нечистых, но все еще прикасаемых. А низшая каста, неприкасаемые, лишена всяких прав и подвергается притеснению до сих пор, принимая это как должное.

— Асис, конечно, этому не следует, — продолжает Яна, — именно поэтому мы проводим утренний круг, где дети всех каст обнимают друг друга. Но вот деревня еще охраняет свои традиции, потому-то здесь и постоянно убегают. Если мужчина и женщина из разных каст, им нельзя пожениться. Это станет большим позором для семьи из касты выше.

— Ну да, до сих пор это происходит в деревне, поправляет ее Асис, — но в городе уже не настолько важно, из какой касты твой избранник. Конечно, лучше, чтобы из твоей, но если выберешь кого-то из касты ниже, родители будут недовольны, но препятствовать не станут.

— Даже если из неприкасаемых? — спрашивает Ася.

— Да, — кивает Асис. — Единственное, что твердят тебе с детства, — главное, чтобы не дамай-ками[49]. Так и говорят: «Кто угодно, пускай хотя бы и сарки, сапожник, только не дамай-ками». Но вообще родители стараются организовать брак детей самостоятельно.

Я слушала их разговор и думала, что понять, не говоря уже о том, чтобы принять эту систему, не получится и остается лишь наблюдать. Таким было первое впечатление от деревни — все то, что лежало на поверхности и было доступно каждому. Но мне же это казалось ничтожно малым, я хотела увидеть Непал изнутри, глазами самих непальцев, что было ох как непросто. И утешало лишь то, что места лучше, чем Сагарматха, для этого было и не придумать.

Я иду от дальней колонки с полотенцем на голове и мокрой юбкой в руках. Навстречу мне выбегает Дев, сын козлопаса.

— Мисс! — кричит он. — Со мной, о'кей?

— Нет, Дев, в следующий раз. Я только помылась, — указываю на полотенце.

— Смените и идите, — настаивает он.

Вздыхаю. Дождь уже закончился, но дороги размыло и мокрая трава зябко путает ноги. Но упускать возможности знакомства с деревней роскошь непозволительная.

— Ладно, — говорю я, — подожди меня пару минут.

Мы идем по скользкой тропинке — все выше и выше. Дев с гордостью показывает меня встречным крестьянам с тюками травы на головах. Они останавливаются, сбрасывают ношу и складывают руки в приветственном «Намаете». Забираться в глубины деревни мне прежде не доводилось. На деревню это, правда, не очень похоже: здесь нет дорог, а дома разбросаны по рисовым склонам в сотне метров друг от друга. Еще никогда я не видела рис так близко — растущий пучками, он похож на колосок, раздавшийся в ширину.

— Куда ты меня ведешь? — спрашиваю я наконец Дева.

— Дом, — коротко отвечает он.

Самый бедный квартал поселения, территория неприкасаемых. Чем выше забираешься, тем меньше признаков цивилизации встречаешь. Глинобитные и плетеные хижины. Забор, мебель, карнизы — все из бамбука. Я в иллюстрациях учебника по истории, и единственное, что выдает время, — одежда, развешанная на просушку, все эти затертые до катышек свитера со Снуппи и разноцветные футболки, оставленные здесь волонтерами. Людей почти нет. В основном мы встречаем только коз да квадратных худых коров, провожающих нас скучающим взглядом.

Ныряем в одну из лачуг — темную и настолько задымленную, что я не сразу замечаю женщину, сидящую в углу у очага. Потолки здесь низкие и сплошные, без всяких дымовых отверстий, и каждый раз, когда заходишь в непальский дом и тебя представляют кому-нибудь, приходится плакать. «Приятно познакомиться», — говоришь ты и рыдаешь. Весь дым здесь оседает наверху, поэтому общаться можно лишь сидя.

Мне приносят соломенный тюфяк, я сажусь у огня. Женщина улыбается мне и продолжает готовить. Большим кукури, местным мачете, она рубит искус, колючий непальский кабачок, а ребенок, привязанный платком сзади, болтается в такт движениям. Она что-то говорит, я слушаю ее и киваю.

Как-то спросила у Элли: почему местные разговаривают с тобой, прекрасно зная, что ты не понимаешь непальского?

— Потому что говорят они не словами, а чувствами, — ответила она, не задумываясь. — И в этом случае неважно, на каком языке ты им отвечаешь, — я, например, всегда на французском.

Женщина протягивает миску с молоком. Отказывать нельзя — обидишь хозяйку. Осторожно пробую молоко: кислое и теплое. До того непривычно, что хочется выплюнуть.

— Делать сладким? — спрашивает Дев и кидает щедрую горсть риса в миску.

Есть, конечно, надо руками. Вспоминаю, как поначалу мы даже вилки санировали.

— Это твоя мама? — говорю я.

Дев смеется — сестра, Гану.

— Правда? А сколько ей лет?

Дев задумывается и обращается к Гану на непальском. Она тоже медлит. Так происходит всегда, когда мы спрашиваем о возрасте, — года в деревне не считают, дни рождения здесь не справляют.

— Говорит, что двадцать два, — наконец отвечает мальчик.

Надо же, младше меня. Грубые руки, морщины, темное измученное лицо. Указывает на меня и что-то говорит.

— Она спрашивает, есть ли муж, — переводит Дев.

— Нет, я не замужем. Хойна.

Гану смотрит на меня словно с жалостью. Мои двадцать четыре года в Непале — возраст серьезный. Особенно если учитывать, что готовят девочек к замужеству уже с тринадцати лет.

— Асис дает деньги? — вдруг спрашивает Дев, и я не удивляюсь. Вопросы о деньгах в Непале вещь заурядная.

— Нет, я же волонтер. Знаешь такое слово?

— Почему? Асис дает деньги непальским учителям.

— Ну, это мое решение. Даже если бы он предложил, я бы отказалась.

— А там, где вы жили, давали деньги?

— Да, Дев, давали.

— А много?

Даже прикидывать не хочу. Читала в одной статье о среднем доходе в Непале — около сотни долларов в год. Оттуда, из дома, все это казалось какой-то глупой шуткой, но здесь все сомнения отпадают.

— А у вас есть одежда для ребенка? Сестра спрашивает для нее, — переводит Дев, показывая на малышку в складках платка.

— Здесь? Что ты, откуда, только в России. Если дашь мне адрес, я отправлю что-нибудь, как вернусь.

— А что такое адрес?

Я задумываюсь.

— Ладно, давай поступим так. Я пойду в Гайгат на этой неделе, постараюсь найти что-нибудь там. Договорились?

Дев переводит на непали.

— Она говорит, вы ей — сестра. Она сделает вам такую же штуку, — показывает на соломенный коврик, — но, пожалуйста, не говорите Асису.

***

«. . И он попросил не рассказывать Асису», делилась я с девочками за обедом.

— Нет, тэта, это не хорошо. Ты ничего не должна скрывать от Асиса, — помотала головой Элли. Он не одобрит.

— Но что тут такого? Разве я не могу купить ребенку немного одежды?

— Да, конечно, можешь, дело твое. Асис тебе тоже не запретит. Просто он объяснит тебе, как здесь все устроено. В деревне это общее понятие — раз ты белый, значит, у тебя много денег. И значит, ты должен ими делиться. Я не раз проверяла это на себе. Как-то однажды, когда собиралась в Гайгат, Фупу попросила меня купить ей куртку. Денег, как ты понимаешь, я не получила. Она восприняла это как должное. А еще я привозила ей помидоры, когда возвращалась из города. Но как-то раз замоталась и забыла. Так она пришла ко мне и потребовала — где, говорит, мои помидоры? Я была в нокауте. Сказала ей — слушай, Фупу, я привожу эти чертовы помидоры не потому, что это моя обязанность, а потому, что просто хочу тебя порадовать. Мы с тобой друзья, но мне очень не нравится, когда меня принимают за мешок с деньгами. Так она мне тоже тогда сказала: «Только не говори Асису». Он их за это гоняет и страшно злится, когда из волонтеров тянут деньги.

Я слушала ее сиплый голос и думала о том, что в жадности Элли точно не упрекнешь. Скольким она уже помогла школе, как много расходов взяла на себя.

— Конечно, Дев с Бидурдаем[50] — это не Фупу, продолжала Элли, — они и в самом деле бедны, как церковные мыши… но такое отношение выводит из себя. Это не значит, что они плохие люди. Я отлично отношусь к деревенским, они во многом нам помогают. Но все равно, нет-нет да выкинут что-нибудь эдакое.

— Ты понимаешь, — подключилась Яна, — если сделаешь им подарок однажды, они каждый раз будут ждать от тебя нового. Их просто надо воспитывать. Дать понять, что хорошие отношения должны быть основаны на доверии, а не на взятке.

— Когда мы только приехали, — начала Ася, Асис сказал нам такую вещь: сложнее всего придется после месяца жизни в Непале. И вот сейчас, спустя ровно месяц, я поняла вдруг, что мне действительно тяжело, и в первую очередь потому, что я не выношу окружение. Я не люблю непальцев за три вещи: за их отношение к детям и животным, очень жестокое в одних и совершенно равнодушное в других вопросах. За все эти кастовые предрассудки. И последнее — как раз вот за их отношение к иностранцам.

— О, тэта, ты даже не представляешь, как все это бесило меня поначалу, — ответила ей Элли. Ну как я могла закрывать глаза на то, что дети работают здесь наравне со взрослыми? Маленькая Ниса, например, ведет все хозяйство своей бабки. А Деву надо вставать в четыре утра, чтобы выгнать стадо до начала занятий. А все эти кастовые мерзости? Однажды я решила заказать деревенскому мастеру кукури — ну, знаете, этот местный нож. Попросила Бидурдая меня к нему отвести, но Макармама, хозяин деревни, пришел ко мне и сказал, что сам меня отведет, а Бидурдай, как неприкасаемый, не имеет права сопровождать иностранца. Господи, как он его отчитывал! Субасдай пытался заступится за Бидурдая, но Макармама разошелся не на шутку: не меньше часа он доказывал, что Бидур низшая тварь, при нем самом, словно его там и не было. Я послала тогда их всех к чертям с этим ножом, до того все это было паршиво. А еще мне обалденно не хватало личного пространства. Они всегда были вокруг меня, все время хотели общаться, приходили даже, когда я спала, — пугали порой больше, чем пауки по стенам. И знаете, я бы точно сбежала, если бы в какой-то момент не сказала себе: стоп, Элерина, проблема не в том, что происходит вокруг тебя, проблема в тебе самой. Ты гость этого мира, здесь свои порядки, и повлиять на это, изменить что-то ты точно не сможешь. Да и зачем? Мы всё привыкли менять под себя, и с тем, что не похоже на наше и мы считаем чужим, пытаемся бороться. А что это дает? Мы смотрим на деревню со своей колокольни, нас возмущает, что все тут иначе. Но зачем в таком случае ехать в другую страну, уезжать из привычного окружения, чтобы сторониться нового? Надо научиться принимать, и тогда ты перестанешь сражаться и терять силы. Когда я решила это для себя, все пошло гораздо проще. Люди чувствуют, что ты открыт, и идут тебе навстречу.

— Да тебя здесь за свою принимают! — сказала я.

— Ну, так было далеко не сразу, — улыбнулась Элли. — Сперва я начала учить их язык. Потом решила работать с ними, ведь общий труд всегда сближает. Я помогала на полях, плела посуду и таскала мешки с рисом наравне с остальными. В какой-то момент я, правда, начала замечать, что к этому привыкли, Фупу, например, десять можете поверить? — десять раз за один день звала меня на помощь в поле. И это под июльским ливнем! Но с той поры медленно, однако верно все начало меняться. Они приглашали меня к себе, отношения стали теплее и гораздо искренней… Да, это правда, они до сих пор тянут деньги из иностранцев. Но по той лишь причине, что волонтеры им эти деньги — одежду, сигареты, что угодно — продолжают давать. А скажи им «нет», как они без всякого неудобства отвечают друг другу, — так они и перестанут. И зла на тебя держать не будут.

* * *

Весть о моем посещении Гану не оставила деревню равнодушной, и всю субботу мы провели в гостях. У Бималы, соседки из дома напротив, угощаясь джаром, молочным соленым коктейлем, который разливают в миски и подают с жареной кукурузой и маринованным бамбуком. У Фупу помогая ей плести посуду и разучивая непальские слова. Мы наконец влились в местное общество сидя в центре двора, окруженные соседями и оглушенные музыкой непальских песнопений. Я смотрела на все это и вспоминала Дева. И не хотела верить тому, что его приглашение лишь меркантильный замысел, а рис и молоко, чего им самим почти не хватает, расчетливый подкуп наивной иностранки.

«В Непале девочка умерла от удушья в сарае для менструаций», — встречает меня утром безрадостная новость. О жестокой традиции чаупади в западных районах Непала, когда женщину в период менструации, считая нечистой, выселяют из дому в специальный сарайчик, запрещают прикасаться к мужу, детям и животным, пользоваться теплой одеждой и есть что-либо, кроме риса и воды, я читала и раньше. Как и о кастах бади, где основной удел женщины — проституция. Об убежденности ортодоксальных индуистов выдавать замуж еще до начала менструации, что служит поводом для браков с десятилетними девочками. Или о том, как собственные родители «продают» дочерей за гроши для работы в казино[51]. Читала и о древней традиции вдовы следовать за мужем, прыгая в погребальный костер, и до сих пор сохранившемся положении отдельных районов севера брать в дом лишь одну жену на всех сыновей семейства.

Родиться в индуистской культуре женщиной считается невезением. На лестнице перерождений она занимает ступень между собакой и мужчиной, поведал нам как-то Асис. «Попробуй жить праведно, и в следующей жизни, быть может, родишься мальчиком» — успокаивает традиция. Ну а пока довольствуйся женской долей — жизнью тяжелой, зависимой, полной физического труда и домашних обязанностей. Непал — единственное государство в мире, где женщины по статистике умирают раньше мужчин. Но за всю страну я говорить не решусь и расскажу лишь то, что вижу в нашей деревне. Что слышу каждый день, в пять утра, когда петух и бытовая прелюдия объявляют начало нового дня. И первые аккорды берет зернодробилка. Глухими ее раскатами в полутора метрах ниже нашей комнаты Фупу начинает и мой день тоже. Аккомпанирует ей дочь Гома, выдувая огненные струи бамбуковой палкой-разжигалкой. А девочки всего двора собираются у колонки с бидонами. Открывается кран, и торжественный аккорд будит того, кто не проснулся раньше, — мужчину непальской деревни. Он поспевает ровно к завтраку и, поев, убегает на свои полевые работы, где женщина, повторяя мужскую партию, включается в общий канон, закончив на кухне.

Она пасет коз и доит корову, собирает рис, дрова для очага, работает в огороде, отбивает пшеницу, вяжет подстилки и корзины, таскает воду, прибирает двор, а между делом готовит и смотрит за детьми. Работает она почти без отдыха, до самой ночи. К концу недели стирает и варит рокси, угощая мужчину, который в выходной (единственный, по субботам) себе не отказывает. Понятия «слабый пол» в Непале не существует, и женщина наравне с мужчиной (а зачастую и больше) таскает на себе мешки с рисом — два сразу, в шестьдесят килограммов — и ловко взбирается с ними на гору. Работают больные, старые и беременные. Причины достаточно веской для покоя здесь еще не придумали. И может быть, поэтому детей здесь рожают не больше трех — прежде чем женский организм изнашивается до предела: тридцатилетняя Фупу выглядит в два раза старше.

А часто женщина здесь выполняет и мужские обязанности. Все дело в том, что в деревне денег не заработать, и молодые мужчины почти со свадьбы уезжают на заработки в страны Среднего Востока — Арабские Эмираты, Кувейт и Малайзию. Они проводят там несколько лет, приезжая, быть может, раз в три года на Досаин. И лишь заработав достаточно денег на дом или какое-нибудь предприятие (вроде лавки Макармамы, единственного магазина Мальбасе), они возвращаются обратно. Контраст выходит разительный. Мы наблюдали за соседней парой, где сытый, тихий и образованный зарубежьем Индра, приехавший на несколько недель из Саудовской Аравии, был опекаем женой, постаревшей, шумной деревенской Бималой, выглядевшей на его фоне пещерным человеком.

***

Развлечений в жизни женщины здесь немного. Иногда она позволяет себе дружеские посиделки. Мужчины и женщины в Непале держатся отдельно — два полукруга родителей на школьном собрании тому яркий пример. И даже танцевальные вечера тут зачастую устраивают однополые. Без тендерных предрассудков, просто точек соприкосновения у женщины и мужчины здесь словно и нет. Мужчины пьют, играют в карты и стучат на барабанах, а женщины обсуждают детей и хвастают украшениями. Западный эталон им как будто бы не догнать — крикливые, харкающие, плюющие непалки на леди не похожи. Вот только за внешней этой растрепанностью скрывается все та же женщина, которая по-своему следит за собой, пряча лицо от солнца за зонтиком или широким платком, которая любит себя нарядить и приукрасить. Маникюрные салоны здесь заменяет мехенди, роспись хной на руках, а шоппинг — прогулка к швее. И новый костюм тут собираются посмотреть всей деревней, как и демонстрацию сшитых мне доти-ширвал, слоеных восточных штанов.

Алкоголь в деревне не осуждают, а вот курение среди женщин здесь привычка постыдная. В основном курят лишь старухи, а молодым непалкам, вроде Девики-мисс, непальской учительницы, приходится скрывать свое пристрастие, забравшись под кухонный стол или спрятавшись в туалете.

Глубокая религиозность — почти обязательное женское качество. Не раз мы наблюдали посты по дням недели, когда женщина ела лишь вареные овощи, — проявление смирения перед Шивой или Вишну. Хранительница очага, она несет ответственность за домашнее благополучие, за привлечение богов в свое хозяйство. Вот почему несчастье дома — вина, которая целиком ложится на женские плечи. А смерть одного из родственников, в особенности мужа, до сих пор может стать причиной гонений и обвинений в колдовстве, как утверждает Асис.

И конечно же одна из основных забот непальской женщины — семья. Удачный брак — главная мечта любой деревенской девушки. О романтичной традиции побега влюбленных не слышал даже Асис, пока не поселился в горах Удайпура, ведь ритуал этот соблюдают лишь в нашей местности. А заключается он в следующем: если молодая пара собирается пожениться, девушка сбегает из дома в семью жениха. Через несколько дней родители будущего мужа приходят в дом невесты и сообщают о грядущей свадьбе. Если девушка и мужчина провели хоть одну ночь вместе, замужества не миновать. Вот почему родители девушки, которые недовольны выбором дочери, стараются вернуть беглянку так быстро, как только это возможно.

Одна из дочерей Макармамы однажды влюбилась и, согласно традиции, сбежала из дому. Вот только родители жениха не торопились с визитом, чем страшно рассердили Макармаму. Все кончилось тем, что, когда они все-таки пожаловали, Макармама их выгнал и согласия своего, понятное дело, не дал. Несколько месяцев девушка жила в семье мужа незаконно, и наконец, когда все уже потеряли надежду, Макармама сменил гнев на милость. Свадьбу (хотя была на ней вся деревня) сыграли тайную, в одну из последних ночей месяца.

Побеги в нашей деревне — практика постоянная. Сбегают здесь не только подростки. Жены, оставляя мужей и — навсегда — своих детей, нередко убегают с возлюбленным. Все тот же Макармама когда-то потерял так свою первую жену.

Но хоть последующие годы совместной жизни невозможность уединиться молодоженам, когда вся семья живет в одной спальне, необходимость воспитывать ребенка в одиночку и взвалить на себя все тяготы домашнего хозяйства — простыми не назовешь, женщины здесь не выглядят несчастными.

***

Порой вечерами Фупу зовет нас к себе и угощает джаром, а мы сидим и наблюдаем за ее работой. Она окидывает довольным взглядом кухню и магазин за окном, накормленного мужа, главу деревни, своих детей, Сабина, Сумана и Тому, и нас, иностранцев, коротающих вечера в ее компании. Фупу здесь космополит. Сабин читает ей учебник на английском, она ни слова не понимает и гордится. А уложив всех спать, в темноте догорающего огня она доплетает последнюю корзину, забирается под одеяло и закрывает глаза. Мне кажется, она счастлива, ощущая свою значимость. Все здесь держится лишь на ней — и несомненно развалится, стоит ей только отвлечься. Ведь действительный хозяин здесь она — необразованная и непобедимая женщина непальской деревни. Засыпает она без раздумий.