Несколько поцелуев

XXV

А за ужином Михаил Петрович опять свернул разговор на тему о продаже моего хлеба и очень сожалел о моем положении. Он предлагал свои услуги, чтоб поехать со мной в город, но я отклонил его предложение, не желая его беспокоить. Варя молча слушала нас, и, порой неожиданно взглянув на нее, я подмечал ее обращенный на меня сочувственный, соболезнующий взгляд.

После ужина мы распрощались до утра. Я крепко пожал Варе руку.

"Пойти или не пойти?" -- раздумывал я, стоя перед постелью и собираясь раздеваться.

Я знал, что если я пойду на террасу, Варя по-женски посердится и все-таки выйдет на мой призыв, а затем... все остальное зависело только от меня; я знал вперед конец романа: такие книги я читал уже не раз, и теперь, не дочитывая последнюю сотню страниц и не заглядывая в окончание, я мог рассказать сам себе и обычную развязку, и скучный, хлопотливый эпилог... Притом же и книга чужая, и, пожалуй, придется еще считаться с хозяином за измятый переплет...

И, махнув рукой, я крикнул Лепорелло помочь мне раздеться, лег и скоро заснул, уносясь мыслями к новому приключению, начавшемуся несколько месяцев тому назад в Петербурге, на балу, и манившему меня теперь на южный берег Крыма. Плечи караимки...

Когда рано утром, тотчас после чаю, я выезжал из Шуманихи, Михаил Петрович и Варя провожали меня, стоя на крыльце. Варя была бледна и скучна. Мы обменялись с ней на прощанье долгим, выразительным взглядом.

С тех пор Шуманиха давно продана с торгов, мое имение тоже. Михаил Петрович вскоре после свадьбы Вареньки простудился и умер. Варенька стала матерью многочисленного семейства; говорят, она очень пополнела и по-своему счастлива с своим следователем. Все ее ребятишки знают наизусть басню "Стрекоза и Муравей": Варенька сама их ей выучила. Мой Лепорелло, гордившийся именем "слуги, не менее знаменитого, чем сам барин", служит у какого-то московского савраса. А я...

Я не судья моему прошлому. Пусть оно было иногда позорно и в общем кончилось печально; но оно было блестяще и шумно, а главное -- оно было, оно прошло, оно уже невозвратимо.

Пусть даже время рукой беспощадною

Мне указало, что было в нем ложного,

Все же стремлюсь к нему памятью жадною, --

так перефразирую я теперь эти слова песни, когда-то слышанные мною в безумные, бессонные ночи из воспаленных страстью и хмелем уст, под огнем усталых и сонных, но все еще жгучих и страстных взоров. Я не судья моему прошлому; но теперь, когда я нищий, когда у меня не осталось ровно ничего из того, чем жизнь красна, теперь, когда я чувствую порой, как на меня уж "веет холодком могилы", -- я люблю, средь обступивших меня кругом сумерек и непогоды, согревать мою похолодевшую душу яркими воспоминаниями этого прошлого -- и я не хочу в нем раскаиваться.

1890 г.

----------------------------------------------------------

Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.