Неугасимые зарницы

Наследник

Дед Филипп всегда являлся на рассвете.

Звонок не умолкал до тех пор, пока не открывалась дверь. Дед снимал с хрупкой белой кнопки тяжелую, узловатую, как дубовый корень, руку и, виновато глядя в заспанные сердитые глаза домашней работницы, тихо говорил:

— Ну, вот я и приехал. Здоровеньки булы. Наверно, разбудил всех? Он же так красиво звенит, как жаворонок... — дед улыбался и, запрокинув голову, смотрел на дверной звонок.

Так было и на этот раз.

В коридоре появилась хозяйка — дедова невестка. На ней теплый, будто пошитый из сухого мха, халат.

— Пустите переночевать? — спросил дед и ногою подвинул поближе к порогу фанерный чемодан.

— Снова пешком? — не скрывая радости, упрекнула невестка. — Взяли бы такси — водитель подвез бы до самого порога.

— А подвез бы. Такая у него работа. Но сколько той дороги? От станции до вас — два раза палкой кинуть, а рубль нужно давать. Не жирно ли — трудодень за пять минут тратить? Кто ж меня умным назовет?

Маленький Василек не выдержал, выбрался из-под теплого одеяла, прибежал в коридор, чтобы поздороваться с дедом. Но тот грозно прикрикнул на него:

— Сейчас же ступай, голопузик, назад! Простудиться захотелось?

Василек неохотно отступил в комнату и стал следить за каждым движением деда. Вот он внес тяжелый чемодан с деревенскими гостинцами, снял пальто:

— Ну как вы тут?

— Живем, — улыбнулась мать.

— Лишь бы все хорошо, лишь бы все хорошо, — покачал головой дед. — А наследник мой растет?

— Будто бы растэ...

Васильку интересно слышать, как мать говорит по-украински. Так она будет говорить всю неделю, пока не уедет дедушка.

— А ну, казак, показывайся! — велит дед, входя в комнату.

Он, словно со взрослым, здоровается с Васильком за руку, потом прислоняет его к дверному косяку, присматривается к прошлогодней метке. Василек подтягивается, становится на цыпочки. Ему очень хочется угодить дедушке. Да где там...

— Ну вот! Не растет мой наследник! Заберу я его в село! Разве здесь на камне вырастешь? Поедем?

Василек в селе еще ни разу не был. Оно казалось ему таким же далеким и загадочным, как луна. До луны добираться три дня, и до дедушкиного села столько же. Правда, к ночному светилу проще — только ракетой, а в село — и поездом, и автобусом, еще и пешком немного.

— Забирайте меня, дедушка! — решительно говорит Василек, одевая штанишки. — Насовсем забирайте.

Давно овдовевшему, одинокому деду Филиппу от слов внука перехватывает дыхание. Сын с невесткой вот уже который год даже погостить в село никак не соберутся, а этот — «насовсем».

— Вот это по-моему! — радуется старик, обнимая внука. — Отдохну немного, позавтракаю, если дадите, и можно отправляться. Правда, хотелось бы с тобой, Василек, побродить еще по городу, чтоб было чем хвастаться на селе... Но раз тебе не терпится, значит, поедем сразу...

Бродить с дедом по городу — большой соблазн для Василька. Он никуда не спешит, ничего не оставляет без внимания. Встретится что-нибудь интересное — Васильку не нужно дергать его за руку, просить остановиться. Он сам останавливается. Нет, от прогулки по городу нельзя отказываться. Пусть на это уйдет день, два, пусть вся неделя, зато он покажет дедушке город и сам увидит много нового.

— Ну, так что будем делать? — лукаво спрашивает дед.

— Позавтракаем и пойдем гулять по городу.

Дед Филипп торжественно выкладывает на стол привезенные из села медовые соты, пахучую домашнюю колбасу, белые квашенные в капусте яблоки из того самого сада, который давно обещан Васильку в наследство.

— Ну как? Вкусно?

Василек кивает.

— То-то. Все своими руками выращено, не куплено...

— Переезжали бы вы, папа, к нам, — как-то неуверенно произносит сын. — До каких пор вам сидеть там одному?..

— Хочешь, чтоб от нашего рода и пенька на селе не осталось? Да и что мне здесь делать? Начальником каким-нибудь поставишь? Или, может быть, купишь собачку, а я ее буду по улицам прогуливать? Нет, сынок, не по мне городская жизнь...

С улицы донесся сигнал сирены. Это за сыном приехала служебная машина. Он сразу же изменился в лице, стал важным. Дед Филипп даже головой покачал.

Вскоре отправилась на работу и невестка. Пешком. Школа, в которой она работает директором, находится совсем близко.

Дед пробовал заговорить с домработницей, но она оказалась неразговорчивой, а может быть, просто хорошо вышколенной. Делала вид, что очень занята одеванием Василька, и на все вопросы отвечала коротко: «Да», «Нет», «Не знаю».

«Вот окаянная, покусали б тебя пчелы! Ну и молчи — не к тебе приехал».

Наконец дед Филипп с внуком вышли на улицу. Дед — высокий, седоусый, в длинном пальто и в косматой шапке. Василек — маленький, в легкой курточке. Они подолгу стояли на площадях около не виданных ранее дедом снегопогрузчиков, катались на трамваях и троллейбусах. Заходили в магазины, и дед обязательно что-нибудь покупал. У него был длинный список заказов родственников и соседей «на городские гостинцы», и он заглядывал в него в каждом магазине.

— Лезвия для бритья — трактористу Ивану. Купил... Резиновые игрушки — Одаркиным близнецам. Купил... Лампы для приемника — счетоводу Порфирию. Купил... Широкие резинки для чулок — крестнице Секлете. Еще не нашел... Селедок или копченой хамсы — тоже крестнице. Куплю в последний день...

— Неужели в селе этого нет? — удивлялся внук.

— Есть или нету, а без городского гостинца возвращаться негоже, — отвечал дед Филипп.

Ему нравились удобства городской жизни. Приятна была искренняя привязанность внука. И все же в каждый свой приезд на третий или четвертый день он начинал скучать, не знал, куда себя девать, к чему приложить руки. Все чаще и чаще вспоминал село, односельчан, свою хату.

Больше недели дед Филипп не выдерживал, как он говорил, «панства».

— Ничего я у вас здесь не высижу, — неожиданно заявлял он и начинал собираться в дорогу.

Начинал собираться и Василек, но родители не отпускали его и, как это бывало каждую зиму, обещали, что весною отвезут к деду на все лето, а может быть, и сами поедут туда погостить.

— Не отвезете! Я знаю, — плакал мальчик и просил: — Приезжайте, дедушка, весной за мною, заберите, а то я так и не вырасту...

В далеком селе дед Филипп, возвратившись от сына, долго рассказывал соседям городские новости и кичился перед ними своим внуком.

— Не сглазить бы, башковитый хлопец. В его годы я разве что кнут из пеньки умел плести да в скотину палку швырнуть, а там полный дом всякой техники, и он всем тем командует: знает, где что нажать, где что крутнуть.

— Да, город — это не село, — кивали соседи. — Для головы там больше пищи.

— И не только для головы. Да еще когда человек на хорошей службе, как твой, Филипп, Николай... Посчастливило ему, высоко поднялся. А сидел бы в селе — не было бы ему ходу...

Дед не хотел вести разговор о сыне и снова поворачивал беседу на внука, но никто его не поддерживал. Подумаешь, диво! У каждого кто-то живет в городе, у каждого там есть или внуки или племянники, которые умеют командовать умными машинами.

— Не приедут твои гостевальники, — подзуживали соседи деда Филиппа. — Море их к себе потянет.

— Приедут. Хоть на день, а приедут.

Весной и в самом деле приехал внук с матерью. Сын не смог. Сопровождал за границу какую-то делегацию. Такая уж у него работа.

Помолодевший, в праздничной рубашке, дед Филипп гулял с Васильком по селу. Зашел с ним и в сельсовет.

— Вот это, Семен Мефодьевич, мой наследник, — сказал председателю. — Ему, значит, хозяйствовать на моем дворе...

Побывал в селе и сын деда Филиппа. Правда, не в тот год, а на следующий.

Стояло засушливое лето, солнце пекло так, что и колодцы повысыхали.

Дед Филипп находился с колхозной пасекой в степи. Цветы и гречиха увяли. Ручей пересох. Пчелам негде было даже напиться. Дед мастерил деревянные корытца, поил истощенных пчел привозной водою, подкармливал сиропом из прошлогоднего меда.

Однажды перегревшись под палящим солнцем, он зашел в шалаш и больше из него не вышел. Телеграмма с грустным известием о смерти деда Филиппа разыскала сына, оторвала его от неотложных дел. Все бросил, приехал.

Все село провожало деда в последний путь.

— Солнце-то как печет! Сухо будет лежать нашему Филиппу Григорьевичу.

— Смотрите, как кружат над ним пчелы.

— Хороший был пасечник, душевный.

— И усадьбу оставил после себя хорошую. Сын продаст — кто-то будет жить.

— Не продаст. В сельсовете лежит завещание на внука…

Процессия вышла за село. Над гробом пасечника, словно над цветком, кружили пчелы. Они словно тоже провожали его в последний путь.