Неугасимые зарницы

«Не отставай, папа!»

Красное в черных крапинках «солнышко» застряло в белой Петриковой шевелюре и никак не могло выбраться. Но сейчас мальчику было не до «солнышка». Он сидел на пляжном лежаке и неприязненно смотрел на отца, который лежал рядом. Его злила отцова привычка отмалчиваться, медлить с ответом. Раздражал и толстяк, который вот уже третий день соседствует с ними и имеет скверную привычку вмешиваться в их разговоры.

— Ну, почему ты не разрешаешь? Почему? — уже в который раз допытывался Петрик у отца.

Борис Сергеевич Ющак перевернулся и лег на грудь. Теперь он будет терпеливо слушать и молчать, грея на солнце тугие, будто наваренные швы, четвертьвековые шрамы на ногах.

Вместо отца откликнулся сосед. Он знал, о чем идет речь. Намазывая какой-то белой жидкостью порозовевший живот, сказал:

— И охота трудить ноги... Горы красивые, если на них смотреть снизу, а люди почему-то стремятся на вершины...

— Оттуда, дяденька, больше видно, — возразил Петрик.

Сосед покровительственно рассмеялся:

— Больше того, что есть, все равно не увидишь, хоть на небо взлетай. Это тебе и отец скажет. — После паузы, наливая на ладонь белую жидкость, добавил: — Да и рано тебе, молодой человек, самому по горам лазить.

Петрик вспыхнул:

— Тот, кому поздно, всегда думает, что другим рано. Он вскочил с лежака, побежал к воде, не желая выслушивать укоров отца за непочтительность к старшим.

«Вот так можно все лето пролежать, — думал Петрик. — Ну и пусть лежит. А я все равно подымусь на Ай-Петри. Выберусь в полночь и до рассвета... Нет, я все же должен добиться у отца разрешения...»

Петрик с разбега бросился в море, нырнул в голубую прозрачность и долго плыл под водой. Если бы мог, назло отцу не выныривал бы с полчаса. Но он и так попугает его: отплывет до самых буев и притаится, улегшись на спину.

Море сегодня тихое, покорное. Мальчик быстро удалялся от берега. Заплыл за красные буи и там, раскинув широко руки, блаженствовал. Над ним головокружительная голубизна неба. Совсем рядом, едва не касаясь воды, носились острокрылые чайки. Где-то тарахтел мотор скоростного глиссера, и вода вызванивала в ушах. Возвышаясь над берегами на фоне небесной синевы, белела скалистая вершина Ай-Петри; далекая, недосягаемая, желанная...

Взобраться бы туда! Встать бы на самом верху, чтоб от Гурзуфа до Симеиза все открылось твоим глазам... Отец был там, все видел, а ему, Петрику, не разрешает. Но он все равно доберется туда...

Петрик поднял над водою голову. Отец все еще лежал на груди и даже не смотрел в его сторону.

Пришлось плыть к берегу.

— Так не разрешаешь? — тихо, чтоб не слышал сосед, продолжал допытываться Петрик.

Борис Сергеевич и на этот раз промолчал. Он, казалось, и не слышал вопроса сына.

— Значит, не разрешаешь, — с обидой сказал Петрик, поняв молчание отца как окончательный отказ.

Назойливость сына выводила Ющака из себя. Досадно было, что на Ай-Петри сын хотел идти один, без него.

Ющак и раньше замечал какое-то болезненное желание сына вырваться из-под его опеки. Обычное, старое, как мир, желание. Оно уже не раз было причиной размолвок. Но сегодня... Сегодня Петрик, видно, не собирается идти на примирение.

— Ты в моем возрасте был уже круглым сиротой, — неосмотрительно напомнил Петрик отцу его беспризорное детство. — Тебя никто не водил за ручку...

Ющак поднялся на лежаке, посмотрел на сына и с нескрываемой болью сказал:

— Ты вроде жалеешь, что тоже не круглый сирота... Тебя, я вижу, тяготит мое общество...

— Нет, не то, папа. Меня тяготит твоя опека. Ты всегда не разрешаешь мне того, чего не можешь или не хочешь сам.

В этих словах была доля правды. Он действительно чрезмерно опекает сына. И ничего не может сделать с собой.

— Хорошо, — неожиданно сдался Борис Сергеевич, — пойдешь завтра на свою гору... Только со мной...

Петрик бросил взгляд на ноги отца, покрытые рубцами, и ему стало стыдно за свою назойливость.

— Прости, папа... Я уже никуда не хочу...

Этот вынужденный отказ обижал еще больше. Даже сосед-толстяк не смолчал:

— Видно, парень, ты хорошо допек и свою мать, так допек, что и к морю с тобой она не захотела ехать.

Ющак молча оделся, оставил Петрику денег на обед и так же молча ушел с пляжа.

Они не виделись весь день.

Когда же поздно вечером Ющак возвратился в дом, где они снимали комнату, словоохотливая хозяйка встретила его у калитки и укоризненно сказала:

— Куда это вы подевались? Ваш мальчик сам не свой. С самого утра вернулся с моря и весь день из дома не выходил. Так и заснул, бедняга, не дождался вас. Мать так бы не поступила...

Ющак поднялся по крутым деревянным ступеням в свое «Ласточкино гнездо».

Петрик действительно спал. Или делал вид, что спит. Лунный свет падал на его лицо, и оно казалось каким-то страдальческим, исхудалым.

Борис Сергеевич передвинул штору. Теперь лунный свет упал на стол. На зеленой клеенке, рядом с графином, лежали деньги. Те самые деньги, которые Борис Сергеевич дал Петрику на обед.

«Упрямый дурень!» — рассердился он.

Но зла в сердце не было. Была горькая, щемящая боль. Отцовская, суровая.

Не зажигая света, он разделся, лег на свою кровать. Лежал с открытыми глазами, смотрел на звездное небо, на призрачные контуры гор. Когда-то давно он все это уже видел из этого самого окна. Только тогда их было трое: с ними была мама Петрика, добрая, нежная Катя... Теперь ее нет. Осиротели они с Петриком. Теперь их осталось двое...

Борис Сергеевич поднялся, подошел к окну.

Между черных сутан кипарисов далеко внизу поблескивало море. Неутомимо моргал портовый маяк. Тишина...

Ющак глянул на сына. Петрик не спал.

Едва в зарослях вьющейся глицинии запела первая пташка, Борис Сергеевич был уже на ногах. Он не забыл вчерашнего намерения. В углу стоял рюкзак, приготовленный для похода. Сына не будил. Застелил свою кровать, взял полотенце, спустился по крутым ступеням в тесный дворик к горному источнику, который прямо со скалы по деревянному желобу падал в большой цементный бассейн. Умываясь, вдруг услышал, как подошел Петрик.

— Доброе утро, папа!

— Доброе утро, сынок.

И ничего о вчерашнем, ни одного слова. Молча умылись, вошли в комнату, молча позавтракали и молча отправились в путь.

Ялта еще спала. Лишь на безлюдных улицах сонные дворники размашисто шуршали метлами. Слева шумело море, темнели остывшие безлюдные пляжи. Справа, в ущельях гор, дремали белые облака, а над ними виднелись вершины Ай-Петри и Чатырдага.

Но вот утренний сумрак прошили солнечные лучи. Здесь, около моря, еще было темно, а над лесными массивами уже засияли, зарозовели стремительные башни Ай-Петри.

Из-за Аюдага красным буем выплывало большое солнце.

От необъяснимой радости, от какой-то приятной легкости у Петрика зашлось сердце. Поделиться бы с кем-нибудь. Но он не осмелился заговорить с отцом.

В горном селении Гаспра они сошли с трассы и тесными изогнутыми переулками добрались до подлесья. Некоторое время их вела размытая дождями каменистая дорога, окруженная зарослями терна и ежевики. Но вскоре она превратилась в едва заметную тропинку. Все чаще и чаще встречались серые гранитные валуны, покрытые сухим мхом. С каждым шагом все больше чувствовалась первозданная суровость, окаменевшее безмолвие вокруг.

Петрик подумал, что одному ему здесь, наверное, было бы жутко. А может, и нет?.. И он решил обогнать отца. Ему захотелось побыть наедине с собой.

Перед ним, будто невиданные стены поднебесной крепости, озаренные солнцем, высились громады гор.

Ющак не останавливал сына, не выпуская его из вида, шел за ним: пусть будет проводником.

Вскоре начался настоящий дремучий лес. Исчезли и море, и скалы, и небо. Вокруг — только корабельные сосны с янтарными потеками смолы на гладких, как колонны, стволах да под ногами зыбкий настил из сухой травы, хвои и шуршащей, как пересохшая бумага, сосновой коры.

Сначала было приятно от этой пружинистой мягкости. Но скоро она стала надоедать, утомлять. Удушливо пахло канифолью и пересохшим мхом. От этой пряной ароматности пересыхало в горле. Начала мучить жажда.

Пить!

Так хотелось пить, что даже в голове туманилось. Коварная память рождала искушающие картины: берег моря, прохладная прозрачность волн, ларьки с газированной водой, мороженое...

Петрик, будто убегая от этого искушения, прибавил шаг.

— Не спеши... Мне же не шестнадцать, — нарушил молчание отец.

И в самом деле, куда спешить? С тех пор как они отправились в дорогу, прошло часа три, и вершина Ай-Петри уже совсем рядом, вот — над головой. Правда, и час назад она тоже казалась такой же близкой.

Пить!

Петрик вспомнил, что в рюкзаке у отца есть сочные груши. Перед выходом из дома он остужал их в ледяной родниковой воде. Они, наверное, и сейчас еще холодные... Петрик знает, что у отца есть и фляга с водой. Но он не станет ее просить. А когда отец предложит — откажется: ведь это по его желанию затеян поход и ему самому нужно было обо всем позаботиться.

Подъем становился все круче. Сюда бы альпинистскую обувь с острыми шипами или хотя бы спортивные кеды, такие, как у отца, а не модельные сандалии на отшлифованных кожаных подошвах. Они, как лыжи, скользят по сосновым иглам, и, чтоб не съехать далеко вниз, приходится постоянно нагибаться, хвататься за что-нибудь.

Ющак внимательно следил за сыном. Он видел, какие усилия прилагает Петрик. Его трогало мальчишеское упорство.

«Ничего, пусть знает, что к вершинам нет легких дорог», — успокаивал он себя.

Он даже не посоветовал сыну вооружиться палкой, хотя сам давно пользовался подобранной на дороге.

Петрик увидел в руках отца сучковатого помощника еще перед подъемом в горы. «Лишняя тяжесть», — подумал он тогда. А вот теперь пришлось и себе взять в руки палку.

Борис Сергеевич довольно усмехнулся: упрямому незачем советовать, упрямый должен до всего дойти сам. Ну и пусть доходит... Но отцовской выдержки хватило ненадолго.

— Может, отдохнем?

И снова мальчишеское упрямство взяло верх.

— Еще рано отдыхать, — бросил Петрик через плечо, не оборачиваясь.

— Как знаешь, — не стал возражать отец.

Наконец лес поредел, и перед ними встала высокая каменная стена, кое-где поросшая карликовыми деревцами. Чтобы взобраться на нее, не могло быть и речи. Нужно искать обход. Петрик повернул голову к отцу, будто ждал совета. Но Ющак, как и раньше, молчал.

Петрик лихорадочно думал: куда пойти? Вправо или влево? Другого выбора не было. Назад он не вернется. После минутного колебания повернул вправо, пошел под самой стеной.

Ющак с удивлением вспомнил, что когда-то, взбираясь впервые на Ай-Петри, он тоже шел этой же тропинкой. Но позже узнал, что удобнее и легче обходить стену слева. Что же заставило сына повторить ошибку? Может, когда-нибудь и его внук, поднимаясь на эту гору, тоже изберет более тяжелый путь? Неужели кажущаяся близость вершины всегда будет обманывать? Наверное, так, иначе потеряется прелесть тайны открытий...

Они тяжело поднимались по скользким камням.

Вскоре Петрик заметил с тревогой, что справа появился обрыв. Он уходил все глубже и подбирался к скале. Через несколько шагов под ногами остался лишь узкий карниз. Теперь нужно было прижиматься спиной к стене. Ноги дрожали от чрезмерного утомления, подкашивались, но Петрик упрямо пробирался вперед. Лишь бы не пошатнуться, не потерять равновесия, не упасть...

«Как там отец?» — забеспокоился он.

Ухватившись за куст, Петрик остановился.

— Я иду, сынок, иду, — угадав мысли сына, благодарно отозвался Ющак. — А ты не спеши: дорогу преодолевают не одними ногами, но и головой.

Петрик снова двинулся вперед. Упрямо, со злостью. Его еще хватило даже на дерзость:

— Не отставай, папа!..

До сих пор Ющак был спокоен, а сейчас испугался. В голосе сына слышалась неуверенность.

— Остановись! Слышишь, остановись! — крикнул он и сам прижался к стене.

Петрик послушался.

— Разуйся. Будет удобнее.

Петрик послушно снял сандалии. Действительно, босой ногой уверенней стоять: чувствуешь землю. Вскоре вернулись и силы, и спокойствие. Сейчас, наверное, мог бы признаться себе, что запоздай отец на какую-нибудь минуту, не прикажи остановиться — и обезволивающая усталость швырнула бы его в бездну.

— А теперь иди, сынок, — сказал тихо Борис Сергеевич.

Тропинка круто поднималась вверх. Пропасть, лес постепенно отступали, оставались внизу. Еще усилие, еще два-три крутых уступа — и они выбрались на небольшое плато. Здесь можно было передохнуть.

Сели на горячие камни. Далеко внизу, за верхушками деревьев, поблескивало под солнцем Черное море. Но сейчас оно уже не привлекало Петрика. Он поднял глаза к небу и посмотрел на вершину Ай-Петри. Она все еще далеко и в то же время близко. Они дойдут до нее. Дойдут! Вместе с отцом!

— Ты знаешь, папа, о чем я сейчас думаю? — по-взрослому спросил Петрик.

— Наверное, знаю.

— О чем?..

Петрик, волнуясь, ждал ответа. Ему очень хотелось, чтобы отец не ошибся. От этого многое зависит. Ведь они остались вдвоем на свете, а дорога жизненная одна, и им вместе преодолевать ее. И надо, чтобы между ними не было раздора. Как сейчас.

— Ты правильно думаешь, сынок, — ответил отец, — на вершине горы расстояние между людьми всегда кажется меньше, чем у подножья.

У Петрика радостно заблестели глаза.

— Значит, нужно чаще вместе подниматься в горы!..

— Да, нужно.

Они пообедали, отдохнули.

Пришло время идти дальше. Петрик встал первым.

— Ну, не отставай, папа!

На этот раз в голосе сына ничто не встревожило отца.