Неугасимые зарницы

Названый отец

Облицованные белым кафелем стены пятиэтажных домов обступили со всех сторон двор, уютный, весь в зелени, с большой спортивной площадкой. По ту сторону домов, на улицах, гул машин, а здесь тихо, безлюдно.

На спортивной площадке две тринадцатилетние подружки играют в бадминтон. Стелла похожа на мальчика: смуглолицая, худенькая, с короткой, выгоревшей на солнце прической, в белой, испещренной вишневым соком майке и серых с накладными карманами шортах, длинноногая, босая. Неподалеку на асфальте валяются ее сандалии со стоптанными задниками. Валя — дородная, пышноволосая, в голубеньком платье. Вся она какая-то чистенькая, аккуратная, изнеженная.

Порхает волан с белым сетчатым оперением, легко, весело прыгают, взмахивая ракетками, девочки.

— Доченька!.. Через десять минут у тебя музыка! — высунувшись в окно, кричит Валина мама.

Но игра прервалась раньше. Стелла вдруг вскрикнула и побежала по двору.

— Это же траурница!.. Это же траурница!.. — повторяла она, преследуя бархатно-черную с желтоватой оторочкой по краям крыльев бабочку.

Стелла махала ракеткой, но поймать крылатую красавицу никак не могла. Бабочка выманила ее на улицу и исчезла в широкой кроне липы.

Во двор Стелла вернулась раскрасневшаяся, сердитая. Ей было уже не до игры.

— Подумаешь, горе!.. Из-за какой-то там бабочки! — обиделась Валя, потеряв возможность отыграться.

Стелла молча сунула ноги в сандалии и пошла домой. Поднявшись на свой третий этаж, остановилась в раздумье: ей не хотелось идти в свою квартиру и сидеть одной, пока мать возвратится с работы. Она охотно зашла бы сейчас к соседке, к учительнице-пенсионерке, Кларе Александровне, но мать запретила ей без надобности беспокоить пожилого человека. А из квартиры Клары Александровны так искушающе пахло жареной рыбой.

Вдруг она услышала чей-то незнакомый сердитый голос. Он доносился из квартиры, в которой живет Павел Арсеньевич Верес. Павел Арсеньевич поселился здесь недавно, и о нем еще никто ничего толком не знает. Одно известно всем: он — актер.

Стелла прислонила разгоряченный лоб к его двери, прислушалась.

— Что вы набиваетесь со своей никчемной добротою?! К черту вашу доброту! Мне не хватает денег! Слышите — денег, денег, денег!..

Позади скрипнула дверь. Стелла оглянулась. Добрые, все понимающие глаза старой учительницы с незлобивым осуждением смотрели на нее.

— Это Павел Арсеньевич разучивает новую роль, — сказала Клара Александровна.

— А он хороший актер? Вы видели его на сцене?

Клара Александровна слышала раньше о Вересе. Его имя иногда появлялось в газетах и радиопередачах. Видела она его несколько раз и на сцене, и всегда в роли какого-нибудь прохвоста. Играл он убедительно, так достоверно, что у Клары Александровны возникло даже подозрение — не сидят ли эти пороки, пережитки в нем самом? Ведь ничто из ничего не появляется... Поэтому она не была в восторге от новосела. Его соседство не обещало ничего хорошего. Она побаивалась, что с его появлением в их подъезде кончится спокойная жизнь. Еще бы: молодой, неженатый, артист. Начнет устраивать ночные оргии, как тогда, когда справляли его новоселье. А кому нужны эти ночные концерты? Тем более рядом девочка-школьница, которая и так растет без надлежащего присмотра...

— Видела я Павла Арсеньевича на сцене, — сказала Клара Александровна. — Играет он хорошо. Можно сказать, что не играет, а живет на сцене. Только роли у него все такие отвратительные, такие мерзкие... После каждого спектакля дня два на него самого смотреть неприятно... Но оставим это. Пошли-ка есть рыбу.

Стелла начала отказываться.

— Ну-ну, без церемоний...

Стелла вымыла руки, но думала не о еде. Почему Клара Александровна и другие жильцы подъезда с предубеждением относятся к Вересу? Разве можно не любить человека только за то, что он играет на сцене мерзавцев? Кому-то же нужно их играть...

За дверью послышались знакомые торопливые шаги. Стелла сразу догадалась, почему мать преждевременно вернулась домой. Конечно же опять ей надо куда-нибудь срочно ехать.

— Хорошо, что ты, Стеллочка, дома! — обрадовалась Нелля Викторовна. — А я снова вынуждена оставить тебя. Дома не буду с неделю... Ты же здесь не шали. Слушайся Клару Александровну...

Нелля Викторовна еще молодая, красивая женщина. Ее личная жизнь сложилась неудачно, и наука стала для нее всем. Она работает в научно-исследовательском институте, кандидат технических наук, ей часто приходится ездить в командировки.

Клара Александровна не была ни родственницей ее, ни задушевной приятельницей. Она просто надежная соседка, которой Нелля Викторовна привыкла «подкидывать свою беспризорницу», когда приходилось надолго уезжать. Это «подбрасывание» стало привычным, особенно после того, как старая учительница вышла на пенсию.

Нелля Викторовна поспешно собиралась к отъезду, давала необходимые наставления дочери и чувствовала себя виноватой перед ней:

— Как только я возвращусь, сразу же возьму отпуск, и мы поедем с тобой, доченька, к морю.

Стелла смотрела на суетящуюся мать, слушала ее наставления, обещания и молчала. Она знала, что ни на какое море они не поедут, что матери в этом году будет не до моря — снова подвернется какая-нибудь срочная работа. Она выложила на стол коллекцию мотыльков и жуков и стала рассматривать их, сожалела, что не удалось сегодня поймать красавицу траурницу.

— Стелла, принеси мне, пожалуйста, вафельное полотенце! — кричала мать из ванной. — Стелла, там, наверно, уже оттаял холодильник, и его пора протирать...

Девочка послушно выполняла все и с нетерпением ждала отъезда матери, с ее отъездом кончится эта кутерьма.

Пришла Клара Александровна. Принесла в дорогу жареной рыбы.

— Удивляюсь вам, Нелля Викторовна: все вы спешите, все вам некогда...

— Я, наверное, только так и могу жить, — упаковывая чемодан, улыбнулась Нелля Викторовна. — Меня нисколько не отягощает такая жизнь. Наоборот, это же прекрасно — чувствовать себя в постоянном движении, быть хозяйкой своего времени, знать, что тебя все время где-то ждут неотложные дела!

— Да, это, конечно, прекрасно, — вздохнула учительница. — Да, прекрасно... И в то же время тревожно. Тревожно не за таких одержимых, как вы, Нелля Викторовна, а вот за них, — она кивнула в сторону Стеллы. — Вы находите утешение и забвение в науке, в искусстве, в обычной ежедневной работе, а вот такие Стеллы, Оли, Пети растут без материнской ласки, любви, без материнской заботы, и, поверьте мне, мир от этого не становится лучше. И не пытайтесь возражать. Я знаю, что говорю, — за тридцать пять лет работы насмотрелась...

Нелля Викторовна не возражала. Взглянув на Клару Александровну, она улыбнулась, словно извиняясь, поцеловала дочь и сказала:

— Провожать не надо.

Цокот ее туфель прозвучал на ступенях и стих. Клара Александровна обняла Стеллу за плечи:

— Убирай своих бабочек и идем есть рыбу. А потом немного почитаем...

Когда они проходили около двери актера Вереса, до их слуха донесся устрашающий крик:

— Я живучий! Я живучий! Я пережил всех своих врагов! Остался последний враг — моя смерть!..

От этого гневного, надрывного голоса у Стеллы мороз пробежал по коже.

Ночью Стелла почти не спала: болел живот. «Это я переела рыбы», — упрекала она себя. Только под утро ей стало немного легче.

Когда совсем рассвело, она встала, подошла к зеркалу и ужаснулась своему виду. Чтобы не встречаться с Кларой Александровной и не выслушивать ее озабоченного оханья, Стелла взяла сачок из синей марли, коробку из-под конфет, банку-морилку, от которой пахло эфиром, и крадучись, тихонько проскользнула мимо двери соседки. Побежала в городской парк. Сегодня она обязательно поймает неуловимую до сих пор траурницу.

Парк встретил ее безлюдными аллеями, птичьим разноголосьем.

Над коврами розовых клумб Стелла еще издали увидела порхающих бабочек. С охотничьим азартом бросилась к ним и вдруг почувствовала резкую боль в правом боку. Присела на лавочку. Словно дразня ее, перед самыми глазами пролетели две бабочки. Это были голубянки. Стеллу они не интересовали — она уже имела их в своей коллекции.

Боль постепенно утихла, но у Стеллы пропало почему-то желание гоняться за бабочками. Она сидела и оглядывалась вокруг. Безлюдные еще, затененные аллеи просматривались от края до края. И нигде никого... Но вот вдали показался мужчина в спортивном костюме. Он бежал трусцой. Стелла узнала Вереса. До сих пор она еще ни разу ни обмолвилась ни одним словом со своим новым соседом. Только и того, что слышала сквозь дверь его грозный, сердитый голос.

Павел Арсеньевич подбежал к Стелле, остановился:

— Доброе утро, Стелла! И ты бегаешь?

«Откуда он знает мое имя?» — удивилась Стелла.

— Нет, я не бегаю. Я вышла поймать траурницу.

— Траурницу?!

— Да. Траурницу. Это красивый мотылек, немного похожий на дневной павлиний глаз, на переливницу и на адмирала, но имеет другую окраску...

Стелла со знанием дела описала траурницу и еще с десяток бабочек, которые имеют что-то общее с траурницей, и по тому, как она говорила о них, Верес понял, что для девочки охота за мотыльками — не просто забава.

— А я бабочек совсем не знаю, — улыбнулся он. — Для меня все они одинаковые. А вот птицами я немного интересовался, пробовал когда-то собирать коллекцию яиц. Но после одной смешной и страшной истории бросил это занятие.

Верес снова улыбнулся и стал рассказывать, как он однажды загорелся желанием пополнить свою коллекцию яйцами аиста. Только подобрался к гнезду, выложенному из хвороста, только протянул руку, чтобы взять с еще теплого настила яйцо, как услышал над собой грозный клекот, и тут же две птицы упали на него, стали бить крыльями, раздирать клювами рубашку, кожу на спине...

В спортивной форме, разгоряченный от бега, Верес казался Стелле совсем молодым. «Разве может быть такой человек плохим?» — подумала она и сама не заметила, как спросила:

— А почему вы на сцене всегда играете плохих людей?

Павел Арсеньевич сразу стал серьезным.

— К сожалению, Стелла, и на сцене, и в жизни не всегда приходится играть ту роль, какую хотелось бы. Но любую, какая суждена, нужно играть хорошо... Ну, желаю тебе поймать красавицу траурницу, — улыбнулся он и опять побежал.

Стелла пошла домой, ей го не до бабочек. Она боялась, что снова начнется та жгучая боль, которая донимала ее всю ночь.

Необъяснимая тревога, предчувствие чего-то страшного, сознание своего одиночества пугали, однако Стелла не решилась беспокоить Клару Александровну — надеялась, что все пройдет само по себе. Но, открывая дверь своей квартиры, она вдруг почувствовала такую резкую, колючую боль в животе, дурманящая истома разлилась по всему телу.

— Ой, мама! — вскрикнула Стелла.

А дальше все было как во сне...

Чьи-то руки подняли ее с пола, положили на диван. Кто-то встревоженно охал. Потом пришел Верес, куда-то звонил по телефону. Клара Александровна одела ее во все чистое. Вскоре появились люди в белых халатах. «Врачи», — догадалась Стелла.

Верес сидел в «скорой помощи» около Стеллы, слушал, как она стонет, и не знал, чем ее утешить. Будто во время представления вдруг забыл необходимые слова, а роль выпала ему такая необычная, что первые попавшиеся слова для нее не годились...

Стеллу сразу же увезли в операционную.

— Ваша фамилия? — обратилась к Вересу молодая дежурная, склонившись над регистрационной тетрадью.

Верес назвал себя. Сестра с любопытством посмотрела на него и почтительно спросила:

— Имя дочери?

Верес хотел было сказать, чго Стелла не его дочь, но передумал: долго придется объяснять. Да и какое это имеет сейчас значение?..

Сестра, закончив писать, вышла. В приемную, будто случайно, стали забегать другие молодые девчата в белых халатах, рассматривали его. Но вот возвратилась дежурная сестра:

— Вас, товарищ Верес, просит к себе заведующий хирургическим отделением. Вот вам халат. Наденьте, пожалуйста.

На пожилого заведующего хирургическим отделением артист не произвел такого впечатления, как на молодых сестер. Заведующий по-деловому, суховато поздоровался, предложил сесть и сказал:

— Вашу дочь, товарищ Верес, готовят к операции. У нее, по всем признакам, острый аппендицит. Случай в хирургической практике ординарный, но вы же понимаете: операция есть операция, и нам нужно ваше согласие. — Он положил перед Вересом лист бумаги и авторучку: — Прошу...

Верес опять хотел было отказаться от приписанного ему отцовства, но, так же как и в приемной, снова подумал, что это не имеет никакого значения, что это всего лишь формальность и что всякие пояснения лишь могут послужить причиной к задержке операции. Не заметил, как рука вывела:

«На операцию даю согласие. П. Верес».

Заведующий спрятал лист в серую папку и решительно встал из-за стола:

— Операцию будем делать прямо сейчас.

Неосмотрительно взятая на себя ответственность только теперь ошеломила названого отца в полную силу. В глубоком замешательстве Верес вышел из кабинета, спустился на первый этаж, наугад направился к открытой двери и очутился в больничном саду.

Здесь было тихо и зелено. Сквозь густые кроны деревьев пробивались зеленые лучи. Несколько человек в зеленых халатах сидели на круглом зеленом парапете безводного фонтана. Даже тени, которые падали на садовые дорожки, тоже казались зелеными. Верес закрыл глаза: что за чертовщина — кругом сплошная зелень.

У него было такое состояние, какое бывает во время пробной репетиции, когда на сцене стоят еще чужие, из другого спектакля, декорации, и никто как следует не знает своей роли, и сама пьеса кажется жалкой бессмыслицей. Но остановить игру, отказаться от отягощающей роли уже нельзя. Поздно...

И вдруг он словно воочию увидел мать Стеллы: красивую, волевую.

«Ты не имел права давать согласие на операцию моей дочери! — послышался ее гневный голос. — Ты не имелправа распоряжаться чужой жизнью! Ты взялся играть не свою роль!»

Вереса так и подмывало пойти к заведующему хирургическим отделением, чтобы сказать, что он не отец Стеллы, что он не имеет права давать согласие на операцию. Пусть где хотят разыскивают Неллю Викторовну и все согласовывают с нею. Она мать — она имеет право... Но уже поздно, поздно. Теперь остается только ждать, чем все закончится.

Верес утратил ощущение времени. Ходил и ходил по подметенным дорожкам. В памяти всплывала то встреча со Стеллой в парке: «Я вышла поймать траурницу», то растерянное, испуганное лицо Клары Александровны, то пожилой заведующий хирургического отделения: «Операцию будем делать прямо сейчас».

Неожиданно внимание Вереса привлекли два больших черных мотылька, порхающих над голубыми чашечками медуницы.

«Это они!.. Это траурницы!.. — с суеверным страхом подумал он. — Это их Стелла хотела поймать сегодня... Что это: предчувствие или просто стечение обстоятельств?..»

— Товарищ Верес! — Он повернулся. Перед ним стояла дежурная сестра. — Все в порядке, — сказала она. — Ваша Стеллочка уже в палате. Завтра можно будет ее проведать. Сегодня нельзя, а завтра — пожалуйста. Разрешите, я заберу халат...

Павел Арсеньевич снял халат, поцеловал руку сестре и, попрощавшись, заспешил домой — там же терзается старая учительница.

«Ну, что ж, — улыбнулся он, — я, возможно, сегодня играл не свою роль, но, кажется, играл хорошо! Ей-богу, хорошо!..»