Неугасимые зарницы

«Всегда среди живых!»

Тимофей Акимович Зведенюк, уже в летах, но еще крепкий, энергичный мужчина, инженер-металлург, возвращался домой с областного совещания в плохом настроении. Сидел в самолете и насупившись смотрел в иллюминатор.

За время его отсутствия дома произошли большие перемены. В аэропорту его не встретит сегодня неугомонный сын Илья, без которого дом всегда казался пустым и тихим, как печь без огня.

Выйдя из самолета, Тимофей Акимович, сутулясь от прохладного ветра и дождя, вбежал в здание аэровокзала и сразу же направился к телефону-автомату.

— А, это ты, а я думала... — услышал он в трубке тихий голос жены.

— Я, я! Ну, как там?

— Да нормально... Илью проводила только до троллейбуса. На вокзал он не разрешил ехать: побоялся, что я там буду плакать... Очень жалел, что ты не застанешь его. Все звонил с вокзала. Я думала, что и сейчас это он звонит...

Тимофей Акимович, не дослушав, повесил трубку, выбежал на площадь. Таксист быстро довез его до вокзала.

Поезд, которым отъезжали комсомольцы Донбасса на строительство БАМа, еще стоял у перрона. Но над ступеньками вагонов уже были опущены металлические площадки, значит, он вот-вот тронется в далекий путь.

Тимофей Акимович понимал, что ему не удастся найти сына. Где уж в этой толчее! Если бы не дождь и перрон не был бы запружен провожающими, возможно, Илья увидел бы его сам. И все же он пробивался к вагонам, присматривался к каждому окну.

— Нет ли с вами случайно Зведенюка?

— А мы здесь все «зведенюки»! — весело отвечали ему.

— Это так, — усмехался Тимофей Акимович. — Но я ищу Зведенюка Илью...

Нет, не отыскать ему сына среди этой суматохи сотен молодых, веселых ребят. Разве сможет Илья услышать его голос, когда вокруг стоит такой галдеж. К тому же по ту сторону эшелона, предостерегающе сигналя, снует маневровый паровоз, громко и неразборчиво что-то выкрикивают станционные репродукторы, грохочут, скатываясь с сортировочной горки, вагоны, вразнобой играют несколько баянов.

И вдруг Тимофей Акимович подумал: что-то подобное с ним уже было. Вот так когда-то он уже пробивался между людьми, выкрикивал свою фамилию и с надеждой ждал, что кто-то откликнется. Только тогда он искал не сына, а отца...

Зведенюк добрался почти до конца состава и уже окончательно потерял надежду увидеть Илью, как вдруг услышал:

— Папа!

Сын, высунувшись почти по пояс из окна последнего вагона, улыбался ему.

Они успели пожать друг другу руки, сказать несколько малозначительных для постороннего человека слов, обменяться взаимно подбадривающими взглядами — и поезд тронулся.

Эта короткая встреча и по-солдатски скупое прощание с сыном напомнили Зведенюку незабываемую сентябрьскую ночь третьего года войны...

24 сентября в полдень их передовое соединение, не сделав ни одного выстрела, проскочило какое-то полусожженное безлюдное село, преодолело коварные трясины с затхлыми озерцами и непролазными зарослями кустарников — и вот он, широкий многоводный Днепр. Только теперь им стало понятно, почему враг не оказывал сегодня сопротивления: здесь, в пойме, не было не то что переправы, а даже подходов к реке — вокруг трясина. Отступающие пехотные и танковые дивизии врага звеньями разорванной цепи еще с ночи расползлись — одни до Кременчуга, другие в направлении Днепропетровска, торопясь по еще не разрушенным мостам перебраться на правый берег.

В первый момент встречи с великой рекой всех охватило волнение. Наконец-то они дошли до многострадального Днепра! Пусть на правом берегу еще враг. Но этот, левый, берег уже свободен. И не сегодня завтра они освободят и правый берег и пойдут с боями дальше, чтобы освободить от захватчика всю страну.

Холодно и грозно текла река. Вот посередине русла в скорбной торжественности проплыл небольшой плот с перекошенной виселицей, на которой слегка покачивался труп мужчины. Потом протащило раздутую тушу белого коня с двумя воронами на расклеванной спине. Еще немного погодя проплыла полузатопленная лодка с вязанкой лугового сена и женским трупом на корме. А вокруг звенела необычная для войны кладбищенская тишина.

И вдруг тишину взорвал рев самолетов — низко над ивняком и камышами промчались наши легкие бомбардировщики.

Вскоре со стороны Кременчуга донеслись далекие громовые раскаты бомбовых взрывов.

Длинношеий, совсем юный, в большой для него пилотке ротный телефонист улыбаясь сообщил:

— Кременчугской переправе капут! Пусть теперь фашисты поищут брода!

— Да-да, пусть теперь поищут, — отозвался седоголовый капитан. — Только и нам придется закатывать штаны повыше...

Все посмотрели на далекий и будто безлюдный противоположный берег. Могучая река бурлила пенистыми водоворотами. Придется с ходу брать правый берег, пока враг не опомнился, пока там еще не везде вырыты траншеи, не везде поставлено проволочное заграждение, не утыкан каждый бугорок огневыми гнездами. Это понимал каждый — от седоголового капитана-сапера до совсем юного телефониста.

Тимофей Зведенюк хорошо запомнил, как готовили подручные средства переправы, — так называемые табельные средства с наплавными мостами и всем необходимым еще не подоспели. Целыми командами и в одиночку выискивали рыбацкие челны, пустые бочки, пригодные для плотов бревна, ворота, стаскивали в одно место, маскировали в зарослях ивняка и камыша. В этой немудреной работе приняли участие и жители разрушенных сел. Деды-рыбаки отдали бойцам свои затопленные в озерцах лодки, мальчишки без сожаления рассекретили свою трофейную «базу» — вполне пригожую плоскодонную баржу, спрятанную в пойменных зарослях.

Под вечер из-под только что освобожденной Полтавы на машинах подбросили четыре больших лодки, на Днепре было выловлено еще несколько немецких понтонов.

...С наступлением ночи вся «флотилия» двинулась к правому берегу.

Дивизионная артиллерия в полной готовности ждала сигнала, чтобы поддержать отважных десантников своим огнем.

Кроваво поблескивал Днепр в отсветах далекого зарева. Никто не оглядывался на оставленный берег. Все смотрели вперед и думали лишь об одном: скорее бы, пока враг не заметил и не открыл огонь, причалить и почувствовать под ногами землю...

Наконец стали видны обрывистые кручи. Теперь нужно изо всех сил налегать на весла, чтобы не снесло течением. Где-то здесь, немного ниже, должна открыться пойма небольшой речки-притоки.

Внезапно над кручей, которая уже отчетливо просматривалась впереди, взлетела осветительная ракета — и сразу же ударили станковые пулеметы. Началось...

Тимофей Зведенюк греб изо всех сил. Он сидел спиной к правому берегу и чувствовал себя совсем беспомощным и беззащитным.

Вдруг лодку тряхнуло, она вздыбилась, стала на корму и перевернулась. Тимофея чем-то ударило по голове, он погрузился так глубоко, что еле выбрался на поверхность. Когда немного пришел в себя, понял, что течение относит его от берега. Валы волн, поднятые взрывами, один за другим перекатывались через голову, не давали отдышаться, намокшая одежда сковывала движения.

В лицо ударила новая волна, потянула его вниз, в бурлящую пучину. Тимофей с трудом выбрался на поверхность и понял, что до берега он не доплывет. Все. У него уже нет сил. Это конец...

Вдруг кто-то схватил его за гимнастерку:

— Давай сюда, солдат... Держись, браток!..

Его вытащили на плот.

Неподалеку разорвался снаряд, и плот затрясло так, будто он стоял на крупах одичавших лошадей.

Опасаясь, что снова окажется в воде, Тимофей отполз от края.

— Так ты ж совсем исправный: и руки и ноги на месте, — сказал солдат, только что спасший его.

Голос показался очень знакомым. Но то, о чем подумал он, было таким невероятным — похожим на болезненный бред.

Вдруг гребец, который орудовал длинным, вставленным в высокую уключину веслом, вскрикнул и упал на плот.

— Зведенюк, к веслу! — прозвучала чья-то команда.

Тимофей и его спаситель одновременно кинулись к веслу, заняли место убитого. Теперь при неугасающих вспышках Тимофей отчетливо увидел лицо отца. Вот таким, как сейчас, он не раз видел его в доменном цехе. Это было в далеком, как детство, приморском Жданове. Только тогда отец держал в руках не весло, а длинный, как пика, лом, которым пробивал летку, и из нее, словно из автоматного ствола, брызгали искры...

С левого берега ударила наша дивизионная артиллерия, на правом берегу тяжело заухали разрывы.

В темно-синем, аж черном небе гудели вражеские самолеты, сбрасывали на десантников бомбы. А с крутого берега строчили и строчили немецкие пулеметы, прошивая ночь огненными швами.

Тимофею вдруг стало страшно за отца, ведь только что был убит на этом месте гребец. И он стал перед ним, защищая его собой.

— Тимка?! — в радостном удивлении крикнул отец и, не выпуская из рук весла, не переставая грести, прижался своей небритой щекой к такой же колючей щеке сына. Так и гребли они в паре, согревая друг друга горячим дыханием...

Они не виделись около двух лет и ничего не знали, не слышали друг о друге. Теперь вот встретились. И при каких обстоятельствах! Такое случается только в сказках.

— Как там мама, отец?

— Где-то за Волгой...

— А вы давно воюете?

— Уже второй год.

Тимофей не сказал, хотя и подумал, что отец мог бы и не воевать: не тот возраст.

Над Днепром повисла ракета, осветила все вокруг.

От этого внезапного яркого света каждому хотелось спрятаться. Только Зведенюки будто даже обрадовались кратковременной вспышке — можно разглядеть друг друга. Рассвет наступит еще не скоро, да и доживут ли они до него. Вокруг беснуется смерть.

Плот с хода ткнулся в песчаную отмель. Бойцы спрыгнули в воду.

Ракета погасла.

На какой-то миг они потеряли во тьме друг друга, а когда глаза привыкли к темноте — было уже не до разговоров.

Враг беспрерывно бросал в контратаки пехоту и танки. Бил огнем из всех видов оружия.

Выстояли!

Не отступили!

Все, кто переправились, остались на правом берегу. Все — и живые, и мертвые.

Под утро подошли наши свежие силы. Враг не выдержал — попятился. «Ночная смена», как назвали себя десантники, получила короткий отдых.

Поодиночке и группами бойцы сидели на поваленных деревьях, на снарядных ящиках или просто на еще теплой от разрывов земле и молча с жадностью курили. Оглушенные трескотней автоматов, пушечным гулом, надсадным воем бомб, они постепенно приходили в себя.

Тимофею было не до отдыха, хотя усталость валила с ног, а на голове, под тугим широким бинтом, щемящей болью обжигала рваная рана. Съежившись от утренней прохлады, в прогоревшей на спине гимнастерке, он брел от одной группы солдат к другой и без конца повторял:

— Зведенюка!.. Акима Степановича Зведенюка здесь нет?

Отец не откликался.

В безутешной печали подошел к Днепру.

Там, на берегу, он и увидел отца.

— Папа! — крикнул радостно Тимофей.

— Тимка!

Только теперь они наконец-то обнялись.

— А я уже боялся, что не найду тебя и среди мертвых, — сказал отец.

С восходом солнца их дороги снова разошлись: отец остался на переправе, а он пошел дальше.

— Доведется ли встретиться еще?.. — вздохнул горестно отец.

— Встретимся! Обязательно встретимся! Только будем искать друг друга среди живых. Всегда среди живых!..

...Поезд набирал скорость.

— До встречи, папа! — крикнул Илья.

— До встречи, сын!

И хотя не было никакой причины для тревоги, Тимофей Акимович Зведенюк вдруг почувствовал себя так, как тогда, во время расставанья с отцом на берегу Днепра. Только теперь уже он оставался на перроне-переправе, а его сын шел дальше.