Невеста для Сводного, или Ненависть - это Любовь (СИ)

Глава 3. Три синявки для сводного

— А ещё знаешь что? — останавливается Марк, будто чтобы поиздеваться. — Мне кажется, или весь замок пропах ей?

— Весь Утёс одной маленькой девочкой? — в голосе Фьёрка слышится тёплая усмешка. — Это всё Урахад, здесь он пахнет именно так. Пряности, цитрусовые и еловые нотки, окуривательные палочки, жжёный сахар…

— А это откуда?

— Дора делает орехи в глазури…

— От эрла Дагарда, Итибола Харша осталось несколько коллекций редких вещиц, фамильные драгоценности, альбомы с рисунками, элегантные костюмы, — перечисляет Марк мрачно, тряхнув светлыми, слегка вьющимися волосами. — Но Клара обожала треугольную бутылочку парфюма, которым он пользовался.

Фьёрк кивает, наконец, догадавшись, в какую сторону он клонит.

— Запах совершенно несоответствующий её глазам лани и тонкому голосу… — тянет сводный брат Клары, в то время как она стоит за статуями, уподобившись им, окаменев и побледнев, стискивая зубы и пальцы в кулачках.

— В банку будто поймали северный ветер — холодный, сильный, грубый, будоражащий… — произносит он, конечно же, лишь для неё одной. С игривым нажимом.

Клара не понимает, как дурацкий мальчишка, количество прыщей которого она когда-то знала наизусть, может теперь так ладно, так вкрадчиво говорить. Словно в академии его не искусству военного дела учили, а трюкам помеси трикстера и тёмного властелина. Он будто стал более терпеливым в своих уловках, и даже голос приобрёл богатый, выдержанный оттенок.

«Словно вино, с каждым годом всё лучше?» — усмехается она про себя. Правда, мрачно.

— Но хвост ветра лишь основа. Дальше чувствуются ноты табака, мускуса, смолы, соли, перца и жжёного сахара. И в конце раскрывается запах кожи. Я ни с чем это не спутаю, — говорит, и по рукам Клары пробегают мурашки. — Разве так должны пахнуть леди?

Она фыркает тихо, уже представляя, как найдёт отговорку и выставит её перед собой, словно начищенный до блеска щит. Затем засмеётся звонко, словно мальчишка, и непременно успеет сказать ему какую-нибудь гадость первой. Например, что он стал ещё уродливее. И уйдёт с гордо поднятой головой. Но побыстрее, чтобы не дать ему шанса ввернуть залихватское словцо.

Да, так она и сделает.

Надо прямо сейчас, чтобы не выглядеть застуканной за пакостью.

Марк Харш кладёт ладонь с длинными, узкими пальцами на живот дарии, за которой прячется Клара.

Она отчего-то вздрагивает и медлит.

Ещё мгновение и…

Из коридора выплывают синявки. Сразу три штуки. Как и положено, в длинных васильковых платьях. С белыми, полупрозрачными волосами, врастающими в ткань. Тонкими шеями и руками, практически одинаковыми лицами с большими пронзительно-синими глазами. Они держатся друг за друга и глядят лишь на Марка. Но во взгляде не плещется ничего.

Он приподнимает бровь, затем кивает, будто смирившись со своей участью.

Фьёрк, будто и не удивлённый, только вздыхает.

— Чего вы хотите? — спрашивает Марк.

— Проведи нас, — три белёсых, жидких голоса сливаются в один, — в зимний сад.

Он проводит ногтём по скульптуре и молча следует за синявками. Фьёрк некоторое время стоит на месте, будто дожидаясь, когда Клара всё-таки покинет укрытие. Но спустя минуту она не выходит, а он не решается удовлетворить своё любопытство.

Всё-таки Марк всегда был его любимцем не только потому что он был мальчиком.

Являясь сыном лишь Вельвета, хоть тот и управляет сейчас Дагардом, парень не имеет никаких прав на земли, пока жива Клара. Да и после ему нужно пережить каждого, в ком течёт кровь клана.

И учить его было куда проще, чем саму эрлу Харш.

Фьёрк из тех, кого чьё-то величие скорее сковывает, чем восхищает. Поэтому и сейчас он вытирает тыльной стороной ладони капельку пота со лба, поправляет галстук и, слово деревянный, двигается дальше по коридору.

Оставшись в гордом одиночестве, Клара не выдерживает и звонко, хоть и не очень громко вскрикивает. И ещё и ещё раз.

Боже, ей нужно умыться…

Пару минут назад здесь стоял чёртов Марк Харш и смаковал её парфюм (которого она льёт настолько мало, что никто кроме него, наверное, и не замечает). А затем приплыли синявки! В такую даль от Патриарды! Нет, конечно, во время Урахада грани смываются, но всё-таки…

Эти существа (девушки лишь условно, приличия ради) являются молодым (часто — красивым) парням, которые сделали больно тем, кто в них влюблён.

Они безобидны, если выполнить одну небольшую просьбу. Кто-то хочет хлеба. Кто-то услышать стих. Кто-то танец. Кто-то каплю крови.

Марку повезло — всего лишь прогулка.

Как только он дойдёт до зимнего сада, синявки исчезнут, словно их никогда и не было.

Об этом все стараются рассказывать детям с малых лет, чтобы никому и в голову не пришло отказать в небольшой просьбе.

С каждым отказом цена будет всё больше, пока синявки не сочтут, что могут отомстить за слёзы девушки. Которая, может быть, и никогда не желала обидчику подобной участи.

Клара чувствует ком в горле и приваливается к стене.

Осадок после троицы остался неприятный. И даже Утёс, в котором особенно тепло урахадскими днями и ночами, полный огней и предвкушения чуда, не скрашивает этот стылый миг.

Получается, Марк за прошедший год успел разбить кому-то сердце…

У него была или есть девушка? Невеста?

Этого следовало бы ожидать. В конце концов, к ней самой скоро приедет жених.

Интересно, а он пригласит её на праздник? Хоть какой-нибудь из вереницы тех, что наступают друг другу на пятки…

Клара закусывает губу и тихо смеётся. Эрик там, наверное, вынес половину комнаты. А она, эрла Дагарда, ныкается от сводного братца-придурка и спешит оказаться рядом с поварихой и кухаркой, чтобы приготовить лакричных гусениц…

В качестве приветственного подарка Марку.

С особенным ингредиентом.

— Простите… — она вздрагивает от незнакомого голоса.

— Да?

К Кларе подходит высокий, крепкий мужчина с загорелой кожей и серьгой в ухе, поблёскивающей даже в полутьме коридора.

— Ты… ты… — начинает он. — Клуша! Опа?

Она сглатывает, отступает на шаг и… задирает юбку.