Новаторы

МАРХАМАТ ЮЛДАШЕВА

Ю. Белов

Мархамат глядела на строгое, сосредоточенное лицо инженера, стоявшего у новенькой черной доски, и ей казалось, будто он постепенно превращается в гигантскую фигуру сказочного богатыря. Она хорошо знала, что перед нею совсем обыкновенный человек. Но этот человек обладал такими обширными знаниями, что в глазах тринадцатилетней девочки, едва переступившей порог ФЗУ, он отождествлялся с могучим и всесильным богатырем, а то и самим джинном — волшебным демоническим духом.

Но что это? Неужели инженер прочитал ее мысли? Или ей почудилось? Да нет, он действительно дважды упомянул о каких-то джиннах, а затем снова заговорил о хлопке и способах его обработки.

Мархамат не выдержала и подняла руку.

— Что там у тебя, Юлдашева? — спросил инженер.

— Извините, пожалуйста, амаке[7], — начала было Мархамат, но тут же умолкла, краснея от охватившего ее стыда: весь класс зашумел, и где-то послышался смешок.

— Смеяться тут нечему, — выждав, пока станет тихо, произнес инженер. — А ты, Юлдашева, запомни, что здесь у нас нет ни дяденек, ни тетенек, а есть учителя, и каждый из них имеет свою фамилию, свое имя и отчество. Я уже говорил, что меня зовут Хасаном Турсуновичем, фамилия моя — Турсунов. Так о чем ты хотела спросить, Юлдашева? И, пожалуйста, прошу не стесняться. Все вы пришли сюда, чтобы учиться, и чем больше будет задано вопросов, тем лучше. Через год закончится строительство первой очереди текстильного комбината, и вам первым придется встать у новых машин. А без твердых знаний…

— Хасан Турсунович, — осмелела Мархамат, — я что-то не поняла, о каких джиннах вы говорили. Ведь джинны — это…

— Это злые духи, ты хочешь сказать? — улыбнулся Турсунов и поднял руку, заметив, что в классе начался шум. — Нет, девушки, я говорил не о джиннах, а о джинах, с одной буквой «н». — Написав это слово на доске, он положил мел на место и продолжал: — Джин — слово английское, это машина, которая отделяет волокно от семян хлопчатника. Это один из первых процессов, предшествующих превращению хлопка в ткань. Мы же с вами будем изучать так называемый процесс предпрядения — получение ровницы, из которой затем производится пряжа. Теперь о машине.

Не успел Турсунов написать на доске десяток слов, означавших названия машин, их деталей и производственных процессов, как несколько девушек почти одновременно подняли руки.

— Вот такая активность мне нравится, — стряхивая с пальцев белую пыль, довольным голосом произнес инженер. — Теперь я уже не сомневаюсь, что вы действительно собираетесь стать квалифицированными работницами. Имейте в виду, девушки, что, когда вы встанете за ровничные машины, от вас будет зависеть, какую продукцию станут вырабатывать прядильщицы и ткачихи. Итак, что же интересует тебя, синеглазая?

Если бы не рыжеволосая Таджихон, у которой были такие редкие глаза, Ходичу можно было бы признать за самую оригинальную фигуру не только в группе ровничниц, но и во всей школе ФЭУ. Правда, Мархамат была стройнее своих подруг и отличалась правильными и тонкими чертами лица, но у нее сверкали такие же, как у всех почти девчонок, темно-карие с длинными ресницами глаза, столь характерные для коренных жителей Узбекистана, да и вообще всего Востока.

Xодича поднялась с места и, слегка потупившись, загула вопрос:

— А что же все-таки такое, домла[8], эта самая ровница?

— Ровница — это рыхлая, слегка скрученная, вытянутая нить из хлопкового волокна. Нить эта имеет округлую форму, наматывается на катушку. Скоро вы все увидите это своими глазами, девушки, и даже потрогаете руками.

Мархамат внимательно следила за каждым движением Хасана Турсуновича, медленно прохаживавшегося возле доски и терпеливо повторявшего еще пока мало понятные термины. Ей не верилось, что когда-нибудь она не только будет знать назубок названия всех этих частей загадочной ровничной машины, но и станет работать на ней.

Стараясь не пропускать ни одного слова учителя, девушка торопливо исписывала листки тонкой тетради, время от времени прикладывая промокашку к пятнам клякс. Хотя Мархамат и успела до этого окончить пять классов, писать быстро она еще не научилась. Она волновалась, и перо дрожало в ее руках.

Опасливо покосившись на тетрадку подруги, сидевшей рядом, Мархамат невольно улыбнулась, заметив там несколько клякс. Теперь ей было уже не так стыдно за себя.

— Ты что улыбаешься? — шепотом спросила Ходича, соседка по парте. — Может быть, хочешь удрать из ФЗУ?

— А зачем удирать? — удивилась Мархамат. — Разве тут плохо?

— Тут, конечно, хорошо, — согласилась Ходича, — только трудно очень. Я, например, почти ничего не поняла из того, что рассказывал домла.

— Так что же ты молчишь? Спрашивай, и он тебе все-все объяснит! По-моему, если взять и поставить в один ряд тысячу и одного муллу, то все вместе они не знают и сотой доли того, что знает Хасан Турсунович!

— Это, конечно, верно. Только мне от этого не легче.

И, словно уловив мысли подруги Мархамат, Турсунов произнес:

— Самый трудный шаг — первый, и вы его должны сделать!

Тридцать третий год был трудным для страны: из-за неурожая многим пришлось тогда подтянуть ремни потуже и довольствоваться малым.

Семья Мархамат ничем не отличалась от многих тысяч других узбекских семей. Трудолюбие здесь прививалось чуть ли не с младенческих лет, почтение к старшим впитывалось с молоком матери.

Отец Мархамат, Юлдаш Мирзамухамедов, коренной ташкентец, встретил Октябрьскую революцию уже вполне сложившимся человеком. Ему было тогда сорок лет (жена Зухра — на десяток лет моложе), и в его доме с небольшим фруктовым садом, дававшим основной доход, уже жили семнадцатилетний сын Шукур, пятнадцатилетняя дочь Лютфи и ее тринадцатилетняя сестренка Кутни. Перед тем как родилась Мархамат, Мирзамухамедовы похоронили одного за другим трех малюток и с явным опасением ожидали следующего ребенка.

Зухра-хон не раз поднимала к потолку свои натруженные и обветренные руки, моля о пощаде и даровании здорового ребенка. Юлдаш-ака был более сдержан и лишь мысленно присоединялся к просьбам своей жены.

«Мархамат[9], о небо, мархамат!» — повторял он, беззвучно шевеля губами. Так получила свое имя девочка, родившаяся в феврале 1920 года. После появления Мархамат семья Юлдаша Мирзамухамедова пополнилась еще двумя мальчиками — Рыхсибаем и Рузыбаем. Таким образом, когда Мархамат стала ученицей ФЗУ, старшему ее брату было тридцать три года, а младшему — только пять. Подобная разница в возрасте никого не удивляла, ибо вокруг жили тысячи таких же семей.

И когда любознательная Мархамат, узнав о наборе девушек в школу ФЗУ при строящемся текстильном комбинате, заявила о своем желании пойти туда учиться, отец ее, задумчиво глядя на взволнованное лицо высокой худенькой девушки, тихо произнес:

— Ну что ж, Мархамат, мархамат!

А в глубине души у него мелькнула мысль, что, конечно, в старое время девушку можно было уже готовить к замужеству, поскольку тринадцать с половиной лет — возраст невесты. И калым не помешал бы…

Однако «невеста» в это время думала не о женихах.

Они часто, чуть ли не ежедневно, оставались втроем — Ходича, Таджпхон и Мархамат. Одна из них брала в руки конспект и читала вслух, а подруги внимательно слушали. Затем они обменивались впечатлениями о прочитанном и менялись ролями. Это были строгие экзамены, во время которых никто не мог ждать пощады или хотя бы подсказки.

За один год учебы из простой и несмышленой девчонки она превратилась во вполне самостоятельную девушку, которой могли ужо доверить сложнейшую технику.

Если раньше Мархамат с искренним удивлением следила за мчавшимся по рельсам трамваем, недоумевая, какая сила заставляет его катиться по мостовой, то теперь она не только могла в двух словах объяснить принцип работы, скажем, электромотора, но и подробно рассказать о таких сложных вещах, как устройство дифференциала ровничной машины, рассказать о процессе намотки на той же машине или перечислить дефекты намотки ровницы.

К экзаменам Юлдашева готовилась с Таджихон и Ходичой. За год совместной учебы девушки не только привыкли друг к другу, но и сдружились. Они не представляли себе, как могли бы жить без этой дружбы.

Экзамены они сдали хорошо. А Мархамат даже получила высшие оценки. Да и вопросы-то были легкие — рассказать об устройстве ровничной машины и пояснить, как надо присучивать ленту.

Инженер Турсунов, принимавший экзамены, поощрительно кивал головою во время ответов Мархамат, а когда она кончила, переглянулся с членами экзаменационной комиссии и, словно колеблясь, произнес:

— И еще один, дополнительный вопрос, Юлдашева. Потрудись вспомнить обязанности работницы-ровничницы. Ведь это же твоя профессия теперь. Только покороче.

— Можно покороче, — скептически взглянув на инженера, согласилась Мархамат. — Ровничница обязана освободившиеся от лент тазы заменить полными, а на ровничных машинах второго и других переходов заменять ровничные катушки в рамке. Она обязана ликвидировать обрывы продукта, снимать и заправлять съем, обмахивать машину, подметать пол около машины, собирать и сдавать угары, а в конце смены передавать машину своей сменщице, причем машина должна находиться в хорошем, исправном виде.

— Итак, друзья, — сказал в заключение Турсунов, — теперь, когда учеба у вас позади, вам остается сделать новый шаг в жизни — приступить к практической деятельности. Это тоже трудный шаг, но я знаю: вам все по плечу.

— Давайте знакомиться, — протягивая белую крепкую руку, сказала высокая молодая женщина в красной косынке. — Я ваш инструктор, Надежда Корнеева. Со всеми вопросами во время вашей практики обращайтесь ко мне. А вас как зовут? Вот тут у меня списочек, откликайтесь!

Знакомство состоялось.

Первый день практики на прядильно-ткацкой фабрике показался Мархамат каким-то сумбурным: по-настоящему трудиться не пришлось. То есть, конечно, девушки все время находились около машины, но это больше было похоже на экскурсию, так как Надежда Корнеева то и дело давала пояснения, которые, хотя и напоминали чем-то лекцию, но отличались тем, что слушатели видели перед собою вещественное воплощение слов инструктора.

— Вам уже рассказывали, — слегка повысив голос, чтобы заглушить шум машин, сообщила Корнеева, — что, пока хлопковое волокно превратится в ткань, его разрыхляют, затем треплют, потом прочесывают, затем делают из него холстик, ленту и — уже на нашей машине — ровницу. И i ровницы приготовляют пряжу, а уже из нее — ткань.

Таким образом, наша задача — вырабатывать ровницу, то есть полуфабрикат ткани, которую производит наша же фабрика. Теперь смотрите. Ровница приготовляется из лепты. Проходя через ровничную машину, лента эта делается тоньше, она более скручена, и волокно в пей лежит ровнее, благодаря чему пряжа будет прочной и упругой, а это, в свою очередь, делает ее наиболее подходящей для прядения.

Девушки следовали за Корнеевой, которая шла вдоль машин и давала пояснения.

— Посмотрим теперь, — продолжала Корнеева, — что делает ровничница. Вы видите, в чем лежит лента? Это так называемые тазы — в них поступает сюда продукция с ленточных машин. Ровничница ставит таз перед своей машиной, захватывает пальцами конец ленты и заправляет ее в свою машину, которая сразу же тянет эту ленту и, скручивая, превращает ее в ровницу. Ясно?

— Ясно, — едва слышно произнесла Мархамат и поглядела на своих подруг; те не отрываясь следили за лицом и руками инструктора.

— Теперь обратите внимание вот на что, — повысила голос Корнеева. — Вы видите, как много веретен на машине. На каждом из них насажена катушка, а на катушку наматывается ровница. Так вот учтите: если обрывается лента, катушка вращается впустую, то есть одно веретено, как у нас говорят, будет гуляющим. Ваша задача — сделать все, чтобы не было гуляющих веретен. Значит, и вы сами обязаны не прогуливаться около машин, а внимательно следить за их работой.

В том, что повторение — мать учения, Мархамат убеждалась еще не однажды. Как часто приходилось ей обращаться к Корнеевой, Ахмаджанову, Каримову, когда требовалось ликвидировать обрыв ленты или выяснялось, что какое-нибудь веретено не работает! Она с восторгом и некоторой завистью следила за тем, как быстро и ловко Надежда Корнеева, остановив на несколько секунд машину, присучивает ровницу. «Странно, — размышляла Мархамат, — мне все казалось пустяком, когда об этом читала, а вот на практике не получается… гм… ничего не получается, и я вынуждена обращаться за помощью. Когда же наконец я смогу сама все это сделать?»

— Ты не волнуйся, — успокаивала ее Корнеева, — опыт-то приходит не сразу. Вспомни, с каким трудом ты выводила буквы в первом классе. Во втором тебе уже было легче, а в пятом это у тебя получалось совсем просто. Только будь внимательнее и старайся все делать как можно более аккуратно. Договорились?

— Договорились! — уже в который раз повторила Мархамат.

«Легко сказать — быть внимательной и аккуратной, — думала Мархамат, проработав с неделю в цехе, — а как научиться этому — вот вопрос!» Глядишь на эти ленты, тазы, катушки, веретена, и в глазах все мелькает так, будто катаешься на карусели, даже голова кружится! А тут еще этот Фаттах Ахмедов со своими шпилечками. Подойдет так, что и не заметишь. И сразу какой-нибудь ехидный вопросец: не болит ли, дескать, от шума головушка, не принести ли небольшой диванчик, чтоб полежать часок-другой, а заодно не заварить ли зеленого чаю для утоления жажды? Мархамат, как могла, отшучивалась — советовала ему надеть чалму, в которой как-то, мол, удобнее проявлять заботу о ближних, сравнивала его голос со щелканьем перепелки, интересовалась, давно ли он бросил работу чайханщика. А пока она придумывала ответ на очередную шутку Ахмедова, тот самым невинным голосом просил разрешения остановить машину и делал это в ту же секунду, после чего передвигал тазы и, как бы между прочим, объяснял, что ленты не должны перекрещиваться, дабы они направлялись в вытяжной прибор по самому короткому пути. И тут же заявлял, что такой, казалось бы, пустячок способствует повышению производительности труда и увеличению выпуска продукции.

Мархамат как-то во время обеденного перерыва пожаловалась Таджихон на Ахмедова, а та сочувственно закивала головой и сообщила, что ей еще хуже приходится, поскольку этот ужасный инструктор просто не дает ей покоя со своими шуточками насчет ее рыжих волос и синих глаз, не говоря уже о подтрунивании над ее рассеянностью, из-за которой, как он однажды выразился, веретена скрипят зубами, а ровница заливается слезами.

— А вообще-то с ним как-то веселее, — неожиданно призналась Таджихон. — Ты знаешь, я боялась, что к нам приставят какого-нибудь нудного инструктора. А этот — ничего, не хуже Надежды-апы. Пустит шуточку, а потом, будто случайно, кое-что интересное о машине расскажет.

— Ты гляди, что получается, — заметила Мархамат. — Когда мы учились в школе ФЗУ, я думала, что мы ничего не знаем; после экзаменов я думала, что мы знаем все; а теперь опять такое впечатление, что мы не имеем никакого представления о ровничной машине.

— И мне так кажется, — вступила в разговор Ходила, подходя к подругам и услышав последние слова Мархамат.

— А я просто стеснялась вам в этом признаться раньше, — понизила голос Таджихон. — Даже страшно подумать — неужели мы так никогда и не станем настоящими ровничницами?

— Без паники, девчата, — улыбнулась Мархамат. — Всему свое время. Надежда-апа ручается головой, что через год мы сами станем инструкторами.

Ташкент в первые годы после Октября постепенно превращался из затерянного на окраине России небольшого городка в центр промышленности и культуры Средней Азии, в столицу социалистической республики.

Капиталистическая промышленность начала возникать в Ташкенте сразу же после присоединения Туркестана к России. К 1871 году здесь было пущено 9 предприятий, в 1910 году их стало 80. Перед Октябрем в Ташкенте имелось 250 мечетей, но не было канализации, в городе функционировали 12 медресе и 8 бань, однако отсутствовал водопровод; существовал драматический театр, но не было ни одного высшего учебного заведения; курсировал построенный бельгийскими предпринимателями трамвай, но большинство улиц по вечерам погружалось во мрак; действовала основанная еще в 1873 году обсерватория, но влачила жалкое существование единственная больница, издавалось несколько газет, по было замощено менее четверти улиц, и в городе среди мусульман свирепствовали законы шариата.

В 1932 году началось строительство Ташкентского текстильного комбината. Место, где ныне возвышаются стройные корпуса промышленных и жилых зданий, представляло собою огромный пустырь со следами старого, всеми забытого мусульманского кладбища и остатками древней гробницы. Во время дождей сюда не только невозможно было пройти человеку, но даже и проехать арбе или телеге. Единственная надежда возлагалась на автомашины. Но упорство людей ломало все преграды. И когда наконец было очищено место для строительной площадки, когда сюда подвезли необходимые для начала работ строительные материалы, здесь шестого мая тридцать второго года состоялся торжественный и многолюдный митинг.

Подвели железнодорожную ветку, и вскоре стало прибывать долгожданное оборудование. Строительство велось такими темпами, что возник вопрос о срочной подготовке кадров для будущего комбината. И вот тогда-то по приглашению правительства республики в Ташкент вслед за опытными строителями и монтажниками потянулись высококвалифицированные специалисты текстильной промышленности, работавшие до этого на предприятиях Москвы, Иванова, Серпухова, Орехово-Зуева, Ленинграда, Владимира.

В числе первых посланцев России была и Надежда Корнеева. Выезжая в Ташкент, она не сомневалась, что вскоре вернется в Иваново-Вознесенск, на свою родину. Корнеевой понравились гостеприимные ташкентцы, ее тронула их теплота, она, наконец, была покорена теплым климатом и обилием самых удивительных даров фруктовых садов, виноградников, бахчей.

Корнееву, которая ожидала, что ей придется всматриваться в лица работниц, откидывая их паранджу, покорили открытые улыбки девушек, их неистребимая жажда знаний, стремление узнать все сразу. Она предполагала, что ей никак не обойтись без штатного переводчика, но опасения были напрасны.

Правда, на улицах города и особенно в старой его части она слышала непонятный говор жителей и видела множество женских фигур, облаченных в накидку с совершенно, казалось бы, непроницаемой черной сеткой чачвана и с рукавами, которые, как она выяснила, были сплошной бутафорией, ибо сквозь них никогда не продевались руки. Но это, как она выражалась, блестели осколки старого мира, и вскоре они должны были, конечно, исчезнуть.

Уже через два месяца после того как она отстояла свою первую в жизни смену, Мархамат прибежала домой радостная и возбужденная: у нее был припасен один сюрприз.

— Что случилось, дочка? — ласково улыбаясь, спросил отец. — Уж не влюбилась ли ты, случайно? Чуть с ног не сбила!

— Как вам не стыдно, ата! — еще больше покраснела Мархамат. — Разве можно такое говорить? Влюбилась…

— Да ты же просто подпрыгиваешь от радости, — заметила Зухра-хон. — Говори, что там у тебя произошло!

— Сто пятьдесят у меня, сто пятьдесят! — обнимая мать за плечи, сказала Мархамат. — А в прошлом месяце было только девяносто пять, понимаете?

— Сто пятьдесят рублей — это не такая радость, чтобы сбивать с ног человека, — медленно проговорил старик. — Другие за месяц зарабатывают куда больше. Но разве ты первый раз принесла девяносто пять?

— Да я не о рублях говорю, — досадливо поморщилась Мархамат. — а о процентах. Месячное задание я выполнила полностью да дополнительно дала еще половину продукции.

— Это правда? — недоверчиво покосился на дочь Юлдаш-ата и погладил бороду, что было признаком волнения.

— Разве я когда-нибудь огорчала вас ложью? — с обидой в голосе ответила вопросом на вопрос Мархамат. — Над моей машиной даже плакат вывесили: «Здесь трудится передовая ровничница Мархамат Юлдашева».

— Ну что ж, приятная новость, — улыбнулся Юлдаш-ата. — Так что с меня, дочка, полагается суюнчи[10]. Будет тебе новое платье!

— Спасибо, отец, но платье я могу теперь и сама купить, — озорно сверкнула глазами девушка.

— Скажи спасибо, что я не признаю шариата, а то бы ты у меня получила за эту выходку! — нарочито строго произнес Юлдаш-ата и, повернувшись к жене, добавил: — Это же настоящее безобразие — дочь дерзит, жена ходит без паранджи, сыновья не знают дороги в мечеть…

— …а отец никогда не надевал чалмы, — завершила его мысль Зухра-хон.

— Этого еще не хватало! — буркнул Юлдаш-ата.

Старик закашлялся и, взяв со стола нож, принялся выстругивать из кусочка дерева игрушку для семилетие! о Рузыбая. Мальчик тут же подсел к нему и стал пристально наблюдать за работой отца.

Мархамат, сменив одежду и обувь, занялась немудреным хозяйством — надо было помочь матери, тем более что старшие ее дочери давно вышли замуж и переселились в другие дома.

— Как же это тебе удалось, родненькая? — словно разговор и не прерывался, спросила Зухра-хон. — Только совсем недавно начала работать — и уже полторы нормы, а? Уж не помогает ли тебе кто из… — Она не договорила, встретив обиженный взгляд Мархамат.

Собравшись как-то после работы, подруги закидали Мархамат вопросами, на которые ей волей-неволей пришлось отвечать сразу же.

— У тебя, наверное, есть какой-то секрет, — сказала краснощекая Фатима Рахматуллаева. — И ты скрываешь его от нас. Это нечестно!

— Да ничего я не скрываю, — все еще с улыбкой на лице заявила Мархамат.

— Тогда скажи, почему ты попала в число передовиков так быстро! — решительно потребовала Турсуной Пулатова и, взглянув сверху вниз на такую же, как сна, рыжеволосую Таджихон, саркастически усмехнулась.

— Значит, вас интересует, почему я попала на Доску почета? — подбоченясь, задала вопрос Мархамат. — Тогда знайте: это произошло потому, что я все-все делаю вовремя. Понятно?

— А мы, значит, все время опаздываем? — не меняя саркастического выражения лица, спросила Турсуной.

— Ну, конечно, не все время, а так… время от времени.

— Глядите-ка, девушки, — сверкнула синими глазами Ходича, — оказывается, мы с вами настоящие лентяйки!

— Я этого не говорила, — понизила голос Мархамат. — Но, понимаете ли, Надежда-апа мне постоянно напоминает, что, работая у ровничной машины, нельзя терять ни одной лишней секунды; и с самого начала смены я в первую очередь внимательно слежу за тем, чтобы лента была заправлена как полагается. Вы же знаете, что от этого зависит работа веретен. Потом я стараюсь быстро ликвидировать обрывы, вовремя обмахивать машину, а также подметать пол около нее.

— Подумаешь, какие пустяки! — пожала плечами Турсуной.

— Это не такие уж пустяки, девушки, — задумчиво произнесла Таджихон. — Мне уже один раз попало от Фаттаха Ахмедова за то, что возле машины валялось много подмети. «На то, — говорит, — и подметь, чтобы ее вовремя подметали! И я, — говорит, — как начальство, не допущу халатности».

— Короче говоря, девушки, — заключила Мархамат, — из этих секунд, которые уходят на такие… гм… пу-стя-ки, и образуются минуты и даже часы. А отсюда скорость… и качество продукции.

Свой полугодовой комсомольский стаж Мархамат, конечно, не собиралась отмечать специально, поскольку дату нельзя было назвать круглой. Однако вышло так, что именно в этот день произошло событие, ставшее для нее памятным.

В тот день с самого утра нервы ее были напряжены до предела: как никогда раньше, рвалась лента, и Мархамат, стиснув зубы, ссучивала ее, то и дело останавливая машину коротким поворотом рычага (кнопки заменили рычаг гораздо позже). Ее терзала мысль, что из-за неполадок с лентой может сорваться выполнение сменного задания.

Главное, ничего нельзя придумать: лента была вся одинаковая, а машину не заменишь… Быть может, слишком велика скорость веретен? Нет, здесь все нормально. И натяжение ровницы в норме. Может, обрывы происходят из-за неправильного пуска машины? Нет, этот процесс Мархамат производила плавно. А что, если мешает накопившийся пух? Да нет, все в порядке. Машина обмахивается вовремя.

Значит, все дело в самой ленте: видимо, у нее явно пониженная прочность. Итак, подвело низкое качество ленты. А уж тут ничего не придумаешь, остается лишь запастись терпением и до самого конца смены ссучивать и ссучивать обрывы.

Мархамат еще раз внимательно присмотрелась к машине: не перекрещиваются ли ленты, не очень ли далеко от вытяжного прибора расположены тазы? Да нет, все как полагается. И шпильки не тупые, и фарфоровые подпятники целы. Да, конечно, все дело в качестве ленты. Ба! Так это же несомненно, ибо обрывы-то происходят сзади машины! Мархамат вспомнила, что почти все обрывы впереди машины — результат нарушения технологического процесса, а те, которые происходят сзади нее, вызываются пониженной прочностью ленты (или питающей ровницы), если только, конечно, не нарушаются правила подачи ленты в вытяжной прибор.

Нахмурившись, Мархамат с упорством продолжала ссучивать ленту, мысленно проклиная никому не известных виновников ее никудышного качества.

Она уже давно научилась довольно быстро соединять концы оборванных лент — это делалось в два приема, так как конец закручивался два раза. И тут, уже почти теряя всякое терпение, Мархамат решила попробовать производить присучку за один прием. Сначала у нее это не получилось — концы снова оборвались. Но уже через несколько минут она с некоторым удивлением заметила, что присученная по новому способу лента больше не обрывается и без приключений проходит все остальные стадии обработки.

А когда кончилась смена, Мархамат узнала сразу две новости. Во-первых, оказывается, свою норму она выполнила на сто сорок пять процентов — эта цифра показалась ей самой фантастической, так как из-за частых обрывов ленты не было надежды достичь хотя бы ста процентов. Во-вторых, — и это ее огорчило — выяснилось, что все остальные ровничницы с заданием не справились: причина была одна — низкое качество ленты.

— И как это тебе удалось? — по дороге домой спросила Ходила Алиева, обняв за плечо Мархамат. — Ведь мы тоже старались, и норму все-таки недотянули, а ты…

— Не было бы счастья, да несчастье помогло, — улыбнулась Мархамат. — Если бы не частые обрывы, я бы даже и не подумала ссучивать ленту в один прием.

И она рассказала подругам о своем новшестве.

Уже на следующий день «молния» известила о новаторстве Мархамат Юлдашевой, а еще через неделю ее почин был подхвачен многими ровничницами этого предприятия. Мархамат поздравляли, ей жали руки, но она считала, что ничего заслуживающего внимания не сделала, и ее трудно было переубедить.

Мархамат шел уже девятнадцатый год, когда она познакомилась с человеком, который стал для нее вскоре самым близким.

Рузы Хасанов плотничал на текстильном комбинате (а к этому времени уже в разгаре была вторая очередь строительства) и слыл среди своих друзей по профессии очень толковым и умелым работником. Был старше ее на восемь лет.

Ее длинные черные косы, густые, полумесяцем изогнутые брови — точь-в-точь о таких говорил сам Навои! — и удивительные, искрящиеся добротой глаза настолько смутили его, что в первый день их знакомства он произнес не больше десяти фраз.

Мархамат сначала даже была слегка разочарована, услышав от Рузы какие-то замечания относительно качеств никогда не виданных ею дисковых пил и отличных свойств какого-то странного инструмента под названием шерхебель[11]. В ответ на это сообщение она, рассердившись, но не показывая виду, заявила, что лично ее больше волнуют ровницы и рогульки[12]. На это, в свою очередь, Рузы ответил, что о ровницах он никакого представления не имеет, а рогульки однажды пробовал и запивал их чаем с вареньем — очень сдобные и приятные на вкус.

Впрочем, всякие недоразумения вскоре прекратились. Молодые люди поняли, что не могут обойтись друг без друга, и сообщили об этом своим родным.

Они поженились в знойном августе тридцать восьмого. Через год родился сын.

Своего батыра Мархамат и Рузы назвали Кабил-джаном. Вскоре из-за ребенка молодая мать вынуждена была оставить комбинат. Ее уговаривали отдать его в детские ясли, но она заявила, что первенец часто болеет, требует особого ухода и что годика два-три ей придется побыть дома.

Мархамат не подозревала тогда, что ей не суждено иметь второго ребенка, но не ошиблась, называя приблизительно время своего возвращения на комбинат.

В июне сорок первого грянула война. Радио сообщало о массовых налетах фашистской авиации, об ожесточенных кровопролитных боях в приграничных районах страны, о первых героях и жертвах Отечественной войны. Все это чудилось каким-то кошмаром, и в него порою даже не верилось — настолько чудовищными казались эти события.

Но вот в Ташкент стали прибывать первые тысячи эвакуированных, а затем и эшелоны с тяжелоранеными. Рассказы очевидцев потрясали больше, нежели листы газет и печальные вести радио. Началась война, от результатов которой зависело само существование Советского государства, зависела судьба народа.

…Это был тяжелый для всех родственников Мархамат день. Рузы, которому тоже было отнюдь не весело глядеть на окружающие его заплаканные лица женщин и хмурые улыбки мужчин, делал все, чтобы как-нибудь разрядить гнетущую атмосферу. Он то подходил к Мархамат и шептал ей какие-то нежные и нужные слова, то брал на руки весело смеющегося сына и подбрасывал его под самый потолок, то шептался о чем-то, видимо очень серьезном, со стариками.

Мархамат хотела проводить Рузы до вокзала, но шел проливной дождь. Провожать Рузы поехали на вокзал его отец, Юлдаш-ата и несколько родственников хужчин. На вокзале — точнее, на товарной станции — уже стоял длинный эшелон теплушек, воздух сотрясался от душераздирающих воплей женщин, и Рузы был рад, что Мархамат осталась дома.

А через несколько дней Мархамат Юлдашева решительной походкой шла по улице Шота Руставели.

Все обошлось без лишних слов: на фабрике уже ждали Юлдашеву.

Она глядела неподвижными и, казалось, безучастными глазами на дрожащие от постоянной вибрации веретена с цилиндрическими катушками. Мысли ее уносились на фронт. Кто знает, быть может, ее Рузы-джан милый именно в эти минуты проползает через узкие проходы проволочных заграждений с автоматом в руках. Мархамат читала в газете, как действуют разведчики, пробирающиеся через линию фронта в тыл врага, и всегда с замиранием сердца представляла себе сцену, когда сержант Рузы Хасанов бросался на фашиста в стальной каске, обезоруживал его и заставлял ползти к штабу советского полка.

Недавно Дегтярев прислал на комбинат письмо, и его напечатали в многотиражной газете. Он от имени раненых фронтовиков благодарил комсомолок прядильно-ткацкой фабрики № 2, которые постоянно шефствовали над первым отделением, и обещал вернуться вскоре на фронт громить фашистов.

Мархамат привычным движением пальцев — это у нее давно превратилось в автоматизм — ссучила концы оборвавшейся ленты и вновь пустила машину. Ровница равномерно наматывалась на катушки; и, глядя на нее, Мархамат подумала, что вот так же медленно из секунд и минут наматываются часы и сутки. Действительно, ведь теперь, когда приходилось работать по двенадцати часов и не иметь ни единого выходного, время должно было тянуться очень медленно. Но нет, этого она не ощущала. Может быть, это происходит потому, что все мысли заняты тем, чтобы постоянно перевыполнялся план? Ведь теперь такое время, когда и речи не может быть о невыполнении задания. Лозунг «Все для фронта, все для победы!» был не просто плакатом, который встречался всюду. Этот лозунг выражал мысли и чувства всего народа, он был девизом каждого сердца.

Да, время бежит… Казалось, совсем недавно она услышала о том, что на первой ткацкой фабрике; в третьем цехе, помощник мастера Патрушев от имени своей бригады обязался досрочно выполнить квартальный план. И вот теперь на комбинате все читают письмо с фронта, подписанное тем же Патрушевым.

«Нас победить, — пишет Патрушев, — это равносильно тому, что ведром море вычерпать. Враг уже выдыхается… Мы все полны непреклонной решимости побеждать, и только побеждать… Я призываю вас, дорогие текстильщики, крепить военную мощь нашей Родины!..»

Недавно Мархамат узнала, что в бою под какой-то русской деревней погиб Фаттах Ахмедов, что сложил свою голову Нурмухамедов, тот самый, который дал ей рекомендацию в комсомол. Теперь, когда нет в живых его, Мархамат вспоминает, что он нравился многим ее подругам. А вдруг и Рузы?.. Нет, этого не может быть, он должен, он обязан вернуться к ней и маленькому Кабил-джану!

Почувствовав, что на ее глаза навертываются слезы, она мгновенно смахивает их уголком косынки и быстро проходит несколько шагов вперед — надо проследить за работой второй машины. Да, теперь, когда многие мужчины ушли на фронт, никто и не подумает обслуживать только одну машину. Кроме того, на комбинате началось движение за овладение мужскими профессиями. Взять, например, помощника мастера Крючкову. Не так давно она была одной из лучших стахановок на второй прядильной фабрике, потом стала инструктором чесального цеха. Или вот Крюкова с Жегулиной. Подумать только — были контролерами, а стали слесарями по увлажнению! II бывшие ватерщицы Гришина, Соловьева и Шипкова тоже перешли на сугубо «мужскую» работу. А чему удивляться? На фронте встречаются теперь, оказывается, не только санитарки, но и летчицы, девушки-танкисты и даже артиллеристы! И сколько их…

Мархамат вскинула голову и, обведя взором длинные ряды машин, подумала: «А это мое личное оружие!»

Совсем недавно Мархамат убедилась, что оружие, которым она вместе с тысячами других работниц и рабочих своего предприятия кует победу над врагом, бьет без промаха. Еще свежа в памяти телеграмма, полученная в первой половине апреля из Москвы и выученная почти всеми наизусть: «Ташкент зпт Текстилькомбинат зпт директору Рыжову тчк Поздравляю коллектив с высокой оценкой работы в марте сорок третьего тчк Решением ВЦСПС и Союзнаркомтекстиля вам присуждено первое место зпт знамя ВЦСПС и Союзнаркомтекстиля по итогам всесоюзного соревнования тчк Цремия пятьсот тысяч тчк Боритесь за дальнейшие производственные успехи зпт за завоевание знамени Государственного Комитета Обороны вскл Союзнарком текс тиль зпт Акимов тчк».

Шутка сказать, первое место в Союзе! Нет, не зря люди недосыпают и недоедают, не зря проводят более половины суток (а порой и круглые сутки) на комбинате! И очень приятно было сознавать, что чуть ли не 85 процентов тех, кто стоял у машин и станков, были женщины. А как трудно подниматься с постели, когда на небе еще блещут звезды, как тяжело отводить почти спящего Кабилджана в детский сад и возвращаться с ним при свете луны, обдумывая по пути, что же можно завтра получить по карточке в продовольственном ларьке, хватит ли крупы до первого числа и каким образом выкроить время, чтобы сшить сыну штанишки из старых отцовских брюк. А какой огромный груз забот и обязанностей лежал на ней в цехе!

Глядя на постепенно разбухавшие от наматывавшейся ровницы катушки, Мархамат вспоминала такие теперь далекие дни своей юности и невольно сопоставляла их с нынешними. Что говорить, легкая была тогда жизнь, и никто этого не замечал, ибо не с чем было сравнивать. Какой-нибудь пустяк, вроде неудавшейся попытки попасть в кино, когда там демонстрировался новый фильм, казался ей тогда чуть ли не страшной неудачей. А теперь вот идет Отечественная война, муж воюет на фронте, и она уверена: все переменится к лучшему.

Убитая горем после получения похоронной, она сумела найти в себе силы пережить этот удар.

А в августе сорок пятого многотиражка комбината писала, что 44,6 процента рабочих и работниц текстильного комбината — стахановцы, что если в апреле 1944 года здесь было организовано 52 комсомольско-молодежные бригады, то к июлю сорок пятого их стало уже 116. В это число была включена и ее бригада. С тайной завистью прочитала она в той же газете заметку Сабира Ибадова, который еще в 1933 году стал работать в пожарной охране комбината, ушел одновременно с Рузы на фронт и вернулся домой из Берлина с двумя следами от тяжелых ранений, орденом и несколькими медалями.

Мархамат и не заметила, как ее крошечный мальчик стал юношей, окончил десятилетку и поступил на работу в ровничный цех текстильного комбината.

Мархамат с улыбкой вспоминала предсказание своих подруг: «Уверены, что сын пойдет по твоим стопам!» Как в воду глядели! II в таинства профессии посвящал Кабила помощник мастера Михаил Алексеевич Смеловский. Кабил называл его своим старшим братом. Михаил Алексеевич (который называл Кабилджана Колей!) для начала показал ему, как следует производить смазку ровничных машин, потом стал учить ремонтировать, объяснив разницу между профилактическим, средним и капитальным ремонтом. Постепенно Кабилджан стал слесарем по ремонту ровничных машин, а затем ленточных и лентосоединительных. Потом он поступил учиться в текстильный техникум, отслужил армию, и сержант запаса Кабил Хасанов после окончания техникума стал помощником мастера на топ же прядильной фабрике.

Оглядываясь на прожитые годы, вспоминая о множестве разнообразных событий в своей жизни, Мархамат порою хочется подольше удержать в памяти наиболее яркие из них. А таких событий было немало…

…Худая, черноволосая, среднего роста женщина со слезами на глазах жмет руку Мархамат и от волнения произносит только два слова — «не забуду». Ее можно понять, эту женщину. Больше года Мархамат Юлдашева оставалась после смены в цехе и помогала ей, Полине Андриановой, работать, выполнять норму, поскольку знала, что женщина перенесла недавно тяжелую болезнь и обессилела. «Ну что ты ревешь? — улыбается Мархамат. — Бери пример с Маненковой — она же спокойна!» Тоненькая, худенькая женщина лет тридцати стоит рядом, и улыбка не сходит с ее лица. Но это для бодрости, у нее тоже на глазах слезы от волнения и радости — ведь Мархамат она также обязана выполнением плана в течение сорок шестого и сорок седьмого годов.

Сколько времени она потратила на то, чтобы обойти дома и составить акты о необходимости ремонта. Но одно дело — подписать такую бумагу, а другое — добиться, чтобы ремонт был обязательно начат и завершен. Ведь она, Юлдашева, теперь депутат Фрунзенского райсовета, и наказы избирателей для нее закон.

…Знакомство состоялось прямо в цехе. Какая-то женщина долго прохаживалась вдоль рядов машин, то и дело поглядывая на Мархамат, а когда начался обеденный перерыв, извинилась и попросила ее пройти в столовую. «А зачем? Может быть, меня включили в комиссию по проверке работы пищеблока?» — поинтересовалась Мархамат. «Нет, разговор другой, — ответила женщина. — За обедом поговорим». И они поговорили — ровничница Юлдашева и секретарь партийной организации прядильной фабрики Андрианова. Елизавета Петровна похвалила Мархамат за великолепное знание своего дела, чистоту на рабочем месте и посоветовала прививать молодежи такую же высокую производственную культуру. А потом как бы ненароком задала вопрос: «Почему до сих пор в партию не вступила?» И когда Мархамат сказала, что, дескать, пока считает этот шаг преждевременным, Андрианова нахмурилась и пообещала изменить это мнение. Мархамат запомнила уверенный кивок ее головы.

…Московский Кремль. Здесь еще не бывала Мархамат. Она удивилась и обрадовалась, когда узнала, что ее включили в состав делегации женщин Узбекистана, отправлявшейся для участия в праздновании пятидесятилетия учреждения Дня 8 марта. Но какова была ее радость и растерянность, когда накануне этого торжественного заседания она сначала услыхала по радио, а затем прочитала в свежем номере «Правды» Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении ей звания Героя Социалистического Труда! Она трижды перечитала Указ, прежде чем убедилась, что это не сон. В таком же состоянии находилась она в момент церемониала вручения ей грамоты, ордена Ленина и золотой звездочки с серпом и молотом.

…Ах, какая это была встреча в Ташкенте! Казалось, весь аэропорт приветствовал ее. Вот они, друзья, дожидающиеся, пока она сойдет с трапа самолета, директор комбината Зикрулла Абдуллаевич Абдуллаев, начальник ее цеха Анастасия Петровна Серенкова и, конечно, Елизавета Петровна. А сколько цветов…

…На столе лежат письмо и телеграмма. Письмо ей вручил почтальон. Сын поздравляет, разделяет радость, гордится мамой. А телеграмму ей пришлось получать в кабинете Андриановой, из ее рук. Сначала она взглянула на подпись и ничего не поняла: «Майор Набродов, капитан Алейников». «Что же это такое?» — спросила она. «Эх ты, горе луковое! — покачала головой Андрианова. — Прочти-ка текст, поймешь!» И она прочитала: «Личный состав, партийная, комсомольская организация подразделения поздравляют мать военнослужащего Хасанова Юлдашеву Мархамат с присвоением звания Героя Социалистического Труда! Желаем всему коллективу успехов в труде и личной жизни». Не удержалась Елизавета Петровна, спросила: «Когда же принимать будем?..» Она не договорила. «Скоро, — коротко ответила Мархамат, — вот только не знаю, у кого рекомендации попросить…» — «Орешин и Попова уже готовы дать, я с ними говорила», — ответила Елизавета Петровна. Екнуло сердце у Мархамат. Яков Михайлович и Анна Ефимовна — строгие сменные мастера, и их рекомендации надо заслужить. Значит, доверяют. Приятно…

…И снова встреча. На этот раз с текстильщиками Иванова. Они приехали для обмена опытом. Простые, скромные люди. В том числе и знаменитая на весь Союз Юлия Михайловна Вечерова, ткачиха фабрики «Солидарность». Это она выступила с призывом досрочно достичь производительности оборудования, запланированной на 1965 год, и уже теперь, в феврале шестьдесят первого, перевыполнила свое обязательство. Это она дала слово: к открытию XXII съезда КПСС выполнить годовой план и дать дополнительно 9 тысяч метров суровья при отличном качестве продукции.

И бригада Юлдашевой борется за звание коллектива коммунистического труда, обязалась выполнять норму не менее чем на ПО процентов. За это голосовали все — Антонина Далматова, Anna Федичкина, Маша Кузьмина и Мукаддам Абидова. А ровничная машина Юлдашевой только что реконструирована, и за счет изменения плана прядения производительность труда у Мархамат возрастет чуть ли не в два раза. Есть и будет чем встретить XXII съезд партии коммунисту Юлдашевой! «Давайте соревноваться, Юлия!» — предложила Мархамат. «Вызов принят!» — заявляет ивановская ткачиха. В газетах появляются фото: Юлия и Мархамат.

Через год после того, как Мархамат стала Героем, текстильщики выдвинули ее своим кандидатом в депутаты Ташкентского городского Совета. В агитпункте опа присутствует на встрече с избирателями, заверяет их, что в случае избрания выполнит все их наказы.

…И снова такая же встреча: ее имя вновь повторяют избиратели — опять она баллотируется по 16-му избирательному округу, где ее будут избирать депутатом облсовета. Только теперь доверенное лицо рассказывает о многосторонней и полезной деятельности Мархамат Юлдашевой в качестве депутата, члена производственного комитета текстильного комбината, члена фабкома, члена Узсовпрофа. Те из молодых избирателей, которые будут голосовать впервые, внимательно слушают рассказ о ровничнице Юлдашевой. О том, как она трудится на фабрике. О том, как помогает простым людям. Мукаддам Абидовой было тяжело жить с четырьмя детьми и мужем-инвалидом. Мархамат привела ее на свою фабрику, помогла освоить профессию и взяла в свою бригаду. Камбар Мамадалиевой помогла в оформлении пепсии. Диларам Игамбердыеву устроила работать на прядильную фабрику, помогла поступить в вечернюю школу. Людмилу Лоран обучила профессии ровничницы. Галине Гадиевой долгое время помогала осваивать ровничную машину, передавала ей свои навыки.

Зал аплодирует: да, за такого кандидата все отдадут свои голоса с радостью!

…Что это? Мархамат сосредоточенно смотрит на движущуюся ровницу, потом быстро обходит машину, берет конец оборвавшейся лепты. Неподалеку стоят двое мужчин и внимательно глядят на стрелки секундомеров: идет хронометраж — изучается затрата рабочего времени ровничницы на выполнение ее трудовых операций. Итак, 12 секунд вместо 18! И за эти мгновенья Мархамат успевает заправить лепту и ликвидировать обрыв. Теперь уже точно известно, как получается, что Юлдашева работает быстрее своих подруг. Ничего не скажешь, Юлдашева не просто заочно переняла опыт знаменитой ровничницы П. Усановой, о которой упоминают даже в учебниках, но и подошла творчески к освоению ее метода, а затем хронометристы следят за другой операцией — чисткой рогулек. II тут налицо быстрота, четкость и аккуратность.

Через месяц после вручения высокой награды она едет в Корейскую Народно-Демократическую Республику с профсоюзной делегацией СССР.

Впервые в жизни Мархамат-апа встречала первомайский праздник не в Ташкенте, не в Узбекистане и даже не в Советском Союзе. Было, конечно, немного грустно, однако это ощущение сглаживалось атмосферой дружбы, которой окружили советских посланцев. В день Первомая гостей из Советского Союза пригласили на трибуну, где находились руководители КНДР, и вручили им памятные значки.

«Подумать только, — мысленно удивлялась Юлдашева, — такая простая работница, как я, находится рядом с самыми известными в этой стране людьми! Будь живы родители, они бы даже не поверили этому».

Двенадцать дней пролетели в калейдоскопическом вихре событий. Вот их делегацию привезли на машиностроительный завод. Оказывается, здесь трудится несколько бригад социалистического труда, и этих передовиков можно узнать по красным повязкам на рукавах. «Идут по нашему пути», — подумала Мархамат.

После посещения нескольких предприятий Юлдашева попала наконец на текстильный комбинат. Цехи его она осматривала с особым чувством — ведь это было так ей близко и знакомо.

Что же тут изготавливают? А, это, конечно же, штапельное полотно. Да, трудоемкий вид продукции: здесь-то уж больше, чем четыре станка, работница просто не в силах обслужить.

— А где же у вас тут ровничный цех? — поинтересовалась Юлдашева, и переводчица адресовала ее вопрос главному инженеру.

— Гостья наша в этом деле специалист? — улыбнулся тот.

— Немного, — смутилась Юлдашева, — чуть-чуть.

Мархамат-апа даже зажмурила глаза, когда вошла в цех: ей показалось, что она мгновенно перенеслась в родной Ташкент и очутилась на своем комбинате. Открыв глаза, ока улыбнулась.

— Вы так улыбаетесь, словно встретили кого-то из своих старых друзей, — заметил главный инженер.

— Вы угадали, — ответила Мархамат-апа и кивнула на новенькие машины: перед нею выстроились в длинный ряд тазовые банкаброши[13], на которых можно было увидеть марку Ташкентского завода текстильного машиностроения.

Мархамат-апа слыхала, что продукция Таштекстильмаша вывозится во многие страны Европы и Азии, но сейчас, когда она убедилась в этом воочию, ее охватила какая-то неуемная радость. Ей захотелось сказать или сделать что-нибудь приятное этим людям, людям ее профессии, которые были заняты тем же делом, какому она посвятила многие годы своей жизни.

Юлдашева что-то сказала переводчице, и та, улыбнувшись, наклонилась к уху главного инженера.

— Это очьен карашо, — громко произнес тот по-русски, — пусть буду так!

И уже минуты через три Мархамат-апа стояла у ровничной машины, готовясь показать корейским подругам свой знаменитый способ присучивания ровницы одним приемом.

Кореянки с огромным вниманием следили за пальцами Мархамат, не без удовлетворения отмечая про себя, что эта добродушная женщина с восточным типом лица, видимо, давно уже знакома с машиной, у которой они работали. Но вдруг на их лицах появилось удивление. Что это? Советская женщина решила показать им фокус? Мгновенье — и обрыва как не бывало! Один миг — и ровница присучена!

А через каких-нибудь полчаса три корейские работницы с робкой улыбкой уже повторяли прием, которому их обучила Мархамат Юлдашева. Вероятно, они и не подозревали, что делают новый шаг в борьбе за экономию времени и повышение производительности труда.

Вскоре их познакомили — Героя Социалистического Труда из СССР Мархамат Юлдашеву и Героя Социалистического Труда из КНДР Ким Бон Ле. Знатная кореянка забросала свою новую подругу вопросами; ее интересовало все: и организация труда на Ташкентском текстильном комбинате, и норма выработки, и жилищные условия работниц, и система трудовых отпусков, и новая техника в ровничном производстве. Когда же лавина вопросов иссякла, сменный мастер Ким Бон Ле заявила:

— Давайте, Мархамат, организуем соревнование наших смен!

— За лучшие производственные показатели, — уточнила Юлдашева и добавила: — Обязательно передам ваше предложение своему сменному мастеру!

Уже в поезде Мархамат-апа вспомнила о посещении химического завода, блиставшего идеальной чистотой цехов, о встрече с воспитанниками детского сада, о поразивших ее экспонатах Выставки достижений народного хозяйства КНДР, о гостинице в горах, где с таким наслаждением отдыхали два дня члены советской делегации. И она поняла, что только искренние друзья могут так доброжелательно относиться к своим гостям.

Еще один праздник — 52-ю годовщину Великого Октября — Мархамат Юлдашевой довелось встретить за рубежами своей Отчизны.

Их было три, три женщины, являвшиеся государственными деятелями Советского Союза: министр юстиции Узбекистана Мамлакат Васикова, председатель колхоза имени Терешковой депутат Верховного Совета Узбекской ССР Умри Хасанова и Герой Социалистическою Труда депутат Ташкентского горсовета Мархамат Юлдашева. Они прибыли в Токио по приглашению Общества японо-советской дружбы.

Посланцам Узбекистана были оказаны высокие почести — им устроили торжественную встречу в аэропорту и проводили в лучшую гостиницу Токио. Президент Общества японо-советской дружбы Муненори Акаги по случаю годовщины Октябрьской революции устроил прием в большом банкетном зале Нью Отани.

Званые гости с некоторым удивлением и явным почтением глядели на трех узбечек — на простое лицо советского министра, на мозолистые крестьянские руки руководителя крупного колхоза, на привыкшие к работе у станка руки текстильщицы.

В номера гостиницы, где отдыхали Мархамат и ее подруги, принесли свежие газеты на японском и английском языках. Понять, что там напечатано, Мархамат не могла, но на снимках узнала всех — и себя, и Умри Хасанову, и Мамлакат Васикову, и Трояновского, и Кору Васуи.

В марте семидесятого года Мархамат Юлдашева ушла на пенсию. Но она по-прежнему остается членом райкома партии и президиума Облсовпрофа, ее внучата — семилетняя Асалат, шестилетняя Гульчехра, четырехлетний Равшан и годовалая Рустам ухитряются отвлечь бабушку от размышлений о существовании абсолютною покоя.

…В середине марта семьдесят первого года, когда Мархамат-апа пришла платить взносы секретарю парторганизации второй прядильной фабрики Таисии Степановне Роденко, рыженькой худощавой женщине с умными глазами и слегка ироническим выражением лица, та задала вопрос:

— Слыхала, Мархамат? Лидия-то Казанцева с первой ткацкой — просто молодчина! Какую инициативу великолепную проявила: выполнить новую пятилетку в семьдесят третьем году! И от слов перешла к делу. Когда Людмила Курасова ушла в отпуск, заменила ее и стала работать на 64 станках вместо 32, да еще норму месячную на 112 процентов выполнила. Всесоюзный рекорд! И качество продукции отличное. А теперь она перешла на 48 станков — уже постоянно. И почин ее уже подхватили.

— Всегда уважала новаторов, — улыбнулась Мархамат и, понизив голос, спросила: — Как думаешь, не засмеют, если я вернусь на фабрику, а? Что-то пальцы затосковали…